Часть седьмая
ПЕРИПЕТИИ ДОМА

– Скоро праздник «двойной пятерки», на Цзыцзян будут устраивать соревнования лодок-драконов, наверняка будет очень оживленно.

Вечером Ли Сыцзян явилась к подруге в общежитие, сначала поболтала обо всякой белиберде, потом наконец начала делать осторожные намеки, а глазки ее весело поблескивали. Ее уловки насмешили Цянь Сяохун.

– Сыцзян, если хочешь домой вернуться, так и скажи, а то все ходишь вокруг да около. На праздник «двойной пятерки» съездить домой было бы неплохо. Я тоже в детстве постоянно смотрела состязания лодок-драконов. Хочешь попросить отпуск? Думаю, у меня тоже никаких проблем не возникнет.

Ли Сыцзян не ожидала, что подруга сразу же согласиться, ее маленькие глазки превратились в щелочки, а на личике-яблочке впервые после расставания с Кунем появилась счастливая улыбка.

– А-Хун, скажу начистоту, я давно уже отработала сверхурочные, чтобы заранее закрыть те дни, когда меня не будет. Ты не заметила, что я в последнее время трудилась буквально круглосуточно?

– Ого, Сыцзян, да ты у нас, что называется, научилась ремонтировать крышу еще до того, как дождь пойдет. Очень предусмотрительно, молодец.

Домой надо было ехать из Гуанчжоу. Железнодорожный вокзал в Гуанчжоу всегда напоминал котел, в котором варятся пельмени. Здесь беспорядочно толпились, стояли и сидели на корточках люди, сбившиеся в стадо, словно свиньи. А к кассе не смогла бы подступиться и женщина с «золотыми лотосами в три цуня». Подруги обменивались растерянными взглядами, смотрели на людской океан и ахали. И тут внезапно к ним подскочил парень с такой простодушной физиономией, что сразу было понятно: что-то здесь не чисто. Он поинтересовался, куда им надо.

– Тебе-то что за дело? – бросила на него Цянь Сяохун презрительный взгляд. Ей не понравилась смуглая кожа, сразу видно, что день-деньской торчит под солнцем, и лоснящееся от пота лицо.

– У меня есть билеты. Скажите, куда надо, я смогу раздобыть. – Парень не рассердился, а рассмеялся. Надо же, посреди бела дня вдруг объявился живой Лэй Фэн!

– До Чанша. Сколько стоит?

– Ха-ха! Пятнадцать процентов сверх изначальной цены, что скажете? Нам приходится помучиться в этих очередях, считай, плата за мучения.

Чем ближе к полудню, тем нещаднее шпарило солнце. Цянь Сяохун с удовольствием сняла бы и майку. Она повернулась и посмотрела на Ли Сыцзян: та давно уже обливалась потом, сведя брови к переносице.

– Хорошо! Нам два билета! – Ли Сыцзян внезапно заговорила с гонором толстосума.

Парень велел:

– Ждите меня тут, я буду через три минуты.

Через три минуты десять секунд он вернулся, подошел к ним вплотную, словно был с ними вместе, и прошептал:

– Поезд на шесть часов, потихоньку отдай мне деньги!

Цянь Сяохун чисто символически изучила билеты, Ли Сыцзян внимательно отсчитала деньги, и парень исчез в толпе, словно дым.

– Билеты поддельные! – сообщила работница вокзала на входе на платформу, где проверяли билеты. Ее слова прозвучали словно гром среди ясного неба.

– Поддельные? – взвизгнули девушки хором, словно подчиняясь какому-то условному рефлексу.

– Ну да, зачем мне вас обманывать? Где купили?

Фуражка с длинным козырьком закрывала кудрявые волосы женщины, напоминавшие курятник.

– На площади.

– Это спекулянты. Надо в кассе покупать, тогда не нарвешься на подделку. – Когда контролерша услышала, что они купили билет с рук на площади, то презрительно улыбнулась, словно сбросила тяжелый груз: снова перекупщики обманули народ, и поделом!

Девушки барахтались в людском море, словно бутылки с записками. Мало того, что они уже лишились денег на два билета, так еще и надо как-то прибиться к берегу, чтобы раздобыть билеты на поезд до дома. Скоро стемнеет, сегодня, понятное дело, уже не уехать, на повестке дня первым номером стоят уже не билеты, а место для ночлега. Девушки еще не успели забеспокоиться, как подвалила целая толпа людей в униформе с названием отеля, и они загалдели:

– Номера, номера! Железнодорожное агентство! Автобус бесплатно привозит и увозит! Билеты сто процентов не поддельные!

Девушки соблазнились на последний аргумент и сели в большой автобус, который отвез их в маленькую гостиницу в глухом предместье Гуанчжоу под названием Саньюаньли. В комнате стояли три кровати, койка стоила тридцать юаней, и всю ночь пришлось слушать разноголосый храп. На следующий день девушки наконец-то приобрели билеты, сели на поезд и под грохот колес направились к месту проведения соревнований лодок-драконов.

Сердце Цянь Сяохун тряслось вместе с вагоном, на душе было неспокойно. О случившемся между ней и мужем сестры особо и времени вспоминать не было, вот только неизвестно, забыли ли односельчане. В сумке лежали игрушки и лакомства для племянника, одежда сестре, она хотела и мужу сестры что-нибудь привезти, но передумала. Еще она везла шейные платочки, шпильки для волос, губную помаду и несколько десятков мелочей, чтобы раздарить подружкам. Иными словами, любому, кто ей улыбнется и поздоровается, Цянь Сяохун тут же вручила бы подарок.

Итак, Цянь Сяохун приехала домой. Она отсутствовала больше года и вот вернулась. В деревне, где не было никаких современных средств связи, новости, как говорится, без ног, а ходят, распространяются со скоростью, не уступающей скорости света. Цянь Сяохун еще и чашку холодного чая не успела с дороги проглотить, как соседи уже радостно ввалились в дом. Все наперебой повторяли, что она похудела и похорошела, щупали ее наряд, получали большой или маленький сувенир и уходили довольные. Старшая сестра тоже пришла, сестра – она и есть сестра. Старое не поминала, только расспрашивала младшую, что да как. Когда Цянь Сяохун достала из сумки одежду и подарила сестре, та зажмурилась от убийственно ярких цветов и пробормотала:

– Красиво, конечно, но куда я в таком пойду?

Цянь Сяохун ответила:

– Дома носи, по деревне так ходи, в огороде работай. Я тебе еще куплю.

Сестра горько улыбнулась и спросила:

– Сяохун, и все-таки ты чем в Шэньчжэне занимаешься-то?

– Работаю в отеле администратором, я же тебе писала.

Сестра покачала головой:

– Ты меня не обманывай, в деревне судачат, что ты… ты… занимаешься… ну, тем самым!

– Ничего подобного! Я собой не торгую! Я честно тружусь! Сестренка, ладно, другие люди не верят, но неужели и ты мне не веришь?

Сестра с грустью покачала головой:

– Не получается. Все, кто едет в Шэньчжэнь, идут по этой дорожке. Это общее мнение. Ты посмотри на себя. Ты так хорошо одета, какие могут быть сомнения? Ты не знаешь, какие гадости говорят!

Цянь Сяохун сначала немного рассердилась. То есть вся эта улыбчивая компания, оказывается, за спиной поливает ее грязью, захлебываясь слюной? Но как ни крути, а она уже перебралась в Шэньчжэнь и повидала всякое, с земляками мало общается, да и задерживаться в деревне не собирается, так что пусть перемывают ей косточки. Угнетало лишь то, что подруги детства шарахались в сторону, словно от Цянь Сяохун веяло несчастьем, холодно что-то отвечали и уходили с гордо поднятой головой, как положено женщинам, сумевшим соблюсти свою чистоту.

– Тьфу ты! Слепые ослы! Мать вашу! Стадо слепых ослов! – ругалась себе под нос Цянь Сяохун, искренне презирая этих самовлюбленных благочестивых свиноматок.

В первый же день Цянь Сяохун все ноги себе стоптала, несмотря на усталость после ночного поезда, оббежала всех соседей, а на следующий день позволила себе отдохнуть. Эти людишки, которые целыми днями возились в грязи и припасли по камню за пазухой, стали вдруг чистыми и непорочными.

Хотя возвращение Цянь Сяохун и нельзя сравнить с ударом молнии, однако ее приезд напоминал как минимум лампочку дневного света, которая осветила серые деревенские будни, привнеся в них свежую струю. Через несколько дней в дом Цянь Сяохун снова потянулась вереница односельчан, некоторые просили ее старшую сестру походатайствовать за них, чтобы Цянь Сяохун пристроила на работу их сына или дочь. Тетушка Чунь и сестру Цянь Сяохун попросила замолвить за нее словечко, и лично заявилась на порог. Из ее маленьких треугольных глаз без конца катились слезы, стоило подуть ветру, но при этом она верила каждой сплетне, которую этот ветер с собой приносил. Что касается сплетен про то, что Цянь Сяохун в Шэньчжэне торговала собой, то тетушка Чунь была среди тех, кто эти сплетни распространял, и подливала масла в огонь. Получив в подарок цветастую заколку, тетушка Чунь долго обдумывала, а потом воспользовалась моментом и снова притащилась к Цянь Сяохун. Сначала долго ни к селу ни к городу ею восхищалась и нахваливала, а потом протяжно вздохнула и взволнованно сказала:

– Сейчас учеба не по карману, дерут деньги за все, а наша средненькая совсем никчемная, оценки ужасные, в этом году мы решили даже не тратить денег понапрасну, так теперь дни напролет торчит дома, мозолит глаза, так тоже не пойдет. Сестричка, ты ее возьми с собой в Шэньчжэнь, пусть хоть подзаработает.

Вот ведь бесстыжая тетка, кругом треплет языком, что Цянь Сяохун в Шэньчжэне торгует собой, а тут вдруг хочет родную дочь в ту же яму спихнуть.

Тетушка Чунь вытерла глаза и постаралась напустить на себя скорбный вид, но Цянь Сяохун внезапно перескочила на другую тему:

– Тетушка, у вас все так же глаза слезятся от ветра, в следующий раз поищу, нет ли в Шэньчжэне подходящего лекарства.

– Ты такая заботливая! На самом деле я с глазами давно уже мучаюсь, ничего не поделать. А вот средненькую пристроить можно, ты не забудь помочь мне.

– Я поняла вас, тетушка Чунь. Только бы вы не побоялись ее со мной отпустить.

– Если уж с тобой побоюсь, то с кем тогда вообще не побоюсь?

Тетушка Чунь подлизывалась и даже не краснела. Сорокалетняя тетушка Чунь так захвалила Цянь Сяохун, что та на полном серьезе начала обдумывать, как помочь ее дочери, а потому сказала тетушке Чунь:

– Я вернусь в Шэньчжэнь и все разузнаю, а потом напишу вам. Ждите новостей!

Тетушка Чунь тут же обрадованно вскочила, сбегала домой и принесла с десяток яиц, которые вручила Цянь Сяохун со словами:

– У меня курочка быстро несется, окажи мне любезность и съешь побыстрее эти яички. Может, еще и собачатинки хочешь, а? Если хочешь, то я немедленно велю прирезать собаку.

– Тетушка Чунь, вы собаку ни в коем случае не трогайте, я после праздника «двойной пятерки» сразу уеду. Яйца я сварю и съем, а больше ничего не нужно. Вы и так слишком добры!

Цянь Сяохун увидела мужа сестры за столом в праздник «двойной пятерки». Это была типичная для этого праздника трапеза. Отец приуныл, во-первых, потому что Цянь Сяохун на следующий день уезжала, во-вторых, потому что все односельчане считали, что его дочь торгует телом в Шэньчжэне, что означало для него потерю лица.

– У нас же деньги есть, ты зачем такой срамотой занялася-то? – Отец выпил несколько глотков молодого вина и высказал то, что его мучило.

– На других-то мне плевать, но если даже вы мне не верите, то уже ничего не поможет. Кусок в горло не лезет! – Цянь Сяохун бросила палочки, а потом обратилась к сестре и зятю: – Вы мне тоже не верите?

Сестра молчала, словно кочан китайской капусты, а зять напоминал жующего осла и тоже не проронил ни звука. Он боковым зрением посматривал на Цянь Сяохун и обнаружил, что девушка выглядела куда моднее, чем раньше. В одно мгновение между ними пролегла пропасть. Разочарование оттого, что пташка из ладони улетела, стремительно заполняло его сердце. Он твердо решил, что перед отъездом, то есть прямо сегодня вечером, надо еще раз переспать с Цянь Сяохун.

Цянь Сяохун не могла есть, она молча сидела за столом, роняя слезы, а ее сердце остывало, как еда.

– Клянусь могилой матери, вернусь в Шэньчжэнь и начну торговать собой, чтобы вы сознавали свою правоту! – в сердцах бросила девушка, встала из-за стола, а потом заперлась у себя в комнате.

Изначально она планировала хорошенько выплакаться, однако слезы слишком долго бродили внутри, но ни слезинки так из себя выдавить и не удалось. Зато Цянь Сяохун обнаружила, что ей, оказывается, вовсе не больно. На самом деле она плевать хотела, что там думают о ней другие, включая домашних.

Для деревенских сейчас важными казались лишь две вещи – деньги и секс, и обсуждались чаще всего лишь темы, связанные с ними. Кто поехал на заработки, а кто прогорел и последние портки снял, у кого была свадьба и сколько денег гости принесли в красных конвертах, кто построил дом, а теперь в долгах как в шелках, кто с кем переспал, кого комитет по планированию семьи уже отправлял на аборт и кто снова забеременел. Разумеется, деньги и секс – два краеугольных камня нормальной жизни, два ее базовых элемента, так что деревенских тут винить нельзя. Подобное мировоззрение заслуживает права на дальнейшее существование, однако какое отношение оно имеет к Цянь Сяохун? Поняв, что ей не больно, Цянь Сяохун в то же время поняла, что она уже отчалила от этой деревушки и не собиралась возвращаться к корням.

Внезапно до нее донесся громкий барабанный бой. Наверняка это длинные и узкие лодки-драконы, словно змеи, повылезали из нор. Цянь Сяохун вспомнила, что они условились встретиться с Ли Сыцзян на пристани, и, как рыба из воды, вынырнула из пропитанной печалью постели, и помчалась на берег реки Цзыцзян на звук барабана.

Непонятно, насколько длинной была Цзыцзян, но тот отрезок, рядом с которым жила Цянь Сяохун, был самым оживленным. Каждый год именно здесь финишировали лодки-драконы и здесь вручались призы за победу. Зрители, которые шли вдоль берега за лодками, собирались, словно снежный ком, поднимая праздничную волну, поэтому если найти на берегу реки местечко повыше, откуда открывается обзор на десять ли вокруг, можно ощутить то, что описал в своем стихотворении поэт: «на горизонте различаю лодки», увидеть, как с десяток лодок-драконов, словно листья, скользят по изумрудной глади воды, постепенно увеличиваясь в размерах. При этом барабанный бой долетал издалека, как будто дрейфовал от линии горизонта. Зрители рассаживались на земле, прячась от бешеного зноя и наслаждались минутами покоя. Накануне прошел сильный дождь, река стала полноводной и уверенной, поддерживая радостное настроение традиционного праздника и неся несколько десятков лодок-драконов, воплощающих эту радость. Дул легкий ветерок, флажки, воткнутые в буйки, покачивались, как будто потревоженные плывущими вдалеке лодками.

Людей было очень много, все празднично оделись и пребывали в приподнятом настроении. На коже большинства из них лежал загар, словно слой несмываемой ржавчины. Денек выдался отличный, и зрители, раскрыв зонтики или надев кепки с козырьками от солнца, щедро доставали пачки банкнот, покупали фруктовый лед на палочке и засовывали в рот, чтобы потом эта же вода выделилась с потом, как-никак праздник, можно расслабиться. Дедушки сажали внуков на плечи, парни везли девушек на багажниках велосипедов, дети резвились вокруг, молодые люди глазели по сторонам с надеждой, на лицах людей средних лет лежала печать служения народу. Все эти люди в праздник «двойной пятерки» стекались на берег реки, словно мигранты, переселяющиеся из деревни в город, с благоговением глядя на старенькие лодки на финишной прямой их жизни.

Солнце пекло нещадно, от глинистой почвы поднимался сухой горячий воздух и нагревал штанины. Цянь Сяохун в темных очках прохаживалась широкими шагами на солнцепеке, пот, как насекомое, полз по ложбинке между грудей. Девушка довольно долго бродила в пестрой шумной толпе, но так и не смогла вернуть то ощущение праздника, которое испытывала раньше. Она смотрела на людей, на реку, но безо всякого интереса. На пристани Цянь Сяохун сделала круг и только тогда увидела Ли Сыцзян, которая спешила в ее сторону, волоча за собой какого-то сопливого мальчишку.

– Это мой младший брат, – объяснила она.

Личико Ли Сыцзян то ли с правого бока распухло, то ли, наоборот, с левого похудело, но что-то было не так.

– Ли Сыцзян, ну, что у тебя дома?

– Да ничего интересного. Накануне отъезда даже ночь не спала от предвкушения, а вернулась, и многое просто бесит!

Цянь Сяохун сидела на каменных ступенях в тени здания совсем рядом с рекой, отсюда Цзыцзян казалась необычайно широкой. Ли Сыцзян купила братишке мороженое, велела где-нибудь спокойно его съесть, а сама уселась на каменную лестницу.

– А-Хун, я три тысячи родителям отдала, а вместо благодарности мне устроили взбучку. Отец со всего размаху дал мне пощечину и принялся ругаться, что я испорченный товар. Да, испорченный, не без этого! – Ли Сыцзян бросила камушек в реку, а бой барабанов меж тем набирал силу.

– Черт побери! Главное, что ты сама думаешь, а не что другие говорят, испорченный ты товар или нет. Когда посторонние не верят – это ерунда, а вот когда родные не верят – обидно! Я себя тут чувствую чужой и не уверена, вернусь ли на праздники в следующий раз.

Цянь Сяохун стало грустно. Внезапно раздался выстрел, означавший начало гонки и прорвавший небо, послышались громкие возгласы одобрения. Братишка Ли Сыцзян доел мороженое и крутился на месте, хватал сестру за рукав и жаждал очутиться в гуще толпы.

– А-Хун, я пойду покажу ему лодки. Если бы не он, то я и из дому не вышла бы, отец меня не пускал, – беспомощно сказала Ли Сыцзян.

– Что? Сыцзян, ты разве не собираешься обратно в Шэньчжэнь? – удивилась Цянь Сяохун.

– Я, разумеется, хочу поехать, просто беспокоюсь, что не отпустят. – На лице Ли Сыцзян снова появилось выражение замешательства.

Брат потащил Ли Сыцзян за собой, а Цянь Сяохун крикнула ей вслед:

– Я все равно буду тебя ждать в условленное время на Южной станции!

Ночь наступила очень быстро. Праздник канул во тьму без следа, а дневное веселье казалось нереальным, словно сон. Неизвестные насекомые исполняли свои райские мелодии как ни в чем не бывало. Безлунная ночь была серой, тени деревьев припадали к земле, словно призраки, готовые в любой момент подняться на ноги, нежный ночной ветерок пробегал по их верхушкам, и листья тихонько шелестели. Без бесконечного потока машин, ярких огней и толп людей деревня крепко уснула под колыбельную, которую исполняли насекомые.

Цянь Сяохун несколько минут постояла на балконе и вдруг поняла, что она уже принадлежит Шэньчжэню. Она собрала сумку, выпила глоток воды, чтобы промочить горло, и решила ехать на следующий день прямо с утра, никого не тревожа, уехать так же тихо, как приехала. Цянь Сяохун достала из ящика стола листок бумаги и ручку, чтобы написать записку отцу. Сквозняк отворил дверь, в проеме стоял муж сестры, и глаза его блестели, как у совы. Он так сильно напугал Цянь Сяохун, что у той аж грудь задрожала. Девушка отодвинула ручку и бумагу и спросила:

– Ты чего это шастаешь тут, как дух? Напугать меня хочешь до полусмерти? Что тебе надо?

– Ты же завтра с утра уедешь, так что я специально пришел… составить тебе компанию.

Зять был одет в белую майку и брюки, а на ногах шлепанцы. Щелк! Он проворно закрыл дверь на замок.

– Быстрее давай! – Он уже расстегнул брюки, достал из кармана дешевый презерватив, какие бесплатно выдавали поселковые комитеты по контролю за рождаемостью, положил на стол и продолжил неуклюже раздеваться.

– Эй, одевайся! Совсем сбрендил? Ты что творишь? – остолбенела Цянь Сяохун.

– Что творю? Мы давно с тобой этим не занимались, если сегодня упущу возможность, то неизвестно, сколько ждать придется. – Движения его рук замедлились, придерживая брюки, он недоуменно замер, не понимая, что это с Цянь Сяохун.

– Собрался со мной переспать? Тебе мало того, что ты уже со мной сделал? И вот еще что… – Цянь Сяохун ткнула пальцем в презерватив. – Ты тоже считаешь, что я в Шэньчжэне торгую телом? Вот ведь козел! – Цянь Сяохун была в бешенстве, вспомнила, сколько раз он уже ее отымел, и не могла сдержать тошноту, ощущая, как каждая пора его тела источает животную грязь и невежество. Ему бы стоило прыгнуть в Цзыцзян и хорошенько отмыться.

– Ты там по рукам пошла? Я не гнушаюсь, а ты еще меня и поносишь?

Услышав эти слова, Цянь Сяохун поперхнулась от злости, она молниеносно подскочила и влепила зятю звонкую пощечину.

– Сукин ты сын, да я тебя даже «зятем» больше не назову! – Цянь Сяохун топала ногами, как лошадь копытами, а глаза вытаращила, словно электрические лампочки.

Зять хотел ударить ее в ответ, но замялся, в итоге лишь отпихнул Цянь Сяохун и проворчал:

– Ишь ты! Еще и дерется!

Однако, понимая, что Цянь Сяохун так легко головомойку, как ее старшей сестре, не устроишь, он заметно смягчился.

– Вот что я тебе скажу! Обращайся с сестрой по-человечески, а если будешь спать со всеми подряд, то берегись – я тебе яйца отрежу и собакам скормлю! – Цянь Сяохун сделала жест, будто что-то и правда отрезает.

Зять втянул холодный воздух, нехотя застегнул ширинку и промямлил:

– Слушай, всего год назад уехала, как ты стала такой злюкой?

– Год назад я была полной дурой. Я не собираюсь с тобой болтать! Вали давай! Мне еще поспать надо!

Цянь Сяохун резко выпятила грудь. Зять убрал презерватив в карман и со знаком вопроса во все лицо убрался прочь, словно тень. Но Цянь Сяохун не спалось. Она развернула письмо и, сдерживая слезы от стыда, продолжила писать отцу:

На рассвете Цянь Сяохун потихоньку покинула деревню и довольно долго просидела в ивовой роще на берегу реки на приличном расстоянии от деревни. И только когда отсидела зад и живот заурчал от голода, поднялась и поспешила в сторону вокзала. Было начало девятого утра, до условленного времени встречи с Ли Сыцзян оставалось еще больше часа. Рядом с вокзалом Цянь Сяохун съела чашку острой рисовой лапши и разглядывала прохожих, их ноги, преодолевшие бессчетное количество улиц. Она не знала, куда идут все эти люди, позавтракали ли они, занимались ли накануне вечером любовью, жалуются ли на жизнь, есть ли у них какие-то особые устремления. Мысли скакали от одного предмета к другому, и вот уже назначенное время почти наступило. Цянь Сяохун поднялась и пошла к кассе подождать Ли Сыцзян. Она не была уверена, сможет ли подруга выбраться из дому, все зависит от ее смекалки. Если она проявит твердолобость, то родители наверняка ее запрут. Прошла одна минута. Полчаса. Целый час. Цянь Сяохун совсем приуныла, словно верная боевая подруга, с которой они вместе брали штурмом вражеские укрепления, пала в бою, и теперь Цянь Сяохун внезапно ощутила себя одинокой.

Она долго ждала, долго копалась, но в конце концов, потеряв надежду, села в автобус и в этот момент услышала такой родной голос: «А-Ху-у-у-у-ун!» Ли Сыцзян мчалась к автобусу с пустыми руками, на личике-яблочке застыло выражение испуга.

– Быстрее! Садимся в автобус! В салоне поговорим!

Ли Сыцзян подтолкнула подругу, словно за ней кто-то гнался.