3

– По всей лужайке ковры разложены, – прокомментировала Мейбл Свон. – Наверное, миссис Скиннер их выбивать собирается.

– Это следует делать по утрам, – отозвалась ее сестра Рода Уэллкам. – Мистер Лидгейт должен понимать, что он теперь не в африканских джунглях живет. Бог знает, не хочется быть узколобой занудой, но если все станут выбивать ковры по утрам, только подумай, сколько шуму будет!

– Пожалуй, как туземные барабаны, – мягко ответила Мейбл.

– Бедная миссис Скиннер, думаю, ей несладко приходится. Скорее всего мистер Лидгейт не позволяет ей прибираться, пока он дома. Думаю, теперь он ушел, и она сочла, что вот он, ее шанс.

«Почему бы Роде прямо не сказать, что она знает, что его нет дома?» – со вспышкой раздражения подумала Мейбл. После обеда она сама слышала, как хлопнула соседняя калитка, и знала, что сестра стояла у окна столовой. Она не могла не видеть, как он уходит. Какой смысл жить в предместье, если не можешь проявлять здорового любопытства к собственным соседям?

– Скоро Дейдре вернется, – сказала Мейбл вслух. – Наверное, пора браться за ужин.

– Тебе помочь?

– Нет, нет, спасибо, я все спланировала.

Сестры сидели в спальне-гостиной Роды, откуда открывался прекрасный вид на задний садик соседского дома. Они часто так сидели между чаем и ужином удлиняющимися весенними вечерами, поскольку обе весь день проводили дома, а хозяйственные обязанности были не особенно утомительными. Вполне естественно, что холостой и, очевидно, эксцентричный Аларик Лидгейт казался им интереснее соседей по другую руку, супружеской пары с тремя маленькими детьми, чьи жизни следовали привычному уже распорядку, хотя некогда сестры находили их чудаковатыми. Мистер Лидгейт нечасто показывался в саду, но всегда оставалась надежда, что он появится, особенно когда потеплеет. Внешность его была весьма многообещающей: высокий и худой, он выглядел довольно болезненно; и действительно поговаривали, что он ушел со службы в колониях по состоянию здоровья и поселился здесь в предместье, где унаследовал дом одного родственника. Очевидно, он должен был выполнять «легкую работу», что бы ни значило применительно к мужчинам это выражение, обычно ассоциируемое с женщинами высших слоев, которые не желают пачкать руки «тяжелой». Миссис Лидгейт не было и следа, зато имелась экономка миссис Скиннер, маленькая седенькая женщина с любопытно-возмущенным выражением лица, которая обычно носила крупные серьги с искусственным жемчугом.

Мейбл Свон спустилась вниз. Она была рада, что сестра не помогает ей с ужином, поскольку любила все делать по-своему, а Рода вечно предлагала другие способы, которые, следует признать, зачастую были эффективнее, но ведь это дом Мейбл, и нельзя же ожидать, что она изменится после того, как управлялась тут почти тридцать лет. Она неспешно возилась на кухне, – высокая рассеянная женщина чуть за пятьдесят, с длинным, бледным лицом и карими глазами, которые от нее унаследовала Дейдре. Хлопоча, она бормотала себе под нос:

– Большие ножи, малые ножи, ложки для пудинга, интересно, десертные вилки им тоже понадобятся? О, столовые вилки, ложки для накладывания, подставки, бокалы, так… по два, наверное, на случай если Дейдре и Малькольм будут пиво, Рода скорее всего не будет… Теперь помыть салат…

Приятно, думала она, когда становится тепло, и салаты можно приберечь к ужину, хотя и не знала, почему именно это приятно. Мыть зеленые листья, потом резать все, что к ним прилагается, почти так же хлопотно, как готовить горячее, а сама она так и не преодолела старомодной неприязни к сырой зелени. Пока был жив муж, они всегда по вечерам – будь то зима или лето – ели горячее. После дня в Сити он нуждался в плотных блюдах. Теперь его нет, и Рода живет с ней вот уже почти десять лет, и все говорят, мол, как мило, что они есть друг у друга, хотя, разумеется, есть еще и дети. Малькольм – очень положительный молодой человек, совсем как отец, надежный и (хотя, конечно, она никогда вслух этого не говорила) немного скучный. Он как будто не против горячего по утрам. Но Дейдре другая – умная и переменчивая, пожалуй, как она сама в том возрасте, пока ее не заставил остепениться брак с добрым скучным человеком и жизнь в предместье.

– Мне накрыть на стол? – спросила, появляясь на пороге кухни, Рода.

– Ох, спасибо, было бы очень кстати. Я составлю все на тележку.

– Ты забыла про блюдца, – невозмутимо заметила Рода, доставая четыре с сушилки.

– Разве? Ну, я еще не закончила сервировку. Только выставила кое-что для начала. Потом подумала, что лучше будет помыть салат.

Укатив тележку в столовую, Рода начала накрывать на стол. Ее раздражало то, как рассеянно и неделовито Мейбл возится на кухне. Иногда только невероятным усилием воли она заставляла себя не вмешиваться, но на этот счет было уже много чего сказано, когда Рода только переехала к Свонам. Впрочем, и у Роды хватало ума признать, что это дом Мейбл и надо позволить ей делать все так, как ей нравится. В конце концов, они так хорошо ладят. Обе любили приходские дела, бридж и радио по вечерам. И они были так похожи: обе высокие, с карими глазами. Трудно поверить, что Рода старшая, ведь она была более подтянутой и лучше одевалась, можно даже сказать, лучше сохранилась. Но опять же, она не была замужем и у нее не было двоих детей. Она всегда жила с полным комфортом, вела хозяйство для родителей, после их смерти недолгое время жила одна, а потом поселилась здесь, с Мейбл и детьми. В целом ситуация очень и очень удовлетворительная, и Рода нисколько не завидовала более полной жизни сестры, ведь теперь, когда обеим перевалило за пятьдесят, между ними не было особой разницы. Возможно, ей и хотелось бы приобрести, как она это называла, «опыт брака» – туманное выражение, которое словно бы охватывало все те аспекты, о которых не принято говорить, но она предпочла бы кого-то непохожего на бедного Грегори Свона. Ее еще иногда смутно интересовали мужчины, как сейчас Аларик Лидгейт, но она сама едва ли могла сказать, чем именно. О браке она определенно больше не помышляла.

Каждый вечер можно было ждать возвращения Малькольма и Дейдре. После дня на работе они привозили (или им следовало бы привозить) уйму интересных мелких сплетен и сведений о том о сем, и если временами молодые люди казались замкнутыми и молчаливыми, совсем нетрудно было их расшевелить путем тактичных вопросов и ненавязчивого упорства.

Малькольм вошел, когда Рода накрывала на стол. Это был симпатичный молодой человек двадцати пяти лет с темно-русыми волосами и карими глазами – впрочем, ничего в его внешности взгляд не привлекло бы. Положив на стол в коридоре котелок и аккуратный плоский портфель, он ушел в гардеробную помыть руки.

– Хороший был день? – окликнула его Рода.

– Неплохой, спасибо, – ответил он как всегда, а потом пошел прямо на кухню за обычным бокалом пива.

Выйдя в коридор, Рода забрала его вечернюю газету – аккуратно сложенная, она лежала поверх портфеля. Отвратительное убийство или череда убийств: тела женщин обнаружили не в самом лучшем районе Лондона, и Рода вместе с огромным числом мужчин и женщин всех профессий и слоев общества жаждала прочесть последние подробности. В коридоре было сумрачно, поскольку витражные окна по обеим сторонам двери пропускали мало света, но она все равно села и принялась жадно читать.

– Что-то Дейдре сегодня задерживается, – сказала Мейбл, проходя в столовую с салатником.

– М-м… да, – пробормотала Рода, переворачивая страницу. – Тут сказано, ощущался сильный запах, и немудрено.

– Поскольку едим просто салат, думаю, нам лучше начать без нее, – продолжала Мейбл. – Полагаю, она вот-вот будет.

Дейдре в этот момент сидела на верхней площадке автобуса, который очень медленно полз по предместью. Выпитые коктейли словно обострили ее восприятие, и она отрешенно смотрела по сторонам, точно была чужаком, впервые очутившимся в здешних краях. Но она еще недостаточно отрешилась, чтобы по достоинству оценить красоты пейзажа. Дома казались ей уродливыми, а ухоженные садики – традиционными, обыденными и неинтересными. Желтофиоли и тюльпаны были каждый год одни и те же, а лилии и «золотой дождь» как будто вообще способны расти только в настоящих сельских садах. Даже магнолии совсем не того сорта – без блестящих листьев и огромных кремовых цветков, какие видишь у георгианских домов в деревнях.

Выйдя из автобуса, она быстро пошла по своей улице. Живший напротив мистер Дулк подстригал газон, но она сделала вид, что его не заметила, и прошла мимо, втянув голову в плечи из страха перед веселым приветствием или любезным замечанием. Ближе к концу улицы дома становились все больше, и там же находилась церковь, современное строение красного кирпича с жилищем пастора ему под стать. Дом Свонов стоял чуть в стороне от дороги, и садик перед ним зарос деревьями и кустами. Сразу за калиткой растопырился куст калины, – ребенком Дейдре любила зеленовато-белые шары соцветий, но теперь куст следовало бы подстричь, а в цветах, когда они появлялись, роилась тля. Ах, мое детство, мое наивное детство, подумала она, вспомнив недавно виденную пьесу Чехова. Посреди садовой дорожки лежала безголовая кукла, скорее всего оставленная тут кем-то из детей Лоувеллов, живших по соседству. Дейдре отпихнула ее ногой.

– Это ты, милая? – послышался голос матери, когда она толкнула входную дверь.

– Да. Надеюсь, вы не ждали с ужином?

– Нет, как раз собирались садиться.

В столовой Рода и Малькольм уже сидели за столом, рассматривая свои салаты.

– Я на ленч салат ела, – сказала Дейдре.

– Вот как, милая? Надеюсь, ты не против поесть его снова.

– Да что-то не хочется.

– Можешь съесть яйцо, – предложила тетка.

– Не буду я яйцо, – упрямо сказала Дейдре. – Хотелось бы чего-то другого.

Над столом повисло выжидательное молчание.

– Риса, масленого-премасленого и желтого от шафрана, с баклажанами, красным перцем и уймой чеснока, – запальчиво продолжала Дейдре.

– Ну, милая, где-где, а тут такого точно ждать нечего, – с оттенком облегчения откликнулась мать.

– Ты как будто порозовела, сестричка, – шутливо сказал Малькольм. – Почти как если бы выпила.

– Три бокала хереса, – с вызовом отозвалась Дейдре. – Я занималась в новой библиотеке… мы ее «Фантазией Феликса» называем… и там была вечеринка.

– Наверное, ее устроили для антропологов. – Рода с некоторым усилием выговорила последнее слово.

– Да, их там была тьма.

– А тот, который тебе нравится… он там был? – спросила Мейбл.

– Тот, который мне нравится? – холодно переспросила Дейдре. – Ума не приложу, о ком ты. Никто из них мне особо не нравится.

– Я думала, был один, который одолжил тебе конспекты или еще что, – попыталась спасти ситуацию миссис Свон. – Уверена, ты что-то такое говорила.

– Один из них мог разок оказаться чуть повежливее остальных, но сомневаюсь, что от этого он мне стал особо нравиться.

– Полагаю, рано или поздно подходящий появится, – с уверенностью произнесла тетка Рода.

Ей нравилось думать, что за ее племянницей ухаживают достойные молодые люди, впрочем, если судить по тому, что она о них слышала, сомнительно было, что антропологов можно считать «подходящими». Было что-то тревожащее в том, как они уезжали в Африку изучать туземцев. Она бы предпочла, чтобы Дейдре вышла за кого-нибудь из друзей Малькольма и благополучно устроилась в милом домике неподалеку.

– Ты должна как-нибудь приготовить нам рис, про который рассказывала, – быстро перевела разговор на другое Мейбл. – Рискну предположить, будет вкусно, и если мы в тот день не пойдем играть в бридж или встречаться с отцом Талливером, то и от чеснока беды не будет, верно, Рода?

Она повернулась к сестре, стараясь предотвратить дальнейшие замечания о том, как появится «тот самый». Старые девы понятия не имеют, как обращаться с молодежью, и даже матери довольно часто говорят невпопад.

– Ладно, куплю как-нибудь все, что нужно, в Сохо, – вполне миролюбиво согласилась Дейдре.

– Ты случайно не в курсе, сестра мистера Лидгейта живет у мисс Кловис, не платя за квартиру? – спросила Рода.

– Откуда мне знать? Тебе лучше спросить у мистера Лидгейта, – откликнулась Дейдре. – Хотя представить себе не могу, чтобы мисс Кловис дала кому-то что-то за так.

– Странно, что она не живет с братом, – задумчиво продолжала Рода. – Дом, конечно, меньше нашего, но место точно нашлось бы.

Старшая из сестер еще строила догадки, когда Малькольм, покончив с ужином, встал из-за стола. Вечера он обычно проводил, возясь с машиной, или в местном клубе, где ради загадочных мужских целей собирались молодые люди округи. Дейдре это напоминало мужские ассоциации Африки, про которые она читала, готовясь к занятиям. Но назначением большинства африканских обществ было подавлять и держать в подчинении женщин, а здесь женщинам позволялось принадлежать к какой-нибудь секции клуба, и они почти считались одним из его «плюсов». Возможно, это они подавляли и держали в подчинении мужчин. Нет сомнения, что они брали их в плен – то есть в мужья, и Малькольм недавно обручился с девушкой, с которой познакомился, когда играл в теннис. Дейдре едва не высказала свои мысли вслух, но тут же сообразила, что ни мать, ни тетка их глубины не оценят и сочтут, что она пытается быть «циничной», а цинизм в молодой девушке девятнадцати лет, у которой счастливый дом и вся жизнь впереди, они осуждали.

После ужина Дейдре предложила матери помочь с мытьем посуды.

– Нет, милая, не трудись, – отозвалась Мейбл. – Ты весь день работала, мы с Родой сами справимся.

– Ты всегда так говоришь, Мейбл, – напомнила ей Рода, когда они остались одни у раковины. – Что она станет делать, когда у нее будет собственный дом?

– Наверное, будет оставлять как есть, пока не кончится чистая посуда, – ответила Мейбл, которой самой иногда хотелось так поступить.

– Не могу спокойно сидеть и слушать радио, когда знаю, что посуду надо помыть, – сказала Рода. – Меня это и в самом деле мучает.

– Можно мучиться и из-за чего-то похуже, – откликнулась младшая сестра.

– Похуже?

– Да, из-за того, что в мире происходит, это поважнее посуды.

На мгновение лицо Роды посерьезнело. Она знала, что есть вещи похуже немытой посуды, а еще знала, что на самом деле сестра из-за них нисколько не мучается. Так же было и с книгами или радиопрограммами. Встречались книги, которые, как они считали, надо прочесть и которые иногда заносили в библиотечные списки, но обе втайне испытывали облегчение всякий раз, когда приходили за означенной книгой, а библиотекарь протягивала очередной роман. Ведь если по воле случая библиотекарь предъявила бы искомое серьезное политическое или литературно-критическое сочинение, для него никогда не нашлось бы подходящего времени, оно не подходило для уикенда, для каникул или для полуденных часов жарким летом или холодной зимой. И так получалось, что подобно многим благонамеренным людям они переживали не столько из-за ужасных событий, сколько из-за собственной неспособности из-за них переживать.

Закончив в кухне, они, как всегда, уселись у радиоприемника в гостиной, каждая с каким-нибудь шитьем или вязаньем.

– По третьей программе дискуссия о попрании свобод, – сказала Рода, словно чтобы загладить вину, что мучается из-за таких банальных мелочей, как грязная посуда. – Возможно, это будет… – Умолкнув, она начала настраивать радио, поскольку собиралась сказать «интересно», но само слово показалось неуместным. – Кажется, уже началось, но, думаю, мы скоро разберемся, о чем речь.

Они уютно сидели в креслах, а на них лились потоки слов. Мужской голос с феноменальной скоростью говорил про столы и про то, почему они не поднимаются в воздух.

– Надеюсь, это та программа, – с сомнением протянула Рода. – У него, наверное, в горле пересохло. Так быстро говорить, да еще почти час. Или у него под рукой стакан воды есть.

– Это запись, – сказала, сверяясь с программой передач, Мейбл. – Может, ее поставили на слишком большой скорости?

Они еще немного послушали, а потом Мейбл осторожно сказала:

– Жаль было бы пропустить начало пьесы.

Без единого слова сестра покрутила настройку.

– Малькольм с Дейдре тут что-нибудь поняли бы, а нам и надеяться нечего.

Было в этом высказывании сестры своего рода трагическое достоинство. Какое отношение к свободе имеют столы, беспомощно думала Рода. Однако они не вольны подниматься в воздух по собственному желанию, поэтому какая-то связь, вероятно, существует.

Вскоре их захватила пьеса, поскольку была про людей, похожих на них самих, – адаптация известной и успешной театральной постановки. Некоторое время спустя сестры сообразили, что уже слышали ее раньше, но ни одна не могла вспомнить, чем же дело закончилось. Поэтому жизнь как будто шла по кругу, и в воздухе носились столы.

У себя в комнате, находившейся как раз над гостиной, Дейдре слышала гудение радиоголосов, что мешало ей сосредоточиться на учебнике антропологии, который она пыталась читать.

– Ритуальное чудовище, называемое мбусиа, – серьезным голосом прочла она вслух.

Чтение давалось ей тяжело, поэтому нельзя было отвлекаться ни на минуту, и так не по себе от того, что все время хочется отвлечься. Она часто недоумевала, почему атмосфера ее собственной комнаты гораздо меньше способствует учебе, чем атмосфера библиотеки. Возможно, из-за кровати, которая никак не желала быть диваном и даже надеяться не могла выглядеть чем-то иным, нежели кроватью, даже если ее замаскировать покрывалом в этническом стиле и завалить подушками. Дейдре давно собиралась попросить Малькольма отпилить изголовье и изножье, но брат обычно, если не уходил в клуб, бывал занят собственными мелкими делами. В комнате имелась полка с книгами, а картинки по стенам отражали то, как менялись вкусы Дейдре, пока из подростка она превращалась в молодую женщину: над широким устьем реки летел дикий селезень, как будто совершенно не замечая натюрморт Брака по соседству. Большая часть мебели была выкрашена в бирюзово-голубой – в шестнадцать лет ей хотелось необычных цветов, но гардины и ковер выцвели настолько, что цвет мог быть любым. Повзрослев, Дейдре утратила интерес к комнате, и ей было безразлично, как она выглядит, поскольку в чем-то она своего предназначения не выполнила. Домашние задания, которые тут следовало сделать, стихи, которые следовало написать, даже маленькие вечеринки, которые следовало устроить, – все они своего не исполнили, не принесли удовлетворения. Сидя за придвинутым к окну письменным столом, на котором лежала открытая книга, Дейдре сознавала лишь звучание радио внизу и то, что мистер Дулк наблюдает за ней из своего сада напротив. Или если не наблюдает, то стоит там, и ей слышно, как щелкают ножницы. Он когда-нибудь ужинать уйдет? Давно ведь пора выйти миссис Дулк и позвать его в дом… Подняв глаза от книги, Дейдре встретилась со стариком взглядом. Он ей помахал – почти залихватским жестом. Мистер Дулк знал ее с детства, ведь он был одним из самых давних обитателей предместья. Он никогда не уставал рассказывать всем и вся, что больше сорока лет жил в этом самом доме: он сам и миссис Дулк, и двое его сыновей, и три дочери, теперь все они выросли и завели собственные семьи. Он помнил времена, когда предместье было всего лишь поселком, а от его дома простирались поля. Потом стали строиться другие дома, и наконец церковь и дом священника. Дейдре не могла отделаться от мысли, что в месте, которое разрослось на памяти живых его обитателей, есть нечто унылое. Ей бы хотелось жить в сердце Лондона или далеко в провинции. Не может быть ни достоинства, ни красоты, ни даже интересных трущоб в кварталах, от которых девять пенсов на автобусе до Пикадилли-серкус, не больше и не меньше.

Наконец в садике напротив появилась миссис Дулк в цветастом халате, чтобы позвать мужа ужинать. Обычно это было какое-нибудь простое блюдо – яичница-болтунья или макароны с сыром, – объясняла всем, готовым слушать, миссис Дулк: дескать, Эдгар любит хорошо покушать в середине дня, а по вечерам тяжелой пищи не переносит.

Дейдре закрыла учебник, предусмотрительно заложив страницу, поскольку книга была не из тех, какие берут запросто и тут же вспоминают, докуда дочитали, и спустилась в гостиную. Пьеса закончилась, и Рода как раз заварила чай. Было что-то успокаивающее в этой сцене: мать и тетка шьют и вяжут в приятной, отделанной ситцем комнате, загроможденной безделушками и фотографиями, на дубовом столике – серебряный чайный поднос и жестянка для пряников в веселую шотландскую клетку. Дейдре почувствовала себя утешенной, даже не осознав, что нуждается в утешении.

Внезапно с улицы пронесся приглушенный стук. Как рубка деревьев в «Вишневом саду», подумала Дейдре, вот только для топора звук недостаточно резкий.

– Неужели миссис Скиннер сейчас ковры выбивает? – вырвалось у Роды. – Она, верно, с ума сошла!

– Возможно, это сам мистер Лидгейт, – предположила ее сестра. – Он порой, знаешь ли, довольно странный.

Наверное, дело в том, что он так долго жил в Африке, размышляла позднее Рода, стоя в темноте у незанавешенного окна своей комнаты и глядя в соседский сад. Она едва-едва различала силуэт соседа в каком-то длинном балахоне. Будь он лицом духовным, она бы предположила, что это сутана, а так ей пришлось прийти к довольно шокирующему выводу, что это халат. Сосед расхаживал по лужайке, собирая лежавшие на траве коврики. Когда он вернулся в дом, она задернула занавески, зажгла свет и начала готовиться принимать ванну. Готовилась она медленно и деловито, следуя давно и тщательно выработанному ритуалу. Ванну после себя она оставляла такой, какой хотела бы ее застать, всегда складывая полотенца свои и всех остальных так, как ей было приятно. Ее немного беспокоило, что Малькольм еще не вернулся, поскольку он нарушит симметрию развешанных полотенец и наплещет воды на пол, как свойственно мужчинам, когда они принимают ванну. Однако если он вернется очень поздно, то всегда есть и другой выход: просто не принимать ванну.

Перед тем как вернуться в свою комнату, Рода тихонько спустилась посмотреть, удовлетворительно ли сестра накрыла к завтраку. Мейбл очень постаралась, но одного-двух предметов не хватало: ложечки для мармелада и подставок под кофе. Исправив эти упущения, Рода тихонько поднялась к себе.

«И зачем она так крадется?» – недоумевала Мейбл, лежа в постели и прислушиваясь к осторожным шагам Роды. Потом она услышала, как поворачивается в двери ключ Малькольма, и, расслабившись, заснула.

Малькольм тоже прокрался тихонько. Ни резкие хриплые голоса, ни пьяные крики не нарушали покой предместья, где от случайного уханья совы могло показаться, будто ты за городом. Луна светила в витражное окно на лестничной площадке, когда Малькольм, сняв обувь, начал взбираться по лестнице.