И закрутилось. Официально, так чтобы шпионы, которых среди туркмен была тьма-тьмущая, слышали, озвучив приказ — «От столкновений воздерживаться!», — Александр Виссарионович срочно направил коллеге Лэмсдену депешу с требованием немедленно прекратить деятельность «разграничительной комиссии» и уйти из нейтральной зоны, прихватив с собой «авганских разбойников». Параллельно в глубокой тайне формировался ударный Мургабский отряд, уже к началу марта ставший вполне боеспособным. А в начале марта, сразу после получения отрицательного ответа из Гульрана, колонны, возглавляемые лично Комаровым, двинулись на Таш-Кепри, который, несмотря на трудности перехода, и был 24 марта взят без единого выстрела; броском небольшой группы «пластунов» были очищены от аскеров эмира и стратегически важные высоты Кызыл-Тепе. Российские войска (восемь рот пехоты, три сотни казаков, одна сотня конных туркмен, — всего 1760 человек при четырех легких горных орудиях) вышли в прямое соприкосновение с позициями афганцев (2500 конницы, 1500 пехоты, 8 новейших британских орудий и 11 старых литых пушек). Здесь же, впритык к частям Наиб Сапартемур-хана, располагалась «полномочная миссия разграничительной комиссии» (27 офицеров и около 60 «томми»). Сразу, однако не атаковали, хотя казачки и солдатики, как писал позже в отчете генерал, «с большой бодростью просили позволить размяться». К афганскому сардару поехал капитан Прасолов с убедительной просьбой начальника Закаспийской области очистить левый берег Кушкасу по-хорошему, потому как через пять дней будет сильно хуже. В ответ сарбазы начали еще шустрее зарываться в землю и насыпать укрепления, уповая, что белые братья что-то придумают. В самом деле, Лондон нажал, гарантируя, что если русские не станут атаковать, то и афганцы в глубь Пендже больше не сунутся; 25 марта Петербург устами министра иностранных дел объявил, что таким вариантом, пожалуй, будет удовлетворен, а 28 марта то же самое было повторено уже от имени Государя. После чего Комаров вновь согласился начать переговоры и послал в штаб афганского сардара своих представителей.

Однако надолго идиллии не хватило: во-первых, случилась неприятная история с капитаном Томасом Йетта (офицер «разграничительной комиссии» капитан Иетта, прикомандированный к афганскому отряду, забыв, с кем имеет дело, позволил себе намекнуть нескольким близким к генералу офицерам, что только счет в лондонском банке делает человека счастливым), а кроме того, пока русские парламентеры вели степенные беседы, афганские отряды очень осторожно, как бы без ведома сардара, выдвинулись вперед и заняли выгодные позиции на расстоянии двух выстрелов от лагеря Комарова, взяв его в клещи. После чего утром 29 марта сардару было направлено личное письмо. «Требую, — писал его превосходительство, — чтобы сегодня до вечера все подчиненные Вам военные чины до единого вернулись в прежние стоянки. Переговоров и объяснений по этому вопросу не будет. Вы, обладая проницательным умом, понимаете меня и, вероятно, не допустите, чтобы я свое требование привел в исполнение сам». Ответа, естественно, не было: решать что-то сам сардар не мог. Зато стало известно, что «кызыл-сарбазлар», люди в красных мундирах, ездят по аулам и раздают «кумыш-манат», серебряные монеты, всем, кто готов напасть на русских, суля храбрецам всю добычу из лагеря «неверных» и много ружей в подарок от «Бадшах-Ханум» в придачу. Причем общий сход джигитов на эту тему, как доносили доброхоты, состоится завтра, 30 марта, после полудня, и вероятность согласия растет не по дням, а по часам. Ждать было нечего и некого. Афганцев и без того было вдвое больше, чем русских, их артиллерия превосходила русскую по всем статьям, а за счет туркмен корпус Наиба Сапартеммура мог увеличиться тысяч до семи, единственный же резервный отряд, сотня казаков из 1-го Казачьего полка, ожидался не ранее 3 марта, да и сам по себе ничего не решал. Короче говоря, Комаров приказал наступать.