19
Тина Иглодрев

Противная Люси Лу Красносвет, с этим ее фальшивым дрожащим голоском и слезящимися глазами, слонялась от группы к группе и твердила, будто Анджела, наша общая мать, разговаривала с ней и пообещала, что поможет найти на дне ручья камни Круга и вернуть на прежнее место. Совет сделал вид, будто хорошенько обдумал ее слова, и вскоре вожаки сообщили группам, что решили принять предложение Люси Лу: дескать, пусть ищет. Старейшины, видимо, тоже согласились, хотя и неизвестно, как Совету удалось их понять: они только тряслись, причитали и лили слезы на Поляне Круга, а старый Ступ лишь ловил ртом воздух.

В общем, Совет созвал несколько новошерстков, по одному из каждой группы, и дал им веревку длиной с прежний Круг, а Люси Лу устроила целое представление: опускала руку в воду, трогала камень за камнем, снова и снова качала головой, дрожала, закатывала глаза и стонала, почуяв, что якобы нащупала «тот самый» камень из Круга. Когда все закончилось, Семья сделала вид, будто Круг восстановили, как прежде, но на самом деле никто в это не поверил. Новый Круг выглядел иначе, и я совершенно точно могу сказать, что камни были другие, потому что еще ребенком заметила на одном из камней Круга с того боку, который смотрел на Синие горы, черную полоску, бежавшую поперек камня: она как будто делила его пополам. Теперь же все камни были белоснежные.

Круг был фальшивый, и в Семье во всем ощущалась фальшь. Мы ходили на поиски пищи, мы ели вокруг костра, мы делали вид, что все как всегда, но в глубине души все понимали: ничего уже не будет, как прежде, сколько бы Люси Лу ни закатывала глаза и ни уверяла нас в обратном своим заунывным голосом.

— Мать Анджела говорит, что мы молодцы. Мы очистились от зла, и Семья снова стала единой! Даже лучше прежнего.

Это Джон-то зло? Меня так и подмывало дать этой притворщице в глаз. Да, Джон — придурок и эгоист. Но он совершил поступок, на который Люси Лу никогда бы не отважилась. Ей даже мозгов не хватит понять, до чего храбро он поступил. Все, на что она способна, — это в погоне за собственной выгодой объединиться против Джона с такими, как Каролина, члены Совета и Дэвид, и призвать себе на помощь дух нашей дорогой Матери Анджелы. И таких, как Люси Лу, много. Они задумываются не о том, что правда, а что нет, а только о том, что сказать, чтобы оказаться в выигрыше.

— Я думала, Анджела — наша общая мать, — бросила я. — Она столько же твоя, сколько и Джона.

— Ах, Тина, Тина, Тина Иглодрев, — разохалась Люси Лу, закатив слезящиеся глаза. — Наша добрая Мать советует тебе быть осторожнее, иначе ты станешь следующей. Негодник Джон отравил тебя своим семенем, своим ядом, и Мать Анджела оплакивает вред, который он тебе причинил. Ты даже не подозреваешь, моя милая, как сильно он тебя испортил!

Говоря это, Люси Лу не глядела на меня. Она таращилась в небо, чтобы мы поверили, будто она видит там Анджелу, которая смотрит на нее, но то и дело косилась на нашего вожака Лиз и прочих сидевших вокруг костра Иглодревов, оценивая, произвел ли ее спектакль нужное впечатление или надо переменить тему.

Я сплюнула на землю и пошла прочь. Я скучала по Джону и беспокоилась о нем. Не хотелось думать, как он там один. Наверно, случившееся сильно уязвило его гордость. Мне даже было немного стыдно за то, что я не пошла с ним, как будто бросила его в беде. И в то же время я злилась на себя за это чувство, потому что Джон так решил по доброй воле и сам виноват, что я не с ним.

Моя младшая сестра Джейн догнала меня и взяла за руку. Мы пошли на Большое озеро и уселись бок о бок на берегу.

— Не переживай, — успокоила меня Джейн, — никто из нас не верит в то, что говорит Люси Лу.

По озеру в туманном сиянии медленно скользили лодки, тянувшие за собой сети.

— Верить, может, никто и не верит, но сомневаются, иначе она бы давно прикусила язык.

Фьюить! Одна-единственная переливчатая летучая мышка вылетела на охоту, несмотря на туман, и порхала над самой водой, оставляя правой лапой след на поверхности, но, так ничего и не поймав, вернулась в лес.

— Почему я вообще должна переживать из-за этого придурка Джона? — вспылила я. — Он со мной не посоветовался. Вообще ничего мне не сказал. Так с чего мне мучиться чувством вины, что я не с ним, что меня не прогнали из Семьи и я не разделила с ним наказание за то, что он натворил?

Со стороны Синих гор донесся вопль — протяжный, низкий, как кричат люди, когда кто-то умер.

— Сердце Джелы! — я вскочила на ноги. — Только не Джон! Это ведь не Джон?

Группу Звездоцветов на охоте подстерегала неприятная неожиданность. Они обнаружили висевший на дереве труп, наполовину объеденный звездными птицами. Правда, это оказался не Джон, а Белла Красносвет. Она покончила с собой тем же способом, что и Томми, наш общий отец, когда стал старым-престарым и слепым и больше не хотел жить.

Но не успели мы набрать камней на ее похороны, как умер еще один член Семьи. Старый Ступ не смог втянуть в себя воздух, рухнул навзничь и умер, посинев и выпучив глаза, как птица-лягушка. Его завернули в шкуры и уложили рядом с Беллой на Кладбище в лесу на дальнем конце Большого озера. Вся Семья прошла мимо них и положила камни, которые мы принесли с собой, — сперва вокруг тел, потом на них, — пока не завалили окончательно. Затем Каролина взяла два больших плоских камня, на которых Секретарь-Ша нацарапала имена умерших, и водрузила на два свежих кургана, втиснутых среди сотен других, с двумя первыми — «Томми Шнайдер, астронавт» и «Анджела Янг, орбитальный полицейский» — посредине.

«Белла Красносвет, вожак группы», — написала Секретарь-Ша, — «Ступ Лондон, Старейшина». Сейчас же она медленно стучала в большой погребальный барабан (такова была еще одна ее почетная обязанность), а четверо или пятеро других трубили в рога, выдувая особый траурный сигнал, который сперва звучит громко, а потом опадает: «ГАААААААААаааааааррр! ГАААААААААаааааааррр!»

«Бум-бум-бум», — Секретарь-Ша постучала в большой барабан и прижала ладони к тугой шкуре, чтобы звук затих. Встала Каролина, произнесла Погребальную Речь о том, какие замечательные люди были усопшие, несмотря на все их ошибки, и добавила, что отныне прах Беллы и Ступа будет покоиться с миром до тех пор, пока за нами не прилетят с Земли.

— И тогда наконец их заберут домой, на Землю, — вещала Каролина, — и погребут под ярким-ярким Солнцем в том мире, для которого все мы созданы.

Она замолчала и обвела нас глазами. Нас по-прежнему окружал туман, и по лицам стекал пот.

— Мы все должны помнить, — продолжала Каролина, — что даже если умрем в Эдеме, прежде чем за нами прилетят с Земли, мы все равно туда вернемся, если, конечно, будем делать, что велит Семья, и жить дружно возле Круга Камней.

На этом похороны завершились, и все мы устремились мимо курганов прочь из этого жуткого места, где стоит гнилой, отдающий плесенью запах смерти, пробивающийся сквозь щели между камней.

На обратном пути я догнала Джерри Красносвета и его странного младшего братца Джеффа. На Джерри было больно смотреть. После ухода Джона он потерял сон и аппетит.

— Я так больше не могу, — пробормотал он. — Я пойду за ним. Я знаю, где он. Наверняка он ушел в сторону Холодной тропы. Там есть местечко в долине, если идти от прохода в сторону Альп, неподалеку от той поляны, где Джон убил леопарда. Он мне как-то сказал, вот, мол, неплохо бы здесь поселиться. И каждый раз, как мы туда ходили, рассуждал про Холодную тропу. Дескать, шерстяки шастают по ней в долину и обратно во Мрак, и уж если они могут его пересечь, то получится и у нас.

— Если ты пойдешь за ним, тебя тоже выгонят из Семьи, — заметила я.

— А мне все равно, — вскипел Джерри, — я…

Он осекся: со стороны Пекэмвей донесся знакомый звук, похожий на женское пение. Как будто красивые-красивые женские голоса поют печальную-печальную песню. Разумеется, это были леопарды, и не один, а сразу двое или трое. Обычно они охотятся поодиночке, но время от времени, когда добычи много, сбиваются в небольшие стаи. А Пекэмвей — в той же стороне, что и Холодная тропа…

Тут к нам подошел Дэвид Красносвет. За ним шагали двое новошерстков. У всех троих в руках были копья с наконечниками из черного стекла.

— Похоже, леопарды нашли, чем поживиться, — злобно оскалился Дэвид, точно летучая мышь. — Интересно, кто бы это мог быть? Уж не наш ли старый дружок Джонни Удей? Как думаете? С одним леопардом он справился — так уж и быть, поверим в это, — но что он сделает сразу с тремя?

Новошерстки громко расхохотались.

— Да уж, это даже для Джона многовато, — заметил один из них. — Пойдет наш Джонни Удей на ужин леопарду.

Это сказал Мет Красносвет, здоровенный пустоголовый парень, которого я часто видела в лесу с Джоном и прочими новошерстками Красных Огней на охоте или за поиском пищи.

— Ты кусок дерьма, Мет! — прошипел Джерри. — Ты ведь дружил с Джоном. Всего несколько дней назад он уступил тебе трубочника, а ведь он сам мог его убить и прославиться!

Было видно, что Мету неловко, но он все равно рассмеялся так же громко, как прежде.

— Тоже мне, слава: трубочника укокошить! — съехидничал он. — Ну ты даешь. Что толку от паршивого трубочника?

— Джон бы тебе уступил даже шерстяка, — вспыхнул Джерри, — и ты сам это знаешь.

— Да ну? Можно подумать, он уступил тебе леопарда! — усмехнулся Мет.

— Он отдал мне одно из его сердец!

— Ну правильно, кто ж осилит сразу два?

— Какие же вы говнюки, — бросила я в сердцах Дэвиду и двум его прихвостням. — Джон лучше вас всех, вместе взятых! У вас просто не хватает смелости признаться в этом. Вы только о своей заднице и думаете!

Они снова загоготали, как дикие, и все это время леопарды знай себе тянули свою прекрасную убаюкивающую песню. И конечно, мы все понимали, что там действительно может оказаться Джон. Что, если эти твари загнали его в ловушку? Обступили со всех сторон, и он не знает, в кого первого кинуть копье?

— О своей заднице, говоришь? — Дэвид, ухмыляясь, смерил меня пристальным взглядом. — Приятно слышать, в особенности от такой глупой потаскушки, как ты, которая всем дает в задницу. Ничего, Тина Иглодрев, в один прекрасный день ты у меня запоешь по-другому. Недолго тебе ждать осталось. Совсем недолго.

Я посмотрела ему в глаза и прочла в них все, что Дэвид не высказал вслух. Он был уверен, что скоро придет время, когда мне придется называть его так, как он велит, и обращаться с ним так, как он прикажет: настанет день, когда он проделает со мной все, что ему заблагорассудится, и тогда, когда захочет, причем в любую дырку.

Я понимала, что грядет время мужчин. И если прежде Семьей управляли женщины, то теперь все изменилось и в новом, расколотом, мире главными станут мужчины.

И вот тут-то я наконец все для себя решила. Я поняла, что больше не хочу быть частью Семьи — этой Семьи, где такие, как Дэвид, вот-вот одержат верх.

— Пошли искать Джона, — сказала я Джерри, когда Дэвид и два его спутника скрылись из виду.

Я предложила это Джерри, но не Джеффу. С Джеффом мне всегда было как-то неловко, к тому же он клешненогий и едва ли выдержит такой поход.

Джерри воззрился на меня с такой благодарностью, как будто я спасла ему жизнь. С тех самых пор, как прогнали Джона, Джерри мечтал пойти за ним. Он ни о чем другом говорить не мог, но он из тех, кто ни за что не отважится на поступок: ему нужен вожак, тот, кто даст команду и покажет путь. Джерри просиял и рассмеялся от радости.

— Клянусь членом Гарри, я только об этом и думаю! — признался он и виновато покосился на братишку. — Придется тебе рассказать обо всем маме, — добавил он. — Скажи ей, что я ее люблю и что ничего со мной не случится.

Джеффи поднял на него большие наивные глаза.

— Но я иду с вами.

Мы с Джерри, пожалуй, преодолели бы это расстояние за один долгий-долгий переход, но поскольку его младший брат увязался за нами, дорога заняла три дня, причем каждый час мы останавливались, чтобы дать Джеффу отдохнуть. Под конец каждого дня мы тащили его с двух сторон под руки или по очереди с Джерри несли на спине.

У нас не было с собой ни охотничьего снаряжения, ни мешков, ни веревок, ни луков, — ничего, только простые копья с наконечниками из шипов иглодрева, которые мы захватили на похороны Ступа и Беллы, так что питались мы всю дорогу фруктами и пеньковицей, да один раз поймали земляную крысу. (Она проделала ход в муравейнике, и я велела Джерри рыть с другой стороны, куда и направлялась крыса, но мы вспугнули ее, и она кинулась обратно, вся в сверкающих красных муравьях. Тут-то я и проткнула ее копьем.) Нам даже не удалось толком ее приготовить: запихнули в дупло иглодрева и там запекли, как делают охотники, когда не хотят брать с собой в лес угли.

Почти всю дорогу по земле стелился туман. Иногда он чуть-чуть рассеивался, и можно было что-то разглядеть под деревьями на двадцать-тридцать шагов вперед. Но чаще казалось, будто мы заперты в крохотном мире размером в пару-тройку ярдов, где нет никого и ничего, кроме нас, нескольких деревьев да случайного звездоцвета, и сверху тоже ничего, кроме светящегося тумана, липкого и жаркого-прежаркого, так что идти и нести Джеффа было трудно-претрудно.

Один раз до нас из лагеря, как из другого мира, долетел звук рога: «Гар-гар-гааааар, гар-гар-гааааааааар». Два коротких, один длинный: особый сигнал путникам вернуться домой, когда нет ни Эскренного, ни Гадафщины. Это нам троим приказывали возвращаться. В конце того дня, пытаясь заснуть, мы снова услышали этот сигнал. И пару раз заметили в чаще охотников, которые искали нас и бормотали себе под нос:

— Чертовы новошерстки. И чего мы за ними гонимся, пусть себе уходят.

— Кто знает, может, их уже леопарды задрали.

Мы затихли и ждали, не шелохнувшись, пока они скроются из виду.

На третий день туман рассеялся, и мы неожиданно увидели бездну прямо у себя над головой. В черном-пречерном небе сиял Звездоворот, ветер был холодный и колючий, впереди блестели огоньки лесов, покрывавших склоны Пекэм-хиллс, а над ними в свете звезд маячила огромная тень Снежного Мрака.

— Вы хоть понимаете, что мы наделали? — спросила я мальчишек. — Вы подумали об этом? Мы ушли от наших матерей, братьев и сестер. Покинули друзей, тетушек, дядюшек. И может, никогда больше их не увидим.

Я остановилась и оглянулась на лес, через который мы прошли, хотя в темноте не было видно ничего, кроме веток, огоньков, звездоцветов и махавонов.

— Мы оставили позади жаркие костры наших групп, — продолжала я, — стариков, играющих в шахматы, детей, пинающих мяч, и взрослых, которые разыгрывают старые пьесы вроде «Гитлера и Иисуса», «Кольца Анджелы» и «Крупной ссоры». Оставили лодки рыбаков на Большом озере и одноногого Джеффо, который на берегу ручья Диксона варит клей из смолы красносвета. Мы ушли из Семьи, быть может, навсегда. Только представьте себе. Что, если мы больше никогда не ляжем спать в наших шалашах, не услышим, как другие группы просыпаются и возвращаются домой? И никогда уже не разделим пищу с родными и друзьями у костра?

Джефф остановился. Его искривленные ступни растрескались от ходьбы, а по лицу тек пот, несмотря на то что началась бездна и повеяло прохладой. Скорее всего, Джефф вспотел от боли, но мне показалось, что его еще и лихорадит.

Он оглянулся по сторонам. Над нами мерцал Звездоворот, такой яркий-преяркий, что отблеск его сияния лежал на ветвях и на земле, перекрывая свет цветов. Вокруг нас на все голоса раскричались птицы: они клекотали, пищали, ухали, чирикали, как бывает всегда, когда рассеивается туман. Повсюду порхали махавоны, и летучие мыши большими стаями спускались с гор и гонялись за добычей. Казалось, Звездоворот выманил их из укрытий, словно жизнь их тоже была подчинена ему, как и наша.

— Мы здесь! — проговорил Джефф. — Это происходит на самом деле. Мы правда здесь!

— Ну и чудак же ты, — я дала Джеффу подзатыльник, не сильно, но так, чтобы он понял, до чего меня раздражает. — К чему ты постоянно повторяешь этот бред? Неужели сам не понимаешь, как дико это звучит?

Джефф пожал плечами и потер голову.

— Повторяю, чтобы напомнить себе об этом, — ответил он и, хромая, побрел вперед. — Иначе забуду.

Мы пошли дальше — медленно-медленно. Через два-три часа мы наконец добрались до прохода в Долину Холодной тропы, где Ручей Холодной тропы течет меж двух горных отрогов в Долину Круга.

Мы с Джерри волокли на себе Джеффа, но Джерри вдруг сбросил его руку и помчался вперед к подножью левого отрога.

— Джон! — закричал он. — Эй, Джон! Джон! Это я. Это Джерри. Джерри, Тина и Джефф!

— Джерри, — бросила я в сердцах, — ради члена Тома, вернись и помоги мне нести Джеффа. Не могу же я одна его тащить.