Тибор был слишком голоден, чтобы спать. Всю ночь просто лежать в тесной хижине не получалось – боль в желудке становилась все острее. Когда все затихло, он выполз из-под узла спящих мужчин и так же ползком добрался до двери, затем вскочил на ноги.

Еще до того, как китайцы отправили их в барак, Тибор начал присматриваться к территории лагеря. Он заметил разбросанные тут и там участки забора из колючей проволоки, но ворот при этом не было. Охранников было мало, расстояние между ними было большим. Похоже, китайцы не особо запариваются на тему сбежавших узников – в конце концов, куда им идти? Тибор смотрел на двор и все больше убеждался, что все, что нужно сейчас делать – это просто время от времени следовать инстинктам. Ему везло больше, чем остальным: униформа его была еще цела, а ботинки невредимы. Когда было особенно жарко, все выбрасывали грязное белье, думая, что им выдадут новую пару, но Тибор берег свое и, насколько это было возможно, старался его не испачкать. Теперь оно служило ему дополнительным слоем утепления.

Тибор знал, что должен обеспечить едой двадцать голодающих товарищей, лежащих в хижине. Может, именно поэтому его не убили в Унсане. Может, именно поэтому он не сгинул в Маутхаузене. Его успокаивала эта мысль, идея, что Господь выбрал его для выполнения некой цели, но как только она сформировалась в его голове, он ее сразу выбросил; часто он вообще не верил в Бога. И вот чего ему точно не хотелось, так это чтобы кое-кто сейчас припомнил ему его неверие.

Выбравшись наружу, Тибор встретил старого союзника – темноту. Так, он больше не в гадкой хижине – сердце забилось сильнее. Холод пробирал до костей, но ощущение брошенного вызова создавало ауру тепла вокруг него – по крайней мере, поначалу. Земля была промерзшей и скользкой. Ступать надо осторожнее, иначе треск льда или шорох гравия привлечет внимание незамеченного солдата или охранника.

Час назад – в сером свете заката – Тибор заметил еще один ряд хибар, встроенных в скалистый карман метров на шесть выше остального лагеря. Такая позиция и наличие нескольких окон заставили Тибора думать, что это, возможно, офицерский штаб. Это хорошо; чем дальше он от начальства, тем легче будет обшарить лагерь. Маленькие, дрожащие огоньки в некоторых окнах принадлежали либо газовым, либо масляным лампам, что свидетельствует об отсутствии электричества. А значит, вокруг нет высоковольтных проводов, ожидающих в темноте заблудших чужаков.

Видеть дорогу позволял слабый свет луны. Продвигаясь вдоль внешней стены в сторону задней части бараков, он следил, чтобы его тень не сильно убегала вперед. Главный принцип – двигаться медленно и оставаться под прикрытием как можно дольше. Через какое-то время он оказался позади здания возле небольшого двора, окруженного покатыми спусками.

Еще на полпути от бараков до склона Тибор заприметил нестройный ряд тонких сараев. Справиться с задвижкой на первом из них оказалось проще простого. Быстрым движением он распахнул дверь и нырнул внутрь.

Там его ждала кромешная тьма. Делать нечего – пришлось идти наощупь. Глаза постепенно привыкли, он начал замечать прорехи в деревянных стенах, некоторые шириной с человеческий палец. Стройные полоски лунного света помогли ему разобрать содержимое сарая.

У задней стенки до самого потолка были свалены мешки с кукурузной мукой. Полдюжины деревянных цилиндров, напоминавших ему бочки с рассолом, выстроились по обеим сторонам сарая. Он приподнял брезент и обнаружил, что бочка была забита какими-то корнеплодами. Он взял один сверху и откусил от него. Корнеплод был холодным, твердым и безвкусным – но съедобным. Он запустил руки в соседнюю бочку, пошарил там и вытащил вязкую субстанцию с незнакомым терпким вкусом. В следующей бочке он обнаружил какое-то зерно. Чувствуя, что надо поторапливаться, он затянул штанины и рукава куртки, затем забил их странными овощами под завязку – точно так же, как ребенком делал в Маутхаузене.

Вернувшись в барак, Тибор наткнулся на свернувшегося возле перегородки калачиком солдата, дрожащего во сне. Тибор похлопал его по плечу.

Дик Уэйлен заворчал и открыл покрытый корочкой глаз. Сначала он казался недовольным: наверняка кого-то прижал понос, и его задели, пытаясь пробраться до двери. Тут Тибор сунул ему в руку что-то похожее на редьку. Уэйлен удивленно уставился на него. «Тихо», – прошептал Тибор и жестом показал ему отодвинуться. Уэйлен кивнул и сжал руки и ноги. Тибор придвинулся к следующему спящему.

Тибор каждому в комнате раздал ворованной еды. Затем нашел местечко в углу, пообещал себе в следующую ночь принести больше и провалился в успокаивающий сон. На следующий день он вел себя так, будто ничего не случилось. Когда парни подходили к нему выразить благодарность, он смотрел на них непонимающе.

Четыре сотни заключенных отправили в заброшенный шахтерский поселок, который китайцы переделали в путевую станцию, изначально предназначенную для своих, но теперь – для растущего числа пленных солдат ООН.

Лагерь оставался таким же полуразрушенным и захудалым, каким его оставили в 1945-м, после поражения, бывшие хозяева – японцы. В хижине, в которой поселили Тибора и его товарищей, было несколько комнат, разделенных шаткими матовыми перегородками. Слой пыли и грязи на голом полу был такой жирный, что пленники скользили по нему, словно по намасленной сковородке. Дальний конец хибары украшала маленькая загаженная пристройка с раковиной и открытым кострищем.

С самого их здесь появления лагерь был переполнен. И новые пленники продолжали прибывать. Днем людям приходилось сидеть с поджатыми коленями – они напоминали партию складных стульев. Ночью они спали как столовые приборы в забитом под завязку ящике кухонного стола, ноги одних были плотно уложены под мышки других. Никто не мог ни повернуться, ни тем более выйти, не потревожив всю комнату. Ситуация была, конечно, унизительная и напряженная, но тепло их тел и такая почти интимная близость хотя бы спасали их от холода.

Единственный ручей, протекавший через лагерь, был уже грязный, когда прибыли парни из 3-го батальона. Невыносимая вонь ясно давала понять, что этого делать не стоит, но люди все равно пили из него – и их сразу валила дизентерия. Один американский доктор позже писал, что все до единого солдаты там заболели либо желудочно-кишечными болезнями, либо пневмонией, а то и тем, и другим.

Прямо перед рассветом охрана приносила на кухню небольшие горшки с дробленым зерном – получалось примерно по четыреста грамм на человека или полчашки каши два раза в день; как раз, чтобы не помереть с голоду.

С первыми лучами солнца добровольцы отправлялись собирать хворост для костра. В огромном котле кипятили снег, добавляли туда кукурузную муку и часами варили это пюре. Приходилось непрерывно следить за котлом: если не помешивать массу каждые несколько минут, она свертывалась в твердое, несъедобное месиво.

К изумлению его переживающих соседей, рядовой Рубин ухитрялся таскать еду почти каждую ночь. И что бы он ни нашел – соевые бобы, просо, сорго или куски какой-то дряни (позже выяснили, что это кимчи), – он всегда делился с Уэйленом, Хэммом, Бриером и еще примерно двадцатью парнями в комнате. Спустя несколько дней подобных вылазок его сокамерники привыкли и уже часами не ложились спать в ожидании, пока он вернется, постучит по плечу и тихо предложит что-нибудь поесть. Не знали они, где и как он все это достает, да и не хотели знать. Каждый понимал, что если Рубина поймают, достанется всем. Сомнений быть не могло: как бы они ни сопротивлялись, северокорейцы или китайцы выбьют из них правду, и Рубина пристрелят. Осознание этого приводило их в ужас, но никто так и не отказался от еженощного угощения Рубина.