Как бы то ни было, «разбойник» был изловлен, и местные власти не преминули подать это в соответствующем виде, а власти не поскупились на поощрения. Исправник Скорняков стал кавалером хоть и невысокого, но все же ордена Владимира IV степени. Предприниматель Нечаевский обрел золотую медаль «За усердие». А сам Иван Матвеевич позже был вызван в Северную Пальмиру, где получил высочайшую аудиенцию и подарки от государева имени, от чего «в восторге плакал во все время пребывания в столице». Но позже. Сильно позже. Когда простили. За что, тоже позже. А пока, — для начала, — отмечу вот что. Мнение советских историков и нынешних краеведов Ямала, согласно которому «восстание так встревожило власти, что по приказу царя из Петербурга в Обдорск прибыла специальная следственная комиссия, а генерал-губернатор Берёзовского края прислал для расследования своего адъютанта графа Толстого и отдал приказ — усиленно охранять Ваули», истине соответствует примерно в той же степени, что и вопли Тайшина о «великой угрозе Петербургу и Курску».

То есть да, и чиновник по поручению из града Петрова приезжал, и губернатор адъютанта присылал, и приказ насчет дотошного расследования исходил от персоны высочайшей. Однако. Ровно ничего из этого не следует. Вернее, следует, но. Генерал-губернатор, имея в виду, что ранее в крае ничего подобного не случалось, просто не мог оставить ЧП без внимания. Графский титул само по себе ни о чем не говорит, и адъютант — должность не слишком великая, можно сказать, секретарь, а прислан был лишь для того, чтобы доклад не полз по инстанциям, но лег бы на стол сразу же, тотчас по возращении инспектора. Что же касается столичного гостя, то в его докладе (рукописи не горят!) вопросу о «возмущении самоедов» уделено три с половиной строки. Остальные 23 без малого страницы обстоятельно, в деталях излагают причины бунта обдорских «инородцев», то есть именно то, что хотел знать и поручил выяснить государь. А в этом смысле и сам Ваули, и все его экзерсисы далеко не первостепенны.

Тем не менее «самого главного старшину», конечно, судили. Сперва в Березове, потом в Тобольске. Судили военным судом, поскольку в действиях имелись признаки бунта. По ходу следствия, разумеется, били. Не сильно. Строго в рамках тогдшних европейских норм. Сам подследственный ушел в глухую несознанку. В очевидном, — «580 оленей, две старинные кольчуги, три пуда муки, семь сажен моржового ремня, три упряжи ременные, табаку два и пороху два же фунта, всего в 50 рублей», — каялся. Но «приспешников», кроме взятых вместе с ним, не называл, твердя, что «имен не припомнит». Даже кочевья, где агитировал, «в точности назвать затруднился». Правильно, в общем, вел себя. Изо всех сил рвался под уголовную статью. Имея в активе как минимум побег и рецидив, вешать на себя еще и политику резона, согласитесь, не было. И не вешал. Не дурак был. Но, зная цену «чистосердечному признанию», запирался умно. Охотно подтверждал, что, да, хотел для оленных ненцев «цены на казенную муку и русские товары понизить». Это совпадало с показаниями свидетелей Нечаевского, подтвердившего, что сговаривался с Ваули о «прямой» поставке провизии, муки и сахара, и Мурзина, признавшего, что «сулил хлопотать о скидке» — но тут вообще криминала не было. И что хотел, чтобы инородцы, как ранее, платили подати «вместо двух песцов одного», тоже не отрицал. Но тут речь шла о тех самых 7 рублях, что взимались князем вместо положенных 3 рублей 62 копеек, и выходило, что в этом он как раз стоит на стороне закона. А на вопрос, почему жалобу не написал, справедливо пояснял: «писать было некому».

Но чуть что, упирался рогом. Нет, царем не назывался, — и по ходу таки выяснилось, что сообщает такое только Иван Матвеевич, после чего тему прикрыли. Да, старшин менял, но один сам просил, а второй баб губил, причем моих, Ваули, родственниц, — стало быть, только из мести. Вот чего отрицать не мог, это «самого главного старшинства». Ну и не отрицал. Виноват, готов отвечать. В итоге «защитнику ненецкой бедноты и тооим его соратникам», с учетом всех обстоятельств, отслюнили каторгу «до вразумления», а не «без срока», как просил Березов. А затем Ваули, как поется в ненецких сказах, «сгинул, как пущенная стрела». Кроме того, что позже, отмотав с дюжину годов, герой был выпущен на «химию» где-то на Ангаре, никаких упоминаний о его судьбе в архивах не сохранилось.