Часть четырнадцатая
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Цянь Сяохун не ответила Цзинь Хайшу. Через несколько дней она засобиралась в дорогу, унося с собой свою огромную грудь. «Унося» – это не люди так сказали, а она сама так чувствовала. Грудь еще увеличилась в размерах, сильно выпирала и заметно обвисла. Цянь Сяохун скоро перестанет видеть свой живот и колени при ходьбе. Она словно бы плыла над землей, вот только тело было очень тяжелым. Цянь Сяохун надеялась, что грудь возьмет да и превратится в мандаринки, как у Ли Сыцзян. Правда, ничего страшного, если это будут мандаринки. При мысли о Ли Сыцзян Цянь Сяохун на какое-то время забыла о весе своей груди. Подруга уже, наверное, восстановилась после операции, выписалась, а Очкарик как раз сейчас подает жалобу. По правде говоря, Ли Сыцзян заслужила компенсацию… Интересно, а сережки Юй Юцин, в конце концов, принадлежали Чжу Лие или нет? Поймали ли преступника? Надо, чтоб этого извращенца бык изнасиловал, а потом отрезать ему член и скормить собакам.

Цянь Сяохун рассердилась. Она в гневе рассматривала окружающие ее родные пейзажи и вдруг поняла, что все вокруг очень сильно изменилось. Никаких тебе просторов, пустыри все застроены, на окнах наклеены иероглифы «двойное счастье», какими обычно украшают залы торжеств на свадьбе, уже весьма потертые. Молодым не нравится, когда перед глазами маячат старики, они любят жить своим домом, так что идут на все, чтобы разъехаться с родителями. В таком случае никто не ограничивает их сексуальную жизнь, и в собственном трехкомнатном домике с черепичной крышей можно в полной мере насладиться свободой. После свадьбы молодым не терпится завести детей, как минимум двоих, поэтому плач младенца раздается так же часто, как собачий лай, то есть доносится постоянно и отовсюду. Отхожие места развернуты прямо к дороге, двери открыты, и мужчины, которые идут отлить, без стеснения достают свой «инструмент», словно рядом людей нет. Никого не заботит, что сорняки вымахали по пояс, а кругом валяются пластиковые пакеты, обрывки разноцветной бумаги и тряпье. Собаки рыскают по дворам, водя носами.

Сев на автобус до вокзала, Цянь Сяохун выбрала место у окна с правой стороны и смотрела на улицу. Внезапно пейзаж показался ей очень знакомым. Через две минуты автобус проехал мимо пункта по приему вторсырья, который принадлежал начальнику Таню. Цянь Сяохун прильнула к стеклу и увидела, что на входе стояли мужчина и женщина, женщина была очень полной, похоже, на сносях, мужчина жевал бетель и пожимал ей руку на прощанье. Цянь Сяохун рассмотрела лысую голову начальника Таня и его довольную физиономию, до нее словно долетел его сиплый смех.

Картинка мелькнула и исчезла, а Цянь Сяохун решила, что, вернувшись в больницу, первым делом пойдет провериться и выяснит, в чем проблема.

Исследование проводила доктор Чэнь Фанъюань. Похоже, она мастер на все руки. Сложив указательный, средний и безымянный пальцы, она надавливала в разных точках и отпускала. Проделав эту манипуляцию больше десяти раз, доктор Чэнь заговорщицки сказала:

– Оказывается, у Юй Юцин и главврача был роман, ты не знала?

Цянь Сяохун давно уже привыкла, что врачи работают и параллельно обсуждают вопросы, не связанные с осмотром. Услышав новость, Цянь Сяохун пошутила над Чэнь Фанъюань:

– Если бы у главврача был роман с любой из сотрудниц, я не удивилась бы. Например, с тобой.

– Да уж, от этого развратника не скроешься! Его забрала полиция, ты в курсе? – Чэнь Фанъюань огласила сенсационную и ценную новость.

Цянь Сяохун в шоке схватила доктора Фань за руку, а потом в ужасе спросила:

– А что случилось?

– Он изнасиловал и убил проститутку! Убрал, так сказать, свидетельницу!

– Быть того не может! Зачем насиловать проститутку? Дать ей немного денег, она сама прибежит как миленькая.

– Все не так просто. Возможно, он не хотел давать денег или проститутка сопротивлялась. Как бы то ни было, его схватили. Я не в курсе подробностей, слышала только, что сережки, которые носила Юй Юцин, раньше принадлежали той проститутке.

– Что?! – Внезапно до Цянь Сяохун дошло. Она схватила три пальца доктора Фань, которые та прижимала к ее груди. – Так, значит, нашли убийцу Чжу Лие?!

– А-Хун, ты чего так разошлась? Какие еще Джульетты с Ромео? Ой, так убитая проститутка что, была твоей подругой?!

Она высвободила свои пальцы, включила маммографический аппарат, секунд десять смотрела и выключила.

– Все нормально? – Цянь Сяохун не понимала, что означали серые разводы на экране.

– Да, все нормально. Гиперплазия молочных желез. Я тебе выпишу лекарство, перед сном и после пробуждения надо разминать грудь, чтобы улучшить циркуляцию крови, когда будешь мыться, то с силой тереть мочалкой, – Чэнь Фанъюань говорила как по писаному, словно видела подобные симптомы уже много раз.

– Тебе не кажется, что они стали намного больше прежнего? Они не будут и дальше так расти? Это очень страшно, доктор Чэнь? – Цянь Сяохун не доверяла маммографу и не совсем доверяла профессионализму доктора Чэнь.

– А-Хун, ну ты и фантазерка! Насочиняла тут, смех да и только. Ты думаешь, что они будут расти до тех пор, пока не превратятся в мешки с рисом, которые ты сможешь за спину перекидывать? Если это случится, то ты станешь героиней новостей. Глупышка! – Последнее слово она произнесла на кантонском диалекте, растягивая звуки, чем рассмешила Цянь Сяохун.

Цянь Сяохун ткнула доктора Чэнь кулаком в бок и сказала:

– Тогда выпиши мне лекарство подешевле, чтобы я сэкономила!

Большеног был довольно странным парнем, нюх покруче, чем у собаки. В прошлый раз он опрометчиво заявился в больницу как раз на день рождения Цянь Сяохун, а теперь пришел, стоило ей вернуться после похорон. Цянь Сяохун полдня ехала в автобусе, потом всю ночь тряслась в поезде, ноги ныли, все отваливалось, после маммографии хотелось лечь спать, и тут нарисовался Большеног.

– Ты больше ко мне не приходи.

В этот момент Большеног уже доел полкило яблок и теперь без конца ерзал, его поза говорила о том, что он готов перейти в наступление, и тут Цинь Сяохун его огорошила.

– Это почему? – не понял Большеног. – А ты изменилась. – Его лицо помрачнело.

– Нипочему. И я не изменилась. Ты ведь тоже без причины со мной переспал, просто так сложились обстоятельства, я сама согласилась.

Цянь Сяохун не могла объяснить, почему так естественно прыгнула в постель к Большеногу, словно проститутка какая, но, в отличие от проститутки, она это делала не ради денег. Она пыталась себе растолковать, что произошло, но тщетно. Большеног прищелкнул языком, будто собирался ее обругать, но она сама себя только что с проституткой сравнила, хуже слов не подобрать. Однако он все равно разразился бранью:

– Черт побери! Ты со мной играла! – Он несколько раз сердито топнул ногами, словно проверяя, на сколько прочные доски лежат на полу. – Вы, бабы, все одинаковые!

Походкой он напоминал Чарли Чаплина, только движения были сильно преувеличены. Как ни странно, только сейчас Цянь Сяохун толком рассмотрела, как он выглядит. Оказалось, что Большеног отпустил усики в японском стиле, но у него совершенно простецкое лицо. Брови густые, глаза не слишком большие, скорее даже маленькие, и какие-то мутные. Включая эту встречу, Цянь Сяохун видела Большенога три раза, и после прошлых двух раз она, как ни старалась, не могла вызвать в памяти четкий образ Большенога. Даже воспоминание о том, как он лежал сверху, и то было размытым. Цянь Сяохун никогда не разглядывала Большенога и даже особо не пыталась его рассмотреть, и вот теперь он снова явился по ее душу, что показалось девушке невероятным. Она не надеялась снова его увидеть, спать с ним больше не хотелось, так что и встречаться необходимости не было. Зачем быть с ним, что с ним делать? Когда она задала себе эти вопросы, то сразу же дала и ответы.

– Я с тобой играла? А та твоя богачка тоже с тобой играла? Ты же жениться на ней хотел. Я с тобой не играла. Разве я говорила, что тебя люблю? Говорила, что хочу и дальше с тобой встречаться, а потом выйти замуж за тебя?

Говоря все это, Цянь Сяохун ощутила, что грудь еще сильнее налилась и онемела, ей хотелось размять ее, но Большеног смотрел на нее и не двигался. Казалось, он не мог поверить в происходящее. Он ведь парень хоть куда, а эти бабы еще нос задирают. Шлюхи.

– Шлюхи! Вы все шлюхи! – выругался Большеног, топая большими ногами.

– Если ты не уйдешь, тогда я уйду. Будь добр, дверь за собой закрой, когда соберешься уходить.

Цянь Сяохун решительно зашагала к двери, но Большеног опередил ее, молниеносно выскочил за дверь и с топотом побежал вниз по лестнице.

Выйдя из отдела пропаганды, Цянь Сяохун обессилела. Она прислонилась к стене и постояла так немного. Стена была прохладной, мышцы словно бы очнулись, и ей сразу стало хорошо. Она слышала, как та новенькая девица в отделе пропаганды сказала:

– У нее такой огромный бюст, о чем вы, мужики, думаете при виде такого бюста?

Ся Цзифэн ответил вопросом на вопрос:

– А вы, женщины, о чем думаете при виде симпатичного мускулистого парня?

Девушка тут же ответила:

– Хочу переспать с ним!

Цянь Сяохун уже не расслышала, что же на это сказал Ся Цзифэн, поскольку завернула за угол и, держась за перила, побрела вниз. Она увидела, что от ее руки на перилах остался след, а к руке толстым слоем прилипла пыль, поэтому просто скользила по ним рукой, обнажая за собой красную краску.

Ся Цзифэн только что сообщил ей:

– Кадровые решения принимал главврач Лэй, но это и решение больницы. Хотя сейчас доктор Лэй временно отстранен, однако для кадровых перестановок нужно ждать его возвращения или назначения нового главврача.

Вот ведь засранец! Напустил на себя сочувственный вид, мол, и рад бы помочь, да не получится. Цянь Сяохун чуть было не выложила, что знает о них с Юй Юцин, но груди снова набухли, они постоянно увеличивались в размерах, когда она сердилась, так что пришлось отказаться от этого плана и постараться успокоиться.

У Цянь Сяохун возникло ощущение, что Лэй Иган и Ся Цзифэн скооперировались и одурачили ее, отправили на кухню, а потом искусно провели новую девицу на ее место. Она, по сути, была ставленницей предыдущего директора, сейчас произошла смена режима, а, как известно, во время смены династий простым людям и чиновникам уготовано столкнуться с новыми испытаниями. Пока место главврача занимал Ляо, Цянь Сяохун смогла из регистратуры перейти работать в отдел пропаганды, была на короткой ноге с руководством, много общалась с пациентами. Когда на должность заступил Лэй, ее ждал удел работать на кухне и мыть овощи.

В самом конце разговора Цянь Сяохун все-таки не выдержала и стукнула по столу, причем сильно, однако стук получился негромким. Она ни слова не произнесла, хотя в душе вопила: «Да чем тарелки мыть и овощи, я лучше в парикмахерскую пойду работать! Мир вращает кучка таких вот ублюдков, которые лишь выглядят как люди, а на деле хуже собак. Только вот ошибся ты, дружок. Все еще надеешься, что главврач вернется в свое кресло, идиот! Этому извращенцу или смертный приговор подпишут, или же система правосудия спишет его в утиль!» Грудь Цянь Сяохун яростно сотрясалась, а все тело шло зыбью, словно вода, в которую бросили камень.

Когда она спустилась на первый этаж, лифт привез партию пациентов. В толпе мелькнуло очень знакомое лицо: высокие скулы, маленькие глаза, все лицо в прыщах, вот только волосы, некогда длинные и прямые, обрезаны, и живот выпирает, пока не сильно, но беременность уже заметна.

– Чжан Вэймэй! – закричала Цянь Сяохун.

Беременная опешила, чуть было не уронила на пол пачку лекарств, которую держала в руке. Она повернулась, увидела Цянь Сяохун и хотела в панике сбежать, однако Цянь Сяохун задержала ее:

– Ты замуж вышла!

А-Мэй улыбнулась, и скулы нехотя дернулись вверх. За спиной А-Мэй стоял мужчина лет тридцати-сорока, выражение его лица сложно было понять.

– Это твой муж? – тихонько спросила Цянь Сяохун.

А-Мэй кивнула.

– Давай выпьем чаю. Поболтаем.

Цянь Сяохун была ужасно рада видеть А-Мэй. Она и подумать не могла, что они когда-нибудь свидятся с этой противной А-Мэй и что это доставит ей радость. С трудом уговорив А-Мэй, она потащила ее за руку в кафе. Они сели и заказали себе колу и спрайт.

– Они… огромные, – А-Мэй долго мялась, но все же сказала это.

– Да уж, увеличились в размерах, аж тяжело, лекарство принимаю.

– Ого! Как У Ин поживает, все еще работает в отеле?

– Нет. Она развелась и пошла на завод. Давно от нее ничего не слышала. А-Син стала мамой, а муж, разумеется, Ли Сюэвэнь. Ты сама-то как? Прописку сделала?

– Нет еще, денег не хватает.

– И даже тех двадцати тысяч гонконгских долларов не хватило?

– Какие еще двадцать тысяч? О чем ты?

– В тот день из полиции приходили, сказали, что ты взяла двадцать тысяч.

– Брехня! Меньше восьми было!

– Так мало?! Разве стоило их брать, а потом еще так долго прятаться?

– Ну, вообще-то сначала и впрямь было больше двадцати тысяч, но они в казино сходили. Мне пора. Он меня ждет.

Под окном торчал тот мужик, посматривая на часы. А-Мэй ничего не могла поделать.

– Он тебе кто вообще? Ведь не муж?

– Нет, я не замужем.

– А ребенок от него?

– Я рожу и ему отдам. А он мне заплатит.

– Ты ему родишь ребенка?

– Только что сделала УЗИ. Это мальчик, так что я получу двенадцать тысяч, в прошлый раз за девчонку всего восемь дали.

– А-Мэй?!!

– Мне так нравится, – спокойно сказала А-Мэй, потом поднялась из-за стола, одернула одежду и напоследок сказала: – А-Хун, а ты сама не хочешь? Я могу с ним переговорить. Ты красивая. Деньги хорошие.

Цянь Сяохун поспешно замотала головой. А-Мэй пожала плечами, неуклюже развернулась. Цянь Сяохун обратила внимание, что задница у А-Мэй перестала быть плоской и теперь напоминает пластиковый манекен – такая же твердая. А-Мэй меж тем скрылась из виду.

На бирже труда ощущение было, как на вокзале или автовокзале: кругом люди, причем растерянные. Люди, люди, люди, мужчины, женщины, молодые и не очень, непонятно, сколько их всего, у скольких нет работы, скольким нужна работа, чем все они занимались раньше, чем себя обеспечивали или просто хотят питаться повкуснее и получше. Цянь Сяохун проталкивалась в главный зал биржи труда, а в нос ей ударила волна запахов пота разных людей, после чего ее подхватил людской поток и шум голосов. Выражение «тесниться плечом к плечу» не совсем подходит для описания давки, скорее уж «тесниться грудью к плечу», потому что огромную грудь Цянь Сяохун жестоко сдавливали со всех сторон, это были плечи пухлых мужчин, и плечи тощих, и чем только ее еще не толкали. Цянь Сяохун хотела развернуться и выйти, но не хватало места, толпа несла ее вперед. Девушка посмотрела на электронные экраны, висевшие с обеих сторон, и присела на назначенное место. Время от времени ее обдувал прохладой кондиционер, но струя воздуха была слабой, словно дыхание, и мимолетной. Кроме того, чтобы сюда попасть, Цянь Сяохун купила билет за пять юаней, добавьте к этому всякие анкеты, и получается восемь юаней, как ни крути, а придется толкаться и потеть, не переставая ругать чертову биржу труда. Народу слишком много! За восемь юаней такая толкотня, и еще не факт, что сможешь найти подходящую работу, это как рулетка – пока не сыграешь, то и не узнаешь, выиграл ты или проиграл. Вот кондиционер включили, хотя толку от него не особо много, но кто ж станет даром предоставлять такую услугу? Все в мире имеет свою причину, а если у чего-то нет причины, значит, это и есть причина. Цянь Сяохун размышляла, потихоньку успокаивалась, а когда успокоилась, то смогла внимательно читать объявления о найме, в перерывах наслаждаясь зрелищем мужских затылков.

Но сколько она ни смотрела, а никаких подходящих условий, кроме возраста, не попадалось. Если требовались редакторы, художники и компьютерщики, то с высшим образованием, опыт работы приветствуется. А сексуальный опыт не подойдет? Эх, опыт работы… Кто от рождения имеет опыт работы? Цянь Сяохун ругалась про себя. Она занималась пропагандой в больнице, могла бы и дальше заниматься, но на бирже труда даже для работы в кассе больницы требовалось образование, а в отдел пропаганды – высшее. Вот придет к ним выпускник вуза, и не факт, что лучше справится, чем она. Проблема в том, что работников слишком много, приходится ставить какие-то рамки и запугивать народ, но на самом деле это все видимость. Взяли же такого придурка, как Ся Цзифэн, на должность начальника отдела!

Цянь Сяохун чувствовала себя, как на храмовой ярмарке, она смотрела по сторонам, пока в глазах не зарябило. Дышать было трудно, она не могла удержать две этих горы. Зачастую взгляды окружающих останавливались где-то между лицом и грудью, люди даже не пытались скрыть свое удивление и разевали рты. Цянь Сяохун обошла большую часть ярмарки, стойки с вакансиями заканчивались, и тут ей попалось предложение о работе по обслуживанию на дому. Требования тоже довольно высокие: доброта, трудолюбие, честность. Между прочим, эти качества посложнее получить, чем диплом о высшем образовании. Цянь Сяохун хотела протолкнуться поближе и посмотреть, но это было сложно сделать, потому что перед стойкой тоже собралась толпа, причем какой-то человек застрял, не двигался ни туда, ни обратно, почему-то замешкавшись, а в его глазах горела надежда, как у собаки в ожидании косточки. Цянь Сяохун энергично проталкивалась, да, вид будет не особо опрятный, но ничего. В итоге она оказалась возле женщины, похожей на теток из жилищного комитета, и поздоровалась. У тетки с двойным подбородком рот был накрашен кроваво-красной помадой, напоминавшей театральный грим, словно она участвовала в постановке, а рядом с ней стоял сухопарый парень. Толстяк и худой – отличная пара для исполнения сяншэна.

– Какую работу вы ищете? – спросила тетка с двойным подбородком.

Цянь Сяохун поняла, что худой мужик только лишь аккомпанирует, а главную партию исполняет тетка.

– А какая есть? – повертела шеей Цянь Сяохун.

– Присматривать за детьми, готовить, убирать, ухаживать за парализованными и пациентами со старческим слабоумием… – Слова вылетали из ее рта вереницей и жужжали на фоне остальных голосов, словно необычная муха. – Но, возможно, это все вам не подходит. – Взгляд толстухи упал на огромную грудь девушки.

Цянь Сяохун задумалась. За детьми присматривать хлопотно, готовить и убираться тоже приятного мало, лучше уж работать в больничной столовой, за паралитиками ухаживать – грязи много, со слабоумными – слишком скучно. Цянь Сяохун с виноватым видом покачала головой, чего Двойной подбородок уже не видела, поскольку поток людей унес Цянь Сяохун прочь. Двойной подбородок обратилась к своему тощему напарнику:

– Только посмотри на нее! Ежели работать не хочешь, кто ж тебя наймет?

Цянь Сяохун не слышала ее слов, поскольку ее унесла толпа, но она пошла против течения и снова очутилась перед Двойным подбородком.

– А ты собак любишь? – продолжила тетка.

– Люблю, они не такие противные, как дети.

– Есть одна семья, хотят найти человека, чтоб заботился об их шпице. Хочешь?

– А сколько денег платят? Что с питанием и жильем?

– Четыреста пятьдесят юаней. Обеспечивают питанием и жильем. Требования ты видела. Добрая, трудолюбивая, честная.

– Вроде я подхожу.

– Заполни бланк, сходи вон туда, сделай копию паспорта и других документов и оставь мне.

Внезапно худой мужик протянул толстую черную авторучку и ткнул ею прямо в Цянь Сяохун. Та остолбенела, отпрянула на пару сантиметров, прикрывая грудь, но толпа, напиравшая сзади, вернула ее на место, и ручка уперлась прямо ей в грудь, вонзившись, словно штык. Но не думайте, что ручка воткнулась прямо в плоть, вы тем самым переоцениваете ручку и недооцениваете мягкость груди, поскольку грудь Цянь Сяохун, словно губка, втянула в себя эту ручку, а потом выплюнула, но кровь не выступила. Стоило девушке разозлиться, и грудь снова распирало, она начинала болеть, так что Цянь Сяохун на две минуты прикрыла глаза, мысленно размяла грудь, поняв, что мужчина попал в куда более неловкую ситуацию, чем она, как нашкодивший ребенок, и заслуживает прощения. Цянь Сяохун так огорчилась за этого худого мужика, что с ее губ слетело слово «извините», а мужик тут же в замешательстве откликнулся: «Извините, извините». Тетка с двойным подбородком сначала опешила, а потом расхохоталась. Красный язык ворочался внутри красного рта, а зубы прикусывали красные губы, как будто у вампира, только что выпившего крови. От этого зрелища Цянь Сяохун пробил озноб.

Когда с копированием покончили, Цянь Сяохун поинтересовалась, когда ее известят. В ответ Двойной подбородок, все еще улыбаясь, сказала:

– Давай вот как поступим. Я тебе дам телефон, и ты сама с хозяевами свяжешься.

Она нацарапала телефон, оторвала клочок бумажки, на котором он был написан, и отдала Цянь Сяохун.

Нанимателем оказался холостяк примерно лет пятидесяти по фамилии Ян, звали его Ян Юли. Очень высокий, на вид обычный мужчина средних лет самой заурядной наружности, трудился он в отделе по вопросам культуры, хотел бы брать взятки, но увы, никто не давал. На работу и с работы Ян Юли ездил на служебном автобусе, так что рабочие часы плавно перетекали в нерабочие, но с тех пор, как он купил шпица, в жизни все пошло кувырком. Время от времени Ян Юли ездил в другие города для проведения собраний, осмотра достопримечательностей и исследований. Разумеется, все три пункта значили одно и то же – это был просто предлог для того, чтобы покутить за государственный счет. После того как у него появилась Лили, он уже не мог так свободно уезжать, более того, буквально сидел у собаки на привязи.

Зачем холостяк Ян Юли решил завести животное, с которым одни хлопоты? Ответ прост: ему нравилось. Почему он холостяк, был ли он женат и где теперь жена – вот здесь уже все не так просто, как с собакой, и на эти вопросы Цянь Сяохун ответов не знала. Но даже если бы и знала, что толку, денег больше не заплатили бы. Цянь Сяохун казалось, что шпиц и тот знает больше, чем она, поскольку хозяин время от времени с ним общается, но, к сожалению, собаки не умеют разговаривать. Ян Юли, как человек образованный, выбрал для собаки «ученическое» имя Ян Ли и «молочное» Лили. Обычно Ян Юли обсуждал с Цянь Сяохун только вещи, касающиеся собаки, к примеру, ее аппетит (читай: сколько свиной печенки она съела), ее пищеварение (нормальная ли проходимость кишечника), сколько она пила и так далее. Причем «молочным» именем собаку мог называть только он. Разумеется, наедине с псиной Цянь Сяохун тоже называла ее Лили, но в присутствии хозяина – только Ян Ли, чтобы повысить статус собаки, как будто та и впрямь учится в частной школе. Но, как бы то ни было, Ян Ли была собакой умной и красивой, не зря шпицев называют «лисьими собаками» – лисья порода. Когда ее окликали «официальным» именем, то она вела себя как паинька, но в ответ на «Лили» в нее точно бес вселялся: она прыгала туда-сюда по дивану, капризничала, озорничала. По правде сказать, она была довольно умилительной собакой, не требовала какого-то особого ухода, и можно было с гордостью выводить ее на прогулку. На прогулке к Ян Ли всегда подбегали поиграть другие собаки, но она вела себя надменно и с достоинством. Хозяева собак повторяли, мол, какая у вас хорошенькая собачка! В ответ Цянь Сяохун только вежливо улыбалась, отчего у собеседников возникало ощущение, что она такая же благородная, как и шпиц.

Гулять с собачкой было весело, но каждый раз по дороге домой Цянь Сяохун мучило одно обстоятельство. Выгуливать чужих собачек – не ее призвание, девушке хотелось найти себе нормальную работу, чтобы как минимум болтать с парой коллег. Иногда из-за этой тревоги Цянь Сяохун срывалась на Ян Ли. В таком настроении грудь наливалась так сильно, что ее было не сдержать, причем девушка чувствовала, что процесс ускорился. Она допила те лекарства, что выписала доктор Чэнь, пошла за новой упаковкой, однако эти препараты сработали как катализатор. Нет, вообще-то не «как», они и были катализатором. Сейчас грудь выросла настолько, что едва ли не загораживала обзор, тело уже не справлялось с тяжелой ношей, Цянь Сяохун постоянно хотелось прилечь, а когда она падала на кровать, то грудь давила сверху. У Ян Ли груди особо не было, она была проворной, как кролик, постоянно присаживалась то по-маленькому, то по-большому, и если ее пару дней не помыть, шерстка начинала издавать специфический запах. Но Ян Ли плевать на это хотела, она делала то, что должны делать собаки. Разве собаки ходят в лоток? Ей хотелось, как люди, гадить везде. А вот сама Цянь Сяохун как-то раз обмочилась прямо в кровати, внезапно не смогла встать, не смогла сдвинуться с места, грудь давила на тело всей тяжестью. Девушка изо всех сил пыталась подняться с постели и доползти до туалета, тело ходило ходуном, мышцы то напрягались, то расслаблялись, и в процессе Цянь Сяохун обмочилась в кровати.

Еще через месяц Ян Юли поехал в командировку на восемнадцать дней, в тур по Европе. Воодушевленный поездкой, Ян Юли вбежал в гостиную, к нему со всех лап бросилась собачка. Ян Юли, выкрикивая ее «домашнее имя», наклонился, чтобы обнять и потереться об нее головой, но тут в нос ударил странный резкий запах.

– Ой! Как воняет! А-Хун, ты почему ее не помыла?

Он говорил очень громко, напугал бедную собаку, которая искоса смотрела на обнимавшего ее хозяина. Ян Юли говорил, глядя на Ян Ли, а потом перевел взгляд на Цянь Сяохун. Цянь Сяохун сидела рядом с диваном, тело ее казалось довольно субтильным, зато впереди выросли две огромные тыквы. Девушка держалась рукой за диван, словно старалась сохранить баланс, но при этом горбилась, пытаясь не привлекать внимания к огромной груди, которую уже невозможно было скрыть. Самоуверенность девушки словно ветром сдуло, на лице застыло замешательство, как у деревенского жителя, впервые оказавшегося в городе. В тот момент у нее было такое же выражение глаз, как у собачки. Ян Ли не виновата, что она воняет, она ведь собака, но ее запах расстраивал хозяина, поэтому раскаяние само собой подразумевалось. То, что Цянь Сяохун не вымыла собаку, – это халатность, поскольку она человек и получает за это зарплату, и нужно принять ответственность за то, как пахнет собака. Собака и есть собака, более того, не виноватая, так что, когда ее поставили на землю, она тут же принялась весело прыгать и скакать, а Цянь Сяохун по-прежнему вязла в топкой растерянности.

Ян Юли перепугался, со страху сорвал с девушки кофту, а она так и не шелохнулась. Ян Юли вел себя как врач, осматривающий какой-то орган больного. Сначала он с глупым видом просто пялился на грудь девушки без каких-то сексуальных позывов, как будто отдернул пластиковую сельскохозяйственную пленку и изучал, что там под ней, но руками не трогал.

– Какие огромные! Как ты вообще стоишь? Это удивительно! – поставил диагноз Ян Юли.

Его высокое тело слегка напряглось, он не знал, куда деваться, ведь давно хотелось пощупать эту грудь, но он как-никак деятель культуры, так что Ян Юли надеялся, что в один прекрасный день все срастется само собой. Деятели культуры тоже жаждут отыметь обладательницу большой груди, чтобы все было красиво и безопасно. «Безопасно» значит, что не должны поползти сплетни.

Ян Юли поехал в длительную командировку в Европу, считая, что в каждых отношениях должен быть поворотный момент. Как-то вечером, будучи в Европе, он подумал об огромной груди Цянь Сяохун, и занялся рукоблудием, чего за ним давно не наблюдалось.

Сейчас Ян Юли в задумчивости положил одежду, чувствуя, что эта грудь могла стать его самой большой ошибкой. Еще какое-то время он молча с благоговением взирал на большую грудь, а между ним и Цянь Сяохун стояла, запрокинув мордочку, ничего не понимающая собака. Затем Ян Юли потихоньку отодвинулся, а шпиц продолжил прыгать и скакать от радости. Цянь Сяохун так и не двинулась с места, словно длинная плеть, на которой выросли зимние тыквы.

Через пару дней Ян Юли кому-то подарил собачку, объяснив, что больше не хочет держать ее у себя.

Солнце жгло так, будто голову укрыли ватным одеялом, люди задыхались, трава и деревья пожухли, у прохожих от жары слипались глаза. Цянь Сяохун казалось, что она парит, грудь, словно крылья, несет ее по воздуху, и вот она летит над городом. Она видела все с высоты птичьего полета, воздух был свежим, и ветер свистел в ушах. Цянь Сяохун напоминала стройную русалочку, размахивающую хвостом. Люди поворачивали головы, смотрели вслед, а Цянь Сяохун растягивала рот в улыбке и уголками губ чувствовала что-то соленое. Вытерла рукой – оказалось, что лоб весь в поту, а она семенит ногами, как старушка с забинтованными ступнями.

Цянь Сяохун остановилась на тротуаре в тени под деревом, обмахиваясь руками, как веерами. До остановки идти еще метров пятьсот. Пятьсот метров – это очень далеко, да какие там пятьсот, даже пять метров она скорее пролетела бы вперед головой, чем прошла ногами. Она больше не могла нести эти два огромных рисовых мешка. Это уже не грудь, а две сумы нищего, набитые всем его добром и всем, что удалось добыть попрошайничеством, уже не та чувствительная грудь, которая испытывала радость, счастье и оргазмы, нет, теперь две гири без конца тянули к земле, принуждая встать на корточки. Цянь Сяохун упорно держалась в вертикальном положении, не веря, что ее может раздавить собственное тело. Цянь Сяохун уже не беспокоило, что никто давно не дотрагивался до ее груди, не беспокоило, что к ее прелестям теперь все были равнодушны, словно это ноги, и ей было плевать на мужчин, которые пялились на ее бюст, волновало одно: грудь продолжала расти. Но почему?!

До дома Ли Сыцзян всего-то полчаса на автобусе, но это будет потяжелее, чем добраться от Хунани до Шэньчжэня. Цянь Сяохун перестала парить, пришлось влезть в автобус, но и тут она столкнулась с трудностями. Правая нога уже стояла на подножке. Девушка думала, что еще немного усилий, и левая нога тоже окажется на подножке, как было раньше, а потом можно будет спокойно найти хорошее место. Она пробовала раз семь или восемь, силы с каждым разом покидали ее, желающие сесть в автобус видели ее задницу, торчащую наружу, левая нога приподнималась на цыпочки, пытаясь оторваться от земли, а бедра вихляли под свободными брюками, но ничего не получалось. Наконец нашелся добрый парень, который подтолкнул и подсадил Цянь Сяохун, наконец она оказалась в салоне автобуса, но свободных мест уже не оказалось. Девушка, тяжело дыша, вытерла пот и осталась стоять, прислонившись спиной к креслу. Когда автобус поехал, трясло ужасно, вернее сказать, ее грудь тряслась ужасно, она буквально ходила ходуном. Цянь Сяохун болтало из стороны в сторону, она расставила ноги, чтобы прочно стоять на полу, и вцепилась в поручень одной рукой, но все же не удержалась. Во время очередного переключения передач Цянь Сяохун вместе со своей грудью свалилась на сидевшего позади мужика, тот вскочил и благородно уступил ей место. Погода никогда еще не была такой жаркой. Никогда ей самой не было так жарко. Цянь Сяохун уселась, буквально положила грудь себе на колени и вытерла обильный пот. Одежда потихоньку намокала.

Наружные ворота были не заперты. Цянь Сяохун прислонилась к стене и с силой постучала в дверь. Она думала, что Ли Сыцзян тут же отзовется, а заодно принесет большую чашку воды, поскольку ужасно хотелось пить. Но никто не вышел. Цянь Сяохун снова постучала – опять никого. Это было странно. Цянь Сяохун прижилась лицом к стеклу и смутно увидела, что Ли Сыцзян лежит на кровати, раскинув руки и ноги, как мертвая.

– Ли Сыцзян! Ли Сыцзян, открой! Открой дверь!

Цянь Сяохун молотила в дверь и в окно, но Ли Сыцзян не шелохнулась. Тогда в мозгу что-то щелкнуло, и Цянь Сяохун громко позвала на помощь. К ней подоспели два парня, работавших на стройке по соседству, они разбили окно и проникли внутрь.

Цянь Сяохун даже сначала не поверила, что перед ней Ли Сыцзян. Лицо лежавшей на кровати девушки было похоже на лицо Ли Сыцзян, но было вытянуто в длину, как семечко тыквы, губы бледные. В лице ни кровинки, зато алая кровь без конца текла из левого запястья. Маленькие глазки превратились в щелочки, глазные яблоки неподвижно смотрели на вошедших, но при виде Цянь Сяохун дернулись.

– Ли Сыцзян! Ты что натворила? Твою ж мать! – Глядя в эти знакомые маленькие глазки, Цянь Сяохун не выдержала и принялась ругаться и плакать.

Кто-то перевязал Ли Сыцзян рану, несколько человек подхватили ее и поспешили в госпиталь. У Цянь Сяохун градом катились слезы, ее сердце было разбито, разбито на кусочки, раздавлено, словно куча свиного навоза, высохшего на дороге.

– Ли Сыцзян, что произошло, в конце концов?

Цянь Сяохун бежала так быстро, как только могла, чтобы поспеть, чтобы не упустить ответ. При виде крови ее охватили ужас и отчаяние, одежда прилипла к телу, она потела, обсыхала, снова потела и немного замерзла. На улице Цянь Сяохун хотелось разрыдаться в голос. Со стороны она выглядела потешно, напоминая пингвина, убивающегося пингвина – маленькая головка и маленькие лапки, зато в середине выпирал жир. Она отчаянно перебирала этими маленькими лапками, но куда направлялась? Вроде как не гналась за Ли Сыцзян, выглядевшей как покойница, а плыла в сторону океана.

Ли Сыцзян очнулась в сумерках, лежа в лучах прекрасного скорбного солнца. На ее осунувшемся личике разлилась сумрачная тоска. На не слишком белой простыне красовался красный крест, левое запястье перевязано, и рука безжизненно покоилась на красном кресте. На стене двигались тени от деревьев. Ли Сыцзян силилась что-то сказать и приоткрыла слипшиеся губы.

– Молчи. Я тебе водички налью.

Цянь Сяохун быстро встала. На самом деле она двигалась ни капельки не быстро, словно ее приколотили к стулу, зад приподнялся на пару сантиметров, а потом тяжело шлепнулся обратно. Цянь Сяохун неуклюже развернулась, медленно налила воды, помогла подруге сесть. Ли Сыцзян отхлебнула глоток, намочила губы и распахнула маленькие глазки, в ужасе глядя на гигантскую грудь Цянь Сяохун.

– Сыцзян, почему ты не обратилась в полицию?

– Я позвонила 110, а мне там сказали, мол, разбирайтесь сами.

– Но нельзя же, чтобы Очкарику это сошло с рук.

– Сяохун, если бы не он, я не получила бы компенсацию вообще. Меня угнетает не то, что я лишилась денег…

– В этом мире или ты наживаешься за чей-то счет, или кто-то наживается за твой счет. Ты попала в западню.

– Я хотела убить его.

– Хотела убить его, так зачем же себе вены резать?! Вот ведь дура! Сыцзян, ты прости меня, не надо было тебя зазывать в Шэньчжэнь.

– Сяохун, о чем ты? Ты лучше на себя посмотри… Твоя грудь… Почему она выросла до таких размеров?

– Не знаю. Я скоро стоять уже не смогу, черт побери! Если хочешь, ты возвращайся домой, а мне ехать смысла нет…

– Ты меня не провожай, Сяохун! – Лицо Ли Сыцзян похудело, она плакала всю дорогу.

Когда они дошли до надземного перехода, Ли Сыцзян поставила на землю ту самую дорожную сумку, с которой приехала в Шэньчжэнь, и поспешно вытерла слезы. На ее запястье, словно белая сколопендра, извивался шрам.

– Если будет свободное время, я тебе черкну письмецо! Не плачь! – Цянь Сяохун без конца повторяла эти слова. Но девственность и прочие «первые разы» Ли Сыцзян оставались в Шэньчжэне, что еще она могла делать, кроме как плакать?

Как так получилось, что личико в форме наливного яблочка вытянулось, превратившись в тыквенную семечку, никто толком не знал, так же, как никто не мог объяснить, почему грудь Цянь Сяохун внезапно так увеличилась в размерах. В темно-голубом небе летел самолет, оставляя за собой белый след. Одиночество напоминало этот самолет, который на просторах неба выглядел как крупная птица.

– Черт! Не плачь! А то я тоже сейчас разревусь! – Цянь Сяохун с трудом сдерживалась, что было сил закусывала губу, но глаза краснели все сильнее.

– Сяохун, разработай план действий! Ну все, я пошла!

Ли Сыцзян повесила дорожную сумку на плечо и решительно зашагала прочь. Автобус остановился, открыл пасть, впустил Ли Сыцзян в свое нутро и поехал в сторону вокзала. Цянь Сяохун взгромоздила грудь на перила и смотрела на удаляющийся автобус, в который села Ли Сыцзян. Затем она с трудом обеими руками сняла с перил сначала левую грудь, потом правую, внезапно тело потеряло равновесие и под тяжестью груди Цянь Сяохун повалилась на землю, придавленная собственным бюстом. Она цеплялась за ограждение и пыталась подняться, как боксер, упавший на ринге. Раз, два… Такое впечатление, что груди были прибиты к земле. Цянь Сяохун не могла сдвинуть их с места и кренилась вперед, встала на четвереньки, почти касаясь лицом земли. Она слышала звуки шагов, шуршание шин по асфальту, они с грохотом отдавались в барабанных перепонках. В канализации пронзительно журчала вода. Зазывные крики продавцов и безудержный хохот наплывали волнами. Цянь Сяохун обнаружила, что окружена бесчисленным количеством ног. Ботинки и босоножки, белые и черные, широкие и узкие, большие и маленькие, дорогие и дешевые… Она словно бы снова увидела перед собой те самые черные сапоги, которые расхаживали взад-вперед в отстойнике для нелегальных рабочих, а в ушах зазвенел голос Чжу Дачана: «Береги себя». Цянь Сяохун закусила губу, наклонила голову, с трудом волоча грудь, похожую на два мешка с песком, выбралась из окружения ног, спустилась по пешеходному мостику и слилась с толпой на улице.