Глава 6

Как и положено мужчине, который претендует на статус джентльмена, Закидонов вызвался проводить меня до дома. Я согласилась, хотя, если судить по игривому блеску в его светлых глазах, где-то в глубине души он лелеял не совсем джентльменские побуждения.

Положа руку на сердце, я вовсе не была бы против, если бы Закидонов решил ознакомиться с интерьерами моей квартиры. Он красив, приятен и сексапилен, я хороша собой, свободна и как следует подогрета сладким вином, так почему же я должна отказывать себе, любимой, в удовольствии?

Единственное, что останавливало меня, – это мысль о том, что где-то на другом конце Москвы есть Борис Сыромятин. Который, перед тем как утонуть в вязких объятиях Морфея, непременно позвонит мне, чтобы удостовериться, что я не забыла о завтрашнем уроке верховой езды. Ну и пожелать мне спокойной ночи заодно.

Когда я об этом думала, по моей спине бежали мурашки.

– Ну вот мы и пришли. – Возле двери своего подъезда я обернулась к Закидонову и улыбнулась.

– Уже? – Он казался разочарованным, и это мне, несомненно, льстило.

Даже если его истинной целью является тривиальный секс как типичное окончание холостяцкого пятничного вечера, то все равно приятно, что он не «клеит» меня, как дешевую кокетливую девицу, а намекает на то, что я интересный собеседник, в компании которого не замечаешь предательского тока времени.

Ведь в такси мы вовсе не играли друг с другом, обмениваясь украденными у голливудских киногероев стандартными комплиментами. Мы говорили об искусстве. Я рассказала ему о сквоте художников, который мне довелось посетить в Амстердаме. А он в свою очередь говорил о международных выставках, на которых ему перепали дипломы и широкое искусствоведческое признание.

– Увы, все хорошее когда-нибудь кончается. Я рада нашему знакомству. – Окончательно вжившись в роль светской львицы, я протянула ему руку ладонью вниз.

Закидонов немного растерялся, но спохватился быстро и руку поцеловал.

– Настя, вы такая необычная… – В его голосе появились мурлыкающие нотки, что настораживало. – А может быть… Может быть, вы угостите меня зеленым чаем? Я уверен, что у такой девушки, как вы, непременно должен быть зеленый чай.

Усмехнувшись, я подумала, что в моих кухонных шкафчиках можно обнаружить лишь красное вино да тараканьи гнезда. Я почти никогда не ем дома. И чаи предпочитаю гонять в кофейне напротив.

– Во-первых, в зеленом чае много кофеина, так что на ночь его употреблять вредно, – поучительно сказала я, – а во-вторых, уже слишком поздно. Боюсь, мне придется сказать вам «до свидания».

Я знала, что так просто он не отвяжется. Как и любой индивид, стопроцентно уверенный в своей мужской состоятельности и необыкновенной сексапильности, он будет долго морочить мне голову уговорами. Может быть, даже попробует меня поцеловать, надеясь на то, что виртуозные движения его искушенного языка растопят арктический лед моих предубеждений.

Я была настроена на решительную борьбу.

Но Закидонов почему-то сдался сразу же. Я даже обиделась немного и жутко удивилась, когда он сжал мою руку со словами:

– Ну, на нет и суда нет. Вы, Настя, меня простите, я, наверное, глупо себя повел. Мне тоже было очень приятно с вами познакомиться. Я вам позвоню, хорошо?

– Хорошо, – пожала плечами я.

Он шутливо склонил голову, развернулся на каблуках и пошел прочь. Даже ни разу не обернулся.

И пусть такой ход событий целиком и полностью меня устраивал, все равно было в его поведении нечто неестественное. Это странно, но мне показалось, что он как будто бы вздохнул с облегчением, когда я отказала ему в ночном приюте. Как будто бы ему и не надо этого было совсем.

Ну а зачем тогда, спрашивается, он вообще заварил эту кашу?

И после этого кто-то осмеливается говорить, что мужчины – не странные создания…

Поднимаясь по лестнице вверх (лифт был, как всегда, сломан), я подумала: а в этом что-то есть. Я имею в виду в неприступности. Вот когда ты полнокровно ощущаешь великую силу женственности. Вовсе не тогда, когда разомлевший от твоей красоты мужчина смотрит на тебя, чуть ли не облизываясь в предвкушении. И не тогда, когда он торопливо срывает с тебя белье, чтобы добраться до вожделенного тела. А тогда, когда ты, насмешливо попрощавшись, уходишь прочь, в свою никем не согретую постель, и стараешься при этом держать спину попрямее, потому что знаешь наверняка, что он влюбленно смотрит тебе вслед.

Я предвкушала, что остаток этого волшебного вечера проведу наедине с собою, за бокалом вина мечтая о завтрашней верховой прогулке.

Но одинокого вечера не получилось, потому что на последнем лестничном пролете меня поджидал сюрприз.

На подоконнике, прислонившись к грязному стеклу и смешно поджав ножки, устроился мой лучший друг Геннадий. Судя по его плотно сомкнутым векам и расслабленному лицу, Гена крепко спал, а значит, он ждал меня не первый час. Сколько же времени надо протомиться в подъезде, чтобы тебя сморило на неудобном холодном подоконнике!

Я потрясла его за плечо:

– Вставай, чучело!

На чучело он спросонья не обиделся, открыл глаза, улыбнулся и расставил руки в стороны, разминая затекшие мышцы.

– Где тебя носит?

– Я девушка свободная, где хочу, там и носит. А ты-то что здесь делаешь?

– Я мириться пришел, – потупился Гена, – принес сыр бри, французское вино и пончики с кремом.

– Раз пончики, то придется тебя впустить, – вздохнула я, возясь с ключами, – а позвонить не мог?

– Я боялся, что ты и трубку-то брать не будешь, когда увидишь мой номер.

– А если бы я вообще ночевать не пришла? Ладно, заходи уж. Будем пить вино. Только недолго, потому что завтра у меня свидание всей жизни.

Он прошел за мной на кухню и принялся распаковывать продукты. Я поставила чайник и принялась обшаривать холодильник на предмет внезапного нахождения в оном продукта, срок годности которого еще не истек. В итоге мной была обнаружена острая томатная паста и остатки сыра мааздам – из этого всего мог бы получиться неплохой соус для спагетти. М-м-м-м, спагетти с красным вином – прекрасное окончание дня, хоть такие снобки, как Варенька, и говорят, что на ночь кушать вредно.

Я поставила на плиту кастрюльку с водой и велела Генке тереть сыр. Наверное, со стороны мы выглядели как образцово-показательные супруги, которые вросли друг в друга корнями настолько глубоко, что их взаимность давно перестала быть чем-то сексуальным.

Я поделилась этой мыслью с Генкой, он, казалось, был польщен.

Остаток вечера был не таким уж и плохим – тихое позитивное обжорство перед телевизором. Приятная сонливость изредка перебивалась шуточками, тоже полусемейными. В конце концов я отправилась спать, оставив Генку хозяйничать, обустраивая спальное место на раскладушке.

Сквозь сон я слышала, как он в полной темноте что-то напевает себе под нос.

Ранним утром, когда мы с Геннадием, объевшись яичницы с сыром, наконец выползли на лестничную клетку, весело похохатывая, вот тогда и случилась настоящая катастрофа. Он как раз радостно воскликнул, что это была лучшая ночь за последние полгода его жизни и надо бы нам, мол, почаще встречаться. И в этот момент, обернувшись к нему с улыбкой, я увидела вовсе не Генку, а… Бориса Сыромятина!

Сыромятин в линялых джинсах и стильной замшевой куртке стоял на пролет ниже и смотрел на меня взглядом несправедливо наказанного пса.

– Я так и знал, – наконец выдавил он.

А тут еще и Генка подлил масла в огонь, строго спросив:

– А это еще кто такой?

– Да так, никто, – скорбно усмехнувшись, ответил Борис, – всего вам хорошего, мне пора.

Выронив из рук ключи от квартиры и огрев Генку по голове, я бросилась за ним.

– Борь, постой! Это же просто недоразумение!

Догнать его было непросто. Я чуть не упала, зацепившись одним каблуком за другой. Только на улице он остановился и обернулся ко мне, видимо, понял, что я так просто не отстану, что я пол-Москвы пробегу, чтобы схватить его за рукав и все объяснить.

– Ну что еще, Насть?

– Ты все неправильно понял, – я не могла говорить веско, потому что задыхалась от быстрой ходьбы, – это не то, что ты подумал.

– Это классическая фраза из комикса. Что-нибудь еще?

– Но почему ты даже не хочешь меня выслушать? Генка – мой лучший друг, мы тысячу лет знакомы, и между нами никогда ничего не было!

– Ага, только, выходя из твоей квартиры утром, он говорит, что это была лучшая ночь в его жизни. Охотно верю, ты очень сексапильна. Жаль, что я не успел первым. А может быть, наоборот, хорошо, что не стал очередным.

– Да как ты можешь так говорить?! – разозлилась я. – Борь, ну хочешь вернемся, он тебе сам все объяснит. Вернемся вместе, прямо сейчас, чтобы ты знал, что у меня нет возможности его подговорить!

– Зачем мне эти шпионские страсти, от которых веет банальным мордобитием? – сухо улыбнулся Сыромятин. – Пойми, я от всего этого жутко устал… А ведь я сначала не поверил, когда меня насчет тебя предупредили. Убеждал, что ты не такая. Вот дурак!

– Постой, как это – предупредили? – насторожилась я. – Кто предупредил?

– Да какая разница? – поморщился он. – Ладно, Насть, пойду я. И ты беги домой, а то простудишься.

– Так, значит… Значит, верховая прогулка отменяется? – В носу свербило от подступающих слез.

– Выходит, так, – спокойно сказал Сыромятин, перед тем как развернуться и, махнув на прощание рукой, быстрым шагом пойти прочь.

И, глядя на его удаляющуюся спину, я думала о том, какая же я все-таки невезучая и как же я теперь буду незаслуженно ненавидеть Генку. И о том, что приготовленные чистые джинсы так и провисят бог знает сколько времени в шкафу. И еще вот о чем: а что это он говорил насчет того, что его обо мне предупредили?

Кто его мог предупредить, о чем именно, на каких основаниях и главное – за что?

Ни на один из этих вопросов я ответить так и не смогла.

Первый признак весны – это не претендентки на воспаление придатков, раньше времени оголившие ноги, и не желтые шарики мать-и-мачехи, прорезавшиеся из-под стылой еще земли.

Первый признак весны – это когда на улице можно есть мороженое, получая от этого процесса искреннее наслаждение.

Они сидели на лавочке в Александровском саду и ели эскимо.

– Ты все сделал правильно. – Она положила красиво причесанную голову ему на плечо. Весной ей, как и всем другим женщинам, хотелось быть особенной. Вот она и отправилась в модный салон «Тони и Гай», заплатила кучу денег стилисту-британцу и вышла оттуда обновленной и такой красивой, что глаз не отвести. В ее светлых волосах появились едва заметные платиновые блики. Создавалось впечатление, что в ее прическе танцуют солнечные зайчики, которых ей неведомым волшебным образом удалось приручить.

Однако мужчина смотрел не на ее ошеломляющую прическу, а на клумбу с декоративной капустой.

– Не уверен, – вздохнул мужчина, – у меня третий день такое ощущение, как будто бы чего-то не хватает.

– Это пройдет, – предсказала она, – если тебя это утешит, то на твоем месте я бы поступила точно так же.

– И все-таки мне кажется, что она не виновата.

– Вы, мужчины, такие наивные, – протянула она, – пустила домой мужика ночевать и не виновата. У тебя гордость есть?

– Если бы не было, я бы вообще этой проблемой не парился, – разозлился он.

Она погладила его по волосам:

– Успокойся. Ты ее быстро забудешь. И потом, у нас с тобой столько дел.

– Ты права, – со вздохом согласился он, – у меня не будет времени по ней скучать. И нет такого желания, честно говоря… Но все-таки… Ну не могу отделаться от ощущения, что я поступил неправильно!

Стоило мне появиться в понедельник в редакции, как я сразу же поняла, кто столь усердно выстроил паутину козней за моей спиной.

На лице помощницы Сыромятина Аллочки сияла такая торжествующая улыбка, что, даже если бы меня и вовсе никто не подставил, я все равно заподозрила бы неладное.

Мы столкнулись в коридоре. Обычно она проходит мимо меня, как будто бы я не живой человек (старший корреспондент к тому же), а безмолвный мебельный предмет. А сейчас остановилась и даже имела наглость удержать меня за рукав, когда я хотела мрачной тенью прошмыгнуть мимо нее.

– Приветик, – елейным голосом молвила Аллочка.

– И зачем тебе это? – мрачно полюбопытствовала я.

– Что «это»? – как будто бы изумилась она. – А, ты, наверное, имеешь в виду мои новые сапоги, да? – Она вытянула передо мною свою стройную нижнюю конечность.

Сапоги ее были черными, лакированными и длинными. Как у Джулии Робертс в фильме «Красотка». Подумав о Джулии Робертс, я разозлилась еще больше, потому что коварная Алла объективно была даже красивее прославленной дивы. Правда, вспомнив о том, что в вышеупомянутом фильме звезда играла проститутку, я немного успокоилась.

– Я имею в виду Борю.

– Настя… – Она беспомощно огляделась по сторонам. В нашей редакции приветствовались болезненные уколы, замаскированные под невинные реплики. В открытую же не враждовал никто, хотя половина работающих у нас дам отдала бы весь свой гардероб только за то, чтобы другая половина переболела оспой, оставляющей на физиономии характерные рытвинки.

– Не бойся, не съем, – ухмыльнулась я. Мне льстило, что девчонка так меня испугалась, – мне нечего с тобой делить. Ты ему не нравишься.

– Не нравлюсь? – недоверчиво повторила она.

– То есть нравишься, конечно, – пришлось признать мне, – но ничего между вами не будет. Даже просто секса. Вообще ничего.

– Настя, что ты такое говоришь…

– Мне просто надоело притворяться. И не надо делать вид, что очень меня любишь. Я старше тебя на десять лет и все прекрасно понимаю. Кстати, если ты думаешь, что молодость – это твой козырь, то все как раз наоборот.

– Почему? – пробормотала вконец растерявшаяся личная ассистентка Сыромятина.

– Потому что он любит женщин постарше, – расхохоталась я. Обычно я веду себя по-другому, но в то злополучное утро мне нравилось быть именно мегерой. Я знала, что каждая моя новая фраза дает Аллочке небезосновательный повод вкусно обо мне сплетничать. Но остановиться тем не менее не могла. – Умных женщин.

И пусть слова мои прозвучали выверенно красиво, но самым обидным было то, что я даже не до конца верила в то, что говорю. И побаивалась, что в противостоянии «интеллект – лакированные ботфорты» с огромным перевесом вполне могли победить последние.

Через две с лишним недели «холодной войны» с Сыромятиным я окончательно дошла до ручки. Я даже не заметила, как так получилось, что из симпатичной девушки в самом расцвете красоты я превратилась в чучело, от которого боязливо шарахаются встречные прохожие.

– Мать, ты бы хоть голову помыла, что ли, – качал головой Геннадий, который мужественно высиживал по нескольку часов подряд у меня в гостях, выслушивая мои однообразные стенания.

– Не твое дело, – сквозь зубы цедила я, – на твоем месте я бы вообще молчала. Ты мне все испортил.

– Не испортил бы я, так испортил бы кто-нибудь другой, – пожимал плечами он, – ваши отношения были обречены с самого начала.

– Это еще почему? – ощетинилась я.

– Да потому! Потому что он два года спокойно проходил мимо тебя и обратил внимание только тогда, когда ты впрыснула в губы коллаген. Это нормально? Что же, получается, он ценит в женщинах?

– Он обратил на меня внимание, когда я с ним заговорила, – устало возразила я, – губы здесь вообще ни при чем.

Все кончилось, разумеется, тем, что с Генкой я в очередной раз поссорилась – да так, что он в сердцах швырнул в меня ворох пустых пакетиков из-под сухариков «Емеля», которые мы мрачно грызли в процессе вербальной грызни, а я в ответ обозвала его чучелом. После чего он ушел, хлопнув дверью, и я осталась совсем одна.

Это было невыносимо.

Я никогда не подозревала, что свет может сойтись клином на одном-единственном человеке. Неужели вот это чудовище, раздирающее меня на мелкие кусочки изнутри, толкающее в спину по направлению к холодильнику (у меня это с детства – чтобы забыться, надо хорошенько поесть), не дающее уснуть, даже когда организм с ног валится от усталости, красной болезненной точкой пульсирующее в сердце и разрастающееся, как раковая опухоль, – неужели все это и есть любовь?!

В поисках ответа на этот философский вопрос я обзванивала подруг.

Альбина рассудительно заявила, что любовь – это не разрушительная, а созидательная сила, так ей кажется. Я списала ее попытки прослыть умной на молодость.

– И что ты чувствуешь, когда любишь? Что конкретно? – допытывалась я.

– Настька, не знаю, – отмахивалась Альбина, которая и без меня уставала, как ломовая лошадь, на своих репетициях, – веришь ли, я влюблена впервые, в Гришу. И поскольку у нас все в порядке и он тоже меня любит, то я как-то об этом вообще не задумываюсь. Воспринимаю все как должное и просто ловлю кайф.

– Ясно, – отвечала я, а сама ненавидела Алю за то, что у нее, зеленой девчонки, все тип-топ, а я, выдержанная, как дорогой коньяк, опытная женщина, маюсь в ожидании телефонного звонка.

А Танька сказала мне, что любви нет, а самое чистое и светлое на свете чувство – это секс, желательно за деньги. Потому что это хотя бы искренне, в отличие от пресловутых страстей, которые раздирают на куски таких вот доверчивых дурочек, как я.

– Ага, а сама встречаешься со своим Димой, – почти обвинительным тоном говорила я, – еще месяц назад ты говорила, что вообще не посмотришь в сторону мужика, у которого нет хотя бы полмиллиона. А Дима водит тебя в «Ростикс», и ты вполне довольна.

– Это другое, – смутилась Татьяна, – не сравнивай.

– Хочешь сказать, что не влюблена?

– Может быть, и так. Но у нас-то все в порядке. Полное взаимопонимание, мы даже еще ни разу не поссорились. Если бы Димка на меня наорал и ушел, я даже не знаю, что бы я сделала… Наверное, просто забыла бы о нем.

– Почему у всех на свете все в порядке, и только я, я одна мучаюсь? – неизвестно зачем орала я на Таньку, которая вообще была ни при чем.

Как и любая депрессивная женщина, я ненавидела счастливых. Как от чумы, я шарахалась от парочек, которые держались за руки в общественных местах. Как они смеют целоваться на улице, ведь такое поведение наносит мне ощутимый моральный ущерб?! Я мечтала, что в один прекрасный день произойдет чудо, я стану президентом страны и тогда немедленно выпущу закон о смертной казни для тех, кто смеет целоваться в метро! Казнить таких голубков стоит на Красной площади методом публичного повешения. Все несчастные старые девы города будут собираться, чтобы насладиться этим зрелищем.

Вот что еще я резко возненавидела: свадебные кортежи, цветочные ларьки, ресторанные столики на двоих, ароматические свечи, автоматы, торгующие презервативами, парковые лавочки, песни в ритме вальса и сайты знакомств. И все потому, что я была отчаянно одинока, в то время как мужчина, по которому я сходила с ума, как ни в чем не бывало трудился в соседнем кабинете и ежедневно появлялся в редакционном кафе в сопровождении гадко ухмыляющейся ассистентки Аллочки.

И вот однажды я не выдержала.

Рано или поздно такое должно было произойти.

Потому что в глубине души я не из тех, кто годами копит обиду и грусть, плесневеет от собственной тоски и через сотню лет бывает найден в мумифицированном состоянии в собственной квартире.

Я подошла к ним. Прямо в буфете. Это была не обдуманная акция, а спонтанное решение.

Я пришла в буфет в неурочное время, чтобы подкрепиться булочкой, перед тем как ехать на презентацию сингла девичьей поп-группы (знакомые журналистки насвистели мне, что на фуршет можно не рассчитывать, поскольку продюсер девчонок отличается патологической жадностью).

И вот зашла я в кафе и сразу же увидела их – они сидели за угловым столиком, и – ужас! ужас!! ужас!! – он кормил ее с ложечки взбитыми сливками! Боря сидел ко мне спиной, а вот Аллочка, урожденная сука, сразу же меня увидела, хотя и пыталась сделать вид, что целиком и полностью увлечена нежностью своего спутника. Но я-то понимала, что томный изгиб ее близкого к совершенству тела и ее утробные похохатывания адресованы вовсе не Сыромятину, а мне. Юная стерва из кожи вон лезла, чтобы доказать старой замшелой Насте свое превосходство.

Лучше бы она этого не делала – может, все бы и обошлось. Я бы уныло купила булочку и поскорее бы свалила, пряча глаза. Но ее нарочитая разнузданность стала последней каплей.

Как ни в чем не бывало я купила свою булочку и кофе и направилась прямиком к столику, за которым миловалась сладкая парочка.

Взгляд Аллочки заметался, как раненый голубь в тесной комнате, и победная улыбка испарилась с ее перепачканной взбитыми сливками рожи.

– Привет, – улыбнулась я, останавливаясь возле них, – вы не против, если я к вам присоединюсь?

Сыромятин уставился на меня с удивлением – ведь все остальные столики были свободны. Но природная вежливость помешала ему отказать.

– Конечно. – Он положил ложку на стол, не желая продолжать при свидетелях процесс романтического подкармливания ассистентки.

Аллочкины глаза сверкнули недобрым блеском:

– Настя, конечно, присаживайся. Ой, а я почему-то думала, что ты на диете. – Она взглянула на мою булочку с некоторой укоризной.

– Да нет, и никогда не была, – рассмеялась я, – ты разве не слышала, что мужчин возбуждает хороший аппетит, а вовсе не упакованные в «Вондербра» кости.

Она подавилась сливками, а Сыромятин улыбнулся.

– Настя, ты по делу или просто так?

– Если то, что я соскучилась, является делом, тогда по делу, – я больше не обращала внимания на притихшую Аллу и смотрела только на Бориса, – и если желание сказать, что ты был не прав и что Гена мой лучший друг с детства, тоже является делом, тогда я по делу. А если нет – тогда просто так.

Сыромятин взглянул сначала на часы, потом на Аллочку:

– Кажется, вам пора, надо отправить факсы в консерваторию, – деловым голосом заявил он.

– Но я еще не доела, – жалобно вякнула Алла.

– Хочешь, возьми с собой мою булочку? – дружелюбно предложила я. – Тебе не помешает немножко прибавить в весе.

Не удостоив меня ответом, зато наградив весьма злобным взглядом, Алла резко отодвинула от себя вазочку со взбитыми сливками и поднялась из-за стола. Глядя, как она чеканит шаг своими острыми каблуками и как гордо распрямляет плечи, я даже немного ее пожалела. Она ведь думала, видимо, что Сыромятин проводит ее восторженным взглядом, да вот только Борис смотрел исключительно на меня.

– Ну вот, обидела бедную девочку, – укоризненно улыбнулся он, – а ей, между прочим, всего девятнадцать.

– Это значит, что она совершеннолетняя и несет полную ответственность за свое хамство, – равнодушно пожала плечами я.

– Я тоже скучал, – невпопад ответил Сыромятин, – ты уж меня прости… Я тоже позвонить собирался.

– Да что уж там, – вздохнула я, – на твоем месте я бы поступила точно так же, наверное. Ситуация недвусмысленная – из квартиры твоей женщины рано утром вываливается довольный мужик.

– О, а ты моя женщина? – оживился Боря.

Я набрала побольше воздуха и выпалила:

– Видимо, нет, раз ты спрашиваешь. Но собираюсь ею стать.

– Мне бы твой напор, Настя, – развеселился Сыромятин, – я бы давно уже был миллионером… Значит, попробуем еще раз?

– Выходит, так. Только надеюсь, что на этот раз ты пригласишь меня на ужин.

– Как скажешь. Что насчет паба «Молли Гвинс» на Пятницкой? Там очень вкусно кормят. Сегодня?

Я прекрасно знала, что настоящая женщина (такая, как, например, Вивьен Ли в роли Скарлетт) ни за что не ответила бы положительно на приглашение, от которого попахивало самодовольством и снисхождением. На чашах весов были ужин с самым желанным мужчиной на земле и моя разнесчастная женская гордость.

Я знала, какая из чаш перевесит.

«Не позволю ему так распоряжаться своим временем. Он пригласит меня еще раз. Если, конечно, он и в самом деле этого хочет», – подумала я, а мой предательский язык тем временем вышел из-под контроля мозгов и радостно ляпнул:

– Да!

Сама не знаю, как такое могло произойти.

Вроде бы мы четко договорились встретиться в «Молли Гвинс». Я выбрала платье, накрасила глаза и даже достала с антресолей коробку с любимыми замшевыми туфельками нежно-розового цвета, несмотря на то что стоили они почти пятьсот долларов, а на улице была грязная слякоть.

Сыромятин возжелал заехать за мной. Я ничего не имела против, поскольку побуждение это показалось мне проявлением трогательной вежливости и верным признаком того, что я и в самом деле могу быть ему небезразлична.

Как же получилось так, что ни в какой паб мы в итоге не попали?

Встреча двух одиночеств началась даже не со светской беседы, а с того, что он четким отработанным движением опрокинул меня на пол прихожей, и через пару секунд его рука уже фамильярно копошилась в моих трусах.

Я вовсе не являюсь недотрогой, живущей по сценарию, который подразумевает, что промежуток между первым свиданием и первым сексом должен включать в себя минимум пятнадцать ужинов, пять походов в кино и признание в верности до гроба. Когда-то, когда мне было двадцать с хвостиком, я педантично запоминала каждого мужчину, который побывал в моей постели. Мне казалось, что с каждым из них меня навеки соединяет прочная невидимая связь. В бездонном моем сердце нашлось место для всех – и для лишившего меня девственности однокурсника, в которого я была влюблена до слез, и для темнокожего бармена, с которым я переспала в пляжной кабинке для переодевания во время развеселых каникул на Ибице. Сейчас мне почти тридцать, и я даже не могу с полной уверенностью сказать, сколько же у меня было мужчин.

И все-таки почему-то мне думалось, что отношения с Сыромятиным будут вовсе не похожи на все эти однообразные случайные связи, которые развлекали меня все эти годы и частенько начинались именно так, в моей прихожей на полу. Я не была настроена слишком скромничать, но почему-то надеялась на то, что зародыш нашего романа будет созревать неторопливо, а не сразу вырвется на свет бесстыдной моей наготой и его лихорадочным вопросом: «А у тебя презервативы есть?»

Но случилось то, что случилось. И вот мы лежали рядом, и пол под моей спиной был прохладным и почему-то липким, но вставать все равно было лень.

– Что это было? – простонал Сыромятин.

Ну вот, у него еще и амнезия.

– Что бы это ни было… но это было божественно, – ответила я.

– Ты меня уж прости, что я так… – Борис весьма своевременно вспомнил о том, что настоящий мужчина должен быть джентльменом. – Сделать тебе чаю?

– В моем холодильнике повесилась мышь, – виновато улыбнулась я, – там нет ничего, кроме бутылки острого кетчупа. Да и та оказалась там каким-то чудом.

– Тогда, может, все-таки в паб? Я жутко голоден.

– Как скажешь. – Блаженная лень сладким наркотиком растеклась по моим венам. В таком состоянии нет ничего лучше, чем просто быть ведомой.

– Или даже… А может, я схожу в магазин и что-нибудь для тебя приготовлю? Я замечательный повар, а по мне и не скажешь, да?

С ума сойти, ну что за время. Уже второй раз за последний месяц мужчина готовит мне еду. Это был очередной упрек моей совести – Борис Сыромятин готовил, пожалуй, даже лучше домовитого Генки.

Не прошло и получаса, как он вернулся из магазина с заманчиво шуршащими пакетами, выпросил у меня сковородку и весело загремел какими-то ножами и разделочными досками, которые находятся в моей кухне, в общем-то, для красоты и никогда не используются по назначению.

Он так ловко управлялся с продуктами, что наблюдать за ним было одно удовольствие. Ужин удался на славу: греческий салат из свежих овощей и брынзы, бифштекс с кровью, жаренная на сале картошечка и домашняя шарлотка – и на все это у Сыромятина ушло не больше часа.

– За твой кулинарный талант, – подняла бокал я, – я потрясена, раздавлена и пристыжена.

– Да брось, – он явно был польщен, – это ерунда. Вот я тебе как-нибудь лазанью домашнюю приготовлю. Если, конечно, ты меня еще когда-нибудь в гости пригласишь.

– Приглашу, куда же от тебя теперь деваться. В конце концов, должна же я что-то есть.

– Тогда выпьем лучше за это, – рассмеялся Борис, – за твой вечный голод. Который заставит тебя позвонить лучшему повару в Москве. То есть мне.

Я вспомнила Таньку, которая любила с умным видом говорить, что три часа после первого секса определяют, как будут развиваться отношения и будут ли они иметь место вообще. По ее версии, если мужчина видел в своей страстной партнерше лишь сексуальный объект, то после первого соития она становится ему чуть ли не противна. Он как бы пресыщается ею, словно жирным тортом, обжирается ее ласками до тошноты, так что всю последующую жизнь у него будет стойкая аллергия на данный продукт. Но бывает и по-другому: всего лишь несколько минут близости делают двух знать не знавших друг друга людей почти родными. Десять минут назад ты не смогла бы назвать дату его рождения или даже его фамилию. Пять минут назад ты страстно целовала его, а он шептал тебе какие-то бессвязно-влажные благоглупости. А минуту назад ты поняла, что если он по какой-то причине вдруг из твоей жизни исчезнет, то ты не понаслышке узнаешь, что такое депрессия и тоска.

Ту ночь мы провели вместе.

Мы спали рядышком на моем стареньком недовольно поскрипывающем диване, который был слишком узок для двоих. Если говорить о моей интимной жизни, то у меня было много приключений. Мне доводилось заниматься сексом в лифте, на балконе в двадцатиградусный мороз, в туалетной кабинке самолета, в кинотеатре (а однажды даже в Театре оперетты), в кустах возле моего подъезда. Но я не могу вспомнить, когда в последний раз мужчина провел со мной ночь.

Когда мне этого хотелось.

Когда я чувствовала себя счастливой и легкой.

Когда, наконец, в половине девятого утра я телефонным звонком разбудила Альбину, чтобы лихорадочным шепотом сообщить ей, сонной и злой:

– Алька! У меня есть ровно пять минут, чтобы посплетничать! Он принимает душ. А я… Я, кажется, влюбилась!

– Я тебя ненавижу, – сказала женщина, не глядя на него, – ты мне всю жизнь сломал.

– Ну прекрати. – Он подлил ей вина и виновато улыбнулся. – Это пройдет.

– Не знаю, – засомневалась она, – такого раньше не было. Мне страшно.

– Ну что ты, я же здесь, с тобой, вот он я. – Он взял обеими руками ее ладошку. Пальцы у нее были ледяные. И вообще – такой маленькой она была, худенькой, ссутулившейся, что ее хотелось немедленно сжать в объятиях, согреть, накормить, отвести в ЗАГС, чтобы не расстраивалась, и потом всю жизнь защищать от бытовых невзгод. В свое время он купился как раз на это обманчивое впечатление беззащитности и фарфоровой хрупкости.

Он повторил:

– Это пройдет. Это страсть.

Она внимательно посмотрела на него – в приглушенном свете ее серые глаза казались почти черными. Как и большинство женщин, в вопросах межполовых отношений она была почти ясновидящей.

– Надеюсь, – она попробовала улыбнуться, – надеюсь, что пройдет. Наверное, тебе лучше знать. Но если нет… Ты прости, но я этого так не оставлю.