Все это возымело должный эффект. Во всяком случае, именно к Павлуцкому однажды обратился сильный ительменский князец, некий Шкенюга, с просьбой растолковать Священное Писание. Дескать, никому, кроме тебя, не верю. И майор, не пожалев времени, растолковывал, став затем крестным отцом «тойона» и его братьев, добившись тем самым того, чего никак не могли добиться миссионеры. Но, правда, рассорившись с «батьками», которые на Камчатке были буйны, злобны, «в Писании не тверды» и крепко пили. Успехи его были замечены (в этом, Дмитрию Ивановичу, надо сказать, всегда везло) сибирским губернатором Алексеем Плещеевым, по представлению которого (в Петербурге майором тоже были довольны), Сенат утвердил Павлуцкого на пост якутского воеводы, — и в августе 1739 года тот, оставив дела на сменщика, а еще больше на Василия Мерлина, покидает Камчатку. Для провинциала, да еще перевалившего на вторую половину пятого десятка (солидный по тогдашним меркам возраст), это повышение — практически венец карьеры, выше уже идет номенклатура столицы, а до царя далеко. Но сил еще много, и Дмитрий Иванович, прибыв на место, плотно включился в работу, совершенно не обращая внимания на странную суету, отголоски которой нет-нет да и доносились до него.

И зря. У него, человека крутого и успешного, было немало завистников, да и обиженных после камчатского следствия хватало, так что в Иркутск и столицу пошли доносы. А компромата хватало. Не в том смысле, что воровал, — как раз этого за ним не значилось, что специальной ревизией было подтверждено, — а по причине невоздержанности на язык. Еще на Камчатке майор выдал племянницу замуж за географа Степана Крашенинникова, и в свадебном застолье, пребывая подшофе, очень конкретно высказался в адрес местного клира, а заодно и Святейшего Синода, такую пьянь и рвань «ко служению Христову подпустившего». Скандал был громкий, доброжелатели, ничуть не медля, настучали в Северную Пальмиру, и оскорбленные обладатели панагий начали копать. В ту же масть лег и донос о, дескать, «поносных словах» в адрес Ее Величества и немцев, ее окружающих, однако на счастье воеводы, Анна Ивановна скончалась раньше, чем делу, пахнущему плахой, был дан ход, в связи с чем тема заглохла. В отличие от дела о «кощунствовании», заглохнуть которому злопамятные иереи не давали, раздувая по мере возможностей. А возможности имелись.