Ни много ни мало, а 130 лет Кяхтинский договор определял отношения двух империй и всех вполне устраивал. Китай менялся. Цины уничтожили Джунгарию, покорили Тибет, припугнули Вьетнам и Бирму, однако понемногу скатывались в застой, а в поисках выхода (что поделать, элиты портятся быстро) принимая худшие из возможных мер, вроде новой волны «второсортизации» китайцев и закрытия страны от «вредных влияний» извне. Вновь, как сто с лишним лет назад, страну захлестнула волна крестьянских восстаний, подготовленных тайными обществами, из поколения в поколение мечтавшими изгнать «варваров» и восстановить в Поднебесной «золотой век» династии Мин, о которой уже никто ничего конкретного не помнил, в связи с чем популярность ее выросла неимоверно. Пиком, но отнюдь не завершением серии бунтов стала гигантская война Белого Лотоса, разорившая и обескровившая самые богатые провинции. В 1840–1842 годах прогремела т. н. Первая опиумная, показавшая, что правительство, даже желая чего-то хорошего, мало на что способно, зато «заморские черти» могут при желании поставить Поднебесную на колени. Менялась и Россия. Пережив век золотой Екатерины, и дней Александровых прекрасное начало, и суровые времена Николая Палыча, она вошла в эпоху крутого подъема, и проблема освоения Дальнего Востока, а значит, в первую очередь, судоходства по Амуру, наконец-то сделалась достаточно актуальной.

По столь уважительным причинам в 1858 году повторилась ситуация 1724-го, только на сей раз инициатором ревизии стал не Пекин, а Петербург. Суть дела была прагматична до боли: Китай считал «буферную зону» пусть и условно, но своей, но был в этом смысле «собакой на сене», а Россия в этих территориях нуждалась и намеревалась их взять под себя, поскольку Китай не мог воспрепятствовать. Естественный цинизм Госпожи Политики, однако, смягчался тем фактом, что у России имелись куда большие основания предъявлять Цинам претензии, нежели у Юнчженя век с лишним назад: в начале XIX столетия, стремясь сбить волну восстаний, китайские власти отменили несколько сот второстепенных запретов, раздражавших крестьянство, в том числе и указ о смертной казни за самовольное переселение на левый берег Амура. В силу удаленности и непростого климата данная поблажка никаких особых последствий не имела — за полвека в «буферной зоне» обосновалось едва ли тысячи три китайскоподданных, но с точки зрения буквы нарушение было безусловным, грубым и давало России право требовать компенсации. Еще одним аргументом на переговорах, состоявшихся в Айгуне, стало напоминание русской делегацией китайским vis a vis насчет обстоятельств, при которых был установлен имеющийся status quo. Китайцам напомнили и о «почетной страже» князя Сонготу, и о флотилии адмирала Шархода, и о вероломном, без объявления войны нападении на Албазин, стоявший, кстати, на земле, никогда Китаю не принадлежавшей, а впервые освоенной русскими казаками.

Возможно, при Канси или Юнчжэне китайская сторона нашла бы чем ответить, но в конкретной исторической обстановке И Шан, амбань (губернатор) Приамурья, представляющий на переговорах Цинов, был вынужден признать, что дорогой коллега, представляющий Россию, таки прав, а почтенные предки, наоборот, неправы. Что, кстати, как с юридической, так и с моральной точки зрения вполне соответствовало истине. На том и поладили. Амбань предварительно согласился с тем, что территория бывшего Албазинского воеводства от Аргуни до устья Амура отныне является территорией России, что же до Уссурийского края, статус которого ранее вообще не был определен, то он был объявлен совместным владением, подлежащим полюбовному разделу. При этом Амур, Уссури и Сунгари объявлялись «общими», ходить по ним разрешалось только русским и китайским судам. Успех был неоспорим, по итогам переговоров дорогой коллега, представлявший Россию, стал графом Амурским. На более высоком уровне «айгунские статьи» были в июне того же года подтверждены в Тяньцзине, где посол России Е. Путятин и цинский министр Хуа Шань согласились, что «по назначении границ сделаны будут подробное описание и карты смежных пространств, которые и послужат обоим правительствам на будущее время бесспорными документами о границе». На предмет окончательного решения амурского вопроса в Китай направилась миссия графа Н. Игнатьева, и летом 1860 года «…для вящего скрепления взаимной дружбы между двумя империями, для развития торговых сношений и предупреждения недоразумений» был подписан Пекинский договор. Спустя еще год, после проведения соответствующих консультаций, были утверждены и протоколы с картами, фиксировавшие точные границы. Уместно отметить, что на демарш англичан и французов, по итогам Второй опиумнойрвавших Китай, как собаки заячью тушку, извещающий, что «правительства Ее Величества Королевы и Его Величества Императора с пониманием отнесутся к удовлетворению Россией ее интересов в долине Уссури» граф Игнатьев откликнулся холодно и едва ли не презрительно: «Империя Российская не полагает возможным нарушить взаимное с Китаем согласие, и удовлетворения своих интересов ждет не иначе, как после определения их отдельной комиссией».