Глава XLVI. ПРИНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ (3)

Эпоха Аюки считается золотым веком волжских монголов. Личность эту историки оценивают по-разному, порой уходя и в крайности, — кто-то восхваляет, как «вернейшего друга России», а кто-то (особенно нынешние молодые калмыцкие историки) величает чуть ли не «борцом с колониализмом», хотя неясно, каким образом можно колонизировать тех, кто сам попросился жить в твоем доме. Но, как бы то ни было, решительно все согласны: это была «замечательная личность калмыцкой истории», а время его правления представляло собой «самый блестящий период развития политической жизни калмыков в пределах России».

Впрочем, это уже глядя с доступных нам высот. А тогда было тогда…

Не думаю, что весть о смерти отца очень уж огорчила наследника (материнская обида не могла забыться), но и для радости, даром что парень о власти мечтал, особых поводов не было. Слишком уж тяжелым было ее бремя и слишком много вызовов стояло перед новым начальником Калмыкии. В разгаре была затеянная Мончаком, но совершенно чуждая Аюке война с Джунгарией, разброд и шатания царили в самом улусе (Дугар и Бокку, двоюродные братья покойного алавчи-тайши, тоже имели виды на престол), перестали подчиняться и ушли на Кубань подчиненные ногайцы, да еще ко всему из далекой Монголии явился некий тайша Аблай, желающий отнять нажитое у дома Дайчина. Фактически, парню, молодому и не слишком опытному, можно было надеяться только на самого себя. Однако он был умен, многому научился у обоих дедов, мудрого Дайчина и великого Батура-хунтайджи, каждый из которых был личностью мощной и к тому же имел кадровое чутье, подбирая толковых советников. Все это позволило ему, несмотря на молодость, с честью одну за другой решить все задачи. Прекратив ненужную войну, новый алавчи-нойон сумел склонить к миру обоих дядюшек, с их помощью показал кузькину мать беглым ногайцам, заставив их вернуться назад, затем, хоть и не без труда, — опять же с помощью дядюшек, — одолел тайшу Аблая, и наконец, ничуть не рефлексируя, погубил тех самых дядюшек, которые «доставили ему улус и сделали владыкой».

Успехи окрыляли. Покончив с проблемами, юноша, судя по всему, ощутил себя Потрясателем Вселенной и решил, что можно говорить с Россией на равных, тем паче что его взгляды на жизнь и себя, любимого, далеко не всегда совпадали со взглядами представителей Белого Хана. На что Аюка и не замедлил намекнуть. Не нарываясь на ссору, но, в отличие от деда и отца, подчеркивая, что считает себя не подданным, но равноправной стороной в переговорах, и не собирается прогибаться. Даже процедура подтверждения присяги (1673 год, близ Астрахани) проходила в обстановке совершенно не свойственного прежним временам холода и взаимного недоверия, и так же было четырьмя годами позже, когда Аюка, после долгих переговоров, согласился таки подкрепить устную шерть письменной. Да и вообще, в первое десятилетие правления молодой лидер был строптив. Берега, правда, знал, войска по призыву Москвы посылал исправно, но в остальном, сознавая, что Москве пока что не до него, вел себя как независимый суверен. В частности, без всяких консультаций с русскими властями вел активную внешнеполитическую деятельность, тесно общаясь как с Джунгарией, так и с Китаем, и даже с Ираном. Это Думе, естественно, не нравилось.

А еще больше не нравились думным самовольные контакты калмыцкого начальника с Турцией и Крымом, то есть по сути (и не по сути тоже), сепаратные переговоры с враждебными державами. Правда, против России никаких злоумышлений не было, дело ограничивалось мелочами типа выдачи Аюкой племянницы за сына крымского хана в 1692 г. или отправление посла в Стамбул с требованием «воздействовать» на Крым в 1704 г., но тем не менее в схемы Посольского приказа это никак не укладывалось и московским дипломатам вредило. Как и бесконтрольные контакты с кабардинскими князьями. К тому же при Аюке начались и конфликты с русскими соседями, стычки с казаками, башкирами, случилось даже несколько набегов калмыков на русские деревни (виновные были наказаны, но сам факт действовал на нервы). В принципе оправдаться-то Аюка оправдался: в степи ангелов нет, многое спровоцировали сами казаки, любившие мимоходом пограбить все, что шевелится, да и воеводы городов Нижней Волги вежливостью не отличались, а Аюка был болезненно самолюбив. Но, как бы там ни было, в его действиях, — историки на этом сходятся, — «не было интриг против России». Умный и дальновидный авлачи-тайша даже на ярком старте своего правления понимал: как бы ни способствовали условия выпендрежу, Москву дразнить нельзя, потому что только в союзе с Москвой его сила, а ежели не видеть края, дело может кончиться плохо.