Глава 12
О медицинских ляпах
Мы, медики, — люди. Мы не безгрешны, иногда и мы делаем ошибки. Не со зла, а либо от невнимания, либо из-за нехватки опыта. То, что совершается осознанно, уже не ляп, а медицинское преступление.
В первый день работы молоденькая медсестра дрожащими от волнения руками впрыснула под кожу пациента раствор хлористого кальция, который можно вводить только в вену. У больного в этом месте образовался некроз кожи. Что это, ляп или преступление? Наверное, все-таки ляп. Медсестра не хотела навредить пациенту, просто растерялась. Хотя пациенту не легче от того, что ее ошибка не была умышленной.
К хирургу обратился пациент с переломом костей правого предплечья. Врач осмотрел и загипсовал левое. Преступление? Думаю, вряд ли: доктор просто перепугал. Перед ним сидело трое пьяных со сломанными предплечьями, вот он и спутал, кому гипсовать левое, а кому — правое. Не преступление, но ляп однозначно!
Привезли к нам из глухой деревни Ваню Гущина. Он уже неоднократно лежал у нас с разными гнойниками. Ваня страдал сахарным диабетом и сам себе колол инсулин. Диабет часто осложняется воспалением мягких тканей и кожного покрова. Как только Гущин принимался за самогон, пропуская время очередной инъекции, у него моментально возникали гнойники.
В этот раз Ваню доставили с небольшим карбункулом (чиреем) на спине. От него потягивало перегаром.
— Ну, Вано, опять выпивал? — начал я.
— Да, чуть-чуть всего, Дмитрий Андреич, — слабо улыбнулся Гущин.
— Вано, миллион раз же сказано, не пей! Ну, что как маленький, каждый раз одно и то же!
— Да не ругайтесь, плохо мне!
— Валя, срочно в лабораторию, пусть сахар возьмут! — приказал я постовой медсестре.
Валя начала работать у нас сразу после окончания медучилища, и за те три месяца, что она провела в отделении, ничем, кроме большого бюста и длинных золотистых локонов, не выделилась. Особой тяги к медицине девушка не испытывала. Зато ее тянуло к врачам. Я не раз указывал ей на неуместность чересчур глубокого декольте. Дуреха обижалась, не понимая того, что наши больные — не святые и что они могут попытаться добиться от нее большего, чем сестринская помощь.
— Дмитрий Андреевич, у Гущина глюкоза 30! — томным голосом доложила Валя через двадцать минут.
При верхней границе в 6,5 это было явно чересчур. «Странно, почему он до сих пор еще не в гипергликемической коме?»
— Введите больному 20 единиц инсулина, через час повторить глюкозу.
— Хорошо, доктор.
— Сама справишься, знаешь, как инсулин вводить?
— Ну да, нас этому учили, — обиделась девушка и, покачивая бедрами, продефилировала в процедурку. Через час она прибежала испуганная:
— Доктор, у больного глюкоза 0,5 и он без сознания!
— Как 0,5? — поразился я.
При нижней границе нормы в 3,5 — это катастрофа! Из гипергликемической больной плавно перешел в гипогликемическую кому. Теперь ему надо было вводить не инсулин, а глюкозу.
— Немедленно ставьте ему сорокапроцентную глюкозу! Так, стоп! Валя, а сколько ты ввела инсулина?
— Как вы вели — 20!
— 20 чего — единиц или миллилитров?
— Ну конечно, 20 миллилитров!
— Валя, ты чудовище! Ты вогнала парня в кому! В одном миллилитре нашего инсулина 40 единиц! Тебе надо было ввести всего полкубика! А ты ввела аж 800 единиц! Ты чем думала?
— Но вы же сами сказали 20! — чуть не плача, с трудом произнесла девушка.
— Боже мой! Валя, ты совсем, смотрю, не ориентируешься в дозировках! Для тебя единицы и миллилитры одно и то же!
— Почему?
— Да потому! Кто тебе диплом только дал? Для чего существуют специальные инсулиновые шприцы? Чтоб набирать небольшие дозы, измеряемые в единицах. Обыкновенным шприцом ты не наберешь 4 единицы инсулина, если надо, так как это всего 0,1 мл! Только специальным, Тонким шприцом можно это выполнить! Ох, Валя, Валя!
— Так и что сейчас делать? — испуганно спросила блондинка.
— Я же говорил уже, глюкозу тащи сорокапроцентную!
— А сколько?
— Начнем с пол-литра!
— А у нас в отделении, поди, и нет столько сорокапроцентной, — едва не плакала медсестра.
— Ищите в других отделениях, берите, где хотите, но начать капать надо немедленно!
Сорокапроцентный раствор глюкозы выпускается в ампулах, и самые большие из них — на десять миллилитров. Чтобы ввести пол-литра, необходимо было 50 ампул.
Мы собрали всю сорокапроцентную глюкозу, которая была в больнице, два дня вводили ее Гущину, но так и не вывели его из гипогликемической комы. На второй день Ваня скончался.
А карбункул-то был всего ничего — два на полтора сантиметра.
Медсестра Валя долго сокрушалась, просила ее не наказывать, заведующий пожалел, да и оставил на отделении, а чтобы опыта набралась, определил ее в процедурку капельницы ставить. Потом неприятный случай с инсулином стал понемногу забываться, и Валя снова расслабилась.
В отделении в это время был больной, перенесший резекцию желудка из-за язвенного кровотечения. Ему были назначены капельницы, в том числе калий для стимуляции кишечника. А калий необходимо капать очень медленно, при быстром введении он вызывает остановку сердца.
Часы показывали конец рабочего дня, а во флаконе оставалась добрая половина раствора. Под окнами Валюшу ждал очередной поклонник. И глупая медсестричка прибавила скорость введения калия.
Через пару минут пациент выгнулся дугой и схватился за сердце. На наше счастье, в отделении в тот момент был реаниматолог — он и спас больного. Иван Григорьевич моментально сориентировался, схватил дефибриллятор и, пропустив разряд тока сквозь страдальца, вернул того к жизни.
— Ну, как же так, Валентина! — сокрушался заведующий. — Снова ляп! Ты так нам всех больных перебьешь, кого мы лечить будем?
— Леонтий Михайлович, — канючила Валя, размазывая слезы по красивому личику. — Я правда больше не буду! Ы-ы-ы! Простите меня, пожалуйста!
— Валентина, ну сколько тебя можно прощать, а?
— Ну последний раз! Леонтий Михайлович, я исправлюсь! Ы-ы-ы!
И в тот раз простил глупую девку доктор Ермаков и пустил Валю к больным. Не ведаю, как так получилось, но буквально через неделю тот же пациент, Валя и калий сошлись в одном месте.
На сей раз калий больному назначил терапевт. Пациента собрались выписывать домой, а ЭКГ была не очень: сказывался разряд тока, выданный дефибриллятором. Валя зарядила капельницу, вошла в вену… Тут с улицы засвистел ее поклонник. Блондинка мужественно сопротивлялась соблазну, старалась не замечать бойфренда, но когда во флаконе оставалось совсем чуть-чуть раствора, сдалась и открыла на полную.
На сей раз рядом был сам заведующий отделением, он быстро помог больному дефибриллятором и снова спас его жизнь.
— Все, Валентина, терпению моему пришел конец! — грозно произнес заведующий, когда все страшное осталось позади. — Или пиши заявление по собственному, или я пишу рапорт о полном служебном несоответствии.
— Леонтий Михайлович, я больше не бу-у-у-уду! — завела Валя старую песню.
— Валя, все! Никаких поблажек! Больше ты у нас не работаешь!
— Леонтий Михайлович, а я беременна.
— И что теперь?
— Ну, вы же не уволите беременную женщину? КЗоТ запрещает!
— От дает! Ну, девка! Какой срок?
— Двенадцать недель ставят.
— Хорошо, оставайся. Но пока в декрет не ушла, я тебя к процедурке и на пушечный выстрел не подпущу! Будешь больных кормить да перевязочный материал крутить. Ясно?
— Ясно, Леонтий Михайлович!
К нашему счастью, Валя в скором времени ушла в декрет и плавно перешла во второй, не выходя из первого. Всем так было лучше.
К сожалению, ляпы чаще всего происходят из-за нашей лени и элементарного нежелания шевелить мозгами.
— Дмитрий Андреевич! — кричит фельдшер «скорой», молодая симпатичная деваха. — Мы вам тут бабушку с острым аппендицитом привезли. Куда ее?
— Ну, вроде в пятой палате место было, положите пока туда. Я в перевязочной пока занят, сейчас освобожусь, посмотрю.
— Хорошо, я сопроводительный талон на посту оставлю, я вам не нужна?
— Не знаю, а там похоже на аппендицит?
— Похоже, я лаборантку уже вызвала, только бабушка эта немного странная.
— Ладно, сейчас перевязку закончу и посмотрю, — отвечаю я, пропуская информацию о странности бабушки мимо ушей.
Фельдшер ушла, я отправился знакомиться с новенькой. На кровати лежала, уставившись в потолок, пожилая женщина с морщинистым лицом. Правую руку больная прижимала к животу.
— Добрый вечер! — бодро начал я. — Что с вами случилось? Живот болит?
Женщина и бровью не повела. Я переспросил громче, подумав, что она плохо слышит. Снова ноль реакции.
— Эй, уважаемая, вы меня слышите? — почти прокричал я в ухо пациентки.
Та не шелохнулась.
Я тронул ее за руку, и она немедленно схватила меня за кисть и забормотала что-то нечленораздельное, интенсивно шевеля красными губами. Приглядевшись повнимательней, я вдруг понял, что передо мной слепоглухонемой человек. Но как фельдшер догадалась, что у нее аппендицит? Я бросился к телефону:
— Алле, Марина? Это Правдин говорит. Марина, а как вы определили, что у пациентки острый аппендицит, если она слепоглухонемая, и почему меня не предупредили об этом?
— Дмитрий Андреевич, нас родственники вызвали, сказали, что второй день держится за живот и мычит. Ну, подумали, что аппендицит. А вам я сказала, что она странная.
— Да, сказали! Только забыли отметить, что она ничего не видит, не слышит и сказать не может!
— Но живот у нее болит, как аппендицит исключишь?
— Марина, у нее там расчесы, укусил кто-то, она и чешет это место второй день! А живот абсолютно мягкий, никак не реагирует на пальпацию!
— Я думала, — начала Марина.
— Ничего вы не думали, — перебил я. — Увидели, что держится за живот, и к нам незамедлительно! Хирурги разберутся!
Конечно, я блефовал; я не был стопроцентно уверен в том, что у старушки нет аппендицита, но безалаберную фельдшерицу стоило проучить!
Тяжело поставить диагноз такой больной. Но путем динамического наблюдения и при помощи анализов нам удалось избежать ненужной операции: аппендицит не подтвердился.
Я все время конфликтовал с работниками «скорой помощи»: они доставляли больных в отделение, порой даже не разбираясь, нужно их госпитализировать или нет.
Да, я преклоняюсь перед «скорой», они всегда на «линии огня», но ляпы, которые они допускают, — это что-то особенное! Вот два самых серьезных.
Первый: пациенту с венозным кровотечением конечности накладывают жгут выше раны. Но кровь по венам течет к сердцу, от периферии к центру. Жгут, наложенный выше раны, усиливает кровотечение, так как по артериям кровь движется от сердца к периферии и, совершив газообмен, возвращается назад по венам, а жгут не дает ей этого сделать, и кровь вытекает наружу. Надо наложить или очень плотный жгут, чтобы сдавить и подлежащие артерии, или хорошую давящую повязку. Не раз мне приходилось останавливать венозное кровотечение простым снятием жгута. Снял — и кровь перестала сочиться из раны.
Второе: часто при кровотечениях начинают поднимать давление до нормальных цифр, не разбираясь, что кровоточит — язва желудка или огнестрельная рана. Этого ни в коем случае нельзя делать. Организм так реагирует на кровопотерю — снижает артериальное давление. Есть у больного давление 80/40 или 70/30 — и слава богу! Повышая его до 120–130 по верхней границе, мы провоцируем усиление кровотечения. Я знаю случаи, когда это губило пациентов.
Ну что ж, средний медперсонал обсудили — пора перейти к врачам, людям с высшим медицинским образованием. И мы допускаем ляпы.
Самый большой ляп хирурга — это оставить что-нибудь в животе пациента. Многие грешат этим, но лишь единицы сознаются. Кто-то из корифеев сказал, что каждый хирург хоть раз в своей жизни да забыл внутри пациента инструмент или салфетку. Хорошо, если сразу спохватился…
Операционная медсестра должна отслеживать наличие инструментов и салфеток, тампонов, шариков и прочего материала. Но ночью, когда заканчивается большая, кровавая операция, вполне возможны ляпы.
Пришлось мне оперировать женщину с проникающим ножевым ранением брюшной полости, у нее был поврежден тонкий кишечник. Когда я зашил дырки в органе, то увидел в области малого таза какой-то необычный конгломерат из сальника и петель тонкой кишки. Я разъединил ткани и нашел… стеклянный шприц с проржавевшим поршнем и согнутой иглой. На боку четко читалась дата изготовления — 1949 год.
Потом мы выяснили, что в 1956 году, пятьдесят лет назад, больную оперировали по поводу внематочной беременности. Операции в большинстве своем выполнялись под местной анестезией. Использовались разные шприцы и иглы, вот один каким-то образом хирурги и забыли в животе. Удивительно, но забытый инструмент не навредил своей хозяйке: он ушел глубоко в малый таз, покрылся капсулой, к нему подпались сальник и кишечник, и все это спокойно пролежало полвека.
Я сердился на неизвестного мне хирурга:
— Ротозей! Как можно было шприц с иглой забыть?
— Не суди, и не судим будешь! — напомнил мне заведующий.
— Как «не суди»! — возмутился я. — Забыть шприц! Как только он не лопнул, вот тогда бы мог дел натворить!
— Дима, не горячись. Всякое в жизни бывает. И у тебя ляпы могут быть!
— Ни за что! — самоуверенно возражал я. — Вообще не понимаю, как можно инструмент в животе забыть.
— У тебя еще все впереди!
Сработал закон парных случаев. Не прошло и недели, как я достал следующий предмет из следующего живота.
К нам поступила девочка пяти лет с лигатурным свищом. Месяц назад ее прооперировали в одном из лечебных учреждений области по поводу острого аппендицита. Выписали из стационара, все было хорошо, но пару недель назад в области рубца стала сочиться мутноватая жидкость. Так бывает, когда организм отторгает шовный материал; и пока его не уберешь, продолжает отделяться сукровица. Мы называем это явление лигатурным свищом.
Я зондом проверил свищ — тот уходил куда-то в глубину, в сторону слепой кишки, на которой располагался аппендикс. Мы решили взять девочку в операционную, дать наркоз, и под общим обезболиванием удалить все нитки, вызвавшие воспаление.
Ребенка усыпили, я начал искать нитки — и на меня внезапно полилось содержимое кишечника. Стало ясно, что у девочки не лигатурный свищ, а кишечный. Пришлось расширить рану и выйти на кишку. Оказалось, что на предыдущей операции хирурги забыли в животе марлевую салфетку. Та лежала на тонкой кишке и вызывала пролежень (дырку). Салфетка и больная кишка отграничились спайками от остальных органов, и из послеоперационного рубца стал подтекать кишечный сок.
И эта история закончилась благополучно. Свищ резецировали (вырезали) вместе с участком больной кишки, ребенок поправился. Родители поначалу собрались подать в суд на прежних хирургов, но передумали на радостях, что все обошлось.
— Не понимаю, как можно было забыть салфетку? — возмущался я.
— Дима, не начинай! — отозвался Леонтий Михайлович. — Со всеми бывает.
— Вы так их покрываете, наверное, тоже забывали?
— Наверное, — беззлобно отозвался Ермаков. — Вот когда сам наступишь на грабли, тогда поймешь.
— Леонтий Михайлович, я предпочитаю учиться на чужих ошибках.
— Хорошая поговорка, но ты забыл и еще одну.
— Какую?
— Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
— Да бросьте вы! Не надо покрывать таких хирургов! У нас ответственная работа, ляпы недопустимы!
— Дима, я с тобой полностью солидарен, но обвинять людей ты не имеешь права. Ты же не знаешь, при каких обстоятельствах они забыли эту злосчастную марлю. Может, это у них была десятая операция за сутки! Они с ног валились от усталости, а человек не робот!
— Нет, Леонтий Михайлович, тут я с вами не согласен. Да хоть двадцатая! Ты за жизнь человека отвечаешь и не имеешь права на ошибки!
— Ну, ты прав! Сто процентов прав, как ни крути. Посмотрим, что ты скажешь, когда сам в такую ситуацию попадешь.
— Да бросьте! С чего мне так ошибаться?
— А, я заметил, как кто-то начинает кого-то осуждать, то непременно вскоре и сам в такую же лужу садиться.
— Ладно, я не буду с вами спорить, поживем — увидим.
— Вот и правильно, не спорь! В медицине все бывает!
Я дипломатично промолчал, считая, что заведующий неправ, но жизнь расставила все по своим местам. Мой собственный ляп был уже не за горами.
За окнами операционной забрезжил рассвет, подходила к концу вторая операция. Первая была не очень тяжелой — аппендэктомия, но начали мы поздно, около полуночи. К часу ночи привезли вот этого толстого мужика с разрывом селезенки, попавшего в автокатастрофу.
Не успели мы убрать операционную после аппендэктомии, как я выполнил лапароцентез, получил кровь в животе и призвал группу снова мыться.
Операция прошла успешно, я удалил разорванную селезенку, собрал и перелил излившуюся в живот кровь, подвел дренаж к ложу удаленного органа. Оставалось зашить рану и наложить повязку. Все изрядно устали и хотели скорее закончить операцию.
Спина у меня взмокла, по лбу струился пот — и внезапно зверски зачесался нос. Чесать руками нельзя, они стерильные. На секунду я отвернулся и почесал нос о дыхательный аппарат. А когда повернулся к столу, то не увидел лопатки Ревердена. Это большая металлическая лопатка под килограмм весом, мы ее используем как щит при ушивании передней брюшной стенки, чтобы ненароком не повредить иглой внутренние органы. «Странно, когда я отворачивался, она была в животе, а сейчас нету…»
— Артур, а где лопатка? — спросил я лор-врача, ассистировавшего мне сегодня.
— Похоже, я ее скинул в тазик, — ответил смертельно уставший коллега.
— Точно скинул?
— Точно. Видишь — нет ее.
— Рано скинул, тут еще половину не зашили.
— Дима, слушай, давай заканчивать, спать охота! Утром на работу же! Что, без лопатки не зашьешь?
— Да зашью, без проблем.
Через полчаса наложил последний шов, заклеил рану и вышел из операционной писать протокол операции. Не успел начать, как в ординаторскую вошла бледная Людмила Пахомова, наша операционная сестра, и сказала испуганно:
— Дмитрий Андреевич, лопатка пропала!
— Какая? — не понял я.
— Лопатка Ревердена!
— Ты уверена?
— Да, я весь инструмент собрала, ее нигде нет!
— А в тазике мусорном смотрела?
— Да все перерыла! Как сквозь землю провалилась! Вы ее в животе не оставили?
— В животе? Не знаю… Она же такая большая!
— Ну, и где она? Доктор, похоже, вы на самом деле ее оставили в животе. Помните, когда вы нос чесали? Она могла и в живот ускользнуть.
— Но Артур утверждает, что в тазик выкинул.
— Артур стоя спал, мог и не заметить.
— Ладно, где пациент?
— В операционной еще, Аркадий Ильич его будит.
— Люда, накрывай стол, надо быстро живот расшить, чтоб никто не заметил, я сделаю ревизию и постараюсь незаметно вытащить лопатку, если она, конечно, там.
— Да, там она! Больше негде! Только что вы Трошину скажете? Он же по всей больнице разнесет!
— Иди, разворачивай стол, Трошина беру на себя.
Аркадий Ильич Трошин, наш второй анестезиолог, уже вышел на пенсию, но дома не сидел, а продолжал работать и просто обожал сплетничать.
Я вошел в операционную. Больной еще не пробудился, и Трошин продолжал колдовать над ним.
— Аркадий Ильич, я дико извиняюсь, но, похоже, вам придется еще раз дать этому парню наркоз.
— А что такое? — встрепенулся анестезиолог.
— Да видите, по дренажу ничего не бежит, похоже, он сместился, надо поправить, — брякнул я первое, что пришло в голову.
— А так нельзя?
— Аркадий Ильич, а как? Надо же к ложу уложить, а это только изнутри можно сделать. Да вы не беспокойтесь, я быстро! Полностью раскрывать не буду, сниму несколько швов, чтобы только рука пролезла, и на ощупь установлю! Пять минут.
— Ох, Дима, Дима! Ну и лопух же ты! Надо было проверить, как дренаж установил, когда из живота уходил, — начал бурчать старый анестезиолог.
— Да я быстренько! — заверил я и подмигнул медсестре.
Трошин дал наркоз, я снял треть швов и засунул руку в теплый живот. Шевеля пальцами, я начал аккуратно ощупывать мягкие органы. Стоп! Лопатка!
— Люда, — зашептал я медсестре, — отвлеки Ильича, кажется, нашел!
— Аркадий Ильич, вы не откроете мне кетгут? А то санитарка вышла, — подыграла мне Людмила.
— Конечно, конечно, Людочка! — отозвался Трошин и, передав маску анестезистке Вере, отошел от операционного стола.
Я мгновенно выудил злосчастную лопатку из тела и незаметно для всех скинул в тазик:
— Все, Аркадий Ильич! Готово! Установил!
— Так быстро? Молодец! Ну, давай зашивай!
Я закрыл операционную рану и, подавленный, отправился в ординаторскую. Меня догнала Людмила:
— Доктор, да не переживайте так! Все же обошлось!
— Да, обошлось, но я никогда не думал, что это произойдет со мной!
— Это жизнь, в ней всякое бывает.
— Теперь меня все засмеют!
— Дмитрий Андреич, мы никому не скажем. Кроме меня и Веры, никто не знает.
— Правда?
— Правда. Только вы больше не ругайте других хирургов.
— Каких?
— А помните, как вы злились на тех, кто забыл шприц и марлю?
— Помню…
— Ну и как?
— Как видишь, скверно. Все, больше не буду… Сам такой.
— Не убивайтесь так, вы же не специально забыли.
— Не специально, но все равно это ляп!
Этот случай научил меня не быть чересчур самоуверенным.
Однажды, около девяти утра, ко мне обратилась Нина, медсестра с терапии, молодая девушка, недавно вышедшая замуж. На ночном дежурстве она почувствовала недомогание, боли в животе и общую слабость. Вскоре боли прошли, но слабость сохранилась. При осмотре бросалась в глаза бледность ее кожи.
— Нина, ничего опасного не вижу, но надо срочно сдать анализ, пройти УЗИ брюшной полости и показаться гинекологу.
— Доктор, аппендицита нет?
— Ну, на аппендицит не похоже, но надо исключить внематочную беременность.
— Ладно, сделаю УЗИ и анализы, а к гинекологу не пойду.
Нина сходила на УЗИ, врач выдал заключение, что беременность есть, но плод находится внутри матки, анализы тоже спокойные. Я еще раз осмотрел девушку:
— Нина, все же мне твой живот не нравится, что-то в нем не так. Давай положим тебя в отделение, понаблюдаем?
— Дмитрий Андреевич, ну раз нет аппендицита и внематочной, я домой пойду. Я через дорогу живу, если хуже станет — сразу к вам прибегу.
— Ну, хорошо, — с сомнением в голосе отозвался я. — Иди домой. Но если что, сразу к нам!
Девушка ушла, а я отправился на прием. После обеда прибежала заведующая лаборатории:
— Дмитрий Андреич, у вас Нина Карпова, медсестра с терапии, сегодня была на приеме?
— Была, а что случилось?
— Вы ей анализы назначали?
— Назначал, кровь, мочу. Вроде нормальные.
— Да перепутали анализы! Сегодня две Карповы приходили анализы сдавать! В инфекционном отделении тоже Карпова работает, только Галя. Вам Галины анализы отдали, а вот Нины!
— Вот это да! — изумился я, разобрав анализы. — У нее ж гемоглобин 50, почти в три раза меньше нормы, похоже на внутреннее кровотечение.
— Я тоже так подумала, поэтому как увидела — сразу к вам!
— Надо немедленно кого-то за ней послать! Спасибо вам!
Я бросился к телефону, набрал заведующую терапии и в двух словах объяснил, в чем дело. Элеонора Потаповна Волгина среагировала на удивление быстро: послала старшую медсестру и санитарку домой к Нине. Не достучались, так ворвались, благо дверь была не закрыта: Нина от большой кровопотери легла на пол и стала засыпать.
На операции мы обнаружили внематочную беременность и около трех литров крови в животе. Оказалось, что маточная труба каким-то образом завернулась за матку и во время УЗИ спроецировалась как нормальная беременность. И путаница с анализами «помогла».
К счастью, все обошлось, Нину спасли.
Николай Иванович Пирогов никогда не скрывал своих ошибок, свободно рассказывал о них и учеников своих заставлял следовать его примеру. Наверное, он был прав. Лучше учиться на чужих ошибках, но скрывать свои ляпы — совсем нехорошо.
Например, как-то раз к нам обратился мужчина с жуткими болями в животе. Вчера в соседнем районе слегка трезвый хирург наложил ему троакарный свищ мочевого пузыря по поводу острой задержки мочи. То есть проколол его мочевой пузырь специальным инструментом и поставил трубку из-за того, что больной не мог самостоятельно помочиться.
При осмотре я заметил симптомы перитонита, взял мужчину на операцию. Лапаротомия открыла полный живот мочи. При детальном осмотре я выявил дырку на задней стенке органа: пузырь был проткнут насквозь. Пришлось зашить дырку и подшить переднюю стенку пузыря к передней брюшной стенке, сформировать надлобковую эпицистостому (соустье), как этого требуют хирургические каноны. Во время операции я нашел большой камень в пузыре, сантиметров на пять. Родственникам объяснил, что якобы был пролежень задней стенки, из-за чего и возник мочевой перитонит.
Жена страдальца недоверчиво смотрела на меня:
— Я видела, он инструментом как штыком орудовал! Может, проткнул пузырь?
— Нет, пролежень! — твердил я.
Мужчина поправился. Я позже звонил его хирургу, пытался поговорить по душам, но он меня даже не захотел слушать, каждый раз швырял трубку. Видимо, зря я старался, как говорят вульгарные американцы, прикрывал его задницу, а сей докторишка и не оценил в должной мере моего благородства.