Глава четвертая
Антон, пользуясь собственной, непонятной даже Левашову, методикой, сначала на огромной, как экран старинного «широкоформатного» фильма, плоскости совместил изображение кормовой вертолетной площадки «Валгаллы» с плацем во дворе дуггурианского «пункта дислокации» так, чтобы уровень утоптанной ногами и укатанной колесами земли до миллиметра совпал с уровнем тикового настила палубы. Перед этим он еще производил сложные математические расчеты, касающиеся компенсации переносимой массы, во избежание аннигиляции двух десятков тонн вещества, которое в какой-то момент превращается в антивещество. Вот этот момент и необходимо каким-то известным ему способом свести к абсолютному нулю.
Всем, кому приходилось пользоваться «методикой Антона», отмечали, что процедура как таковая вполне комфортна, не создает неприятных ощущений, а главное, не связана с необходимостью превращаться в пучок излучения, на другой стороне канала опять преобразующегося в материальный и по-прежнему живой биологический объект.
В принципе пользование «каналом Левашова» во многом равнозначно прыжку с парашютом с негарантированным качеством укладки, а «по-антоновски» – это просто шаг через порог из одной комнаты в другую. Легко и стопроцентно безопасно. Если не случится той самой аннигиляции. Но раз Земля до сих пор существует, то, скорее всего, и этот переход произойдет благополучно.
Поэтому, хоть через робота Аскольда и удалось вдруг наладить связь с «Валгаллой» и попросить настроить для встречи систему СПВ, предпочли все же пойти более надежным путем.
Первыми в свою реальность перешли «старшие братья», как бы игнорируя обязанность командиров вначале обеспечить эвакуацию «женщин, детей, стариков» и вообще подчиненных. Но, с другой стороны, вне театра боевых действий по трапу корабля и самолета по прибытии в порт назначения первым сходит начальство.
А последним отошел отряд прикрытия во главе с капитаном Ненадо, гордо отдававшего честь встречающим из повернутой назад стволом башни замыкающего БРДМа.
– Все здесь? – на всякий случай спросил его Новиков перед тем, как Антон разорвет связь с прекрасной, но оставившей неприятное впечатление «сестрой Земли».
– Так точно, – ответил капитан после того, как его взвод покинул технику и в несколько секунд построился в две шеренги лицом к боевым машинам.
– Господа офицеры, поздравляю с благополучным завершением операции и возращением на Родину. Всем спасибо за службу, – уставным образом подвел итог их несколько затянувшейся (с точки зрения остававшихся на Земле) операции Шульгин. Насчет «Родины» он несколько перебрал, потому что как раз офицерам до их Югороссии отсюда было пока что не ближе, чем от покинутой «Дуггурляндии».
– Сейчас разместитесь по каютам и наконец отдохнете. Нелегкая выдалась экспедиция, – с чувством продолжил он, краем глаза наблюдая, как за спиной Воронцова еле сдерживают нетерпение, чтобы кинуться к своим «блудным мужьям» Анна, Ирина и Алла. Страшно подумать, почти два года девушки ждали. Каково им пришлось!
– Рады стараться, господин генерал! – дружно ответил строй, чрезвычайно довольный возвращением на всем знакомый пароход, на котором столько уже лет назад начиналась их невероятная служба.
Однажды, то ли в Южной Африке, то ли еще раньше, после боев в параллельной Москве поручик Оноли, склонный к философствованию, довольно меланхолически заметил за вечерним застольем (точно как у Дениса Давыдова: «Конь кипит под седоком, Сабля свищет, враг валится… Бой умолк и вечерком снова ковшик шевелится»): «А не кажется ли вам, господа, что все мы давно убиты? Кто где. Я вот, например, скорее всего – осенью девятнадцатого года на Екатеринославском мосту. Выжить там было просто невозможно – почти полверсты бегом под шквальным огнем махновских тачанок…»
А все последующее… Не зря ведь очнулись, фактически мы как раз на «Валгалле». После чего началось достойное каждого посмертное существование. Чертовски приятное, не скрою, по-любому лучше, чем догнивать в сырой земле без памятника, креста и даже могильного холмика…
Мысль, к слову сказать, прямой поддержки у собрания не встретила, кое-кто попробовал даже оспорить ее с религиозных или материалистических позиций, но в голову большинству она запала. На эмоциональном уровне.
А что – теория, по сути своей, объясняющая все сразу и полностью снимающая любые вопросы по поводу каких угодно несообразностей текущего бытия.
Правда, оставался вопрос, а что происходит с теми, что ухитряются погибнуть и здесь, по второму, так сказать, разу? Отчего они вновь не возвращаются к пиршественному столу, как положено по скандинавскому эпосу?
Но это было сочтено уже вопросом «второго порядка». Мало ли как устроен механизм дальнейших перевоплощений… И погибшие еще и здесь бойцы получают свое воздаяние уже уровнем выше. Здесь, например, внимания гурий следует добиваться и за напитки везде, кроме собственно «Валгаллы», платить из жалованья, а там уж точно девицы абсолютно все неземной красоты и в любую минуту готовы «соответствовать» и скатерти-самобранки на каждом шагу…
И вот сейчас, увидев среди встречающих множество девичьих лиц, знакомых по боям на совсем уже далекой отовсюду (хоть три года скачи – никуда не доскачешь) планете, носящей имя парохода, Валерьян Оноли вдруг вспомнил тот вечер и тот разговор. И подумал, что касательно гурий – все точно. Вон их сколько, одна другой краше, но вот насчет того, чтобы попросить их исполнить «райский обычай» – десять раз подумаешь. Офицеру ходить с битой мордой как-то «не комильфо», да и ручки у этих барышень отнюдь не для пяльцев и клавесинов созданы, отвесит так, что и без зубов останешься. Одним словом, «нет правды на земле, но нет ее и выше».
– Теперь до особого распоряжения разрешаю разойтись по своим каютам и иным помещениям, – продолжил Шульгин. – Внутренний распорядок и правила поведения остаются прежними? – для соблюдения субординации осведомился он у Воронцова, надевшего для встречи белый парадный мундир и адмиральскую фуражку.
– Так точно, – едва заметно улыбаясь, ответил Дмитрий. – Если кто-нибудь подзабыл планировку парохода – любой член экипажа подскажет. До ближайшего берега – минимум неделя, так что на скорый «отдых» не рассчитывайте. Впрочем, могу вас порадовать. Кроме непосредственно встречающих на «Валгалле» сейчас находятся все ваши товарищи, остававшиеся на планете, плюс весь состав инопланетной базы, все курсанты и курсантки. Просто мы не объявляли публично о моменте вашего прибытия, во избежание, так сказать. Примета плохая. Но теперь уже скоро увидитесь. Добро пожаловать, господа-товарищи! Мы вас очень ждали и очень рады видеть всех в добром здравии…
По строю прошел удивленно-радостный шумок. В строю, как известно, разговаривать не полагается, но обычно выходит, что в случае сильной общей эмоции даже без произнесенных вслух слов некая звуковая волна возникает из вздохов, коротких смешков, междометий и прочего.
– Теперь одно замечание. Мы – не круизный лайнер. Прошу это учитывать. Все заняты делом. Здесь вновь работает нечто вроде знакомых вам по двадцатому году курсов. Личный состав инопланетной базы – в прежнем качестве, ваши товарищи – в основном инструктора при них по разным отраслям знаний… Все поцелуи, объятия и прочие изъявления радости – в предусмотренное расписанием время.
– Простите, господин адмирал, – поймав паузу, вмешался капитан Ненадо, – никаких нарушений распорядка не допустим. Сначала – прошу указать места для размещения техники, потом будет произведен профилактический осмотр, обслуживание, сдача на хранение лишних боеприпасов, а уж тогда, с вашего позволения, размещение по каютам и дальнейшие действия согласно распорядку. Не затруднитесь довести…
– Так точно, – с пониманием ответил Воронцов. – Вы командир, вам виднее.
Он взглянул на часы.
– Сейчас одиннадцать ноль семь. Обед по расписанию в тринадцать ровно. В зале на палубе «Б». Там и увидитесь с друзьями и старыми знакомыми…
– Уел тебя капитан, – с усмешкой сказал Воронцов Шульгину, когда они остались только среди своих. – Он, как видишь, службу помнит, а ты, ваше превосходительство, подзабыл, доброту и заботливость свою генеральскую решил проявить. А оружие и технику действительно сразу нужно в порядок привести. Потом еще меньше захочется возиться, когда отдохнут да расслабятся… – в обычной своей манере говорить серьезные вещи полушутливым тоном да еще и с улыбочкой завершил «воспитательный момент» Дмитрий. На кого другого Сашка, может, и обиделся бы, еще и нагрубил, а сейчас воспринял как должное, только мимикой изобразил, как он к этим причудам «морского волка» относится.
– Ну ладно, ты человек малослуживший, тебе простительно. С людьми разобрались, теперь дозволяются неконтролируемые эмоции. А вас позвольте к себе пригласить, обменяемся впечатлениями, – сказал он Антону и Скуратову, у которых близких женщин не было.
– Ближе к вечеру в Кипарисовый салон приглашаю, – теперь уже нормальным тоном обратился он к троим друзьям и их подругам, из последних сил сохранявшим выдержку, в том числе и с помощью как бы и не к ним относившихся слов Воронцова.
– Там вы исчерпывающе доложите, где болтались два года и что за это время успели натворить… Сами понимаете, все по вам соскучились ну до невозможности. Даже Сильвия с Берестиным и Лариса с Олегом подскочат из своих палестин по такому случаю…
Эти пары так и предпочитали большинство времени проводить в Лондоне и Москве, Берестины в викторианском, Левашовы в югоросской. Им там представлялось комфортнее, да вдобавок и собственные проекты они реализовывали.
– Неужели все-таки два? – удивленно и одновременно удрученно спросил Ростокин. Ему сразу пришла мысль, точнее, воспоминание об их прошлом с Аллой мире, где подруга уже после месячной разлуки начинала сильно нервничать и готова была (а возможно, и заводила) к интрижкам на стороне. А тут два года. И вытерпела?
– Ну, не для всех, – успокоил его Воронцов. Для меня и парохода – месяцев пять, наверное. На Главной Исторической – вот там да. Два года чистых. А кто на Валгалле время проводил, в Империи, у Виктора – везде по-разному… Но не годы. Соскучиться успели, а забыть – еще нет… Разберетесь помаленьку.
Утешил, одним словом.
Шульгин коротко дернул щекой. Вспомнились собственные пророческие слова, сказанные еще тогда, в восемьдесят четвертом: «Черт, тебя, Андрюха, дернул! А я ведь давно говорил, что от твоих классических увлечений добра не жди. Одиссей, Одиссей! Сидел бы этот мелкий феодал на своей Итаке, как нормальному царю положено, и ничего бы не было. И Троя до сих пор бы на месте стояла…»
Но Воронцов, пожалуй, прав. И сам он, и, главное, девушки внешне никак не изменились. Но это заслуга гомеостатов, Сильвия вон вторую сотню лет в одной поре, да и Ирина, если по другой моде оденется и причешется – почти все та же загадочная девушка с Устьинского моста, какой встретилась Андрею в семьдесят шестом году.
Да и внутренне с чего им меняться? Экспедиции полярников или географов по полгода-году считаются нормой, а сколько еще профессий, связанных с разлуками? Вон Дмитрий десять лет ходил по морям, лишь на пару месяцев сходя на берег в отпуск. О войнах вообще нечего говорить.
Ирина, сильно сжав его ладонь, провела его по коридорам и трапам в свою каюту молча. Даже, кажется, сцепив зубы.
Захлопнула за собой дверь и только тут, в собственном, изолированном от всех мирке, дала волю чувствам. Она изо всех сил обняла Андрея, прижалась к нему всем телом и просто-напросто разрыдалась. Как самая обычная деревенская баба, не обученная психоаналитиками и не усвоившая канонов великосветской сдержанности. Как будто он действительно вернулся с какой-то прежней войны, откуда письма и весточки не доходили годами. Или вообще никогда.
«Скажи, что я писать ленив, что полк в поход послали, и чтоб меня не ждали…»
Он слушал ее рыдания, собирал губами слезы с ее щек, не позволяя никаких вольностей, руки его сомкнулись у нее на лопатках и так и оставались в этом положении. Он словно снова, как в самом начале их знакомства, понял, что она любит его гораздо больше, чем он ее. Хотя как можно тут говорить – больше, меньше? Она эмоциональнее, ничего не скажешь, но он знал, что без малейших сомнений отдаст жизнь ради нее. Если это, упаси бог, потребуется, и о чем еще говорить?
Он был без нее всего два месяца и невероятно соскучился, даже не столько по ее телу и по тому, что происходило у них в постели не так уж часто последние год или два, а просто по ее присутствию рядом. Голосу, каким-то особенным словам, общим воспоминаниям, уверенности, что пока они вдвоем – ни с кем из них не может случится ничего плохого.
Ирина, последний раз всхлипнув, повлекла его в глубь лабиринта своей каюты, которого целиком не знал никто, кроме нее и Андрея. Гостей, в том числе и ближайших подруг, она принимала лишь в нескольких, специально отведенных для того помещениях. Да и у всех «братьев» и «сестер» личные помещения создавались и оформлялись по индивидуальному проекту, отражающему не только сиюминутные вкусы, но и глубинные черты личности.
Зайди кто-нибудь посторонний в каюту Ларисы, например, расположенную на целых трех палубах, он заблудился бы среди абсолютно разностильных помещений, связанных множеством трапов и потайных ходов, и среди зарослей почти двухсот квадратных метров зимнего сада, занимавшего среднюю из трех палуб. Кто-то мог бы назвать такой проект параноидальным, но она во время постройки «Валгаллы» увлекалась как раз «Именем розы» Умберто Эко и позаимствовала кое-какие элементы из описания монастырской библиотеки.
В небольшой, но уютной спальне обращенные на северный, сейчас затененный борт парохода окна были задернуты вдобавок плотными шелковыми шторами цикламенового цвета. От этого в пахнущей знакомыми духами и иной косметикой каюте царил нереального оттенка полумрак.
Торопливо, помогая друг другу и ничего больше не говоря, они разделись и, снова сомкнувшись в объятиях, упали на широкую постель, с которой Ирина в последний момент косо вбок стянула покрывало.
Через час или полтора бурных и каких-то сумасшедших ласк, как в ту ночь, когда Ирина сбежала с дачи бывшего мужа и привезла Андрея в свою городскую квартиру, она, измученная, но прямо-таки светящаяся внутренним пламенем, села на постели, дрожащими руками взяла с прикроватной тумбочки портсигар, закурила.
– Пожалуй, теперь я верю, что там у тебя никого не было. Долго нужно было поститься, чтобы так оторваться…
– Разве плохо получилось? – спросил Андрей. Он, уже входя в каюту, сформировал совсем небольшую, локальную мыслеформу. Чтобы Ирина сейчас была такой же, как в тот самый раз. Три года не поймешь каких отношений – влюбленности с ее и почти что братской дружбы с его стороны, потом четырехлетняя разлука на ее замужество и новая встреча, с теперь уже вполне зрелой, опытной и по-прежнему влюбленной в него женщиной. Та ночь была незабываемой. По многим причинам. Сейчас он пожелал, чтобы подобное повторилось. За все время их совместной жизни она была, в общем, сдержанной любовницей, умелой, ласковой, но – спокойной. Крышу у нее срывало всего несколько раз за много лет. А ему подруга нравилась больше всего именно в такие моменты – когда сознание почти полностью отключается и остается только страсть. Как говорил Шульгин, медицинский специалист и вообще большой любитель и ценитель этого дела: «У женщины настоящий акт – это то же самое, что эпилептический припадок. Даже почти все симптомы одинаковые, и во время, и после…»
Вот сейчас мыслеформа удалась, и он снова любил не красивую, элегантную, утонченную, с принципами девушку, которая не позволяла раздевать себя при свете и могла в постели завести разговор о последнем вернисаже в Манеже или о хокку Басе (бывало такое, особенно в молодости), а ефремовскую женщину, предупреждавшую неопытного партнера, что секс с ней может завершиться летальным исходом.
– У тебя, надеюсь, тоже? – с легкой иронией спросил он.
Ирина аккуратно притушила в пепельнице едва на треть выкуренную ментоловую сигарету и, сделав хищное лицо, повалила его на спину, уселась верхом и, словно наездница шенкелями, сжала коленями его ребра:
– А вот сейчас узнаешь…
Несмотря на очередную вспышку страсти, ничего она ему не доказала. Такие дамы, как Сильвия или Лариса, могут ежедневно изображать с достоверностью, удовлетворившей бы самого Станиславского, женщин, до безумия истосковавшихся по мужской ласке. Другое дело, что Ирина в принципе была абсолютной однолюбкой. Когда снова сошлись после ее развода (да и замужество у нее было чисто деловое, почти формальное), она не изменяла ему ни разу, Андрей знал это совершенно точно.
Только уже приняв душ и начав одеваться к ужину, Ирина спросила Андрея, просматривающего в соседнем салоне новозеландские и австралийские газеты и журналы двухнедельной давности, – а что это за девицу в армейском камуфляже вы с собой привезли? Когда улетали, ничего подобного с вами не было… Дипломатическая представительница? Тогда почему сразу не познакомили?
Новиков вошел в гардеробную, непосредственно примыкающую к спальне и отделенную от салона нешироким коридором. Он не любил перекрикиваться из комнаты в комнату, не видя собеседника.
Ирина как раз пристегивала застежку тугого золотистого, разрисованного подобием черных орхидей чулка, поставив длинную ногу на пуфик. Андрей отвернулся, зная, что она не любит, чтобы на нее смотрели, когда она одевается, еще больше, чем на раздевающуюся.
Но это мало помогло: все три переборки и даже дверцы платяного шкафа были сплошь зеркальными, и подругу он видел во всех ракурсах в бесчисленном числе отражений.
«Гаданием со свечкой здесь хорошо заниматься, – подумал он. – Черт знает что можно увидеть, наверное».
– С девицей – это особая история. Мы, видишь ли, умыкнули у тамошнего феодала наложницу, которую он собирался перепродать или отдать на потеху своим наследничкам. Нашу, русскую. Виктор Скуратов на нее глаз положил…
– Любовь с первого взгляда? – спросила Ирина, подтягивая второй чулок. – Я ее совсем мельком заметила, даже подумала сначала, что кто-то из незнакомых офицеров, а потом сообразила. Да, выразительная женщина. Как раз для Скуратова…
– Не совсем чтобы влюбился. Больше – просто пожалел. А там – что выйдет. Или – уже вышло, только мы не знаем. Она с нами сбежала в чем была, а была чуть меньше одета, чем ты сейчас, они исподнего в неофициальной обстановке не носят. Пришлось ей камуфляж подобрать, благо рост у нее гвардейский. Офицеры над ней шефство взяли, будут выяснять, не служил ли кто на фронтах с ее отцом. Не поверишь – она из Крыма в девять лет эвакуировалась, а отец у Врангеля в арьергарде отход флота прикрывал. Так и не встретились больше… Сегодня на банкете познакомишься, Наталья и Тарханова с Ляховой обещали над ней шефство взять…
– Чего ж не поверить? – пожала загорелыми плечами Ирина. – С нами и не такое случалось. Сам говоришь – офицеры… Они откуда?
– Да так, а все равно моментами странно. Прилетели черт знает куда, на другую планету, Арканар пополам с «миром Полдня», с бароном Пампой виски пьем – и тут, пожалте, баронесса, она же девочка-белоэмигрантка…
«Любимая жена барона», когда он ее представил в ответ на просьбу Скуратова познакомить с кем-нибудь из женщин, добровольно переселившихся с Земли в «Дуггурляндию», сразу произвела на землян впечатление сильнее того, на какое они рассчитывали. Виктор всего лишь хотел задать несколько вопросов женщине, чтобы лучше представить психологию столь странных, на его взгляд, «союзов». И, наверное, подсознательно все они рассчитывали увидеть существо, чем-то похожее на русских жен йеменцев или афганцев, довольно часто эвакуируемых последнее время на Родину из очередных «горячих точек».
Друзья даже совсем не были уверены, что хозяин пойдет им навстречу. Скорее – обидится. Раз тут гаремная система, то можно предполагать, что и нравы сообразные. Да еще на самой окраине обитаемого мира.
Но ничего подобного. «Барон» благодушно кивнул, что-то крикнул в пространство, и его «последняя» из предыдущего призыва жена немедленно явилась. Была она поразительно хороша, прямо как Венера с картины Баттони «Венера и Амур». Под метр восемьдесят ростом, изумительно сложенная, с холодноватым, но идеально вычерченным лицом, в белой прозрачной хламиде, под которой не было больше ничего, она произвела должное впечатление на всех. На Андрея тоже, чего скрывать. Но особенно на Скуратова.
Это заметил даже хозяин и легко предложил «уединиться» с дамой, если она гостя взволновала.
– Она знает, как доставить мужчине всю полноту радости, – сообщил Мазввлитананга, проводя мощной дланью по талии и восхитительным, без всякой лести, округлостям, в которые она переходила.
Женщина улыбнулась, словно обычному комплименту, но в глазах у нее что-то такое мелькнуло… Нехорошее, в общем.
– Спасибо, уважаемый, мы привыкли решать свои проблемы за пределами гостеприимного дома, – ответил Скуратов максимально корректно, хотя и видно было, что сохраняет подобающий тон он с трудом. Не привык на своей благоустроенной реальности к нравам иных эпох и культур.
– А напрасно отказываетесь, – сказала вдруг женщина по-русски. – Соглашайтесь – я вам кое-что интересное расскажу. Когда еще соотечественника встречу… – и вроде как подмигнула.
Хозяин, похоже, что-то тоже уловил в ее словах, потому что вдруг довольно сильно шлепнул, даже скорее ударил женщину по месту, которое только что гладил. И бросил короткую фразу на своем малоудобопроизносимом языке. Но Виктор, кажется, понял, он с помощью блок-универсала дуггурианский «высокий» язык старательно изучал.
– Жаль, – еще раз сказала женщина, плавно шагая к двери. И вдруг коротко бросила по-испански: – «Аста ля виста. Пор ля ноче». Очевидно, знала, что этим языком ее повелитель не владеет.
То есть ожидаемого интервью не получилось. Зато «баронесса» действительно пришла около полуночи в комнату к Виктору какими-то тайными ходами, проложенными внутри стен, как это водилось и в европейских средневековых замках и дворцах. Дама эта, хоть и русская, оказалась из самых настоящих белоэмигрантов «первой волны», девочкой вывезенная из Крыма, и разыскал ее Мазвлитананга в довоенном, перед второй мировой, Париже, где она не то чтобы очень бедствовала, но и жизненных перспектив не видела. Замуж богатые французы не зовут, за русского голодранца выходить смысла нет. Лет до тридцати пяти она еще будет котироваться как актриса кабаре и «содержанка на коротких контрактах», а дальше? Понятно, что предложенный умопомрачительным красавцем вариант ее устроил. И прожила она здесь восемь лет, ни о чем не жалея, потому что еще одной мировой войны и послевоенной разрухи она бы не выдержала.
– То есть как это? – оторопел Скуратов. – Вы жили в царской России и эмиграции? – Он к идее скачков между временами и реальностями только-только начал привыкать и до сих пор относился как современники Пушкина к поездкам по Царскосельской железной дороге.
Женщина, а звали ее Надеждой, оказалась куда более приспособленной к тяготам и странностям мира (миров, точнее). Все с ней случившееся она пережила достаточно легко. По принципу: «Так – значит так». Что же касается очередного «хроноклазма»…
Оказывается, исключительно для удобства все той же «репродуктивной проблемы», вокруг которой у дуггуров, получается, крутится вся жизнь, они давным-давно отрегулировали соотношение хода времени у себя и на нашей Земле. По очень простому курсу – месяц у них – год у нас. Поэтому, совершив очередной набег и обеспечив всех нуждающихся новыми женщинами, а специалистов из центров селекции – достаточным количеством яйцеклеток, получаемых от «объектов», по кондициям не подходящих для роли жен или наложниц, дуггуры могли сделать перерыв на два-три своих года. За это время очередные партнерши им приедались, а на Земле как раз вырастало новое поколение, сулившее желанное разнообразие как во внешности и манерах, так и на генном уровне.
На самом ведь деле – стоит сравнить массовый типаж красавиц всего лишь тридцатых и шестидесятых годов прошлого века. Абсолютно ничего общего. То девушки-красавицы вроде нашей Серовой или американской Дины Дурбин – и вдруг, как с конвейера, пошли девицы стиля Милен Демонжо, Джины Лоллобриджиды, отечественных Фатеевой и Самойловой хотя бы…
Но Надежда оказалась редким исключением, отчего и привлекла внимание искавшего нечто «с изюминкой» дуггура. И родившаяся почти на полтораста лет раньше Скуратова, мгновенно зацепила и его.
Сама она, услышав «настоящую» русскую речь русских людей, чуть не упала в обморок, настолько привыкла к мысли, что Родина потеряна навсегда. «Потомки» ей сразу понравились. И вдруг мелькнула надежда.
– У Надежды – надежда, – засмеялась она. – Жаль, что сразу и прошла.
Но увидела, что из всех землян именно Виктор проявил к ней внимание и сочувствие, потому и решила воспользоваться тайными ходами, посетить его и предостеречь.
Мазввлитананга все эти годы относился к ней хорошо и так демонстративно ударил впервые, именно, чтобы показать свою власть. Да, пожалуй, почувствовал мгновенно возникшую у нее тягу к соотечественникам. И предложил свою пока еще «жену» заезжим гостям, как какой-нибудь дикий тунгус русскому офицеру или китайскому купцу, из этих же соображений. Унизить ее в глазах земных мужчин. Да и их тоже немного поставить на место. Настолько-то он в психологии землян разбирался.
– Феодалы, они все такие, – поддакнул женщине Скуратов, на самом деле не слишком много знающий о феодализме.
– Скорее так с крепостными в восемнадцатом веке поступали, даже и князья-рюриковичи, вроде Шереметевых. Могли с крестьянкой жить как с женой, и внебрачных детей в кадетский корпус отправить, а потом надоела – и все. Хоть на сторону продаст, хоть в дворовых оставит… А вы, смотрю, люди воспитанные. У вас от слов «моего» даже кулаки сжались, а товарищ ваш, смотрю, щекой задергал. А потом, уже когда уходила, сообразила, что люди-то вы из будущего. Посчитала наскоро. Да из такого, где красных хамов наши все-таки победили…
Потому и решила рассказать, что вас тут может ждать. Уже вечером услышала, как ваш сопровождающий моему говорил, что обратно вас домой все равно не отпустят. Или несчастный случай по дороге произойдет, такой, что никаких подозрений. Или подержат здесь столько, что там о вас просто забудут…
Эти слова Виктор принял к сведению, но в тот момент его больше интересовала сама Надежда и ее, как принято было писать, «непростая судьба». Да еще и явилась она к нему все в тех же, что днем, ничего из ее прелестей не скрывающих одеждах. У них здесь, как в древнем Риме, матроны только в общественные места выходили приодевшись, а в собственной вилле ни рабов, ни гостей мужа не стеснялись ну ни на сколько.
Он спросил, устраивает ли ее тот вариант, что уготовил ей «повелитель»? Неужели она, такая красавица и пока еще «хозяйка», в свои тридцать с небольшим лет действительно хочет стать «наставницей» и объектом каждодневных упражнений малолетних, сексуально озабоченных балбесов, вроде того, что повелся на Ларису. Он, судя по тому что «братья» видели и знали еще с Южной Африки, ни о чем другом думать не был настроен. А остальные чем лучше?
– Как будто у меня богатый выбор? – грустно сказала Надежда, удивительно дисгармонируя тональностью голоса с вызывающей телесной силой и красотой. – Неужели вы поверили Мазве? – так она сократила имя феодала для удобства разговора. Жить в отдельном поместье я действительно смогу, и «гарем» завести мне помогут, только ежемесячно будут извлекать из меня… сами понимаете что для пересадки в инкубаторы «мыслящих». И там оплодотворять. Им ведь тоже породу улучшать надо. Врачи за мной следить будут, чтобы, упаси бог, внепланово не забеременела. А остальное время, конечно, жить смогу в свое удовольствие. Как сучка племенная…
– А знаете, Надя, давайте мы вас с собой заберем, – неожиданно для себя предложил Виктор. Не в том дело, что «баронесса»-эмигрантка произвела на него столь уж неизгладимое впечатление (и это было, конечно), а невозможным казалось оставить ее здесь для такой вот участи.
Конечно, десятки миллионов земных женщин находятся здесь и сейчас в таком же, и гораздо худшем положении настоящих сексуальных рабынь и производительниц «биоматериала», а она все же прожила столько лет как любимая жена турецкого султана, к примеру. По словам Надежды, останься она в Париже, с ее характером, выйдя в тираж, быстро бы спилась и сдохла под забором, за несколько лет проскочив путь между шикарной «эскорт-мадемуазель» и ловлей клиентов на Пляс Пигаль и Центральном вокзале. Она ведь русская, и тамошние сутенеры «с крючка сорваться» и «подняться» бы ей не позволили. Так что, зная о такой перспективе, она предложение дуггура приняла сознательно.
– И ведь не обманул, – со странной усмешкой сказала она.
Для Скуратова слова женщины звучали примерно как страницы из купринской «Ямы». Он, вдобавок, вырос в мире не в пример более «вегетарианском», чем ГИП или близкие к ней параллели.
После этих откровений ни мраморная грудь Надежды, несмотря на возраст и несколько родов такая же тугая и высокая, как у пресловутой Венеры, ни ее почти не прикрытые бедра и живот Виктора не возбуждали. Он думал лишь о том, как ей помочь. Забрать отсюда и разорвать порочный круг судьбы, придумавшей ей такую беспросветную и унизительную участь.
– Пойдешь с нами домой? – спросил он ее, за несколько секунд все прикинув и взвесив и неожиданно перейдя на «ты».
– А там я что буду делать? – грустно улыбнулась «баронесса», несомненно, тронутая его порывом, но куда более трезво смотрящая на вещи. – Через сто лет после своего времени? С такой биографией, без профессии и средств. Ты же меня замуж не возьмешь?
– Почему нет? – удивился Скуратов. – И на разведенных женятся, и на вдовах, на всяких… Другое дело – не знаем мы друг друга, и характеры могут оказаться прямо противоположными. А занятие ты себе найдешь. Мы тебе найдем… И не только отдаленное будущее у нас. Есть путь и прямо в твою Россию. Там, где белые победили и жизнь если не сказочная, так близка к сказке, что эмигранты себе придумали… Пойдем. Не пожалеешь. Лишь бы муж отпустил… А то с боем прорываться… Мои друзья могут на такое не согласиться. Дипломатия! – Он весьма примитивно выругался.
– Так ты вправду, что ли? – в голосе женщины прозвучали одновременно и удивление, и что-то вроде насмешки, и глубоко затаенная надежда – а вдруг «земляк» не врет?
– А как же? – в свою очередь удивился Виктор.
– Ну… Тогда можешь не беспокоиться. Скажи завтра, что ты хочешь меня себе забрать, – он не откажет. Может какой-нибудь несерьезный выкуп попросить. Символически. А я скажу, что мы с тобой уже… Если вас здесь считают равными по положению, этого достаточно. Любой «высочайший», соблазнивший женщину такого же «высочайшего», становится ее хозяином. Такое здесь бывает, хотя и крайне редко… А там хоть убить может, натешившись, никому никакого дела…
– Да, порядочки у вас, – покрутил головой Скуратов. – Но я тебя пока «соблазнять» не буду. Вдруг на Земле тебе кто-то больше меня понравится…
– Как знаешь. После того чем мне тут заниматься приходилось, все остальное так же невинно, как поцелуй в щечку на Пасху…
Надежда, наконец поверившая в серьезность намерений Виктора, подробно разъяснила ему, как именно следует вести завтрашний разговор, еще раз подчеркнув, что он обязательно должен заверить хозяина, что в течение этой ночи неоднократно вступал с нею в связь, причем в деталях объяснила, где и в каком коридоре они вечером встретились. И как Виктор, ссылаясь на разрешение хозяина, сказал ей, что безумно ею очарован, и тут же повлек в свою комнату. А она, как послушная жена, выполнила распоряжение мужа.
– Если он спросит, каким именно образом я тебя ублажала, придется ответить. Это по обычаю. А ты ведь не сумеешь…
Скуратов смущенно пожал плечами.
– Значит, мне все же придется тебе объяснить, как это делается здесь… Иначе наш план сорвется. А я уже настроилась еще раз повидать Родину, Севастополь…
– Интересно люди живут, – со странной интонацией произнесла Ирина. – И что ж там у них в этом деле особенного?
– Мы не спрашивали, Виктор не говорил. Но утром все так и вышло, как ему Надежда обещала. Они, так сказать, признались, и Виктор попросил отпустить женщину с ним. Хозяин долго веселился, действительно поинтересовался, как все произошло и согласен ли господин, что он, Мазввлитананга неплохо ее отдрессировал. Скуратов ответил ему гневной отповедью. Короче, свобода соотечественницы стоила золотого хронометра со всякими наворотами. По меркам дуггура он наверняка стоил дороже «отработанной» жены…
Ну а мы, когда узнали про «ход времени» и судьбу, что нам приготовили, решили немедленно сматываться. Прямо оттуда. Антон по наводке между андроидами свой переход открыл, и мы в тот же час – на Корсику. Там объяснили потерявшим дар речи от изумления нашими способностями «высочайшим», что дела требуют нашего немедленного отбытия на Родину. Не давая противнику опомниться, подписали и тут же ратифицировали «мирный договор» и – сюда. Так что благодари судьбу и Надежду, Рипов ван Винклей из нас не вышло.
Только вот беда, английских костюмов у нее в гардеробе не водилось, и красавица прибыла к нам на базу все в той же эротической хламиде. Пришлось переодевать ее в солдатское белье и камуфляж…
Ирина еще раз хмыкнула. Андрей так и не понял, в каком именно смысле. Повернулась к нему спиной и начала надевать светло-песочное, переливающееся, как муар, платье с весьма смелым декольте. Наряд дополнили изящные, из кожи какой-то тропической змеи туфельки на невероятной высоты шпильках. Давно он не видел подругу столь вызывающе-элегантной. Словно собралась эпатажно покорять действительно великосветскую компанию.
– Как тебе? – Ирина крутнулась на одной ноге, невесомая юбка взлетела почти до пояса.
– Чего-то, по моему, не хватает, – задумчиво сказал Андрей, придирчиво ее рассматривая.
– Чего же? – она спросила с ощутимой долей вызова в голосе. Мол, я так старалась, и чего же тебе еще?
– Да вот, например…
Новиков достал из кармана замшевый мешочек, похожий на кисет.
Он, конечно, не мог вернуться из дальних странствий без подарка, но не стал вручать его сразу, ждал подходящего момента. Сейчас – в самый раз.
– Что это? – как и всякая женщина, Ирина была любопытна и подарки обожала, хотя и жила в условиях почти абсолютной доступности всего. Тем сложнее было угодить и тем ярче оказывался эффект, если получалось угадать и удивить.
– Да, подвернулось там случайно…
Она распустила тесемки, достала подарок, несколько секунд присматривалась, потом ошеломленно ахнула:
– Да не может же такого быть… Просто не бывает…
На ладони у нее лежал как бы кулон – треугольный, размером со спичечный коробок камень, пронзительного ярко-фиолетового цвета, ограненный асимметрично, чего не делается европейскими ювелирами, и словно бы по законам какой-то другой геометрии. Внутри камня вспыхивали синие искры, как в звездном сапфире. Оправлен он был в золото, но выглядела оправа словно розетка, сплетенная из множества стебельков неизвестной травы, слегка пушистой и с массой миниатюрных, хоть в лупу рассматривай, заостренных листиков.
Подвешен был кулон на столь же изящной и необычной золотой цепочке странного плетения.
Сразу даже у не слишком искушенного в искусствах человека возникало понимание, что изделие это какое-то «нечеловеческое». При первом же взгляде становилось как-то не по себе. Будто от некоей абстрактной «неправильности». То есть у физиков «абсолютно черное» или «абсолютно твердое» тело, а здесь – обретшая материальное воплощение несообразность мироздания со здравым смыслом. Новиков именно так подумал сразу, как только в подобии ювелирной мастерской на Корсике увидел эту штуку.
– Ой, какое чудо! Я глазам поверить не могу! Такого ведь просто не бывает… – говорила она с непривычным у нее придыханием. Женщина, которой доступны любые ювелирные изыски, хоть из гробниц Тутанхамона и Нефертити, была в полном восторге.
– Давай-ка попробуем его надеть. – Новиков взял кулон из рук Ирины и аккуратно, чтобы не повредить прическу, двумя руками опустил цепь ей на шею. Размер оказался точь-в-точь, даже уши прижимать не пришлось.
Камень лег точно в ложбинку между грудей и будто бы даже отбросил на лицо особую подсветку. И глаза у Ирины оказались того же точно цвета. Магия какая-то…
Андрей с минуту смотрел на подругу не отрываясь, переводя взгляд с кулона на лицо и обратно.
Потом сожалеюще цокнул языком.
– Снимай. Не пойдет…
– Что? – не поняла Ирина.
– Камешек не пойдет. Это в натуре какой-то приворотный талисман. Если в нем выйдешь, вся компания, включая андроидов, только на твою грудь пялиться будет, а потом все закончится групповым изнасилованием… Так мне отчего-то кажется. Давай ты его только для меня надевать будешь, и то по особым праздникам. Знаешь, сама по себе эта штука такого впечатления не производила. А на тебе… Я, честно говоря, еле-еле себя в руках удерживаю. Да и то потому, что нас уже ждут, а я человек пунктуальный. Снимай… Какое-то прям «Кольцо всевластья». А ты как?
– Я бы тоже сейчас лучше дома осталась…
– Вот и ответ. Спрячь его подальше.
Ирина с сожалением сняла кулон и, убрав в мешочек, положила в керамический сейф.
Выходя из каюты, непроизвольно оглянулась.
– Страшноватая вещь. Где ты ее взял?
– По случаю, – хмыкнул Новиков. – Там по случаю можно много чего раздобыть. И мир там… Страшноватый. Хорошо, что мы, кажется, договорились. Они к нам сюда – ни шагу больше. Мы к ним тоже. Контакты, если что, – на нейтральной территории…
– ?
– Да у нас на Валгалле. У них туда давно дорожка протоптана. Правда, теперь, когда Даяна Базу эвакуировала, им там делать особенного нечего. Именно что только на переговоры…
Почти все без исключения андроиды (кроме несущих ходовую вахту) были настроены на специальности поваров, официантов и барменов. Все же в главном ресторанном зале обслуживать пришлось двести с лишним человек, на прототипе «Валгаллы» – «Мавритании» пассажиров первого класса насчитывалось примерно столько же.
Меню и программу банкета целиком скопировали с аналогичных мероприятий конца девятнадцатого века. Тогда люди, лишенные большинства технических достижений века двадцатого, достигли вершин в умении развлекаться «естественным способом»: вкусно есть, изысканно выпивать, наслаждаться «живыми» видами искусства, флиртовать напропалую. Тогда даже члены императорской фамилии имели официальных любовниц, пассий, «побочных» жен, что не встречало никаких серьезных протестов. Скорее – напротив.
Именно в те годы была придумана поговорка: «Люблю повеселиться, особенно пожрать». Так оно и было – в дореволюционном Петербурге ежедневно давалось множество балов, обедов, ужинов и прочих мероприятий того же типа. И «светский человек» в середине дня напряженно размышлял, перебирая пачку приглашений, будто решал в уме пасьянс – как бы и не обидеть никого нужного и важного, и время со вкусом провести, и какую-нибудь пользу из своего выбора извлечь. Где в карты удобнее выиграть, а где – о подряде на постройку Кругобайкальской железной дороги договориться. Или богатую и красивую невесту себе приискать.
Как и на всяком большом балу, где наряду со старшими членами «Братства», боевыми офицерами «Первого ударного батальона», призыва еще двадцатого года, присутствовало и около полутора сотен даяниных «курсантов», «курсанток» и специалистов «подразделения обеспечения учебного процесса», никакого консолидированного коллектива создать не удалось, да никто к этому и не стремился. Рассажены гости были по «ранжиру» и «интересам», кто за длинными общими столами, кто за сгруппированными в нужном порядке четырех– и восьмиместными столиками. Выбор напитков и блюд был весьма обширен – десяток поваров высшей квалификации потрудились на славу, вдобавок с помощью дубликатора можно было в ассортименте получать уже готовые «кулинарные композиции». В нескольких примыкающих помещениях на фуршетных столах располагались напитки и холодные закуски, рядом был танцевальный зал, а в обеденном – на эстраде у дальней стены играл голографический оркестр, исполнявший всевозможные мелодии как согласно собственной программе, так и по заявкам гостей.
Вначале, само собой, было сказано несколько спичей и тостов общего назначения, разъясняющих тему и повод данного собрания, в меру способностей и настроения тостующих прославляющие подвиги главных виновников торжества, «за присутствующих здесь дам», конечно, а дальше – на усмотрение присутствующих, по группам и интересам. Всех удивил капитан Ненадо, обычно стеснявшийся своего унтер-офицерского происхождения и в «господских компаниях» предпочитавший не засвечиваться.
Видимо, общая атмосфера праздника, несколько больших рюмок водки, масса прелестных девушек вокруг, многие из которых впервые надели бальные платья вместо форменных костюмчиков, а также и присутствие тайно обожаемой «госпожи Даяны» его растормозили.
Он довольно связно поблагодарил «господ командиров», обеспечивших экспедицию и не допустивших потерь в этом опасном деле, своих офицеров, «с честью исполнивших долг у черта на рогах», и даже пожелал «милейшим на свете барышням» в ближайшее время найти своих суженых и обрести законное счастье не в боях «хрен знает с какой нечистью», а в уютных семейных покоях.
Капитан своим тостом сорвал аплодисменты, привлек внимание кое-кого из тех самых «барышень», и даже Даяна, как ему показалось издалека, посмотрела на него пристально и благосклонно.
– Слушай, – сказал Новиков Шульгину, – а Игнату пора полковника давать. «За образцовое обеспечение» и вообще по совокупности. Нормально будет. Он в строю уже сколько?
– То ли с девятого, то ли с десятого года, – ответил Сашка.
– Во! Считай, век человек оттянул. А если со всеми зачетами и выслугами?
– Какие вопросы? Сделаем. Вон Алексею сейчас скажем, пусть представление Врангелю пишет. Ненадо – полковника и Георгия третьей степени, Оноли – штабса или сразу капитана. Сколько можно – с шестнадцатого года человек воюет, «вольнопером» начинал. И всем, кто «в деле был», – по Владимиру с мечами.
Где-то после пятого тоста общее застолье начало рассыпаться, молодежь отправилась «освежиться» и потанцевать, а все члены «Братства» плюс Даяна, Лихарев и Эвелин, оба Ляховых, Татьяна с Майей, а также «гостья Надежда», перешли в расположенный через поперечный коридор от танцевального зала и палубой выше обширный «Сандаловый кабинет». Вся мебель и стенные панели были в нем выполнены, понятно, из натурального сандала, и общее оформление имитировало нечто усредненно-индуистское.
Теперь, в стороне от посторонних глаз, можно было наконец расслабиться, не теряя авторитета в глазах нижестоящих товарищей. Не только ведь «Quod licet Jovi…», обратная теорема тоже верна.
Здесь Ирина и присмотрелась поближе к Надежде, о которой составила, со слов Андрея, определенное впечатление. Но удивительным образом после нескольких лет, проведенных в роли наложницы «высочайшего», и предыдуших двадцати эмигрантских она здесь чужой не выглядела. Как-то очень легко приспособилась. Держалась вполне по-светски, только сама в разговоры ни с кем не вступала. Отвечала, если к ней обращались, а так в основном слушала, улыбалась, с удовольствием пила настоящее «Голицынское» шампанское. Но по ряду деталей Ирина видела, что женщина пребывает в полушоковом, особого типа, состоянии. Она просто не верила до сих пор, что все происходящее – явь, а не навеянный галлюциногенами сон. И все свои силы направляет на то, чтобы не проснуться слишком рано.
Шутка ли – два или три дня назад еще была рабыней без каких-то светлых перспектив у «нелюдей» на далекой планете и вдруг вернулась не просто домой, а в счастливое детство. В атмосферу тех праздников «до войны», когда были живы родители и точно так же собирались по вечерам гости… Она тогда была уже достаточно большой, чтобы запомнить. И вот…
В компании, превышающей даже пять человек, связно рассказать о чем-то, а тем более о такой долгой и необычной экспедиции практически невозможно. Непременно будут перебивать, переспрашивать, начинать говорить о своем, будто бы имеющем отношение к теме, и так далее. Поэтому Ростокину, как наиболее опытному журналисту не только с международным, но и межпланетным опытом, доверили сделать самое краткое и достаточно информативное сообщение, минут на пятнадцать буквально. А завтра уже провести нормальное деловое совещание. С приглашением всех, кого это касается.
Сегодня – отдыхать и веселиться. Слава всем богам – в который уже раз, после очередных экспедиций и приключений, они опять собрались вместе, никого не потеряв, наоборот – в расширившемся составе.
Чего еще желать, какая бы погода и какие обстоятельства ни имели места «за бортом».
Покурив на кормовом балконе, Новиков вернулся в салон и под влиянием внезапно накатившегося настроения взял гитару, оказавшуюся, как пресловутый «рояль в кустах», на диване в дальнем углу. Кто ее сюда подложил? Воронцов, наверное, или Наталья, всегда предусматривающая самые неожиданные повороты сюжета. Кроме Новикова гитарой почти профессионально владела Майя Ляхова, да и еще кое-кто умел не только дворовые «три аккорда» бряцать. Вдруг возникнет желание что-то исполнить. Душещипательный романс, например.
А может, и Ирина расстаралась, зная его внезапные творческие порывы, и то, что балладами, то ли своими, то ли чужими, он любит создавать нужное настроение. Или – устранять ненужное. А суммарный накал психологического напряжения в компании сейчас довольно высок. И не только от радости встречи. Есть еще несколько объективных и субъективных факторов.
Опять же – «Валгалла», пиршественный стол, как же без скальда. Ну, будет вам скальд.
Андрей взял инструмент, присел на подлокотник ближайшего кресла, медленно выцедил предупредительно поданную Шульгиным чарку. Чтоб голос подправить и в настроение войти. Никто не знал, что он собирается исполнить, да и сам только что решил.
Перебрал несколько раз струны, прикидывая, в какой тональности аккомпанемент подойдет к тексту, и негромко запел:
– Подписан будет мир, и вдруг к тебе домой, – при этих словах он повернулся к Наталье и слегка ей кивнул, – к двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча, как в дни войны, придут слуга покорный твой…
Несколько раз пророкотал струнами, как бы привлекая внимание слушателей и предлагая настроиться на серьезный лад:
…И все его друзья, кто будет жив к той ночи.
Сделал короткую паузу, прикрыв ресницами глаза:
…Хочу, чтоб ты и в эту ночь была
Опять той женщиной, вокруг которой
Мы изредка сходились у стола
Перед окном с бумажной синей шторой.
Басы зениток за окном слышны,
А радиола старый вальс играет,
И все в тебя немножко влюблены,
И половина завтра уезжает.
Уже шинель в руках, уж третий час,
И вдруг опять стихи читают,
И одного из бывших в прошлый раз
С мужской ворчливой скорбью вспоминают…
Баллада была длинная, но все слушали, затаив дыхание. Что это и чье, знали, пожалуй, только Шульгин, Левашов, ну и Воронцов, скорее всего. Даже Ирина и Лариса – вряд ли. Старой поэзией они не увлекались. А половина общества была вообще не из этой реальности.
…Но вот наступит мир, и вдруг к тебе домой,
К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча,
Как в дни войны придут слуга покорный твой
И все его друзья, кто будет жив к той ночи.
Они придут еще в шинелях и ремнях
И долго будут их снимать в передней —
Еще вчера война, еще всего на днях
Был ими похоронен тот, последний,
О ком ты спросишь – что ж он не пришел?
И сразу оборвутся разговоры,
И все заметят, как широк им стол,
И станут про себя считать приборы.
А ты, с тоской перехватив их взгляд,
За лишние приборы в оправданье
Шепнешь: «Я думала, что кто-то из ребят
Издалека приедет с опозданьем…»
Но мы не станем спорить, мы смолчим.
Что все, кто жив, пришли, а те, что опоздали,
Так далеко уехали, что им
На эту землю уж поспеть едва ли.
…Ну что же, сядем. Сколько нас всего?
Два, три, четыре… Стулья ближе сдвинем,
За тех, кто опоздал на торжество,
С хозяйкой дома первый тост поднимем.
Но если опоздать случится мне
И ты, меня коря за опозданье,
Услышишь вдруг, как кто-то в тишине
Шепнет, что бесполезно ожиданье,—
Не отменяй с друзьями торжество…
…Поставь же нам стаканы заодно
Со всеми! Мы еще придем нежданно.
Пусть кто-нибудь живой нальет вино
Нам в наши молчаливые стаканы.
Еще вы трезвы. Не пришла пора
Нам приходить, но мы уже в дороге.
Уж била полночь… Пейте ж до утра!
Мы будем ждать рассвета на пороге.
Кто лгал, что я на праздник не пришел?
Мы здесь уже. Когда все будут пьяны,
Бесшумно к вам подсядем мы за стол
И сдвинем за живых бесшумные стаканы.
Долгая-долгая пауза после последнего долго затихающего аккорда. Кто-то из девушек, кажется, Майя, издал сдавленный горловой звук, будто подавляя всхлип. Остальные молчали, пока наконец Воронцов не поднял наполненную рюмку.
– Ну ты, братец, умеешь поднять настроение. Как раз к случаю. Но вы вроде все вернулись? Тогда за тех, кто не опоздал!
– А что, друзья, – как бы возразил ему и одновременно поддержал Скуратов – после пережитых совместно испытаний уже вписавшийся в компанию, но все же бесконечно далекий и от времени написания этой баллады, и от психологического настроя автора и его героев. – Действительно ведь, на самом деле ни с кем ничего плохого не случилось, мы вернулись с огромным научным материалом, я даже не знаю, как это все повлияет на дальнейшее развитие…
– Повлияет, не сомневайся, – дернул его за полу куртки и заставил сесть Шульгин. – Только мы сейчас про другое, Игорь тебе потом тонкости сюжета объяснит. А у тебя есть, на что еще внимание обращать…
Он посмотрел на Надежду. Та, кстати, поняла балладу очень правильно. Сама совсем недавно, если на пальцах посчитать, и Мировую войну пережила, и Гражданскую. И отца, такого же, «в шинели и ремнях», помнила очень ярко.
Ростокин действительно смог бы объяснить другу его не то чтобы бестактность, но определенную эмоциональную тупость, в очередной раз невзначай проявленную. Игорь успел пожить в этом мире много где, в том числе и в РСФСР ранних нэповских лет, когда до новой Гражданской войны было рукой подать, да и о других войнах знал не понаслышке. Оттого лучше своего друга-логика понял цель и смысл выбора Андреем именно этой баллады для праздничного вроде ужина. Как раз чтобы чувствовали и не забывали, по какому краешку они все ходят.
Постепенно настроение общества вернулось к норме: все же они собрались на праздник встречи, но то, чего Андрей хотел, он достиг – их почти потерявшая ту душевную связь компания (слишком долго все занимались собственными интересами, часто – весьма противоречивыми), что объединяла всех в начале «эпопеи», снова ощутила свое базовое единство, причастность к «одной серии». Да и в полном составе они слишком давно не собирались. Как ни считай, а с разными вариациями два года – это срок. Похоже – получилось. Да и новым «братьям и сестрам», которые из других времен и реальностей, полезно. Послушать и задуматься.
Еще не меньше получаса под беспорядочные тосты все говорили со всеми, как и бывает в достаточно многолюдном застолье, где собрались хотя и хорошо знакомые, но давно не видевшиеся люди и отсутствует «организующая и направляющая сила» в лице тамады. То начинали обсуждать, что творится «за бортом», причем для многих там существовало не только другое время, но и другая реальность. Да, вдобавок, и точка зрения на суть и смысл событий у многих была разная.
Вдруг кто-то прерывал одну тему, соседу по столу казавшуюся важной, и начинал говорить о вещах сугубо личных. Кто-то вспоминал новый анекдот, посвященный неизвестной другим ситуации, или актуальное высказывание политического деятеля, большая часть компании о каковом и не слышала.
То есть происходило то, что и должно обычно происходить. Следующим этапом «мероприятия» должна стать «селекция» компании по вкусам и интересам, стихийная разбивка на группы по три-четыре человека, ибо в большем составе единомыслия и единовкусия достигнуть невозможно, а их тут было почти двадцать человек, кое в чем разительно не похожих и даже малознакомых. Что так уж объединяло, допустим, Даяну, Надежду, Эвелин, Майю и Татьяну, кроме принадлежности к женскому полу и опосредствованных связей через близких и не очень мужчин? Или Кирсанова с Лихаревым? Хотя нет, этих как раз объединяло дореволюционное прошлое и взаимный профессиональный интерес.
Кажется, один Фест чувствовал себя совершенно свободно со всеми, хоть со старыми «братьями и сестрами», хоть с новыми «кандидатами»… Это уже спецподготовка в «школе Шульгина» сказывалась. И еще ему было интересно наблюдать за своим учителем после затянувшейся разлуки. Нет, в самом Шульгине откуда быть изменениям, если он прожил «там» всего пару месяцев, а вот САМ-то он не видел его почти два года. Отсюда и разница. Это как заново перечитать через время давно знакомую книгу.
Банкет затянулся почти до утра. И коловращение жизни происходило. То Новиков стоял с Шульгиным, Ириной и Анной на балконе, любуясь кильватерной струей в ночном океане, то сидел за столиком с Берестиным, Сильвией и почему-то Ларисой без Олега, и они обсуждали британо-югоросские и англо-советские проблемы прошлого (в данный момент – текущего) века.
Потом пригласил на танец Даяну, и они очень лихо исполнили «семь-сорок», единственное, что Андрей умел почти профессионально, за исключением медленных переступаний в обнимку с девушкой, что в его студенческие годы называлось «танго». С азартом их примеру последовали только «современники», поскольку в иных реальностях этот национальный танец популярностью не пользовался.
Снова выйдя на свежий воздух под ручку с «главной аггрианкой», успев при этом сделать успокаивающий жест Ирине (мол, по работе нужно, ничего личного), Андрей прямо спросил, может ли Даяна со своим «Большим гомеостатом» помочь Надежде адаптироваться?
Аггрианка вкратце знала историю гостьи и сразу перешла к деталям – в чем именно проблема?
– В том, что, после восьми лет с тем жеребцом, да еще под какими-то психовоздействиями, она ни с Виктором, ни с любым нормальным мужиком жить не сможет. Мне мой коллега-дуггур так прямо и сказал. Это сейчас она в некотором шоке от изменения судьбы, от встречи с русскими людьми и даже белогвардейцами. Но натура свое возьмет, не сомневаюсь. Я в отличие от Скуратова логик, может, и хреновый, но психологию знаю, без ложной скромности. Да и физиологию достаточно.
Так вот чтобы у нее могла «человеческая» жизнь начаться, нужно Надежду подлечить. И память, и биохимию ей скорректировать. Ну и анатомию, если потребуется. Чтобы она все, связанное с этой сферой, забыла и превратилась в нормальную женщину, после нескольких лет не слишком удачного брака решившуюся на вторую попытку. Чтобы сколько нужно эндорфинов у нее вырабатывалось от самого обычного общения с обычным мужчиной. И никогда, понимаешь, никогда не вспоминала, как там это у дуггуров. Лариса только издалека их психический зов почувствовала, без всякого реального контакта, и то до сих пор слегка контуженная… Сделаешь?
– Ох и альтруист вы, Андрей Дмитриевич, – усмехнулась Даяна и слегка прикоснулась пальцами к его руке. – Я не забыла, как вы меня не смогли запертую в железной каюте бросить. После всего, что я с вами сотворила. Да и потом… Все сделаю, не беспокойтесь. Завтра же с утра прикинусь корабельной докторшей и приглашу вашу протеже на профилактический медосмотр. Может, ее прямо сразу девственницей сделать, столько лет ждавшей принца-академика?
– Не валяй дурака, Даяна, не знаю, как по отчеству. Достаточно создать ей ощущение обычной разведенной дамы, обдуманно и спокойно влюбившейся в нового знакомого и сохранившей крайне неприятные воспоминания о предыдущем замужестве за дуггуром, который приличную девушку с нормальными потребностями раз в месяц мог кое-как удовлетворить…
– Договорились…
Даяна бархатно рассмеялась и снова провела теплой ладонью по руке Андрея.
Уже начало слегка рассветать, когда Новиков с Ириной спустились к дверям ее каюты.
– Ох и набрался ты сегодня, милый, – с легким осуждением сказала она. – Я и не помню, когда ты таким был. В студентах еще, наверное.
– А что? После благополучного возвращения – имею полное право! Хоть иногда нормальный кайф почувствовать. Я для того гомеостат и снял. Надоело из себя дурака-дегустатора изображать, что коньяком рот полощет и сплевывает…
– Понятно, – вздохнула Ирина. – Только не стоит повторять это упражнение слишком часто…
– Да я что, это ж минутное дело, – Андрей достал гомеостат и защелкнул его на запястье. – Полчаса – и порядок. Ну ты давай, открывай дверь, хочу еще на тот камушек полюбоваться. Без помех…
