На какое-то время ситуация зависла в зыбком равновесии. Русские опасались излишне дразнить гусей, которые, как выяснилось, умели кусаться, а маньчжурам стало не совсем до того, поскольку на юге Китая восстал генерал У Саньгуй, некогда открывший северным варварам дорогу в Китай, а теперь решивший, что мавр, сделавший свое дело, может уходить, поскольку пришло самое время установить в Поднебесной национальную династию во главе, разумеется, с ним самим. Однако попытка Москвы использовать момент для закрытия темы была в Пекине встречена без понимания. Очередной посол, опытнейший дипломат Николай Милеску Спафарий, сумел, правда, в 1675-м решить «протокольную» проблему ко взаимному удовлетворению, но далее не продвинулся ни на шаг: в ответ на все аргументы Цины требовали (в качестве предварительных условий) не просто срыть до основания Албазин и Нерчинск, но и полностью очистить Приамурье, к тому же выдав на расправу туземных князьков, принявших русское подданство, а пока суть да дело, понемногу наращивали военное присутствие, завершив к 1682 году строительство Айгунь (ныне Хэйхэ), первой полноценной крепости на Амуре.

Такой подход требовал адекватного ответа. После долгих сомнений в 1682 году «Дума приговорила, а Государь указал» официально принять «даурской землицу» в состав России, учредив Албазинское воеводство, включавшее оба берега Амура, а гарнизоны усилив стрельцами и специально для такого случая прощенными ссыльными малороссийскими казаками во главе с Нечипором Черниговским, усиленно просивших Москву дать и возможность «отслужить Государеву милость». Дело, короче говоря, шло к очередной «горячей» фазе, причем маньчжуры, по мере накопления сил, вели себя все более напористо. В частности, выяснив, что стрельцы в Нерчинск прибыли из неведомых им Енисейска и Якутска, они на очередных переговорах потребовали провести границу близ этих городов, что (об этом переговорщики, правда, не догадывались) увеличило бы территорию Китая раза в три. Допускаю, что русская сторона, отвечая на предложение, сумела остаться в рамках приличия, но переговоры, естественно, прервались, тем паче что к этому моменту Цинам удалось покончить и с наследниками У Саньгуя, и с тайваньской занозой, став, наконец, единственной, а значит и легитимной властью в Поднебесной. В начале 1685 года из Пекина в Айгунь пришел приказ императора Канси: Сын Неба требовал, чтобы русские «не медля, вернулись в Якутск, который и должен служить границей, или умерли все до единого».

Приказы, как известно, не обсуждаются. В середине июня то ли 5, то ли 7 тысяч солдат при 45 орудиях (в том числе 9 осадных), подойдя к Албазину, с ходу начали штурм. Учитывая, что под началом воеводы Алексея Толбузина состояло всего 450 бойцов (350 стрельцов и казаков, около сотни крестьян-переселенцев) без единой пушки, тот факт, что штурм провалился, следует рассматривать как чудо. Однако долгую осаду выдержать было невозможно, и Толбузин договорился о почетной сдаче городка и свободной эвакуации. Судя по всему, цинское командование, хотя в себе и не сомневалось, но и искушать судьбу, провоцируя отморозков на сопротивление до последней капли крови, не желало. Всем желающим покинуть город были обещаны продовольствие, транспорт и охрана, а всем, кто решит перейти в цинское подданство — солидные подъемные и чины в военном ведомстве. На том и поладили. Около 600 человек, получив довольствие и телеги, ушли в Нерчинск, а городок был стерт с лица земли, после чего цинские войска ушли обратно в Айгунь, уводя с собой примерно 40 албазинцев, «избравших свободу». Однако разборка на том отнюдь не закончилась. Сойдясь на том, что «негоже Государеву имени в ущерб побежную славу из Албазина на Руси учинить», Толбузин и его нерчинский коллега Иван Власов немедленно приняли меры по восстановлению status quo. Уже в начале сентября беженцы не только вернулись на пепелище, но и в рекордные сроки собрали урожай и отстроили острог, укрепив его в расчете на неизбежные осложнения. Каковые и не замедлили.

Ранней весной следующего, 1686 года Канси отдал приказ уничтожить уже не только Албазин, но и Нерчинск, а «мятежных варваров» сурово наказать. В июле 5000 цинских солдат 40 орудиями опять подошли к Албазину, гарнизон которого, с учетом пополнений из Нерчинска и опять же крестьян, составлял чуть более 800 бойцов. Практически в первые же часы обстрела погиб Алексей Толбузин, однако «служилый иноземец» Афанасий Бейтон, принявший командование по старшинству, оказался на высоте. Штурм провалился. Провалился и второй. Серьезные проблемы доставляли осаждающим регулярные вылазки «охотников», ликвидировавших порой до двух десятков врагов. Но силы были слишком неравны: маньчжуры постоянно получали подкрепления из Айгуня, нарастив к октябрю численность до 10 тысяч, а русских к началу зимы оставалось чуть более 150 (боевые потери были совсем невелики, человек 70–80, но более 500 умерли от цинги, поскольку китайские зажигательные ракеты еще в августе уничтожили склад с соленьями и лечебными травами). Тем не менее гарнизон не сдавался, и после провала третьего штурма маньчжурский командующий, потерявший под стенами почти треть личного состава, осторожно, в самых обтекаемых выражениях запросил у Пекина разрешения на переговоры, однако, к своему удивлению и, надо полагать, облегчению, получил больше, чем предполагал: распоряжение снять осаду, — в связи с предстоящим прибытием нового посольства из Москвы.

Возможно, албазинцам, в мае 1687 года свистевшим вслед уходящим супостатам с полуразрушенных стен, и казалось, что они — победители, более того, в какой-то степени так оно и было, но все же судьбы мира, как известно, решаются не на периферии. К 1687 году карта легла так, что и Москве, и Пекину пришлось всерьез задуматься о достижении взаимопонимания. Россия аккурат в это время заключила Вечный Мир с поляками и готовилась попробовать на излом (совсем чуть-чуть!) Османов, справедливо рассматривая этот проект с куда большим интересом, нежели непонятно что на востоке. В свою очередь, у Цинов под боком возникла проблема куда более серьезная: ойратский (западно-монгольский) хан Галдан-Бошокту вовсю объединял Степь, чтобы истребить вырожденцев-Чингизидов, основать новую династию и стать новым «освободителем Китая». Маньчжурам, только-только прошедшим той же дорожкой, было более чем понятно: такой нарыв необходимо выжигать до кости, и в самом зародыше, причем не откладывая, пока еще мелкие ханы Халхи, Северной Монголии, живы и зовут на помощь, а Галдан-Бошокту контролирует только половину степи. При таком раскладе ни тем, ни другим не было резона качать права свыше необходимого. От мелкого ехидства цинский двор, конечно, не отказался, потребовав проводить переговоры не в Пекине, как полагалось бы, а в богом забытом Нерчинске. Однако о важности для маньчжуров данного мероприятия говорит тот факт, что их делегацию, выехавшую на север в мае 1688 года, возглавлял не просто полномочный посол, как полагалось бы, а знаменный князь Сонготу, один из ближайших советников деда и отца правящего Сына Неба. Фактически исполняющий обязанности премьер-министра, он, тем не менее, решился более чем на год покинуть столицу, невзирая на опасность интриг со стороны завистников, а это, согласитесь, серьезный показатель.

Впрочем, при всем том переговоры, начавшиеся 12 августа 1689 года, шли довольно туго. Крайне жесткие условия навязывали русским непосредственные переговорщики, миссионеры-иезуиты падре Перейра и Жан-Франсуа Жербильон, состоявшие на службе у цинских властей (к слову, изданные много позже мемуары Жербильона позволяют предполагать, что в далеком Китае этот святой отец служил не только Церкви, а тем более маньчжурам, но проходил, так сказать, по иному ведомству). Учитывая, что князь Сонготу свободно владел только родным, маньчжурским языком, а уже по-китайски изъяснялся на уровне «твоя моя понимай нету», общие позиции нащупывались с немалым трудом. К тому же цинское посольство прибыло в Нерчинск в сопровождении «почетной стражи» — около 5 тысяч имперских гвардейцев, с артиллерией и речной флотилией под командованием специально прибывшего из столицы адмирала Шархода, победителя Онуфрия Кузнеца и покорителя Тайваня. В связи с чем отцы-иезуиты не упускали ни малейшей возможности намекнуть на то, что контраргумент Федора Головкина не превышает полутора тысяч «штыков и сабель». Правда, Головин стоял на своем жестко, в ответ на все эскапады Жербильона отзываясь в том духе, что русские войны не хотят, но, поскольку речь идет все-таки о землях ничейных, то следует исходить из того, что надо делиться. А ежели Цины все-таки настаивают не то что на границе «близ Якутска», но хотя бы на получении всего Албазинского воеводства и отказа Москвы от Забайкалья, то хрен с ними, можно и повоевать. «Можно», — подтверждали присутствующие здесь же воевода Власов и «служилый иноземец» Бейтон.

Не исключено, и даже скорее всего, Головин с военными и блефовали, но блефовали талантливо, а князь Сонготу чем дальше, тем больше рвался в столицу. В конечном итоге, согласно статьям Нерчинского договора, Россия согласилась «Албазин разорить до основания» (этот пункт был для Цинов челом престижа) и отказалась от претензий на две трети Албазинского воеводства (правый берег Аргуни и оба берега Амура). Однако и Цины пошли на не менее серьезные уступки, дав «клятвенное обязательство» не заселять «землю албазинскую». Иными словами, правый берег Амура однозначно уходил «под Китай», и князь Сонготу имел все основания докладывать Сыну Неба о крупном успехе («Земли, лежащие на северо-востоке на пространстве нескольких тысяч ли и никогда раньше не принадлежавшие Китаю, вошли в состав Ваших владений»). Зато левобережье вновь становилось «ничейной землей» без суверена. В связи с чем, кстати, вплоть до начала XIX века в Поднебесной были строго запрещены какие бы то ни было переселения в «буферную» зону, причем нарушение этого запрета маньчжурами каралось каторгой, а этническими китайцами — смертной казнью. Много позже, правда, китайские историки озвучат иное мнение. «Царская Россия, воспользовавшись Нерчинским договором, уступленный китайской стороной район к востоку от Байкала до Нерчинска включила в состав своей территории. Факты свидетельствуют, что царская Россия — агрессор, Китай — жертва агрессии. Китай в тех исторических условиях не мог не пойти на серьезные уступки, а царская Россия извлекла для себя серьезные выгоды», — возмущаются авторы «Военной истории Китая», официального издания Академии военных наук КНР (1992). Однако если вспомнить о «почетной страже» князя Сонготу под Нерчинском, не говоря уж о предшествующих событиях, вопросы о том, кто на кого давил, кто «извлек для себя серьезные выгоды» и кто «в тех исторических условиях не мог не пойти на серьезные уступки», звучат несколько двусмысленно.