Меж тем, пока его светлость процветал, обретая человеческое достоинство, подданным было не до таких пустяков. Жилось все хреновее. Москва, а вслед за нею и Петербург, правда, видели, что с нищих взять нечего, и устанавливали для северян нормы ясака вполне терпимые, но если ненцам, все решавшим кругом и старейшин кругом же выбиравшим, жить было относительно сносно, то ханты, более цивилизованные, выли воем. С них рвали все, кто мог. И царевы слуги, и свои князья (без всякой нормы), и, конечно, заезжие купцы, — страшная вещь монополия, — продавать что похуже, но чем подороже. Варианта отказаться от покупок у хантов не было. Если ненцы хотя бы вели дела с купцами напрямую, делая заказы, торгуясь и проверяя качество поставок, то у хантов в качестве главного закупщика выступал князь, вполне находивший с представителями бизнеса общий язык, а с князем, отбивающим свои деньги, не поспоришь. Не стану предъявлять скучные цифры, но, поверьте, нам с вами жить такой жизнью не понравилось бы.

К тому же сборщики ясака, — естественно, тоже княжьи люди, — оценивали меха по одному тарифу, а сдавали в казну совсем по другому, пиля маржу с местными чиновниками. Если же кто-то не мог рассчитаться, брать в долг приходилось под дикие проценты, причем идти за ссудой к русским купцам (очень не ангелы, они все же драли не семь шкур, максимум пять) строго запрещалось. А все жалобы, даже и тех же купцов, с которых князья требовали дикие откаты, умирали в обдорских канцеляриях, где все, от копииста до высшей власти, самого «заседателя Соколова», непросыхающего алкоголика, ели с руки Тайшиных. Сходило князинькам с рук и такое серьезное нарушение закона Империи, как продажа подданным «зелена вина», причем тут уж без особых накруток, поскольку пьяненький хант уходил в себя, успокаивался и не качал права. В конце концов, пошло вообще по полному беспределу. В 1818-м правительство, изучив экономические показатели края, определило четкий размер ясака, — песцовая шкурка (или 3 рубля 62 копейки), — со взрослого мужчины в год, указав, что рубль из собранного идет князю. Однако Иван Матвеевич повелел платить 7 рублей, из которых в бюджет отчисляли положенные 2 рубля 62 копейки, а пятерку с лишним оставлял себе, сколько-то, разумеется, отчисляя, на выпить и закусить главе администрации.