Глава 21
Дополнение к пополнению
Осень — не только время урожая, но и пора обострений язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки, хронического панкреатита и холецистита. Работы хватает как огородникам — убирать то, что выросло в садах, так и врачам. Но если добрый урожай прибавляет людям радости, то обилие больных нас не радует.
Сентябрь для нас выдался особенно урожайным. Даже травма отошла на задний план.
— Надо сменить вывеску, написать «Отделение хирургической гастроэнтерологии», — хохмил Саныч.
Молодые врачи, приехавшие к нам в начале августа, уже втянулись в работу, и с этого месяца я разрешил им дежурить на дому. Степан старательно осваивал оперативную хирургию, и у него стало недурственно получаться, но самостоятельно оперировать я ему пока не доверял. Юра неотлучно находился при мне, постоянно ассистируя и совершенствуя технику. Я разрешил ему самостоятельно прооперировать аппендицит и пару паховых грыж, но большего пока не доверял.
Санычу я запретил оперировать вовсе. Дело в том, что он начал катастрофически терять зрение, без очков не видел совсем, а в очках — только вблизи. Поначалу он скрывал сей факт и хорохорился, но в один прекрасный день, в самом конце августа все раскрылось.
Я отправил Саныча оперировать трехлетнего ребенка с врожденной паховой грыжей. При такой патологии дном грыжевого мешка является не брюшина, как при приобретенной грыже, а яичко.
С первых минут операции Саныч как-то странно себя повел: он долго прицеливался прежде, чем разрезать, а потом не смог найти грыжевый мешок.
— Саныч, да что с тобой такое? — не выдержал я. — Не выспался, что ли?
— Шеф, прости, давно в операционной не был, загнал меня на прием, понимаешь!
— Саныч, да вот же мешок, держи! — не выдержал я, глядя, как он роется в тканях, отыскивая грыжу.
— А, точно! Спасибо, а я здесь ищу, а она туточки!
— Давай шустрее, что-то долго копаемся сегодня!
Выделив мешок вместе с яичком, Саныч зажал его между браншами ножниц. Еще мгновение — и случилось бы непоправимое.
— Саныч, стой! — закричал я. — Ты что, ослеп? Ты же чуть яичко ребенку не отрезал!
— Какое яичко? — Он подслеповато сощурил глаза. — Откуда ему здесь взяться? Это же грыжевой мешок!
— Саныч, грыжа врожденная, у нее дно — яичко! Ты вот яичко и хотел только что оттяпать, а не грыжу!
— Ая-яй! — побледнел Саныч. — Не отрезал?
— Да, не успел! А ты что, не видишь? — смутные подозрения закрались в мою душу. — А скажи, сколько иголок на столе лежит?
— Три! — Бурлаков опять сощурился.
— Не три, а пять!
— Где пять, я только три вижу!
— А я вижу, что ты слепнешь! Все Саныч, больше сам чтоб не оперировал, пока кого-нибудь не угробил!
— Да, шеф, тут три иголки, а не пять!
— Дело не в иголках, если хочешь знать, их тут вообще две, а в том, что ты опасен! Только не вздумай запить, тебя тут же уволят.
— Да я и сам хотел тебе сказать, — погрустнел Саныч. — Но боялся, что в операционную не пустишь. Сам же знаешь, хирург без операции — как летчик без воздуха.
— Знаю, — отрезал я. — Ассистируй, если хочешь. На приеме прыщи вскрывай. А про остальное забудь! У тебя отпуск не израсходован, вот собирайся. И не картошку копай — без тебя справятся, а езжай в область к окулистам, пусть или очки подберут, или операцию сделают. А после поговорим.
Одиннадцатого сентября 2001 года в Нью-Йорке террористы-смертники атаковали башни-близнецы. И в этот день в нашем отделении появился новый персонаж. Петр Вольдемарович Минусинский — так он представился при знакомстве. «Дополнение к нашему молодому пополнению», — съязвил Иван, рассмотрев нового хирурга.
Вольдемарыч роста был среднего, широк в плечах, лицо одутловатое — все бы ничего, если б не бегающий взгляд. Про себя рассказал, что работал в крупной больнице, был при квартире и с семьей, да развелся и вынужден был уехать, как жить стало негде. Квартира принадлежала бывшей супруге, а у нас обещали жилье.
— Точно бухает! По лицу вижу, свой брат, алкаш! — шепнул мне на ухо Саныч, внимательно рассмотрев Минусинского, и добавил: — Голову отдаю на отсечение, из-за: пьянки и работу, и жену потерял.
— Саныч, ну зачем ты о людях плохо думаешь? — тоже шепотом спросил Иван.
— Ничего я не думаю, я знаю! Потому что сам такой! — обиделся Бурлаков.
— Ну, а какими операциями владеете, коллега? — поинтересовался я у приезжего.
— Многими, кроме резекции желудка, — скромно ответил тот.
— Ну, хорошо. Проверим вас в деле, а там решим.
— Меня можно звать Петром или Вольдемарычем, кому как удобно, — предложил Минусинский.
Мы с Иваном не возражали.
— Дима, а ты заметил, что он к нам именно одиннадцатого сентября пришел? — спросил Саныч.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Ну, как-то такая нехорошая ассоциация возникает.
— Хочешь сказать, что его сюда «Аль-Каида» забросила, чтоб он нам хирургическую службу развалил?
— Насчет «Аль-Каиды» не знаю, — хмыкнул Иван. — Но этот тип ох как не прост! Саныч прав, он чего-то недоговаривает!
Я спорить не стал, но мне тоже не приглянулся хирург с бегающим взглядом.
К вечеру привезли пациента с прободной язвой желудка, и я пригласил ассистировать Вольдемарыча. Мануальная техника у него оказалась на высоте, ход операции он знал досконально, за все время мы перебросились лишь парой фраз и в рекордно короткий срок спасли очередную жизнь.
— Всем спасибо! А тебе, Вольдемарыч, завтра отдам своих больных. Буду освобожденным заведующим. Такому хирургу можно доверить отделение.
— А ты не поторопился? — спросил Иван.
— Ты видел, какая у него техника? Сразу видно, опытный хирург!
— Я пока видел, что он блестяще тебе проассистировал, а как он самостоятельно оперирует, не видел! Пусть с месячишко на приеме посидит, привыкнет пока, да и мы приглядимся.
— Нет, он хороший хирург, я это чувствую, — возразил я. — Нечего ему на приеме болтаться!
— Ну, ты начальник, тебе видней, только смотри, чтобы пожалеть не пришлось.
Я решил никого не слушать и определил Минусинского старшим ординатором, а сам, наконец, занялся многочисленными отчетами.
Вольдемарыч показал себя прекрасным хирургом. Он так красиво и быстро прооперировал больного с желчнокаменной болезнью, мастерски удалив желчный пузырь, что Иван прикусил губу.
— Ну что, съел? — подковырнул я анестезиолога. — Видал, как оперирует! Не ошибся в нем!
— Смотри, так и тебя подсидит, — попытался задеть меня Иван.
— Да и на здоровье! — фыркнул я. — За должность не держусь. Скоро зима, надо рамы оконные менять, мне совсем не хочется этим заниматься. Будет он заведующим, ну и флаг ему в руки!
— Дима, да открой ты глаза! Ну не тот он человек!
— Ну что значит «не тот»? Шпион, что ли?
— Нет, не шпион! Ну не знаю, как это объяснить? Раньше бы сказали, что он не наш, не советский!
— Ладно, Иван! Сознайся, что невзлюбил его, не понравился человек, вот и хочешь оговорить!
— Да! Не понравился! Ты его сразу в старшие ординаторы произвел, а его место на приеме! Лучше б Юрку поставил.
— Юрка еще зеленый. Будет техника, как у Минусинского, тогда и поговорим!
Странное дело, но после этого разговора с Рябовым я стал более тщательно приглядываться к Вольдемарычу. Не знаю, за что его так не любили в нашем коллективе, причем не только врачи, но средний и младший медперсонал.
Ни медсестры, ни санитарки больше меня не чурались — привыкли. Старшая медсестра действительно стала моей «правой рукой». Через пару недель после прихода Минусинского она пришла ко мне в кабинет и, затворив за собой дверь, заговорщицким голосом произнесла:
— Дмитрий Андреевич, вы не заняты? Можно с вами пошептаться?
— О чем, Анастасия Романовна?
— Не о чем, а о ком! Я хочу поговорить о Минусинском.
— Слушаю.
— Дмитрий Андреевич, вот вы его приветили, старшим ординатором сделали, а ведь он не тот человек, за которого вы его принимаете.
— У вас есть к нему нарекания по работе, он плохо с больными обращается, с персоналом?
— Нет, вот с этим как раз все в порядке! Он всегда трезвый, чистенький, гладко выбритый, всем улыбается, с больными и персоналом вежливый, со всеми на «вы».
— Ну а вам чего надо? Чтоб доктор ходил в майке-алкаголичке, в трико с пузырями на коленях, небритый и слегка трезвый, да?
— Нет, этого я не хочу. Но мне кажется, что Минусинский ваш что-то замышляет. Понимаете, — попыталась объяснить сестра. — Он какой-то неискренний. Будто маску на себя надел и на работе носит, а когда на улицу выходит — снимает.
— У вас есть какие-то факты?
— Есть! Ира Карпухина, медсестра с третьего этажа, на днях шла по улице, а навстречу ей Минусинский попался, пьяный!
— Он же не пьет.
— Он на работу пьяный не приходит, а что он у себя в общаге вытворяет, мы не знаем.
— Так, а почему она решила, что он пьяный, может, устал человек после работы?
— Так в том-то и дело, что это суббота была, а он и пиво с горла хлестал, а из кармана куртки бутылка водки торчала.
— Ну, я тоже выпиваю иногда и вы, — попытался я оправдать Вольдемарыча.
— Да, мы тоже выпиваем, по праздникам, но потом бомжей до крови не бьем и не материмся!
— Это как понять?
— А вот так! Минусинский тогда пиво допил, бутылку прямо на тротуар бросил. Какой-то бомж из кустов выскочил, хотел ее подобрать, а Вольдемарыч вдруг на него орать стал, а потом по лицу кулаком ударил, с ног сбил и пинать стал. Прохожие еле его оттащили, а то, может, и убил бы бомжика!
— А вы ничего не путаете?
— Нет, да вы у Иры спросите, она сегодня сутки дежурит. Позвать?
— Не надо, я вам верю, — протянул я. — Итак, что получается? На работе он — внимательный вежливый врач, хороший хирург, а в быту — пьяница и дебошир. Так?
— Так, Дмитрий Андреевич! И что вы намерены предпринять?
— А что я могу сделать?
— Ну, убрать его, к примеру, из операционной.
— Анастасия Андреевна, а на каких основаниях? Подойти и сказать, мол, снимаю тебя с операций и шуруй в поликлинику, потому что наша медсестра видела вас пьяным в выходной день, и как вы бомжа били? Так я, по-вашему, должен сделать?
Старшая сестра промолчала.
— У вас есть конкретные претензии к работе Минусинского?
— Конкретно к работе — нет!
— Тогда все. Я вас выслушал, будут замечания по работе — приходите снова.
Старшая сестра ушла, а я задумался: «Неужто Вольдемарыч и вправду такой двуличный или наговаривают злые языки? Меня, помнится, тоже в свое время зверем окрестили. Нет, надо во всем разобраться!»
Работа захватила нас, поток больных усилился, и вопрос о Вольдемарыче отодвинулся на второй план, если не исчез совсем. Оперировали мы много и на редкость удачно. Минусинский поражал своей безукоризненной техникой. Вскоре у него завязались нежные отношения с одной из медсестер отделения, незамужней Лидочкой.
В отделении было много и других симпатичных незамужних медсестер, причем бездетных. А Вольдемарыч воспылал внезапной страстью к Лидочке, в одиночку воспитывающей двоих малышей, но владеющей шикарной четырехкомнатной квартирой, доставшейся ей в наследство от бабушки. Злые языки утверждали, что Минусинскому нужна жилплощадь, а не ее хозяйка. Лучше жить в отдельной квартире, чем в комнате в общежитии с одним туалетом на этаже.
Первые симптомы нечистоплотности обаятельного хирурга обнаружил как раз я. Как-то зайдя в процедурку, я увидел на столе пакеты с кровью.
— Кто переливает кровь? — спросил я у постовой медсестры.
— Доктор Минусинский!
— А он провел пробы на совместимость?
— При мне не проводил!
Прежде чем перелить кровь, необходимо провести пробы на совместимость группы и резус-фактора. Это даже не обсуждается. Нарушение этого правила — тягчайшее профессиональное преступление. Да, известна группа донора, она пишется на пакете с препаратами крови; известна группа реципиента; но проба на совместимость — обязательна! Без нее врач не имеет права переливать кровь, это в нас вдалбливают еще в институте.
— Где Минусинский?
— Кажется, в палате.
— Позовите его.
Появился Вольдемарыч:
— О, шеф! Что случилось, будет операция?
— Пока нет. А скажи-ка мне, Петя, это ты кровь затеял переливать?
— Я, у Думбадзе из второй палаты ранение печени, гемоглобин низкий, решил восполнить, а что?
— А ты пробы на совместимость проводил?
— А как же!
— А покажи мне, где пробирка с его сывороткой?
— В холодильнике, — слегка побледнел Минусинский.
— Ну, неси.
Вольдемарыч исчез и через пару минут появился снова.
— Дима, ты знаешь, сыворотки Думбадзе нет. Может, медсестра вылила?
— Я ничего не выливала! — заявила медсестра.
— Петя, как можно вылить то, чего там никогда не было?
— Как не было? Я же сам совмещал!
— Петя, вчера ночью, когда я оперировал Думбадзе, мы ему кровь на совместимость не брали, потому что выполнили реинфузию. Когда собственную кровь переливают, пробу на совместимость не берут. А ты этого не видел, так как мне Степа ассистировал.
— Ну, значит, сегодня утром взяли.
— И утром не брали. Я не просил, и ты тоже, процедурная медсестра подтвердила. Петя, ты соврал мне!
— Дима, ну прости! Знаешь, заработался, туда-сюда! Из головы вылетело! Ну какая разница, делал пробу, не делал? На этикетках же группа стоит!
— Ты что, глупый? Это же преступление!
— Ну, сразу и преступление?
— Петя, да! Это преступление! А не зайди я сюда, ты бы еще протокол переливания заполнил, где указал, что пробы выполнил. А это еще и подлог документации!
— Слушай, ну не кипятись! — попытался успокоить меня Вольдемарыч. — Виноват, сейчас все исправлю. Я, между прочим, твоему больному кровь хотел перелить, ты же его оперировал!
— Моему? Он что, мой личный? Ты, кажется старший ординатор, а я, напомню тебе, освобожденный заведующий! Не хочешь в стационаре работать, иди на прием в поликлинику!
— Ну все, разошелся! Я же пошутил! Что из мухи слона делать?
— Петя, больной не слон, а кровь не муха!
— Но я же не перелил!
Я не стал раскручивать эту историю, сам не знаю почему. Может, потому, что Минусинский клятвенно обещал больше ничего подобного не допускать… Но до меня дошло наконец-то, что почувствовали все остальные: Вольдемарыч ох как непрост.
После этой истории Минусинский стал еще вежливее разговаривать со мной и с преувеличенным рвением исполнять малейшие мои просьбы.
— Смотри, Дима, скоро какать не сможешь, — как-то подколол меня Иван.
— С чего это вдруг?
— Да Минусинский тебе скоро весь зад залижет!
— От дурак! Он просто исполнительный!
— Ой, уморил, исполнительный! — захохотал Иван. — Не будь ты начальником, он бы тебя давно послал!
— А что, тебя уже посылал?
— Ну, меня, сам знаешь, посылать вредно для здоровья! Но если я его о чем попрошу, он сто отговорок найдет, лишь бы не делать!
— Ну, наверное, плохо просишь?
— Он уже в нашем отделении адаптировался и всех мягко и интеллигентно посылает куда подальше. Только ты один этого избежал. Ох, хлебнешь ты с ним!
И я снова пропустил мимо ушей слова Ивана. Я не был искушен в интригах, не распространял сплетни и вообще не играл в подобные игры, а привык доверять только своим собственным глазам и ушам.
Доктор Минусинский как хирург совершенно меня устраивал и, кроме того, освобождал меня для административной работы. И я решил, что, если он негодяй, то рано или поздно это всплывет.
Ждать пришлось недолго.
Перед Новым годом в дверь моего кабинета требовательно постучали.
— Войдите, не заперто! — крикнул я, не отрывая взгляд от годового отчета, над которым в тот момент работал.
— Вы заведующий хирургического отделения? — без предисловий спросила разгневанная женщина, отряхивая снег с одежды прямо на пол.
— Я, а в чем дело?
— Отлично, вы-то мне и нужны, наконец-то застала! — заявила гостья и плюхнулась на диван, расстегнув пуговицы на дешевом и стареньком бордовом пальто.
— Вообще-то я ни от кого не прячусь. А кто вы и что вам нужно?
— Не прячетесь? Странно, а мне сказали, что вы в командировке. Я вас третий день караулю!
— Прекратите говорить загадками и выскажитесь по существу или оставьте мой кабинет. У меня много работы.
— Я думала, вы мне все объясните.
— Хорошо, — попробовал успокоиться я. — Начнем с имен. Я — Дмитрий Андреевич Правдин, а вы?
— Нина Петровна Теплакова! — подсказала незнакомка.
— Нина Петровна, я действительно очень занят: пишу годовой отчет. Так что, если у вас что-то серьезное, начните говорить об этом, а если пришли подурачиться, тогда закройте дверь с той стороны.
— Действительно, мои действия могут показаться вам странными, — согласилась Нина Петровна. — Я почти тридцать лет проработала учительницей в сельской школе, преподаю русский и литературу. Я — сельская училка! Возможно, с головой у меня и не все в порядке, но вы знаете, какая у меня зарплата?
— Понятия не имею, — ответил я, подозревая, что дама слегка не в себе.
— Что вы отодвигаетесь от меня? — словно читая мои мысли, произнесла Нина Петровна. — Не бойтесь, я не сумасшедшая! Я жена Теплакова Геннадия Яковлевича, вы ему неделю назад удалили камни из желчного пузыря и пупочную грыжу!
— Помню, — подтвердил я. — А разве с ним что-то случилось? Я утром на обходе смотрел, настораживающих моментов не увидел.
— Настораживающих моментов, как вы изволили выразиться, нет! Это правда! Но меня настораживает ваш аппетит! Это безобразие, господин Правдин! У меня нет таких денег!
— Так. Стоп. О каких деньгах вы говорите?
— О тех, которые вы взяли за операцию!
— Ничего не понимаю… Мы оперируем бесплатно! И никаких денег ни с вашего мужа, ни с кого другого я не брал!
— Правильно, вы сами не берете, — кивнула Нина Петровна. — Вы других врачей подсылаете! Они берут и вам приносят!
— Что за чушь! — возмутился я. — Вы отдаете себе отчет, в чем вы меня обвиняете?
— Я отдаю! А вы понимаете, что мы с мужем живем только на мою зарплату? Он инвалид — пенсия копеечная, а у нас еще дочь-студентка, ее надо на ноги поднять! Я и так себе часов набрала выше крыши, еще репетиторством занимаюсь! Мы с вами договорились, что за две операции, за желчный пузырь и пупочную грыжу, я вам передам десять тысяч рублей! Я передала! А сейчас вы требуете еще пять тысяч! Где я их возьму? Вы и так меня разорили! Я требую, чтобы вы вернули мне все деньги! Немедленно! А иначе я пойду в газету и расскажу о ваших художествах! Еще и в милицию заявление напишу! Вам небо с овчинку покажется! Теперь я ясно выражаюсь?
— Так, мадам Теплакова, на меня кричать не надо, я с вами ни о чем не договаривался. А милицию я и сам могу вызвать и обвинить вас в шантаже.
— Перестаньте прикидываться! Мне доктор Минусинский все про вас рассказал!
— Минусинский?!
— Да, Минусинский! Ведь это вы заставили его взять с меня деньги, а когда я отдала требуемую сумму, то вам показалось мало! А у меня нет больше денег! Я — училка! Где я вам их возьму? Думаете, если один раз дала, то и дальше доить можно, да? А тут вы просчитались!
— Кажется, я понял. Нина Петровна, я не требовал у вас никаких денег. Слово хирурга. И вообще первый раз сегодня о них от вас и узнал. Но я знаю, кто нам поможет разобраться в происходящем. Пересядьте, пожалуйста, на стул — так вас не будет видно из коридора, и проведем очную ставку.
Теплакова пересела, я выглянул в коридор и подозвал постовую медсестру.
— Валя, срочно пригласите ко мне в кабинет Петра Вольдемарыча! Срочно!
— Звал, шеф? — мягко, как кошка, прокрался в кабинет улыбающийся Минусинский.
— Звал! Ты знаком с Ниной Петровной?
— Здравствуйте, доктор! А вы говорили, что заведующий ваш в командировке, — спокойно произнесла Теплакова.
— А как вы сюда попали? — удивился плут.
— Что, удивлен? Ну, расскажешь нам, как я тебя заставлял деньги за операции брать? — я посмотрел на Минусинского нехорошим взглядом.
— Какие деньги? О чем это вы? Я ничего не брал! — заверещал Петя.
— Хватит врать! — стукнул я по столу кулаком. — Ты постоянно врешь и выкручиваешься! Сумел нагадить, сумей в этом признаться! Еще и меня приплел!
— Шеф, она все врет!
— Не шеф я тебе больше, сволочь!
— Дима, она полоумная баба! Пришла, наплела с три короба, а ты купился!
— Это кто полоумная? — подала голос Нина Петровна. — Я полоумная? У меня и свидетели есть! Не только муж! Он с нашего села еще троих человек оперировал и со всех деньги взял!
— Так ты уже не первый раз руки мараешь? И тем людям тоже говорил, что заведующий тебя заставлял? Отвечай, а то я за себя не ручаюсь!
— Дима, я не знаю, о чем речь! Она же не в себе, кто ей поверит?
— Я ей верю!
— Дима, это наговор! Не знаю, кому это выгодно, но я тут ни при чем!
— Все! — Я окончательно вышел из себя. — Мне это надоело! Слушай сюда! Ты возвращаешь все деньги, которые взял у этой женщины, а я найду и опрошу тех, кого ты оперировал. И если ты и у них брал, то…
— Что — то? — заговорил Минусинский совсем другим тоном. — Ну что ты мне сделаешь? Тоже мне, нашелся пуп земли! Да я в сто раз лучше оперирую! Я в городской больнице отделением заведовал, вы меня благодарить должны за то, что я согласился работать в этом сарае!
— Значит так, гений хирургии, — усмехнулся я. — Мне известно, за что тебя турнули из городской больницы. Мне доктор Чаидзе много интересного про тебя рассказал! Ага, вижу, ты его помнишь. Так что не нарывайся, дорогой товарищ. Вот как все дальше будет: ты вернешь пациентам деньги и напишешь заявление на увольнение по собственному желанию. А в противном случае Нина Петровна и остальные больные, которых ты обобрал, напишут свои заявления. И тобой займется прокуратура. Ты можешь лишиться диплома или получить реальный срок — могут ведь всплыть и твои старые делишки, которые ты в городской больнице проворачивал, — или и то, и другое вместе. Ну как перспектива?
— Не радует, — сник Минусинский. — А откуда ты Тимура Чаидзе знаешь и где видел?
— Тимур мой однокурсник, до сих пор приятельствуем. Встречался с ним месяц назад. Вот он о тебе всякое говорил…
— Я понял, не продолжай! — Минусинский поднял ладони вверх, изображая капитуляцию. — Нина Петровна, я готов вернуть вам деньги. А вы обещаете, что никому не скажете об этом?
— Я пообещаю, если вы ответите мне на один вопрос: ваш заведующий, доктор Правдин, знал о том, что вы с больных деньги берете? Только не лгите!
— Нет, доктор Правдин был не в курсе.
— То есть вы оговорили его?
— Да, — тихо сказал Минусинский.
— В таком случае, Дмитрий Андреевич, я должна попросить у вас прощения. Я думала, вы заодно с этим упырем, простите меня!
— Да, полноте! Это я закопался в бумажках, отдалился от людей. Чаидзе мне еще месяц назад говорил, что этот тип вымогает деньги у пациентов, надо было раньше спохватиться.
Минусинский и Теплакова договорились о передаче денег, и Нина Петровна покинула мой кабинет.
— Дмитрий Андреевич, могу я попросить вас об одолжении? — перейдя на официальный тон, спросил ловчила.
— О чем?! — я не поверил своим ушам.
— Разрешите мне остаться хоть в поликлинике?
— Ты что, совсем оборзел? Бери свои добро, иди, пиши заявление об увольнении и беги отсюда куда глаза глядят! Радуйся, что легко отделался! Вон Иван тебе давно физическое замечание порывается сделать, если он все узнает, то сдержит слово! Давай проваливай!
— Дмитрий Андреевич, в таком случае я могу вас попросить не разглашать причину моего увольнения?
— Нет, этого обещать не могу.
— Я не за себя прошу, а за Лиду! Мы с ней живем вместе — подумайте, как к ней будут относиться в коллективе?
— Об этом тебе надо было думать.
— А я и думал! Я деньги с больных брал, чтоб Лиде и ее детям помочь, их у нее двое!
— Как трогательно! Сейчас расплачусь! Ты кому на уши лапшу вешаешь, проходимец? Не забывай, я знаком с Чаидзе, которого ты когда-то подставил точно так же, как и меня сейчас. Иди, пиши заявление, а то Ивана позову!
— Все-все, иду, но подумайте о Лиде!
Я подумал и не стал всем объяснять причину увольнения.
Вечером меня пригласил к себе главный врач:
— Дмитрий Андреевич, тут твой Минусинский приходил, заявление написал об увольнении, сказал, что к воякам переходит работать, так я подписал без отработки, не возражаешь? Справитесь без него?
— Справимся, — кивнул я. — А почему без отработки?
— Да ты понимаешь, Дима, какое дело… Такой он мерзкий тип, что хотелось поскорее от него избавиться. Знаешь, сколько он на тебя доносов написал? Каждую неделю служебные записки строчил! — Тихий продемонстрировал мне стопку листов, исписанных аккуратным почерком Минусинского.
— И что он там, интересно, писал?
— Да всякую ерунду, — поморщился Тихий. — Тебе это знать не обязательно. Достаточно того, что я тебя знаю уже шесть лет, и знаю, кто ты и что можешь, а чего не можешь. Этот мерзавец, похоже, на твое место метил, а как понял, что не выходит, решил свалить по-тихому.
Разубеждать главного врача я не стал.
Все мне твердили, что Минусинский — подлец, а я твердил как заведенный: «Хороший хирург, отличный специалист!» А то, что профессионал может оказаться мерзавцем, мне и в голову не пришло.
