Кира Измайлова
Снежная дева
— А ты когда-нибудь сам Ее видел? — спросил один из мальчишек, что грелись у печки другого, постарше.
— Видел, конечно! — пренебрежительно ответил тот. — Сто раз. Точно тебе говорю, Она и сейчас там, снаружи. Слышишь, как воет вьюга?
— А вдруг Она войдет сюда? — поежился младший. Ему было лет восемь, и он шуровал кочергой в печке, заставляя угли разгореться поярче.
— Пусть попробует! — ответил старший, лет тринадцати на вид. — У нас тут вон как печка натоплена, Она сразу и растает!
— А я… а я… — расхрабрился тот. — Я могу взять кочергу и проткнуть Ее! Тогда ведь она тоже растает, правда?
Третий мальчик, забравшийся на подоконник с ногами, молча смотрел в окно. Он был сегодня наказан, и братьям запретили разговаривать с ним, но сам он не удержался.
— А я бы, — сказал он, разглядывая замысловатые ледяные узоры на стекле, в которых причудливо отражались отсветы огня, — я бы взял и обнял Ее покрепче. Я слышал, как взрослые говорили, что от такого женщины разом тают!
— А тебя никто и не спрашивал, — фыркнул старший брат, которому тоже доводилось слыхать нечто подобное.
Порыв ветра швырнул в окно такой снежный заряд, что стекло задребезжало.
— Ложитесь-ка спать! — велел старший, которому сделалось вдруг не по себе. — А я за печкой досмотрю…
— Это Она, наверно, услышала и рассердилась… — тихонько сказал младший, живо забираясь в кровать, которую делил со средним братом. Тот промолчал, устроился с краю, так, чтобы видеть окно.
— Глупости всё это, — буркнул старший. — Сказки!
— Но ты же сам сказал, что сам сто раз Ее видел!
— Почудилось, — отмахнулся тот и проверил, не пора ли закрывать вьюшку. Закрыл, улегся — втроем им было уже тесно на кровати, и старшему сколотили отдельный топчан, — задул свечу. — Спать давайте, не то всё матери расскажу!..
В комнате было темно, а за окном всё шел снег. Когда глаза притерпелись к темноте, стало видно, как за покрытыми ледяными узорами стеклами проносятся, будто гигантские белые птицы, снежные заряды. И можно было представить, будто это Ее крылатые кони, у которых вместо гривы — вьюга, чьи копыта выбивают ледяную крошку, если вовсе касаются земли, и из чьих бархатный ноздрей идет пар, застывая на стеклах диковинными узорами. А вообразить сани мальчик не успел, потому что уснул…
…Проснулся он от холода и от того, что солнце било в лицо даже сквозь замерзшее окно. Комнатка выстыла за ночь, и старший брат сейчас деловито растапливал печь, а младший, завернувшись в одеяло (и тем самым оставив среднего мерзнуть), баловался тем, что нагревал на печи монетки и протаивал в снежных узорах круглые окошки. Так можно было выглянуть на улицу, но красота зимних кружев гибла безвозвратно.
Мальчик ничего не сказал, зная, что над ним снова посмеются, оделся и поплелся вниз — сегодня была его очередь таскать дрова, и если не поторопишься, старший живо наподдаст, да и мать начнет ругаться, не найдись у нее хвороста для плиты…
Дом у семейства был неудобный, словно составленный из двух разных частей: сперва кто-то выстроил нижний этаж, с трудом втиснув его между соседскими домами, а потом уже, через сколько-то лет, взгромоздил мансарду и построил крутую лестницу наверх. Протопить весь дом разом было невозможно, поэтому в мансарде, где сейчас обитали мальчики, пришлось поставить маленькую печурку. Родительская комната была внизу, и зимой там бывало еще холоднее, чем наверху, смотря с какой стороны задувал ветер. А купить жилище получше или хотя бы отремонтировать этот дом, устроить большую настоящую печь семейство не могло — не доставало денег. Их и так еле-еле хватало на жизнь: с тремя-то сыновьями, на которых одежда будто горит, и у которых волчий аппетит!
Впрочем, мальчик не жаловался. Прежний их дом был еще хуже, там всем приходилось ютиться в одной комнате, младший только-только родился и не давал никому спать своим криком… Если бы отец нежданно-негаданно не получил наследство от дядюшки, так и не выбрались бы оттуда!
Наследства, правда, едва хватило на то, чтобы расплатиться с долгами да переехать. Их жилище мальчишки называли Хромоногим домишкой: он и в самом деле походил на хилого хромоножку в толпе, склонившегося к плечу дородного и устойчивого соседа. Но лучше жить в Хромоногом домишке, чем в наемной комнате, считал мальчик, и так же думали его родители, пусть концы не всегда сходились с концами…
Натаскав дров больше, чем даже было нужно, мальчик получил от матери чашку молока и кусок хлеба на завтрак и был отпущен на все четыре стороны. Старший давно уже умчался играть со своими приятелями, младший со своими возился на улице — кажется, затеяли строить снеговика. Чудесное это время — в школе каникулы, гуляй хоть весь день напролет! Мать и не возражает, лишь бы затемно не приходили и не путались под ногами, у нее и так забот полон рот.
Солнце сияло так, что глазам стало больно, а мороз ощутимо покусывал щеки. Нападавший за ночь снег лежал пышными сугробами, крыши, карнизы и ограды украсились волшебными гирляндами, а под ногами, случалось, похрустывали сбитые ветром сосульки. Если повезет, можно отыскать в снегу совсем целую и представить себе, что это леденец. Главное, чтобы мать не увидела, а то снова раскричится, что этак заболеть недолго, а на доктора у них денег нет, и что делать?..
Нет уж, лучше отойти от дома подальше, вон хоть на площадь, где прогуливаются нарядно одетые зажиточные горожане, торопятся по своим делам горожане обычные, снуют разносчики всяческого товара, там и сям слышны крики зазывал, пахнет горячими кренделями и еще чем-то несказанно вкусным… Ну и что, что в кармане всего одна монетка, которой и на крендель не хватит? Когда-нибудь наберется достаточно, а пока можно посмотреть и послушать, вообразить, каковы на вкус все эти лакомства, как здорово было бы купить коробку восточных сладостей и отнести матери: она любит сладкое, но куда уж там, если на хлеб не всегда хватает! А себе — настоящий леденец на палочке, ярко-красный или солнечно-желтый, а еще большую книжку с цветными картинками, вроде той, что он видел у учителя географии. Там написано про дальние страны, про диковинных зверей и всякие заморские чудеса… Ну ладно, а младшему брату — вон тот игрушечный паровозик, совсем как настоящий, из богатой лавки, к витрине которой так и приклеились несколько мальчишек. А старшему…
Распределяя несуществующие богатства, мальчик так увлекся, что и не заметил, как обошел площадь и вернулся почти на то же место, откуда пришел. Ребята постарше развлекались тем, что цепляли санки к полозьям больших саней и так катились, пока их не замечал кучер. Замечательное было веселье! Вот только никого их этих мальчишек он не знал, да и санок своих у него не было. Младшему брату давал покататься приятель, старший говорил, что из этих забав уже вырос, а он… Мог бы, наверно, попросить кого-нибудь дать прокатиться, только не знал, как подступиться. Не было в нем ни уверенности старшего, ни простодушного нахальства младшего, и уж точно он не сумел бы ответить достойно, если бы его высмеяли в ответ на просьбу.
Но смотреть-то ему никто не мешал, вот он и стоял, переминаясь с ноги на ногу: одежда, доставшаяся от старшего брата, грела не так уж хорошо, а в башмак набился снег и теперь медленно таял. Правда, ничего этого мальчик не замечал: наблюдал за веселой стайкой старших ребят, как раз разбегающихся от ругавшего их на чем свет стоит кучера какой-то важной пожилой дамы. Сани у той были широкие, а сама дама куталась в меховую полость. Если бы ее расстелить, она, должно быть, заняла бы весь Хромоногий домишко! И как тепло стало бы тогда…
Мальчик попытался представить, что было бы, попадись он на такой проделке. Успел бы отцепить санки и убежать? Или так и ждал бы грозного усатого кучера с кнутом? Тот, конечно, к родителям не поведет за ухо, некогда ему, служба, но наподдать может! Вон, кажется, одного из озорников достал-таки, не зря тот так почесывается, хоть и храбрится!
Пока он размышлял, на площадь выехали еще одни сани, небольшие, легкие, всего с одним седоком и даже без кучера. Послушные лошади прошли шагом, и мальчик удивился еще, отчего это никто из развеселой шайки не спешит прицепиться к такому замечательному экипажу.
А сани тем временем стали, седок откинул меховую полость — еще более роскошную, чем у пожилой дамы, из нежного серебристого меха, — ступил на снег…
Это оказалась женщина, стройная и довольно высокая, в простом светлом платье, искрившемся на солнце будто бы мириадами снежинок, в белой пушистой шубке, которую так и хотелось погладить, в маленькой шапочке и в перчатках. Она не привязывала коней, а те стояли спокойно, не пугаясь суеты и шума и не двигаясь с места.
Хозяйка их (должно быть, знатная дама) отошла, взвихрив подолом платья снег, который не успели еще растоптать в грязную кашу, и вот так, окутанная искрящимся облачком, двинулась сквозь толпу.
Мальчик же осторожно, бочком подобрался поближе к саням: никогда прежде он не видывал такой красоты! Из чего, интересно, сделаны эти узоры? Неужели из настоящего серебра? А упряжь? Такой, наверно, и у бургомистровых выездных лошадей нет! И тоже вся в серебре и как будто драгоценных каменьях… И он бы даже не удивился, узнав, что подковы у этих коней сделаны из чистого серебра!
Белые кони только покосились удивленно, когда мальчик, забыв об осторожности, подошел совсем близко. Пар облачками поднимался из их ноздрей, и ему страшно хотелось погладить бархатные храпы, но он не посмел: таких лошадей даже коснуться страшно…
Он отвернулся, вздохнул. Удивился, отчего это вокруг еще не собрались не то что взрослые зеваки, — когда еще такое увидишь! — а даже и мальчишки. Те продолжали свои забавы, а на белоснежное чудо не обращали никакого внимания, будто и не видели вовсе. И люди спокойно обходили упряжку, не замечая ее, хотя и кони, и драгоценная упряжь наверняка должны были привлечь внимание!
Мальчик снова взглянул на лошадей, моргнул и замер. Нет, право, ему показалось! Просто показалось, что длинные гривы будто бы треплет ветерок, и с них летят искристые снежинки… Нет ведь никакого ветра, и снег перестал еще до рассвета, и…
— Нравятся тебе мои сани? — спросил кто-то у него за спиной.
Мальчик вздрогнул от неожиданности, обернулся — позади стояла хозяйка упряжки, та дама в белом платье. Дама, которую только что обошел, будто столб, горластый лоточник с леденцами и кренделями.
Ее тоже никто не видел. Только он один.
— Очень нравятся… — шепотом ответил он, потому что в горле пересохло.
— Я думала, ты намного старше, — улыбнулась она. — Надо же…
— Простите, о чем вы? — мальчик попятился.
— Ну конечно, о словах, что ты произнес вчерашней ночью, — сказала дама, а он снова ничего не понял, и, видя его замешательство, она улыбнулась. — Хочешь прокатиться?
— Конечно! — выпалил мальчик прежде, чем успел подумать. — То есть… если вам не трудно, госпожа…
— Садись, — она откинула полог. Места в санях вполне хватало стройной женщине и мальчику, слишком маленькому и худому для своих лет. — Не бойся. Мы сделаем всего один круг.
— Я не боюсь, — тихо ответил он, глядя, как она берет вожжи и ловко направляет коней прочь с площади, по широкой улице…
Конечно, он солгал.
— Тебе не холодно? — спросила дама, когда город остался позади, а кони понеслись вскачь, казалось, прямо по снежной целине. Теперь-то уже ясно было видно, как стелются по воздуху их гривы — ни дать ни взять, снежные порывы!
— Уже нет, — честно ответил мальчик. Под пологом оказалось тепло, как, он слышал, тепло бывает под глубоким снегом. Вот почему звери зимой, бывает, закапываются в сугробы — так не замерзнешь! — Простите…
— Что такое? — сани заложили крутой поворот, и показалось на мгновение, что они летят.
— Это ведь вы — Та самая?.. — спросил он, глядя снизу вверх и со страхом, и с надеждой.
— Не знаю, — улыбнулась она, прекрасно поняв вопрос, — та ли я самая. Но сегодня и сейчас здесь именно я.
Мальчик замолчал, глядя на даму в белом. Она была молода и очень красива, вот и всё. Он думал, что у Нее должны быть снежно-белые волосы, но Она была темноволоса, а глаза у Нее оказались темно-голубыми, как тающий лёд. Или нет, зеленоватыми, как вода в проруби… Или серыми? Нет, не разберешь! На щеках Ее мороз зажег румянец, а очень красные губы улыбались так, будто Она только что удачно пошутила.
— Как это? — спросил мальчик, подумав. — Разве вы не одна-единственная на всем белом свете?
— Конечно же, нет! Столько дел в одном лишь краю, а ведь есть места, где снега лежат круглый год… — вздохнула Она. — Забот нам хватает, не так-то просто присматривать за таким хозяйством! А вчера я решила завернуть в этот городок и не ожидала даже, что вдруг встречу тебя…
— Но… зачем я вам? — он невольно поежился. — Я ведь…
— Если бы ты не думал обо мне, я, возможно, и не появилась бы здесь, — серьезно сказала дама. — Если бы ты ничего не сказал, я промчалась бы по городу и сегодня была бы уже далеко. Но ты сделал всё это, поэтому я здесь, и ты можешь увидеть меня.
— Постойте! А те, другие, на площади! — спохватился вдруг мальчик. — Они же не видели вас, правда? Ни вас, ни вашу упряжку!
— Конечно, нет, — улыбнулась Она. — Увидеть нас способен один из многих тысяч. Кое-кто способен заметить краем глаза, углядеть наших коней в метели, почувствовать, когда мы заглядываем в их окна и разрисовываем стекла узорами, но таких людей почти уже и не осталось. А знаешь ли ты, что такое, когда ты невидим для всех, кроме, разве что, своей родни?
— Я знаю, — уверенно сказал мальчик, потому что часто думал о себе именно так. Может быть, не столь красивыми словами, но суть-то от этого не менялась. — Меня и родные-то не очень замечают… Простите, госпожа, вам-то это неинтересно…
— Ну отчего же? — Она стянула с тонкой руки перчатки и приподняла ему подбородок. Пальцы ее были холоднее льда. — Отрадно знать, что кто-то может разглядеть тебя и оценить то, что ты творишь. Ты ведь любишь зиму?
— Люблю, — ответил он, подумав, что любил бы ее куда сильнее, будь у него одежда потеплее… ну и санки, пожалуй.
— Хорошо, — сказала Она, отпуская его и натягивая вожжи. Оказывается, кони успели вернуться на площадь, где никто не замечал прекрасных саней. — Я думаю, я еще вернусь сюда.
— Когда? — не удержался мальчик.
— На будущий год, зимой! — рассмеялась Она. — А теперь мне пора дальше, я и так задержалась слишком сильно…
— И я смогу вас увидеть?
— Говори мне «ты», — сказала Она. — Сможешь, конечно. Я стану заглядывать сюда, на площадь.
— А рассказывать о… о тебе… — с трудом выговорил мальчик. — Нельзя?
— Думаешь, кто-то поверит тебе?
— Нет. Конечно, нет, — он вздохнул, выбираясь из саней. Сразу стало холодно.
— Тогда зачем рассказывать? — Она склонилась к нему так близко, что мальчик мог заглянуть Ей в глаза, в их льдистую изменчивость. — Пусть это будет наш с тобой секрет. Я думаю, ты умеешь хранить секреты…
— Умею, — уверенно сказал он.
— Что ж, тогда прощай — до будущей зимы! — Она подстегнула коней, и на ходу уже, обернувшись, крикнула: — Ты не сказал мне, как тебя зовут!
— Кай! — ответил он, надеясь, что Она расслышала. — Меня зовут Кай!
— А ну, марш с дороги, — отпихнул его какой-то горожанин. — Что вопишь во все горло?
Волшебство рассеялось. Рядом с Ней он тоже был невидим, а теперь нужно было возвращаться домой — мороз всё крепчал, — помогать по хозяйству…
Ему было тогда десять лет.
* * *
Следующая зима выдалась бесснежной, и виды на урожай обсуждали с кислыми минами, не иначе. Поговаривали, если снега так и не будет, померзнут озимые, то вздорожает зерно, а тогда…
Снег выпал в одну ночь, округу завалило так, что не враз расчистили дороги. И это был не легкий снежок, что растает поутру, он лег надежно и продолжал идти ночами, и люди подтапливали печи, прислушиваясь к завыванию вьюги.
Кай сидел на подоконнике, простуженный, и вглядывался в темноту за окном, тщась рассмотреть в метели белые конские гривы. Это ведь Она привела снеговые тучи, думал он. Она будет на площади, как в тот раз, и если он не придет, то больше не увидит ее. А как прийти, если ему настрого запрещено высовываться на улицу? Для верности мать еще спрятала его верхнюю одежду, зная, что за последний год на среднего сына какой-то стих нашел: вечно норовит удрать на улицу, а раньше был такой тихий, домашний! Правда, друзей у него и теперь не завелось, но всё же…
Надо пойти, подумал Кай. Днем не убежишь: мать вечно толчется внизу, мимо нее даже к двери не проскочишь, да и соседи увидеть могут. Нет, лучше идти сейчас, вдруг Она где-то поблизости и заметит его? А нет, всегда можно вернуться! Вот только в чем выйти? Если прямо так — он замерзнет вмиг!
Решение пришло быстро: конечно, его одежда, которую мать передала младшему брату! Немного маловата, но еще налезет, пускай даже рукава коротки… С башмаками было хуже, придется взять отцовские. Напихать внутрь соломы, чтобы не сваливались, и сойдет.
И хорошо, что старший брат устроился подмастерьем и дома появляется только раз в неделю, когда хозяин отпускает! Ночуй он здесь, ничего бы из этой затеи не вышло… А младший спит, как сурок, его из пушек не разбудишь!
Оставалось потихоньку спуститься вниз, бесшумно одеться и прокрасться к задней двери…
Ледяной ветер с такой силой ударил Кая в грудь, что он невольно попятился, а потом и закашлялся, когда горсть колючего снега угодила ему в рот.
И куда теперь идти? На площадь? В такой буран он и улицу-то не перейдет, его попросту унесет! А идти нужно далеко, а холод пробирает до костей… Но не возвращаться же теперь!
На мгновение ему в голову пришло, что этак поутру его найдут в сугробе, как недавно нищую девочку, что продавала на углу спички, но Кай эту мысль отогнал. Ему уже одиннадцать, и что же, он не сумеет добраться до площади? Еще чего! Вот если бы только башмаки не сваливались поминутно, идти было бы куда легче… Ай, ну вот, опять куда-то упрыгал, ищи его теперь в снегу! Надо было веревками привязать, что ли?
Кай и не знал, сколько времени шел, потом понял, что добрался еще только до конца улицы, где стоял Хромоногий домишко, и снова приуныл. Возвращаться, однако не стал, стиснул зубы и пошел дальше.
Ветер так выл, так стучал в ставни и по черепице, скрипел жестяными вывесками и водосточными желобами, что Каю сперва подумалось, будто перезвон колокольчиков ему мерещится. Но нет, звон приближался, и вот уже из круговерти метели, едва не сшибив мальчика, вылетели белые кони, замерли, выдыхая пар.
Ну вот, подумал Кай, я был прав, надо идти сейчас. А Она не обманула, действительно вернулась, как и обещала, и…
…— Тебя нужно выпороть, — печально сказала Она.
— А?.. — Кай разлепил ресницы, увидел Ее лицо, одновременно сердитое и расстроенное, и красивое до невозможности.
Ветер поутих, не выл уже, поскуливал обиженно, а снег падал большими пушистыми хлопьями. Каю было тепло, а кончики пальцев на руках и ногах больно покалывало, как всегда бывает, если они сильно замерзнут.
— Я ведь сказала, что появлюсь на площади днем, — произнесла Она. — Что же ты забыл на улице в такой час?
— Днем меня бы не выпустили из дому, — ответил он хрипло. — А я подумал, вдруг ты не станешь ждать. В том году…
— Тебя наказали? — удивилась Она.
— Нет, — помотал Кай головой. — Я простыл, и мне запретили выходить, поэтому я решил пойти сейчас. Пока никто не видит…
— Глупый мальчишка! — воскликнула Она в сердцах. — Да ты ведь можешь умереть! Вы, люди, такие хрупкие…
Какая-то тень скользнула по Ее лицу, а Кай поспешил заверить:
— Я крепче, чем кажусь! Мне ничего не сделается! Не сердись, прошу тебя… Я должен был тебя увидеть!
— А ты стал разговорчивее, чем прошлой зимой…
Он невольно покраснел: вовсе ни к чему Ей было знать, сколько бесед он придумал, лежа ночью без сна, или надраивая полы, или скучая на уроке…
— Я не должна бы вмешиваться, — сказала Она, — но вряд ли иначе ты выживешь.
Сказано это было так, что Кай поверил мгновенно. Мать предупреждала об этом: выскочишь на улицу с простудой, вернешься с воспалением легких, а там уж…
— Ладно уж, — вздохнула Она. — Потерпи.
Руки ее показались Каю обжигающе холодными, и от них по всему его телу распространялся этот страшный холод, словно кровь становилась кристалликами льда и переставала двигаться по жилам… А потом вдруг стало жарко.
— Ну вот. — Она поспешно отвернулась, но мальчику показалось, что и без того бледное лицо сделалось еще бледнее, румянец совсем пропал. — Больше не делай таких глупостей.
— Не буду, честное слово, — пообещал он, чувствуя с удивлением, что пропал куда-то измучивший его за неделю кашель, а в горле больше не саднит. — А это было… волшебство?
— Пожалуй, так, — усмехнулась Она. — Едем же! Тебе еще нужно успеть вернуться домой до рассвета!
— А ты снова исчезнешь до следующего года? — расхрабрился Кай.
— Я задержусь еще на несколько дней, — сказала Она. — Нужно как следует укрыть землю снегом, а на это уйдет много времени. К тому же моя лучшая снеговая туча заблудилась по пути и явится еще нескоро. Поэтому, — добавила Она, останавливая сани у самого Хромоногого домишки, — приходи на площадь. Но пообещай мне — только днем!
— Обещаю! — сказал он и постоял еще, слушая удаляющийся звон колокольцев.
Ему удалось вернуть вещи на место так, что никто ничего не заметил, только утром мать отругала младшего сына — тот якобы не развесил одежду на просушку как следует. Кай знал, что виноват он, а потому отдал брату яблоко и всю неделю старался с ним не ссориться.
В тот день его никуда не отпустили, но назавтра удалось убедить мать, что он совершенно здоров. С него только взяли обещание надолго не уходить, но надолго и не получалось: у Нее было слишком много забот. Она даже позволила Каю однажды взглянуть, как подходят к окрестным полям снежные тучи, похожие на стадо овец, сбиваются теснее, а потом уж начинает сыпаться снег…
Жаль только, об этом никому нельзя было рассказать. Ну кто поверил бы, что Кай видел эти тучи сверху, что разговаривал с Ней, даже сидел в Ее санях и гладил лошадей, с виду совсем обычных? Учитель в школе высмеял бы его за подобные речи, потому что как раз недавно объяснял, откуда берется снег и град. Мальчишки — те тоже обозвали бы вруном и выдумщиком. А родителям такого и вовсе знать не полагалось.
Вот потому-то Кай сделался еще молчаливее прежнего, чтобы случайно не сболтнуть лишнего. Учился охотно, помогал матери по хозяйству, но это не мешало ему ни вспоминать, ни фантазировать…
* * *
— Как сильно ты вырос! — сказала Она, увидев Кая.
Тот только смущенно опустил голову. В самом деле, за последний год он вымахал так, что одежда старшего брата ему уже не годилась: Кай оказался шире в плечах и выше. Хорошо еще, тот начал зарабатывать, деньги нес в дом, и удалось справить двоим младшим одежду получше. Да и у отца дела пошли на лад: он всё время был в разъездах, но скромная его торговля начала приносить прибыль, и теперь у сыновей даже иногда бывали карманные деньги…
Кай, наконец, посмотрел на Нее и удивился — теперь он был с Нею почти одного роста. А еще он порадовался, что их никто не может видеть: даже в новом платье рядом с Нею Кай чувствовал себя именно тем, кем и являлся — бедно одетым подростком. И как он только не надоел Ей до сих пор?
— Что ты так смотришь? — спросила Она, и Кай поспешил отвести взгляд.
Ну как он мог объяснить? Умел бы рисовать, как один парень с соседней улицы, так сделал бы Ее портрет. Увы, художественного дарования Каю не досталось, и хоть он и пытался вывести Ее профиль то в тетради, то на книжных полях, ничего не выходило.
— Просто… давно ведь не видел, — неуклюже ответил он и подумал о том, что, наверно, мог бы предложить Ей какое-нибудь немудрящее угощение, лежали ведь в кармане сбереженные монетки… Но сообразил тут же: разве такая изысканная дама станет пробовать какой-нибудь немудрящий рогалик? И вообще, нужна ли Ей человеческая пища?
Как-то не выходило в этот раз разговора. Прежде Кай рад был рассказать и о том, что ему позволили учиться дальше, а не идти в подмастерья, теперь на это хватало средств, и о том, что Хромоногий домишко немного подправили, сложили хорошую печь, и жить в нем стало куда уютнее. Да много о чем можно было говорить! И спрашивать тоже: например, откуда берется северное сияние, почему снежинки похожи на цветы, отчего узоры на окнах так напоминают лес… Он уже знал ответы — всё связано в этом мире, и наступление зимы еще не означает смерти, знал, что в бесснежную зиму растения могут погибнуть, знал, что весной они будут питаться талой водой, но всё равно спрашивал. Говорил о том, что сам придумал: эти истории он, бывало, рассказывал соседской малышне, и хоть сверстники посмеивались над ним, мол, мелкоте сопли вытирает, детям его сказки нравились. Ей, кажется, тоже.
Теперь ничего не шло на ум, хотелось только рассмотреть Ее как следует, чтобы каждую черточку запечатлеть в памяти до будущего года, чтобы…
Каю почудился чей-то взгляд в спину. Обернувшись, он увидел только быстро удаляющегося человека, плохо одетого, сгорбленного и, похоже, пожилого.
— По-моему, он тоже тебя видел, — сказал Кай обескураженно.
— Может быть, — уклончиво ответила Она. — Ты ведь не единственный на свете, кто способен нас разглядеть.
Над этими словами он надолго задумался. Как знать, может быть, в другом городе есть кто-то еще, кто может видеть Ее? И, может, это не мальчишка из Хромоногого домишки, а какой-нибудь взрослый и…
Кай даже головой помотал, чтобы отогнать такие мысли. Она смотрела на него пристально, без улыбки, будто знала, о чем он думает.
— Который тебе год? — спросила вдруг Она.
— Весной сравняется пятнадцать, — ответил он.
— Вот как… — Она задумалась на мгновение, а потом вдруг остановилась и взяла его за руки. — Весною будь осторожен, Кай.
— Что?..
— Берегись весенних дев, — сказала Она без улыбки. — Они веселы и красивы, но не знают меры.
А, сообразил Кай, раз зимой появляется Она, то за весной, наверно, тоже кто-то должен приглядывать, чтобы всё шло своим чередом. Может, они и раньше появлялись, только он не обращал внимания.
— Как же я их узнаю? — спросил он. — Я никогда их не видел!
— Им ни к чему было показываться тебе, — усмехнулась Она. — Но теперь ты уже юноша, и… Поверь мне. Постарайся держаться подальше, а если уж столкнешься, то не ходи с ними никуда. Не слушай их. Иначе будущей зимой, вернувшись, я уже тебя не застану.
— А летом? — заинтересовался Кай. — Летом тоже нужно опасаться?
— Пожалуй, — кивнула Она. — Но девы лета и осени обычно слишком заняты урожаем, им хватает и его. Но если только случится недород, вот тогда берегись!..
— Хорошо, — обескураженно пообещал он. — Я постараюсь обходить их всех стороной. А почему ты говоришь так, будто их много? Ты ведь здесь одна!
— У нас разные заботы, — уклончиво ответила Она. — И ты ведь знаешь уже, что я не одна. Другие посещают иные края, хотя, может быть, заглядывают и сюда. Просто ты их не замечал.
Да как же я мог их заметить, подумал Кай, если я всегда ищу Ее одну?..
И всю дорогу до дома он обдумывал то, что узнал сегодня, и то, что пришло ему в голову: вдруг Она навещает еще какого-нибудь мальчишку далеко отсюда? Или вовсе недалеко, хоть на соседней улице! Он ведь никогда об этом не узнает, если тот тоже держит язык за зубами! Она-то ведь ничего не скажет…
А весенних дев Кай действительно увидел и постарался убраться как можно дальше от них. Их было несколько, и они пугали: буйной своей красотой, так не похожей на Ее морозную строгость, звонким смехом, блеском зеленых и синих глаз, простыми развевающимися одеждами… Было в них что-то дикое, первобытное… Хотя, поразмыслив, решил Кай, в Ней это тоже было, и еще более древнее, сдержанное и холодное, как полярные льды. А эти будто распространяли кругом кипучую свою энергию, и люди, даже не видя весенних дев, начинали то смеяться без причины, то ругаться, драк стало в разы больше…
Однажды он снова повстречал того человека, которого мельком увидел зимой. Узнал его только потому, что тот в упор смотрел на весенних дев, веселой шумной стайкой устроившихся у подножия старинного памятника основателю города. Смотрел, как голодный смотрит на хлеб, подходил всё ближе и ближе, пока те его не заметили, а заметив, не окружили. Кай не слышал, о чем они говорят, видел только, что мужчина временами смотрит поверх девичьих голов, убранных цветами, будто пытается позвать на помощь, но тот промолчал, и Кай не рискнул подойти. А потом девы повели куда-то этого человека (он оказался вовсе не таким уж старым, как выяснилось), и юноша рискнул проследить за ними до городских ворот, а дальше уже не пошел. Через несколько дней услышал, как сплетничали соседки, мол, такой-то утонул. И чего его на реку понесло, гадали они, да на самый крутой берег? Должно быть, спьяну, постановили они, а то и просто в голову что-то взбрело, он ведь совсем блаженненький был, с самой юности.
Кай мог бы сказать, что не был тот человек пьян, это весенние красавицы ему голову вскружили. А сам он свалился в реку или нет… И Ее предостережение прошлось холодком по спине: «не ходи с ними, не слушай их, не верь им, иначе больше я тебя не увижу». Значит, вот оно как…
Но вот настало лето, а там и осень, взбалмошные и опасные девы весны убрались восвояси, а эти, новые, были спокойнее и будто бы старше на вид. Их в самом деле не очень-то интересовали люди, Кай иногда сталкивался с ними взглядами, даже кланялся вежливо, доведись столкнуться (но чуть заметно, а то самого сумасшедшим ославят), те кивали в ответ и проходили мимо — рослые, статные, рыжие, золотоволосые, загорелые, с глазами цвета жаркого летнего неба, лесных орехов, каштанов, выгоревшей на солнце травы…
Красивы они были нечеловеческой красотой, все без исключения.
Только Кай ждал Ее.
* * *
Уже недалеко было до первых заморозков, и его охватило странное предчувствие.
Ну скорее же, просил он неведомо кого, вглядываясь в серое небо, откуда редко и неохотно падали первые белые снежинки, как мотыльки, падали и таяли на лету. Скорее, пожалуйста, сколько еще придется ждать?
Отец вернулся домой из очередной поездки, довольный — удачно расторговался. Поговорил со старшим сыном, у которого свадьба была на носу, покосился на Кая, подмигнул:
— Ты-то когда соберешься, молчун?
Тот неопределенно дернул плечом. Девицы на него заглядывались, он прекрасно об этом знал, окрестные юнцы ревновали и, было дело, нарвались на драку. Кай драться не желал, но пришлось… Тогда он явился домой с подбитым глазом, но с тех пор к нему особенно не цеплялись. А что гадости за спиной шипели… он привык их не замечать, и от него в конце концов отвязались.
— У булочника на углу дочка уж до чего хорошенькая, — продолжал отец, — тебе ровесница. Вот, думаю, надо бы сговорить вас…
Кай только вздохнул. Ясно теперь, что вдруг мать так сдружилась с булочницей! Слышно еще что-то было о торговле… Ну, понятно. Если о чем-то договорились, надо этот уговор скрепить, как всегда делалось.
— А не рано ли? — осторожно спросил он. — Ведь когда ты уезжаешь, я тут матушке помогаю, ей уж многое не по силам, да и учиться я дальше хотел…
— Что толку от твоего ученья! — отмахнулся отец. — Читать-писать научился, выручку сосчитать сумеешь, так чего тебе еще нужно? Вон какой здоровенный вымахал, а до сих пор не в работе, не то что старший! Хватит уж без дела маяться… Девицу тебе нашли — лучше не придумать, так что не дури, Кай, через годок свадьбу играть будем, а пока пойдешь поработаешь, разберешься, что к чему. Булочник-то хочет пошире торговать, вот я тебя и поднатаскаю, помощником будешь!
Кай промолчал, понимая, что возражать нет смысла. Если родители так решили… Остается только из дому сбежать, если не хочешь жениться на незнакомой девице, но куда ему податься? Отец прав, он только работу по дому и знает. Разве что писарем наняться или еще кем…
Но все эти размышления застила одна-единственная мысль: а как же Она? Найдет ли Она его в другом городке? Станет ли вовсе искать или пожмет плечами, да и забудет?
Я ей расскажу, пообещал себе Кай. Я расскажу, и тогда решу, что делать дальше. Я обязательно должен дождаться Ее…
…— Я тебя и не узнала, — произнес женский голос у него за спиной, и Кай повернулся. — Ты стал совсем взрослым.
— Да, наверно… — он привычно опустил глаза. Усмехнулся: — Таким взрослым, что на будущую осень уже свадьбу назначили.
— Свадьбу?.. — впервые он увидел Ее удивленной. — Но тебе ведь всего… пятнадцать, верно?
— Весной будет шестнадцать, — ответил Кай. — А с невестой мы ровесники. Родители согласны, так что ж?
— Красивая, должно быть, девушка? — спросила Она.
— Обыкновенная, — подумав, сказал он. — Я с ней и не знаком толком. Это родители нас сговорили. Я даже не знаю, сама-то она что об этом думает.
— Почему же не спросил?
— Не хотел, — сознался Кай. — Пока я с ней ближе не сошелся, все это… Как будто не взаправду. Будто всё можно отменить. А потом уже ничего назад не отыграешь.
Она промолчала.
— А я видел весенних дев, — сказал он, чтобы переменить тему.
— Я просила тебя…
— Я к ним не подходил, — помотал Кай головой, — просто видел иногда, они собирались здесь, на площади. И, знаешь, они увели какого-то человека. По-моему, это был тот самый, что следил за тобой прошлой зимой. Ну, когда ты сказала, что я не единственный, кто способен…
— Он выжил? — тихо спросил Она.
— Нет. Утонул, — ответил он. — Он, кажется, и не хотел с ними идти, но они говорили, говорили, да и уговорили его. Наверно, я мог бы его спасти, но… побоялся.
Признаваться в этом было стыдно, но Она, казалось, не стала его осуждать.
— Во всяком случае, умер он счастливым, — только и сказала Она. — Уж будь уверен. И хорошо, что ты не стал вмешиваться.
Они молча сели в сани — двоим теперь тут было тесновато, и Кай чувствовал Ее тело, от этого кружилась голова и горело лицо, и он не замечал, куда несутся белые кони… Оказалось, к Хромоногому домишке.
— Иди пока что, — тихо сказала Она. — Сумеешь уйти из дому около полуночи?
— Конечно, — хрипло отозвался Кай, и вдруг увидел Ее льдистые глаза совсем близко.
— Если не захочешь, не приходи, — тихо произнесла Она, и сани унеслись, не оставив следа полозьев.
— Ты, никак, щеку обморозил, — заметила мать, когда Кай вошел в дом.
— Да ничего страшного, — ответил он как мог более равнодушно, хотя след на щеке горел огнем. — Сейчас отойдет. Тебе, может, воды наносить?
— Наноси, — согласилась она, — да будем ужинать…
…Ночь выдалась волшебная — тихая и ясная. Вышла луна, снег тихо искрился, и перезвон колокольцев слышен был издалека.
Молча Кай сел в сани, молча поправил полог… Куда они отправились той ночью, он не знал, никогда не видел этого дома и таких комнат тоже не видел. И не очень-то представлял, чего хочет от него Она, но разобрался очень быстро…
Запомнил Кай только, как Она спросила:
— Ты помнишь, что сказал тогда, ночью перед первой нашей встречей?
— Помню, — тихо ответил он. — А если… если я тебя обниму, ты не растаешь?
— Проверь, — улыбнулась Она.
И нет, Она не растаяла.
* * *
Кай и сосчитать не пытался, сколько времени это длилось. Сколько уже ночей он тайком уходит из дома и до самого рассвета остается… где? Что это были за неведомые чертоги? И чертоги ли? Он даже к комнате не приглядывался, потому что смотреть мог только на Нее, смотреть и удивляться тому, какая у нее прохладная кожа — не ледяная, нет, — как изменчивы глаза… Как она прекрасна.
Он не знал, надолго ли ему хватит сил не спать ночами — днем-то некогда, — не выследит ли его младший брат или мать. Пока, однако, всё сходило с рук, только мать хмурилась и подкладывала ему на тарелку самые лакомые куски, поговаривала, что больно он сделался бледен и будто спит на ходу.
Это только днем, матушка, хотелось ему сказать, днем я могу только вспоминать, а после полуночи я оживаю, потому что появляется Она, и больше мне ничего не нужно!..
…На рассвете ему удалось задремать, а проснулся он от звука капели за окном. Яркое солнце заливало город, и было оно уже не по-зимнему горячим.
Дурные предчувствия Кая не обманули.
— Мне пора, — тихо сказала Она.
— Как?..
— Ты слышал капель? — спросила Она. — Оттепель пришла. Первая оттепель, а следом за нею идет весна. Мне пора, Кай.
— Останься! — попросил он, потому что не знал, как будет теперь… без Нее.
— Не могу, — покачала Она головой. — Если я задержусь, меня просто не станет. Меня не может растопить ни печной жар, я не таю, как льдинка, в твоих руках… Убить меня может только весна, а она уже идет, я слышу поступь весенних дев!
— Тогда возьми меня с собой! — взмолился Кай. — Что тебе стоит?
— Ты не сможешь жить там, где мой дом, — всё так же тихо ответила Она. — Ты умрешь там. А если и не умрешь, то перестанешь быть человеком, а это…
Она замолчала, но Кай, кажется, понял. Зачем-то Ей нужно было человеческое тепло, его тепло. Такие же, как Она сама, Ей ни к чему.
— Но ты ведь вернешься? — спросил он с надеждой. Если нужно будет, свадьбу он сорвет, а не выйдет — просто сбежит… Или даже женится на этой… как ее? Неважно! Пусть гадает, отчего муж не ночует дома, какое ему до нее дело?
Ему показалось, что Она кивнула. Значит, пообещала. Значит, вернется на будущий год…
А я буду ждать, сказал себе Кай, буду ждать, сколько понадобится. Я жду ее пять лет и прожду еще десять раз по стольку!..
Он не запомнил дороги домой. Он очнулся только в три часа пополудни, и ему сказали, будто он собрался наносить дров, но не возвращался так долго, что мать забеспокоилась и пошла взглянуть, куда же подевался сын.
Нашла она его во дворе, совсем холодным и бесчувственным.
Послали за доктором; к тому моменту, как он появился, Кай уже пришел в себя, но решительно не мог вспомнить, почему вдруг свалился около дровяного сарая. Никогда у него ничего не болело, говорил он, отвечая на вопросы старичка-доктора, голова не кружилась (кружилась, сказал он сам себе, но не от болезни), перед глазами не плыло, кошмары не снились…
Доктор осмотрел его и прослушал, а потом только развел руками.
— Ни сильной простуды, ни какой иной болезни я обнаружить не могу, — сказал он хозяйке дома. — Жара у юноши нет, скорее уж, температура тела понижена, Я бы списал этот неожиданный обморок на причуды растущего организма и легкую анемию. Кормите сына как следует, давайте ему мясо, можете прибавить и стаканчик красного вина, и вскоре он поправится…
Это лишние расходы, подумал Кай, и на доктора, и на всё остальное. Отец рассердится, мать наверняка очень расстроена… Но хорошо, что это приключилось со мной именно сейчас, когда Ее здесь уже нет, не то пришлось бы пропустить встречу-другую, а я бы не смог, просто не смог! Ну да ничего, я скоро встану и тогда…
…По-настоящему он пришел в себя только к осени. До того он по дому-то мог передвигаться, только придерживаясь за стенку.
Отец, против ожиданий, не рассердился, а не на шутку перепугался. Потом уже Кай понял, что старшего сына тот считает отрезанным ломтем, а на него самого возлагает нешуточные надежды… и тут вдруг такая беда!
В дом зачастили доктора, но никто ничего не мог сказать толком. Мать сперва всё ходила в церковь, а потом тайком позвала бабку-шептунью, но та дальше порога и не пошла, сразу заявила, что не по ее это части, и браться не станет.
Свадьбу, намеченную на осень, конечно, пришлось отложить. Какое уж там, если жених мессу отстоять не может!
Но постепенно Каю становилось всё лучше. Отец считал, это доктора со своими советами помогли, мать уверяла, что святые заступники избавили от неведомой хвори, а дочка булочника, ставшая вдруг заходить в гости к матери Кая и совсем было загрустившая, снова расцвела.
С деревьев облетали последние листья…
* * *
Сегодня, думал Кай, Она всегда появлялась в это время. Днем раньше, днем позже, но появлялась, и белые кони горделиво выгибали шеи, и искрилась драгоценная упряжь…
Ее не было. Ни сегодня, ни через неделю Кай ее не увидел, хотя зима набирала обороты, по ночам завывали метели, росли сугробы и снежные шапки на крышах. Может быть, они и сами по себе бы выросли?
— Не броди по морозу, снова заболеешь, — твердила мать.
Кай молча кивал и уходил в город.
Он ни на что уже не рассчитывал. Пока сидел дома — о многом успел подумать, припомнил кое-что, только верить в это не хотелось. Хотелось же еще раз увидеть Ее. Просто увидеть, он даже спрашивать бы ничего не стал…
Он остановился так резко, что на него кто-то налетел и обругал.
Там, впереди, около богато убранных саней стояла высокая женщина в длинном искристом платье и белой шубке. Горячий коренник рыл снег копытом. И ни одна живая душа, кроме Кая, не видела этого.
Кай сделал шаг вперед. И еще. И еще…
До тех пор, пока бьющее ему в глаза солнце не спряталось на мгновение за облаком, и он не понял — это не Она.
Упряжка другая, не цугом, тройкой. Вместо легких санок — широкие розвальни с узорчатым покрывалом. И сама женщина…
Эта была выше ростом и куда как сильнее напоминала ту, о которой шепталась детвора: снежно-белые волосы свободно рассыпаны по плечам, только тонкий серебряный обруч удерживает их; шубка длиннее и шире, вместо перчаток — муфта. Лицо — совсем бледное, без тени румянца, тонкие губы плотно сжаты, а глаза — Кай увидел, когда женщина повернулась к нему, — как бездонные омуты. Таким бывает зимнее небо в новолуние: непроглядный мрак, и лишь где-то в невообразимой дали едва заметно мерцает острая искра Полярной звезды.
Кай опомнился, поклонился. Это не Она, но вдруг знает что-то, сможет ответить на его вопрос…
Спрашивать не пришлось.
— Всё ждешь ее? — спросила она, будто льдинки зазвенели. — Не жди. Она не вернется.
— Но откуда вы… — начал Кай, но женщина перебила:
— Я удивлена, что ты жив. Вы, люди, слишком хрупкие, но ты, вижу, посильнее прочих.
Она тоже так говорила, вспомнил Кай, тогда, давно. О том, что мы слишком хрупки. Но что имеет в виду эта?
— Почему она не вернется? — упрямо спросил он.
— Зачем? — произнесла та, глядя в упор страшными своими глазами. — Она выстудила тебя почти до донышка. Уж не знаю, почему остановилась. Неужто пожалела? Всегда она такой была…
Выстудила? Пожалела? Кай живо припомнил свои тягостные мысли, вспомнил прочих дев. Так, выходит, он не ошибся?
«Всегда она такой была». А это о чем? Быть может…
Тот человек, понял вдруг Кай. Тот, утонувший по весне. Как он смотрел на Нее! Теперь-то Кай припомнил: он и сам бы так смотрел на Нее, доведись встретить случайно… И поговаривали, человек тот с юности был немного не в себе, после какой-то болезни вроде бы умом тронулся.
Выходит, Она и его — тоже?..
— Но зачем вам это? — тихо спросил он, и не надеясь на ответ. — Для чего? Почему именно те, кто видит вас?..
— Ты не поймешь, мальчик, — усмехнулась женщина. — Просто поверь на слово: без людей мы существовать не можем. А те, что способны видеть нас, могут дать нам столько сил, что хватит еще на годы и годы. И тебе повезло, что ты остался в живых. Я бы тебя не выпустила.
— Так вы, значит, теперь ищете кого-нибудь… — Кай непроизвольно сжал кулаки.
— Я никого не ищу, — усмехнулась та. — Я уже слишком стара. Еще немного, и мне придет пора вернуться в вековечные льды и уснуть до скончания веков. А молодые… Что ж, на то они и молодые.
— Но Она же знала меня столько лет… — потерянно прошептал он. — Она возвращалась каждый год и ни разу пальцем меня не тронула, даже вылечила однажды!
Брови женщины дрогнули, словно бы от удивления.
— И вдруг, — продолжал Кай, — словно наваждение какое-то! Я был как во сне, я просыпаться не хотел, а потом…
— Многие так поступают, — кивнула та. — Привязать к себе еще ребенком. Сделать сказку явью: те, что видят нас, обычно падки на сказки, а не на алмазные россыпи. Заставить полюбить себя. А потом выпить всю эту любовь без остатка, до донышка, вместе с жизнью. Ты наверняка видел весенних дев — они поступают так же, только не тянут долго. Но что им, они так горячи, что за день сделают столько же, сколько мы за несколько лет, и им всё равно, кого забирать, взрослого мужчину или невинного ребенка…
— Погодите! — Кай посмотрел на нее в упор. — Как это — выпить любовь? Она ведь никуда не делась! Она со мной, и я…
— Глупый мальчик, — женщина выпростала руку из муфты и покровительственно потрепала его по щеке. — Хочешь сказать, что все еще любишь ее?
— Да!
— Зная, что она с тобой сделала? Зная, что прежним ты уже не будешь? Она ведь торопилась, — прищурилась зимняя дева. — Ты что-то ей сказал?
— Только что осенью отец намерен меня женить.
— Ах вон оно что… Тогда понятно, — вздохнула она. — Побоялась упустить своё, иначе подождала бы еще годик, чтобы ты влюбился вовсе уж бесповоротно. Скажи спасибо своему отцу, мальчик. Если бы не это, ты, возможно, выжил бы, раз она решила тебя пощадить, вот только в своем уме наверняка не остался бы.
— Я знаю, — одними губами произнес Кай. — В нашем городе жил один человек, его в том году забрали весенние девы. Он был полоумный. И я думаю, что его Она тоже… пощадила.
— Вот поэтому, — произнесла женщина, усмехнувшись, — лучше уж доводить дело до конца либо не начинать вовсе. Не так ли?
— Наверно. Да, наверно, вы правы, — тихо ответил он. — Благодарю, что… рассказали мне…
— Не благодари, мальчик, — вздохнула та. — Такой шанс, как тебе, выпадает один на миллион… Иди домой и забудь о нас поскорее.
И она осталась там, на площади, просто стояла и смотрела на людей, подставив лицо тихому снежку, похожая на статую изо льда и снега.
Она убивала меня, чтобы жить самой, думал Кай, возвращаясь домой. Она приручала меня несколько лет, чтобы потом убить. Она показывала мне чудеса, давала погладить спины снежных туч и раз даже позволила править своей упряжкой. Она даже вылечила меня, наверно, чтобы я не умер раньше срока, а я любил Ее всё сильнее и сильнее. Эта, старшая, права: еще год, и я бы сошел с ума от любви, раньше я просто не понимал, что именно чувствую! А Она всё растила и растила во мне это чувство… все равно, как хозяева откармливают скот на убой. И предпочла прирезать недокормленного кабанчика, чем остаться вовсе безо всего. Теперь-то я понимаю, думал Кай, если бы я женился, то, как знать, вдруг бы супруга пришлась мне по душе? И что-то еще старшая дева говорила о невинности…
Лучше не думать об этом вовсе, решил он. Не гадать, почему так вышло, не вспоминать рассыпавшиеся по белоснежному покрывалу темные волосы, не вызывать в памяти глаза цвета льда и эту улыбку… Забыть, как страшный сон, эти несколько месяцев… или недель, или дней? Неважно!
Отнесись к Ней, как к дикому зверю, сказал себе Кай. Чтобы выжить, зверю нужно кого-то убить и съесть, так и эти девы. Им не кровь нужна, а чувства. Сила. Она, кажется, говорила, что ее летние и осенние товарки черпают эту силу у зреющих плодов, а остальным взять ее почти что и неоткуда. Кому же захочется жить бабочкой-однодневкой! Ну, пусть так…
Нужно поторопиться, подумал Кай. Матери наверняка нужно наносить воды, да побольше, она затеяла стирку. А еще нужно завтра пойти к булочнику и позвать свою нареченную хотя бы погулять по городу, а то ведь они друг друга и не знают толком, по именам разве что. У нее какое-то простое и славное имя, вот вспомнить бы… Ах да, точно.
Герда.
Эпилог
В городке все его знают, как успешного торговца. В его лавках продают всяческую сдобу, которую выпекает тесть с семейством, и несколько конкурентов закрыли лавки и перебрались в другие места.
Ему недавно сравнялось тридцать, но выглядит он старше, во всяком случае, когда думает о делах, а о них он думает почти что целый день напролет. Он молчалив, с людьми сходится неохотно, никогда не знаешь, что у него на уме.
С женой живут ладно, мирно, только вот детей нет как нет и, наверно, уже и не будет. Та плакала поначалу, потом хотела хоть сиротку из приюта взять, но он воспротивился. В конце концов, у него братья есть, у каждого орава детишек мал мала меньше, уж найдется, кому дело передать!
По секрету подругам женщина говорит иногда, что больно уж муж черств, но никогда не рассказывает: иногда зимой, проснувшись до света, она оказывается одна в постели. И, если выглянуть в окно, то можно увидеть, что муж стоит за воротами, не замечая, что за ворот ему метет снег. Стоит и смотрит куда-то вдаль или в небо. Потом возвращается, но никогда ничего не объясняет, а сама она спрашивать опасается…
Одним ясным морозным днем оба отправляются на прогулку: самим давно нет нужды стоять за прилавками, можно и пройтись, раскланиваясь со знакомыми и клиентами.
Только муж, замечает женщина, сегодня как-то особенно задумчив и всё прислушивается к чему-то. Он уже неделю ведет себя вот так, а она, как ни напрягала слух, так и не смогла ничего разобрать, кроме шума ветра да какого-то перезвона вдалеке. Чего только в городе не услышишь!
Они выходят на площадь, и мужнина рука под ее ладонью вдруг каменеет. Она выглядывает из-под капора, смотрит на него — лицо, обычно замкнутое и немного мрачное, вдруг становится таким, каким было когда-то, много лет назад, когда родители только-только договорились об их женитьбе.
— Что такое? — встревожено спрашивает она.
— Ничего. Увидел знакомого, — отвечает он по обыкновению бесстрастно, но она-то слишком хорошо знает мужа, чтобы разобрать в его голосе дрожь волнения. — Подожди меня здесь, я подойду поздороваться.
Отчего бы не подойти вместе, думает она, но муж уже идет прочь. И женщина, не задумываясь, следует за ним. Куда он, какой знакомый, там никого нет впереди, у подножия памятника, только какие-то мальчишки…
И вдруг, словно переступив невидимый круг, она видит, прозрев внезапно: там, у памятника, стоит упряжка белоснежных коней, которые самому бургомистру впору, стоят легкие, богато изукрашенные сани с полстью из белоснежного легкого меха. А рядом — высокая молодая женщина с темными волосами и очень красными губами, в искрящемся белом платье и короткой шубке.
Мужчина стоит напротив. Не кланяется, хотя это, несомненно, знатная особа. Ничего не говорит. И супруга жалеет, что не видит его лица, и мимолетно удивляется, что никто более не замечает роскошного экипажа.
А потом видит вдруг, что знатная дама плачет. Не кривится, не морщится, глаза ее широко открыты, а по щекам катятся, катятся слезы, срываются вниз, а мужчина вдруг шагает вперед и подставляет руку. И когда он раскрывает ладонь, на ней искрится целая горсть сверкающих льдинок.
Они так и не говорят ни слова. Дама садится в сани, подбирает вожжи. Оглядывается на мужчину, но тот стоит неподвижно, и она подгоняет коней.
Те идут пока что шагом, и почему-то никто не попадается им встречь, никто не загораживает дорогу. И кажется, что налетевший ветерок стряхивает с длинных грив снежинки, хотя никакого ветра и в помине нет…
Сани уже набирают разгон, когда мужчина вдруг двигается с места. Он уже не мальчишка, но догнать идущих очень медленной, нарочито медленной, кажется женщине, рысью коней ему вполне под силу.
И тогда она понимает, что сейчас произойдет.
— Кай! — кричит она вслед, но он ее не слышит, только прохожие оборачиваются недоуменно. — Кай!..
А он на ходу запрыгивает в сани, слишком тесные для двоих, и тут кони берут с места в карьер, несутся, как кажется Герде сквозь слезы, не касаясь укатанного наста, а потом… Она так и не увидела, куда же они пропали, только поземка завихрилась под ногами у прохожих.
— Кай, — неуверенно окликает Герда, но знает уже, что он ей не ответит. Никогда.
Конечно, ни к кому она не пойдет. Никто ей не поверит, потому что никто ничего не видел. Придется сказать, что Кай уехал по делам.
А теперь нужно возвращаться домой. Нужно что-то делать, как делал он все эти годы. Если опустить руки, то можно попросту сломаться…
А если наладить дело как следует, думает она, то можно попытаться отыскать Кая. Не может же случиться так, чтобы не осталось вовсе никаких следов!
— Я тебя найду, — говорит упрямая Герда сама себе и не замечает, что густой снег укутывает ее шалью. — Я обязательно тебя найду!..
Позади нее высокая женщина со снежно-белыми волосами под серебряным обручем молча качает головой. Люди… Что с них взять.
На главную: Предисловие
