Миром, смешно отрицать, правят объективные факторы. В целом. Но в частностях, порой длиною в человеческую жизнь, субъективные тоже. А уж если и те, и другие играют в унисон, на выходе получается цунами. В середине 1873 года Средняя Азия, казалось, пришла в себя. Россия получила свое, Бухара свое, Хива тоже, а уж Коканд, в отличие от «протекторатов», оставшийся единственным полностью независимым государством региона (торговый договор был равноправным), вообще искрился всеми оттенками радуги, сделавшись своего рода эталоном и витриной. Во всяком случае, с точки зрения Кауфмана…

Генерал-губернатор вообще был мужчина с мнением. Если хивинского Мухаммед-Рахима он в переписке иначе как «дикарем» не называл, а к бухарскому Музаффару, «человеку нетвердому и ненадежному», относился с брезгливым недоверием, то кокандскому Худояру откровенно протежировал как «лицу, вполне понимающему политические планы России». Хан, в самом деле, был идеальным соседом. Не будучи формально ничем обязан, он себе в убыток помирился с Бухарой, уступив ей все, что «посоветовал» Кауфман, выслал в Ташкент мятежных беков Шахрисабза, просивших у него помощи, и вообще очень внимательно выслушивал советы «любимого, дорогого друга».

Во всем.

В 1871-м Константин Петрович «с полной уверенностью» извещал государя, что «хан кокандский отказался от всякой мысли враждовать с нами или прекословить нам, сделав то не вынужденно, но по велению разума и сердца», и просил поощрить «его высочество» (бухарский эмир и хивинский хан титуловались всего лишь «светлостями») знаками внимания. К чему, естественно, прислушались и поощрили. Но даже за год до того, проезжая через Коканд, русский посланник Струве с удивлением отметил, что «здешний хан увлечен прогрессом, не любит войн, строит дворцы, базары, караван-сараи, разводит сады, задает большие пиры для угощения народа». Сплошная идиллия. Но не совсем. А чтобы понять, почему, следует лучше понять самого Худояра. Личность была сложная. Став ханом в раннем отрочестве, по воле кипчаков, он всю жизнь оставался марионеткой. Его то выгоняли, то привозили назад, как куклу, — в общем, пять раз, — но даже привозя, продолжали считать пустым местом. И он рос, ненавидя. Всех. И врагов, и покровителей-кочевников, отнимавших реальную власть, ликвидируя и тех и других при первой возможности (уж что-что, а лавировать хан умел), опираться же стараясь на мулл и купечество.

Неудивительно, что теперь, заполучив, наконец, могучего, надежного, да еще и подчеркнуто уважающего его покровителя, кавалер бриллиантовых знаков ордена св. Станислава I степени стал верен ему по-собачьи, а внимание свое сосредоточил на том, о чем мечтал всю жизнь: капитальное строительство, садоводство, праздники, пополнение гарема и так далее. Да только, вот беда, бюджет был нулевой. Сокровищницу кокандских ханов увез — в награду за помощь при очередном возвращении — эмир, доходы от грабежей и крышевания караванов иссякли (шалить киргизам теперь запрещалось), треть лучших земель (то есть и налоговых поступлений) и крупные транзитные города (то есть и пошлины) отошли России, а большие замыслы требовали больших денег. И гарем пополнять, опять же, хотелось.

Начались инновации, причем хан требовал, а ближний круг изобретал. Налоги вводились на все, на колючки, на камыш, на глину, на пиявок, даже на пойманных в степи сусликов. Вспомнив старую, тысячелетней давности традицию, отмененную еще Тимуридами, возродили практику бесплатных общественных работ, причем методы подавления недовольства мягкостью не отличались. Хрестоматийная история с 30 дехканами, не пришедшими рыть ханский арык в связи с уборкой своего урожая, которых за саботаж зарыли по шею в землю и оставили умирать на солнцепеке, еще не самая жуткая (тут хоть русский резидент, узнав, вмешался, и большинство все же выжило). А плюс ко всему, совершенно не имея возможности содержать армию, Худояр, узнав от какого-то ташкентского гостя о французских драгоннадах, идеей восхитился. Правда, Луи Каторз применял воинские постои как высшую меру коллективного наказания, а не как норму жизни, — ну и что? В XIX веке, в конце-то концов, живем! — и отряды сарбазов прикрепили к кишлакам, обязанным их кормить и содержать. А уж как вели себя солдатики, можно представить.

В итоге мнение о руководстве в обществе стало вполне согласованным, снизу доверху. В 1872-м известный ориенталист Александр Кун в докладе Географическому обществу (то есть разведуправлению Генштаба) предупреждал, что в «витринном» Коканде глубоко «пустила корни болезнь всеобщего неудовольствия против хана и его приближенных». С мнением Александра Людвиговича вполне соглашался и Кауфман, не раз и не два предупреждавший протеже, что, дескать, «лучшие люди идут против Вас, и народ неспокоен. Если Вы не перемените образа Вашего управления народом и будете с ним неласковы, то я Вам предсказываю дурной конец». В ответ Худояр, мужик не глупый, писал, что все понимает и постарается слегка разжать гайки, но поскольку добрые советы, даже «самого близкого друга», на хлеб не намажешь, раком в опочивальне не поставишь и приближенным в знак поощрения тоже не раздашь, продолжал в том же духе, разве что запретив сообщать себе о плохом: дескать, делайте, что хотите, лишь бы порядок…