Вернувшись с внуком домой, Дайчин подтвердил все шерти, подписанные в его отсутствие Мончаком и окончательно закрепляющие переход калмыков в российское подданство. При этом он сказал: «Как склеена эта бумага, так и пусть русские и калмыцкие люди сольются воедино навеки», после чего начал понемногу отходить от большой политики, заявив, что намерен посвятить остаток дней укреплению улуса и воспитанию внука Аюки. Отныне все управление сосредоточилось в руках Мончака, за время отсутствия отца добившегося немалых успехов и даже подчинившего некоторых ногайских мурз, и его братьев, младших сыновей Дайчина, которым старший брат полностью доверял. При этом, в шерти от 9 декабря 1661 года, — присяга нового главы калмыков России, — записано: «Я, тайша Бунчу — Мончак, за себя и за своего отца Дайчина-тайши Урлюкова… а также за иных тайшей, улусных своих калмыцких родственных владетельных людей, которые с нами вместе кочуют, и за ногайских, едисанских, енбулуцких и малибашских и келегинских мурз… шертую и по своей калмыцкой вере поклоняюсь и целую бога своего Бурхана, молитвенную книгу Бичик и четки, и ножик свой лижу и к горлу прикладываю: заключенный договор будет служить основой, чтобы калмыцким людям с русскими людьми вместе быть вечно».

Иными словами, наследный тайша торгутов приносит присягу уже и от имени хошеутов, дербетов, зюнгаров и прочих племен, вышедших из Западной Монголии, как их наследственный «ахлача-тайша» (верховный князь), — и Москву это устраивало более чем. Теперь вместо сложных пасьянсов с мелкими князьками, отвечающими только за себя, Думе предстояло говорить с надежным, проверенным и очень лояльным человеком, готовым брать на себя всю меру ответственности за ситуацию на южных границах. В связи с чем в Москве был учрежден специальный Калмыцкий приказ, а руководство Войска Донского получило указание договориться с калмыками о полной кооперации в борьбе с ногайцами и Крымом. К слову, в переговорах принял участие и отличился молодой, подающий немалые надежды казак Степан Разин из достойной, очень «домовитой» донской знати. Также были упорядочены вопросы координации действий калмыков с русскими вассалами из Кабарды. В частности, Абухана, очередная кабардинская племянница князя Григория Черкасского, астраханского воеводы, была выдана замуж за молодого Аюку, наследника Мончака, став его второй женой (брак, правда, оказался неудачным и много лет спустя Аюка дал ей развод, щедро обеспечив).

Вот в такой обстановке Москва и приняла решение, важность которого трудно переоценить: в 1664-м, после очередной серии побед калмыкских отрядов над ногайцами, крымцами и казаками «изменного» гетмана Дорошенко, «тайша Бончук Дачинов» получил из Белокаменной символы власти: серебряную булаву, изукрашенную яшмой, белое знамя с алой каймой и «роспись на государево жалованье». Как полагают современные калмыкские историки, это означало «добро» на основание Калмыкского ханства, хотя, сетуют они, «титул хана Мончаку присвоен не был», но на самом деле все, конечно, не так. Учреждать какое-то ханство на своей территории русские власти не собирались, однако значение присланных инсигний было велико.

С этого момента калмыки меняли статус «договорного народа», зыбкий и понемногу сходящий на нет, на твердый и надежный статус одного из военных сословий России, сравнимый с казацким То есть то самое, что башкиры, воины ничуть не хуже, сумели обрести гораздо позже и после серии кровавых усобиц. В рамках этого статуса автономия калмыков во внутренних делах и наследственность власти подтверждались законом, калмыки получали право вести самостоятельную внешнюю политику (естественно, под контролем и в интересах России), а отношения с Москвой строились на двусторонней основе, то есть входили в исключительную компетенцию Госдударя и Думы, без каких-либо промежуточных инстанций.