Я поняла, что вижу сон, потому что там была моя сестра, и мы с ней шили новое свадебное платье. На этот раз ткань была желтой. Это простонародный цвет – не такой дорогой, как пурпурный, и не такой броский, как оранжевый, но ей он был к лицу. Материя была очень тонкой, и я видела отверстия от иглы там, где она распускала стежки, недовольная своей работой.

– Без тебя все иначе, – сказала она мне. – Стежки ложатся неровно, когда рядом нет тебя, чтобы помочь мне сосредоточиться на работе.

– Прости меня, сестра, – извинилась я. – Я не смогла придумать иного способа тебя спасти.

– Думаешь, я боялась его? – спросила она. – Думаешь, меня пугал Ло-Мелхиин или его брачное ложе? Я знаю, что это пугало тебя. Я знаю, что это и сейчас тебя пугает.

– Ты никогда ничего не боялась, – сказала я, и мои слова сделали это правдой. – Ни львов, ни гадюк, ни скорпионов. Но это не спасло бы тебя, стань ты его женой.

– А что же спасло тебя, сестра? – спросила она. – Почему ты прожила столько дней и ночей, когда все прочие до тебя умирали?

– Если я все еще жива, сестра, – сказала я, – то только благодаря тому, что ты сделала для меня.

Пока я не сказала этого, в моем видении были только мы двое и дишдаша у нее на коленях. Теперь же я увидела алтарь, который она устроила для меня в своем шатре, ковры, на которых мы сидели, и лампу, светившую нам.

– Не забывай об этом, – напомнила она.

– Не забуду, – пообещала я. Память об этом стояла между мной и моим кошмаром. До сих пор я ничего не брала сама. Все это давалось мне в дар.

Некоторое время мы шили молча. Под нашими пальцами на подоле расцветали цветы, а по швам заструились виноградные лозы.

Моя игла была из бронзы, тускло мерцавшей в свете лампы. Игла сестры отливала серебром.

– Сестра, – обратилась я к ней. – Что бледный человек с гор пообещал нашему отцу в обмен на твою руку?

Она улыбнулась широкой улыбкой львицы, обнажив зубы и язык.

– Цена была выше, чем если бы я покинула шатры нашего отца, – ответила она. – Я нежно люблю его, но ему нужно привыкнуть к жизни в пустыне. Он не умеет пасти ни коров, ни даже овец, если ему не помогает кто-то из твоих братьев или их детей. Он не знает, каких змей можно есть, а каких надо сжигать. Он не умеет выследить дичь. О нем надо заботиться, поэтому цена была так высока.

У меня не укладывалось в голове, как она могла полюбить такого человека. Когда мы расшивали пурпурную дишдашу своими секретами, она говорила, что хочет, чтобы ее муж был похож на нашего отца: со своим караваном, с шатрами и стадами. Положение моего отца позволяло найти такого жениха, а красота моей сестры покорила бы любое сердце. Она мечтала, чтобы у ее мужа был брат близкого возраста, за которого могла бы выйти я. Тогда мы смогли бы всегда жить в соседних шатрах. Не так долго я отсутствовала, чтобы ее мечты успели измениться столь сильно.

Моя игла замерла, а мое сердце пронзил холод. Я сказала Ло-Мелхиину, что моя сестра выйдет за торговца, которого наш отец встретил в своих странствиях. Я сказала, что он будет из далеких земель. Что он принесет с собой серебристый металл, как тот, из которого была сделана игла моей сестры. Я сотворила из своих слов живого человека и привела его к своей сестре. Я заставила ее полюбить его.

– Сестра! – вдруг окликнула она меня.

Я вскочила с места, и игла вонзилась мне в кожу. Капля крови упала на дишдашу, и я с ужасом смотрела, как алое пятно расплывается по ткани и вышивке.

– Прости меня, – взмолилась я. – Я испортила твое платье.

– Ничего, сестра, – ответила она. – Никто и не увидит, пятно совсем маленькое. И это моя вина – не нужно было тебя пугать. Но ты не отвечала, когда я звала тебя.

– Это все из-за божества, – объяснила я. – Иногда я впадаю в забытье.

– Если это цена спасения от твоего проклятого мужа, пусть будет так, – ответила она. – Садись, мы уже почти закончили.

Мы снова принялись за шитье, и между нами повисло молчание. Я покусывала себя за щеку, чтобы снова не провалиться в транс. Сестра была не права насчет цены моего спасения. Не мне пришлось заплатить ее – во всяком случае, не так, как она представляла. Она заплатила больше меня – вся ее жизнь повернула иным путем, будто вода, наткнувшись на камень на дне вади.

Если камень достаточно велик, он может изменить течение вади. Деревня, полагавшаяся на это вади, останется без воды. Колодцы высохнут, и не останется ничего, кроме сухих кустарников для коз и овец. Люди перенесут свои шатры в другое место, бросив своих мертвых, или останутся с ними и умрут сами. Сестра сделала из меня божество, и вот чем я ей отплатила.

Я хотела было помолиться о том, чтобы мои действия не нанесли слишком много вреда, но мне некому было молиться. Наше семейное божество ушло, уступив место новому, и дух отца отца нашего отца наконец обрел покой. Самой себе я молиться не могла, и мне не в чем было найти успокоение.

Лампа уже догорала, когда мы завязали последние узелки, и тут сестра взглянула на меня.

– Сестра моя, – сказала она. – Увидимся утром.

– Но ты видишь меня сейчас, – возразила я, не успев вспомнить, что вижу сон. Я потянулась к ней, но моя рука нашла лишь пустоту. – Сестра! – крикнула я, но она исчезла, а с нею и дишдаша, и шатер, и лампа. Я проснулась в темноте и села на постели, снова оказавшись в отцовском дорожном шатре, – на том же месте, где он был разбит с вечера.

– Госпожа, – окликнула меня женщина, сопровождавшая мать Ло-Мелхиина.

– Все в порядке, – ответила я, хотя сердце мое бешено стучало, а грудь вздымалась, силясь набрать достаточно воздуха.

– Вы со своей семьей, госпожа, – напомнила она. – Здесь вы в большей безопасности, чем за каменными стенами касра.

– Верно, – сказала я. – Я помню. Мне просто приснился сон, вот и все. Прошу вас, возвращайтесь ко сну. Простите, что потревожила вас.

– Ничего страшного, госпожа, – ответила она. – Я теперь мало сплю.

Я снова улеглась, откинув волосы с лица. Я не знала, как долго проспала. Поскольку полог шатра был прикрыт, чтобы защитить нас от ночного холода, определить время было невозможно. Я засмеялась, стараясь делать это как можно тише. Я стала так зависима от часовых свечей и водяных часов, хоть и старалась определять время по солнцу, пока жила в касре. Не видя ни часов, ни неба, я не могла понять, который час.

Я услышала, как верблюды переминаются с ноги на ногу на песке. Большинство из них спали на коленях. Раз они стоят, значит, уже достаточно отдохнули. Я потянула носом воздух, почуяв в основном запах ковров, горелого лампового масла и благовоний, которыми пахло от моих спутниц, но где-то вдалеке был и запах костра, у которого сидел дозорный. Пахло углями – нового хвороста не подбрасывали, чтобы он не горел зря, когда костер станет не нужен.

Если близился рассвет, значит, скоро мы снова отправимся в путь. Не стоит пытаться заснуть снова.

В моем сне сестра не знала, что это я привела к ней человека, за которого она собиралась замуж. Быть может, она думала, что силы божества хватает лишь на то, чтобы защитить мою жизнь. Во сне я не заметила никакой фальши, но, быть может, когда я встречу ее наяву, она поймет, что я натворила. Я не смогла бы вынести ее гнева и ненависти, если ей придется не по нраву то, как я изменила ее жизнь. Но я знала, что заслужила и то, и другое. Если она отринет меня, я пойму.

Я ведь не просто нашла в своих видениях бледного человека и привела его к своему отцу, хотя и это само по себе большая ответственность. Но я к тому же заставила ее полюбить его, а его заставила полюбить ее в ответ. Я сказала Ло-Мелхиину, что в суженом моей сестры скрыто пламя, разжечь которое под силу лишь ей. Так что я не могла сказать, как будет гореть его пламя, раз направляла его она. Точно так же я никогда бы не догадалась, как изменит меня саму ее решение сделать из меня божество.

Мне снова захотелось помолиться, но некому было услышать мои слова. Даже если б я могла обратить их к собственному алтарю, я боялась той силы, которую они могут разжечь. Я была словно кувшин, налитый почти доверху, когда из колодца вытащили новое ведро воды. Вместо того, чтобы вылить воду в другой сосуд или обратно в колодец, ее все лили в мой кувшин. Драгоценная жидкость должна была бы перелиться через край, выплеснувшись на песок, где ее найдут измученные жаждой корни растений, но вместо этого кувшин все наполнялся и наполнялся. Я знала, что скоро лопну под давлением, но рано или поздно вода должна выплеснуться. Нельзя налить в кувшин больше, чем он вмещает.

Тот из моих братьев, кто стоял на страже, издал три длинных пронзительных свистка, а потом три коротких. Спавшая рядом со мной служанка проснулась, забыв на мгновение, где спала, а потом со вздохом вспомнила. Мать Ло-Мелхиина шевельнулась, и старая служанка пошла зажечь лампу.

– Это сигнал к пробуждению, – объяснила я. – Мы должны быть готовы, когда засвистят снова.

– Да, госпожа, – сказала моя служанка.

Она подошла к кувшину с водой и поднесла чашу мне и матери Ло-Мелхиина. К тому времени, как в шатер пришел мой отец, постели были сложены, ковры свернуты, а служанка отправилась искать клеть, куда уложить подушки, лампы и прочее содержимое шатра.

– Дочь моя, – сказал отец, – мы отправимся прежде, чем встанет солнце.

– Мы будем готовы, отец, – пообещала я.

– Примите мою хвалу, мастер каравана, – сказала мать Ло-Мелхиина моему отцу, когда он собрался было вернуться к свои делам. Он посмотрел на нее. В предрассветном сумраке ее парик отливал бледным светом. – В ваших шатрах спится не хуже, чем в любом месте, где мне доводилось ночевать, – продолжала она. – Мой сын был прав, доверив вам свою драгоценную супругу и меня.

– Благодарю вас, мать моего повелителя, – сказал отец и поклонился. – Ваши слова делают мне честь и озаряют мое сердце. Я боялся, что вы не сможете как следует отдохнуть в пустыне.

– Здесь не опасней, чем где бы то ни было, – ответила мать Ло-Мелхиина.

Отец кивнул и отправился складывать шатры. Вскоре все мы уже снова сидели на верблюдах. На сердце у меня с каждым ударом становилось то легче, то тяжелей. Мне было неведомо, что ждет меня впереди. Я знала лишь, что каждый шаг приближает меня к тому месту, где моя сестра выйдет замуж.