Глава 2
Петроград

Паровоз свистнул в последний раз и натужно вздохнул, окутавшись облаком пара. Благодаря морозному дню это облако оказалось особенно плотным и непроницаемым. Впрочем, эффект длился недолго. Разогретый пар тут же устремился к стеклянному перекрытию дебаркадера Варшавского вокзала Петрограда, как теперь патриотично называлась столица. Еще несколько секунд, и облако окончательно истаяло, оставив на мутном от копоти стекле тонкий слой инея.

Одновременно с этим огромное помещение, предназначенное для прибывающих поездов, огласилось звонким перестуком буферов. В свою очередь, вагоны вздрогнули в последний раз, сначала подались вперед, затем слегка откатились назад и, наконец, с легким скрипом металла неподвижно замерли на месте. Двери тут же распахнулись, и в них появились проводники, вышедшие наружу и замершие справа от входа, готовые проводить своих пассажиров.

Тем временем встречающие, заполонившие весь перрон, пришли в движение, сначала высматривая нужный вагон, а затем тех, кого, собственно говоря, встречали. Публика была самой разнообразной — от рабочих в простых дохах и пальто дешевого сукна, кружившихся в хвосте состава, до знатных особ в шубах и пальто уже сукна дорогого и с меховыми воротниками. То и дело мелькали форменные шинели различных чиновников. Хватало среди встречающих и лиц в военной форме, и офицеров, и нижних чинов.

Прибывшие неизменно останавливались в дверях вагонов, осматривая встречающих с высоты площадки. Одни находили тех, кого ожидали увидеть, и, озарившись улыбкой, спешили спуститься на мостовую перрона. Другие, не найдя никого, сжимали губы в тонкую линию и также покидали вагон, но только уже не такими радостными.

Шестаков, или, если точнее, Шейранов, никого не искал среди встречающих. И тем не менее также остановился при выходе из вагона второго класса. Только причина его задержки была куда прозаичнее, состоявшая в желании осмотреться. А посмотреть было на что.

Признаться, ему казалось, что в царской России все было как-то убого и отстало. Виденный им более ранний Пятигорск, конечно, выглядел очень даже опрятно, но ведь это курортный городок, который содержали в порядке, в том числе, и специальными указами. И потом, пыльные в зной и грязные после дождя улицы никуда не деть. А уж в распутицу они и вовсе становились непролазными. Да, это происходило семьдесят лет назад, но для этого времени вообще было свойственно все делать медленно. Во всяком случае, по мнению представителя более позднего поколения.

Но Петроград не подкачал. Один только остекленный дебаркадер чего стоит. Серьезная конструкция из стекла и металла, которую он ну никак не ожидал увидеть в это время. Однако вот она, во всей красе. Снаружи имеет место обильный снегопад и даже метель, а здесь достаточно светло, относительно тихо и тепло. Конечно, наверняка мороки со стеклом предостаточно из-за паровозной копоти, но местных это, похоже, не пугает.

Не сказать, что Шейранову не понравился Киев, откуда он прибыл в столицу. Наоборот, очень даже понравился. Сергей остался очарован этим городом, несмотря на то что попал туда в зимнюю пору. Занесенные снегом улицы, аллеи с голыми деревьями, тихо потрескивающими на лютом морозе. Жители, спасаясь от холода, кутаются в теплую одежду, спешат по своим делам. Праздношатающихся в такую пору не сыскать.

Подготовительный период отнял достаточно много времени. Перегудов прекрасно понимал, что теперь ни о каких поддавках не может быть и речи. Поэтому готовился основательно, задействовав как государственные средства, выделенные для эксперимента, так и свои собственные. Он хотел предусмотреть как можно больше, чтобы быть готовым к любому развитию событий.

А вот Сергею Федоровичу как-либо подготовиться не позволили. Нет, он очень даже занимался личной физической подготовкой. От души и в полную меру отрабатывал приемы рукопашного боя на своих, а вернее, Шестакова, товарищах. Работал он с ними, как говорится, в полный контакт. Впрочем, и они — тоже, что для него было только на пользу.

Кстати, он не смог удержаться от любопытства и поинтересовался их будущей судьбой. Не сказать, что он их жалел, но все же и хладнокровного убийства одобрить не мог. Одно дело, если во время эксперимента, и совсем другое — просто так.

Оказывается, Зайцеву тоже претила мысль о хладнокровном убийстве, хотя, по его мнению, эти ребята вполне заслуживали пулю в лоб. Ну да, в судьи себя записывать никто не собирался. На случай если они останутся живы, решили передать их в руки правосудия с доказательной базой, разумеется. А там, пусть их судят. Они, конечно, могут начать трезвонить насчет пришельцев. Вот только кто им поверит?

Тренировался Шестаков-Шейранов и в обращении с оружием. Впрочем, тут он мало что почерпнул для себя нового. Конечно, многие образцы он в руках держал впервые, но ничего сверхъестественного. Тот же пулемет Максима, здоровенную и тяжеленную дуру, он с удовольствием сменил бы на «ПК». Но с другой стороны, практика в стрельбе никогда не будет лишней.

Отчего особое внимание уделялось именно боевой подготовке? Так ведь времена какие. Война с каждым днем набирает обороты, вон уже и Турция вступила в эту всеобщую мясорубку. Впрочем, мясорубка пока еще не всеобщая, но тенденция намечалась нехорошая. Затем война мировая резко перейдет в войну гражданскую. А по условиям эксперимента ему никак не удастся отсидеться в какой-нибудь глухомани. Так что боевая подготовка лишней совсем не будет.

А вот во всем остальном его ожидало полное разочарование. Он не получил ни грамма информации об этом историческом периоде. Есть потребность, напрягай извилины и вспоминай все, что тебе известно. Правда, если честно, то ему почти ничего не известно. Разве только о руководящей роли партии, которую вдалбливали им в школе и в институте. И потом, он не больно-то интересовался историей, отдавая предпочтение предметам, составляющим суть его будущей профессии.

Не изменила его отношения к истории и встреча с Перегудовым. Разумеется, Шейранов собирался работать с продюсером и прекрасно сознавал, что ему придется вселяться в подопечных в различных слоях. Но он предполагал, что перед каждым вселением у него будет возможность подготовиться по различным направлениям. А еще ему всегда помогут информацией участники съемочной группы. Но подхода, имевшего место сейчас, он точно не ожидал…

Покинув перрон, он прошел в здание вокзала. Задерживаться тут не было никакого смысла. Хотя он не смог отказать себе в удовольствии осмотреть его. Не сказать, что здание столь уж велико, но в то же время останавливает взор и очень даже впечатляет. Внутренняя отделка… Пускай кому-то из его современников она может показаться аляповатой, но его почему-то посетило странное желание вглядеться в каждый завиток позолоченной лепнины, в каждую фигурку. Он, конечно, не пошел на поводу у этого желания, но оно присутствовало.

При вокзале имелся ресторан, и, судя по доносящимся ароматам, его меню было далеко от знакомых Шестакову привокзальных тошниловок Просто, с одной стороны, содержать на вокзале гадюшник тут никто не позволит, а с другой — солидная публика в сомнительное заведение не пойдет.

Впрочем, дразнящие ароматы прошли мимо его обонятельных рецепторов по причине отсутствия голода. С учетом военного времени поезд из Киева до Петрограда добирался в течение полутора суток, поэтому Шестаков успел плотно позавтракать в вагоне-ресторане и пока еще не проголодался.

Нда. Все же что таксисты его времени, что извозчики в этом народ ушлый и наблюдательный. Вроде бы и одет Шестаков небогато, пальтишко — так себе, среднего достатка, без бобрового воротника, и на голове не соболья шапка, простая папаха. Но тем не менее извозчик довольно лихо подкатил к нему, резко осадив резвого коня, даже слегка присевшего на задние ноги.

— Здравия вам, господин хороший. Куда ехать?

— Ишь ты каков, братец. А как я на трамвай подамся?

— Не, господин хороший, не подашься. Не таковский будешь. Тебе в общей душиловке ехать не резон. Поди еще, и вторым классом прибыл.

— Вот ведь шельма, все знаешь.

— Не все, но в жизни повидал многое и многих.

— Так, может, ты еще и знаешь, куда мне ехать надо? — устраиваясь в санях и пристраивая рядом объемистый саквояж, поинтересовался Шестаков.

— Знамо дело, куда. До гостиницы, потому как вид у тебя, уж прости, не местный. Глядишься вокруг так, словно тебе тут все в диковинку.

Вообще-то Шестаков, можно сказать, местный. Родом не из столицы, но зато в этом городе провел несколько лет. А если учесть его террористическую деятельность, необходимость конспирации, то город он знал очень хорошо. Но с другой стороны, сейчас на Петроград его глазами взирал Шейранов, который не был здесь и в своем слое. Так уж сложилось, что успел побывать во многих местах за границей и даже за океаном, а вот до Северной столицы как-то не добрался.

— Верно судишь, не местный. Но насчет гостиницы ошибся малость. Доходный дом шестнадцать на Казанской знаешь?

— А то.

— Вот туда и правь. Да не кругами, не обижу.

— Эка, — удивился сидевший вполоборота к нему извозчик, озадаченно сбив набок шапку. — А ить город-то ты, получается, знаешь.

— Ну как знаю. Жил какое-то время.

— А глазел так, что враз ясно, впервой тут.

— Нравится мне просто Петроград, вот и не могу наглядеться.

— Это да, у нас есть на что поглядеть. А как летом, так и вовсе красота, особенно в белые ночи.

— Да знаю я, знаю. Поезжай уже.

— Н-но, залетная! Пошла!

Перегудов и Воркутинский остались верными себе и без зазрения совести решили снабдить Шейранова для предстоящего дела «огромной» суммой — аж в сотню рублей. Мол, выкручивайся дальше, как знаешь. Вообще-то могли бы раскошелиться и пощедрее, учитывая задачу, стоящую перед ним. Ну да что с них взять, два одержимых своей работой жлоба.

Однако дела оказались не так плохи, как могло показаться на первый взгляд. Шестаков был не просто сволочью, не чурающейся кровавых денег. Он был достаточно предусмотрительным и собирался дожить до старости. Причем старость эта должна быть весьма обеспеченной.

Большую часть незаконно нажитого он вовсе не растратил на беспутные кутежи, девок и пьянки, а припрятал. Причем, следуя старой доброй мудрости, он не стал складывать все яйца в одну корзину. Впрочем, данное утверждение довольно относительно, потому что корзинка в любом случае получалась одна, хотя деньги и хранились в разных углах. Им были открыты вклады в двух столичных сберегательных кассах на свое имя. В настоящее время на них лежали двадцать и четырнадцать тысяч. Имелась и наличность в виде пяти тысяч. Все это было припрятано в тайниках его квартиры.

Ну да, Шестаков снимал в Петрограде жилье. Квартирка так себе, небольшая кухонька, санузел, ванная и жилая комната. Но с другой стороны, одному больше и не нужно. Опять же довольно приличный доходный дом в приличном же районе. Ну пусть жилец отсутствует, и что с того, за квартиру уплачено на год вперед.

Кстати, срок следующего платежа в феврале, осталось меньше месяца. Надо бы решить, нужна еще будет ему квартира или нет. В принципе лучше все же внести плату, чтобы голова не болела. Деньги не такие уж и большие, всего-то пятнадцать рублей в месяц, зато нет никаких вопросов относительно того, где кинуть кости. Опять же это позволит без суеты осмотреться и принять решение, в каком из направлений начать двигаться.

Собственно говоря, именно наличие квартиры и сбережения Шестакова толкнули Шейранова сразу же отправиться в столицу. Хорошо еще хоть Воркутинский и Перегудов ничего не знали об этих деньгах, иначе чего доброго решили бы лишить его этих средств. А ведь это, между прочим, не столь уж и великое состояние. Нет, понятно, что сумма вроде бы немаленькая, но, как говорится, все познается в сравнении. Вот ему, к примеру, предстоит ни много ни мало изменить ход истории. Ну и как, серьезная это сумма на фоне предстоящей задачи? То-то и оно.

Осознав, что пассажир ему достался не заезжий, а хорошо знакомый с городом, извозчик решил взять лихостью. Прокатил с ветерком, да так, что у Шейранова аж дух захватило. Нет, не от испуга, хотя и подумывал о том, что этот шельмец ненароком кого-нибудь собьет. Просто бьющий в лицо холодный ветер — то еще удовольствие, пришлось с головой укутаться в подстеленный в санях тулуп, дохнувший еще тем амбре.

Нужно бы озаботиться одеждой по сезону, а то недолго и простудиться. Опять же вид у него не такой уж презентабельный. В рабочей слободе очень даже представительный, а вот в центральных кварталах — как-то не очень. Кстати, неподалеку от его квартиры имеется ателье довольно приличного портного Жилина, вот к нему и стоит обратиться. А еще, если не изменяет память, у него можно прикупить и готовое платье. Правда, это если повезет с размером.

До дома добрались довольно быстро, а потому кучер заслужил свои пятьдесят копеек, чем остался искренне доволен. Все же таксисты — настоящие и прямые наследники вот этих извозчиков. В среднем проезд обходится от десяти до двадцати пяти копеек. Но привокзальные извозчики без зазрения ломили пятьдесят даже за самую короткую поездку. И ты еще попробуй втиснись на привокзальную площадь. Там все схвачено, вплоть до городовых. Ничего не напоминает? Вот и Шейранов удивился, когда все это добросовестно подсказала ему память Шестакова.

Поблагодарив щедрого господина, извозчик лихо сорвался с места. Впрочем далеко ускакать у него не получилось. Буквально через пару десятков метров его окликнул какой-то мужчина, вышедший из арки соседнего дома, кутаясь от пронзительного ветра в меховой воротник своего пальто. Думаете, извозчик огорчился по этому поводу? Вот уж ничуть не бывало. Лихо вильнул санями и с ювелирной точностью остановился напротив мужчины.

Шейранов глянул на дом, который легко узнал по воспоминаниям Шестакова. Ничего так. Три этажа, но здание все равно высокое, потому как потолки в два с половиной метра тут не встретишь. Вполне соответствующий облику Петрограда фасад. Арка, вычищенная от снега местным дворником, несмотря на то что снегопад и ветер еще не прекратились. По меркам Шейранова, арка несколько низковатая и узковатая, но не для нынешних реалий, когда грузовики — это довольно редкое явление. Тут все больше пользуются гужевым транспортом. За аркой небольшой двор-колодец, в который выходят парадные.

Вошел во двор, повернул к правой парадной, поднялся на третий этаж, сунул ключ в скважину. Легкий щелчок, другой, дернул ручку на себя, дверь подалась без проблем. Из квартиры пахнуло теплом и затхлым воздухом нежилого помещения. Ничего удивительного, Шестаков не появлялся тут больше полугода — уехал в Киев трясти тамошних купчишек. Хорошо хоть в доме действует своя котельная и имеется водяное отопление. Ну и то, что не оставил открытой форточку, тоже очень даже к месту. А ведь собирался отсутствовать не больше месяца.

Едва вошел в квартиру, как тут же прошел в комнату и открыл форточку, чтобы проветрить помещение. Станет чуть прохладнее, но это не беда. После этого проверил все три тайника. Нормально. И хозяин дома порядочный человек, не появлялся в квартире, и воров не было, ну и продюсер с историком не установили наличие такого бонуса, что также грело.

Да, деньги грязные, но Шейранов и не думал от них отказываться. Что же касается моральной стороны вопроса, то он старался не думать о ней. Ему, конечно, не впервой пользоваться деньгами с кровавой меткой. Но те деньги, что перепадали его подопечному на кавказской войне, были военной добычей, а эти… Стоп. Лучше не перегружать мозг и не включать чистоплюя. В конце концов, не его стараниями свершались грязные дела.

Прошел к платяному шкафу. Одежда на месте, как ее и оставил Шестаков. Но очень уж все какое-то… Словом, в приличном обществе не появишься, а таскаться по явочным квартирам рабочих-подпольщиков… Нет, постепенная карьера в обществе революционеров его не устроит. Ему нужен стремительный рост, а значит, необходимо оказаться как можно ближе к верхушке. И для начала не помешало бы приодеться.

Прошел на небольшую кухню. Как, впрочем, и следовало ожидать, из съестного — только фунт конфет, к которым прикасаться не было никакого желания. Пакет с печеньем, зачерствевшим до такой твердости, что куда там сухарям. Жестянка с чаем, которому ничего не сталось, сахарница.

Служанки у Шестакова не имелось, топить печь и готовить некому, поэтому он питался в трактире неподалеку. Весьма приличное и опрятное заведение, с хорошей кухней и недорогое. Плотный обед стоил всего лишь двадцать копеек, это если без стопочки водки для аппетита. А вот на случай, если вдруг в неурочный час захочется чего-нибудь перекусить, у него всегда имелся кое-какой запас продуктов. Ну и самовар керосиновый. Очень удобная штука, работающая по принципу примуса.

Ну что же, убедился, что сбережения в порядке. А ведь сумма могла быть и побольше, если и у дружков Шестакова что-то припрятано. Не догадался влезть и им в головы, причину найти можно было без труда. Впрочем, судя по воспоминаниям Шестакова, напарники его уж больно любили пожить на широкую ногу, и проживали в довольно приличных гостиницах, и хаживали в рестораны. Словом, сомнительно, чтобы у них нашлись какие-то сбережения, жили одним днем, о будущем не думали. Скорее всего были убеждены, что этого самого будущего у них и нет вовсе.

При себе оставил пятьсот рублей. Этого должно с лихвой хватить и на обновление гардероба, и на квартплату, да и вообще на первое время. Ему бы осмотреться для начала, а то ведь сколько уже голову ломает, но никак не придет к решению, с чего начать.

Звонок в дверь. Интересно, кого это там принесло? Зайцев вроде бы говорил, что на след этой троицы полиция так и не вышла. Но мало ли как все обстоит на самом деле? Может, кто из прежних знакомых? Исключено. Шестаков вообще никого не знал в этом доме, не водил знакомств и никому не говорил, где живет. Кто-то случайно увидел?

Механический звонок тренькнул вторично. Да чего, собственно, гадать, нужно открывать. Проверил состояние метательных ножей в рукавах. Так, на всякий случай. Без оружия он чувствовал себя чуть ли не голым. Хотел было прикупить револьвер, но по здравом размышлении отказался. Кто его знает, как там в квартире с его сбережениями, а спускать чуть не все имевшиеся деньги на оружие… Не Дикий Запад. Обойдется.

— Здравствуйте, Иван Викентьевич.

Услужливая память Шестакова подсказала, что вот этот полноватый мужчина в пальто с бобровым воротником, в бобровой же шапке не кто иной, как хозяин доходного дома. Власьев знал всех своих жильцов, лично договаривался с каждым из них о найме, постоянно интересовался проблемами. Ну и за домом следил, не отнять. Если вдруг окажется, что его доходный дом содержится лучше всех остальных, то это никого не удивит.

— Здравствуйте, Степан Спиридонович. Что-то случилось?

— Вы позволите?

— Простите. Я просто удивился. Проходите, конечно же. Так что случилось? — повторил свой вопрос Шейранов, когда Власьев оказался в прихожей.

— Видите ли, уже несколько месяцев, как начался отопительный сезон, а мы так и не проверили, все ли в порядке в вашей квартире.

— Н-да. Я отсутствовал. Все случилось слишком непредвиденно.

— Если позволите…

— Да-да, конечно. Прошу. — Шейранов отошел в сторону, позволяя Власьеву пройти в квартиру.

Тот быстро обошел помещение. Не смотри, что весь в бобре и важный из себя господин. Осмотрел все со знанием дела, это Шейранов определил сразу. Он был родом из СССР, где мало стать хорошим врачом, но еще не мешало бы разбираться в других вещах, к примеру, уметь произвести мелкий ремонт. Похоже, домовладелец не привык переплачивать ушлым мастерам.

— Так, с отоплением порядок. Все работает исправно, и нигде не течет.

Ну, это понятно. Будь иначе, он бы не проявлял столь явной щепетильности, и запасные ключи у него наверняка есть. Просто ему нужен был повод, чтобы встретиться с квартиросъемщиком. Только непонятно, как Власьев смог так быстро узнать о его приезде. Хотя-a… Дворник. Ну да, здесь дворники следят за всем, они еще и осведомителями в полиции являются.

— Иван Викентьевич, мне неприятно об этом говорить, но прошу понять меня правильно… Кхм. Дело в том, что с началом войны цены несколько поползли вверх, а уголь я обычно закупаю только к концу сентября…

— Не утруждайтесь, Степан Спиридонович. Просто скажите, сколько я должен доплатить.

— Пять рублей с учетом следующего месяца.

— То есть по рублю за каждый месяц. Никаких проблем. Кстати, я хотел с вами поговорить о квартирной плазе на следующий год. Могу я внести сумму вперед?

— Несомненно. Вот только плата изменилась. До конца февраля у вас проплачено, и я не имею никакого права увеличивать сумму, но далее…

— Степан Спиридонович, поверьте, я прекрасно понимаю, что с началом войны цены претерпели изменения. Но я надеюсь, не столь значительные.

— Плата нынче составляет восемнадцать рублей в месяц.

— Хм. Признаться, глядя на вас, я грешным делом подумал, что может быть куда больше. Это вместе с доплатой за отопление?

— Да.

— Превосходно. Итого вместе с доплатой получается двести двадцать один рубль.

— Именно так.

— Прошу.

Распрощавшись с домовладельцем, Шейранов направился к портному. А чего, собственно говоря, откладывать в долгий ящик то, что можно, как, впрочем, и должно, сделать сразу. К счастью, с обновлением гардероба не возникло никаких проблем. Так уж вышло, что у портного нашлось готовое платье, разве только нужна была небольшая подгонка, с которой он обязался управиться уже к вечеру. Ну и сняли мерку на пошив нового костюма, неправильно, когда нет смены.

В ожидании, когда портной будет готов его преобразить, Шейранов посетил трактир, ибо желудок уже требовал насыщения. Потом прошел в цирюльню и привел там себя в порядок. Далее — в обувную лавку. К новому гардеробу совсем не помешает и новая обувь. Хм… А ничего. Очень даже удобно. А главное, нельзя сказать, что, на взгляд представителя двадцать первого века, полусапожки выглядят старомодно. Конечно, отсутствие молнии ощущается сразу же, но и со шнурками очень даже ничего. А главное, удобно.

Хотел было пройтись по городу, однако очень быстро отказался от этой дурной затеи. Снегопад уже прекратился, но ветер не думал утихать, метя по улицам снежную взвесь и завывая между домами. Именно про такую погоду и говорят, когда поминают собаку и хорошего хозяина.

Ограничился тем, что посетил книжную лавку. Там он прикупил книжку какого-то неизвестного ему автора. Подкупила иллюстрация в виде индейца с пышным плюмажем из перьев и сравнительно легкий слог для этого времени. Иными словами, самое обычное бульварное чтиво, как раз то, что нужно, чтобы убить время до вечера.

Не забыл приобрести и несколько газет. Конечно, сомнительный источник для получения информации. Газетчики во все времена с пренебрежением относились к ее достоверной подаче. Тот, кто будет утверждать обратное, либо слишком уж легковерен, либо сам является репортером. Газета должна продаваться, а значит, в ней нужно подать такую правду, которая будет этому способствовать. А правда, она, как всем известно, имеет очень мало общего с достоверностью, а уж с истиной и подавно. Но с другой стороны, газета все же меньшее из зол, потому что альтернатива ей — это слухи. Вот уж чему нельзя верить ни при каких раскладах, так это слухам.

Вернувшись на квартиру, быстро просмотрел прессу. Угу. Цензура, как говорится, в действии. Сплошные хвалебные оды славному русскому воинству, насмешки и пренебрежение по отношении к немцам и австриякам. Интересно, а как же тогда эти самые колбасники разгромили армию Самсонова, да так, что практически никто из ее числа не вышел к своим.

И потом газетчиков этих и цензуру вместе с ними нужно приподнять над полом за воротник да хорошенько встряхнуть. Автор очередной статьи взахлеб рассказывает о подвиге славного гвардейского Семеновского полка. Это же надо, подняться в лобовую атаку по открытому полю, на поливающие их свинцом пулеметы. Лихо, в полный рост, потеряв треть личного состава, захватили целых шесть пулеметов и две роты пленных немцев. Чудо-богатыри!

Ну да. Солдаты, они и есть чудо-богатыри. А вот те, кто послал их в эту убийственную атаку, дебилы. Их не награждать нужно, а ставить к стенке. Причем без суда и следствия. По законам военного времени. Ну и к какому выводу должны прийти люди, читая такие строки? Какой-нибудь интеллигент, рассуждающий о высоких материях за обеденным столом, восхитится силой духа русского солдата. Курсистка закатит глазки и томно вздохнет.

Но найдутся и те, кто очень даже сможет использовать это в своих революционных целях. Как, впрочем, и различные провокаторы. «Вы только посмотрите, этот преступный режим и сам не отрицает, что бросает солдат на пулеметы и под разрывы снарядов бездумно, как пушечное мясо». Да ну их к черту! Лучше почитать что-нибудь легкое и ненавязчивое. Вот про индейцев, например…

За чтением время пролетело довольно быстро. Казалось бы, только что сел с книжкой в руках, и уже нужно включать освещение. А это верный признак того, что пришло время посетить портного. С сожалением отложил в сторону чтиво. Странно все же. Читается на одном дыхании, слог очень легкий, а об этом авторе он никогда и ничего не слышал. Да тут никакой Фенимор Купер и рядом не стоит. Не мог такой автор оказаться в забвении. Хотя-a. После революции-то да после гражданской… Тут могло произойти и не такое.

Портной не подвел, все уже было готово. Надел на себя. Все подогнано с ювелирной точностью. Костюм и пальто сидят как влитые. Ткань без примеси синтетики, поэтому мяться будет безбожно, но зато очень даже приятная на ощупь, и, несмотря на непривычный крой, чувствуешь себя в такой одежде достаточно удобно. Все же когда за дело берется мастер, пусть и не Версаче, это чувствуется сразу. И ведь одежда изначально шилась не на него, а ее подогнали, причем в довольно сжатые сроки.

Едва вышел из ателье, как тут же заметил извозчика. Остановил, всучил десять копеек, велел ожидать. До гостиницы «Европейская», по улице Михайловской, где он решил сегодня появиться в свете, было не так чтобы и далеко. Если бы речь шла о теплом летнем или хотя бы безветренном морозном вечере, то он, пожалуй, прогулялся и пешком. Но ветер и не думал утихать. Так что лучше переплатить извозчику и доехать в относительном комфорте.

В «Европейской» только к концу прошлого лета закончили ремонт, который длился целых семь лет. Бог весть отчего так долго, но оно того стоило. Шестаков помнил, какой была прежняя гостиница, застал ее еще до начала ремонтных работ. Как, впрочем, и после открытия. Бывал и в самом здании. Если бы захотел, то мог бы в ней и поселиться, вот только желания-то и не было.

А оказался внутри по приглашению бывшего партийного соратника. На тот момент политическая борьба да и политический террор его уже не интересовали. Однако решил все же принять приглашение. Так, на всякий случай, вдруг какая-нибудь интересная информация. Он бы от солидного экса не отказался, может, наводка какая выйдет, а может, долю немалую за участие получит. У него опыт богатый, будет полезен в серьезном деле.

Вот только все оказалось пустышкой. Ни о каком эксе речь там не шла в принципе. Зато встретил других товарищей и стал свидетелем очередной жаркой дискуссии на тему: «Кому на Руси жить хорошо?» Его бывшие однопартийны и не думали успокаиваться, примкнув к партии эсеров. Вот только ему с ними было не по пути.

Но это Шестакову. А вот Шейранову очень даже может быть. Правда, он в этих политических и партийных делах как свинья в апельсинах, если забыть о его знаниях, касающихся руководящей роли большевиков. Да и то, если честно, те знания у него на двоечку. Как только сдавал зачет, тут же все забывал как ненужную муть. Конечно, он успел побывать коммунистом, а иначе всю жизнь проработаешь в сельской амбулатории. Но к тому времени все уже было намного проще. Стоило лишь красиво разобраться с аппендицитом сынишки председателя райисполкома.

Так вот, гостиницу не просто отремонтировали, а можно сказать — перестроили. Практически неизменным остался только фасад, а внутри реконструкция получилась капитальной. Ну и цель его путешествия, ресторан гостиницы, конечно же, был выше всяческих похвал.

Располагался он в довольно просторном помещении первого этажа. Навскидку никак не меньше трех десятков круглых столов со стульями с высокими прямыми спинками. В торце чуть не во всю стену — огромное витринное окно. Днем благодаря ему помещение заливается дневным светом, но сейчас уже стемнело, а потому ресторан освещен электричеством. Лампочки так себе, на взгляд Шейранова бледноватые, но, с другой стороны, их достаточно, чтобы в помещении было светло и комфортно.

Нда. Все хорошо, и обстановка приятная, и кухня, судя по ароматам, на высоте. Одно смущает. Непонятно, удастся ли сегодня здесь поужинать. Хотя уже ясно, что бывших однопартийцев в этом месте он сегодня не встретит. Если же они и окажутся тут, то будут вести себя вполне пристойно. Еще на входе швейцар предупредил Шестакова, что сейчас здесь проходит благотворительный ужин.

Впрочем, благотворительный он или нет, поесть-то хочется. Хотя что-то ему говорило о том, что сегодняшние цены окажутся заоблачными. Но с другой стороны, отчего бы и нет, если это позволит какому-нибудь госпиталю купить лишнюю упаковку бинта. Образно, конечно. А вот в том, что деньги будут потрачены по назначению, никаких сомнений. Он это знал опять же благодаря памяти Шестакова. В России вообще благотворительность имела весьма широкий размах, и, что самое интересное, при злоупотреблениях во многих областях на эти средства посягательств было меньше всего, а вот суммы там крутились очень даже серьезные.

Да вот хотя бы бросить взгляд на поданное благотворительное меню. Обычный ужин в этом респектабельном ресторане должен был обойтись в рубль. При широком размахе, обжорстве и безмерном количестве выпитого вина — в десять рублей. Это он должен был постараться от души и не забыть о щедрых чаевых. Но если верить меню, то сегодняшний обычный ужин обойдется ему в пятьдесят рублей. Хорошо все же, что он прихватил с собой всю наличность, отложенную на карманные расходы.

Прикинул, сколько здесь присутствует человек. Получилось что-то около сотни, а быть может, и больше. Причем народ не скромничал, столы ломились от блюд. Но даже по самым скромным прикидкам, получалось пять тысяч рублей. Нечего сказать, весьма солидно. Впрочем, ограничиться только ужином не получилось. Заказал еще и бутылочку «Киндзмараули» за двадцать пять рублей. С ума сойти! И ведь все не выпить. Ладно, на благое дело не жалко…

— …Последним выстрелом орудия подо мной убило лошадь. Я вскочил на ноги, осмотрелся и пошел к немецкой батарее пешком. Мои орлы ворвались в ее пределы и перебили прислугу. Дело было сделано. Вот, собственно, и все, господа, — скромно разведя руками, закончил повествование гвардейский полковник.

— Ну к чему эта показная скромность, Петр Николаевич. Георгиевские кресты за красивые глазки не дают. Ваши действия на поле брани достойны всяческой похвалы, и награда тому подтверждением. — Дородный мужчина покачал головой и легонько попенял офицеру пальцем.

— Но ведь потом был еще и бой при Гумбинене, — чуть не с придыханием произнесла одна из женщин, присутствовавшая за широким застольем.

Кстати, Шейранов также не остался в одиночестве. Ужин благотворительный, а потому в одиночку занимать целый столик было просто неприлично. Так что к нему подсадили какого-то худощавого чиновника болезненного вида, его богатую телесами жену и статную дочь. Эдакую восторженную курсистку, буквально пожирающую полковника взглядом, отвлекаясь от этого занятия только изредка, когда ее одергивала маменька.

— Ну, господа, уж там-то у меня не было никаких особенных заслуг. Дело сделали богатыри из 29-й дивизии генерала фон Паулина. Да, господа, вопреки расхожему мнению русские немцы воюют честно и самоотверженно.

— А вы чему так улыбаетесь?

Шейранов даже не понял, что сидевшая напротив него девушка громким голосом адресует вопрос именно к нему. Он даже в недоумении указал на себя. Мол, это вы мне?

— Да, да, именно вы, сударь. Как вы смеете насмехаться над героями войны? — Девушка уже едва не кричала, вскочив со своего стула и обличительно указывая на него своим изящным пальчиком.

Только теперь до него дошло, что он действительно улыбался. Причем улыбка его скорее всего была далеко не доброй. Ну хотя бы потому, что в отличие от окружающих, выражавших откровенное восхищение действиями полковника и русского воинства в целом, им владели черные мысли. Нда. Нужно было уходить сразу же после того, как рядом с ним расположилась эта шумная компания с гвардейским полковником.

— Прошу прощения, сударыня, но моя улыбка вовсе не была адресована героям, проливающим свою кровь на полях сражений, — тихо ответил Шейранов, убирая салфетку и подзывая официанта.

Лучше бы ему убраться, пока дело не дошло до скандала. Эта патриотически настроенная дуреха вполне способна довести до подобного. Вон как возбудилась, ни взгляды папеньки, ни одергивания маменьки на нее никак не действуют. Но как ни тихо он это произнес, в наступившей тишине его слова прозвучали весьма отчетливо.

— Сударь, не поделитесь ли с нами, что именно вас рассмешило? Быть может, мы захотим составить вам компанию.

Неужели поздно? Вон полковник, которому едва лет тридцать пять, уже поднимается со своего места. Такой не спустит, трусость не по его части. Кто бы сомневался. Нужно быть очень храбрым, чтобы нестись в рост на бьющую по тебе батарею. Да еще и увлечь за собой в эту убийственную атаку своих подчиненных.

— Господин полковник, вы ищете ссоры? — Не желая сидеть, когда над ним нависает высокий и худой, как жердь, вояка, Шестаков поднялся и посмотрел ему прямо в глаза.

А что? Это в прошлый раз Шейранов был в теле невысокого и худощавого подпоручика. В этот раз с габаритами все в порядке. Настолько, что пришлось помучиться, прежде чем тело перестало быть инородным. Не косая сажень в плечах, но высок и достаточно крепок, а потому сейчас смотрел прямо в гневные глаза гвардейского офицера.

— Я желаю получить ответ на мой вопрос, и я его получу, — жестко ответил полковник.

— Хорошо. Скажите, пожалуйста, сколько человек погибло в первом же бою при Сталлупенене? Если верить нашим газетам, заметьте, нашим, а не германским, более полусотни офицеров и около шести тысяч нижних чинов. Немцы потеряли что-то около полутора тысяч и отошли в полном порядке. В бою под Краупишкеном, по данным газетчиков, мы также понесли большие потери. Впрочем, к чему нам газетчики. Ведь вы сами там были. Сколько мы потеряли, господин полковник?

— Сорок шесть офицеров и триста двадцать девять нижних чинов, — гордо подняв голову и обведя взглядом притихший зал, произнес полковник.

— То есть вы считаете, что нашему командованию и вам, как человеку, возглавившему убийственную атаку, есть чем гордиться?

— Что вы себе позволяете? — Полковник налился кровью.

— Я ничего себе не позволял, помалкивая в сторонке. Это вам стало интересно мое мнение, которое я, смею заметить, держал при себе. Вы хотели меня слышать, так слушайте или позвольте откланяться.

— Х-хорошо, говорите, — выдавил из себя полковник.

— Вы гордитесь тем, что положили в сырую землю шесть с половиной тысяч верных и храбрых сынов России. Лучшие и достойнейшие служат в гвардии, коих упокоили четыре сотни всего лишь в одной атаке. Такова природа человеческая, лучшие всегда первыми поднимаются в атаку и первыми же ловят грудью свинец. Согласно нашим газетам, сотни заслуженных гвардейских унтеров из запаса отправились на фронт добровольцами и, поскольку унтерских должностей недоставало, записывались рядовыми, лишь бы быть в строю, рядом со своими товарищами. Это элита. Подготовленные младшие командиры. Те, кто должен делиться своим опытом и учить молодежь. И их бездумно — под пулеметы. Подумайте на досуге, господин полковник, с кем вы останетесь, когда положите в землю лучших сынов отечества. А что до офицеров… Насколько мне известно, соотношение офицеров и нижних чинов приходится в среднем где-то один к сорока. При таком соотношении, следуя обычной логике, в бою при Краупишкене должно было погибнуть от шести до десяти офицеров, на деле же в шесть или в десять раз больше. И гордиться тут нечем, потому что господа офицеры, позабыв о подчиненных, за которых несут ответственность как по закону, так и перед Господом, увлеклись личной лихостью и бравадой.

— То есть вы предлагаете быстренько замириться с немцами? Я правильно вас понимаю? — вздернул бровь полковник.

— Неправильно. Идти на мир с германцами нельзя. В этом случае Франция не продержится долго, а там и вся Европа окажется под пятой Германии, после чего кайзер повернет армию против нас. В этом у меня нет сомнений. Но и так, как воюет сейчас наша армия, воевать нельзя. Один мой знакомый, может быть, и не такой храбрый, как вы, господин полковник, сказал очень умные слова — офицер должен думать, а не шашкой махать.

— Господа, да это германский провокатор, — вдруг раздался чей-то визгливый голос.

Нда. И что дальше? Зато высказался от души. Лучше бы молча расплатился и ушел. А деньги ведь сэкономил. Никто и не подумал брать плату за ужин с продажной твари. Зато били его все вместе. И вдумчиво били. Правда, Врангель, а этот полковник был именно им, из газет Шейранов прекрасно знал, кто так отличился в деле при Краупишкене, пытался урезонить толпу. Да куда там. Кормить вшей в окопах — это мимо господ, присутствовавших в зале. А вот в патриотическом порыве приложиться от души к заклейменному провокатором, это всегда пожалуйста. Тем более когда этот бедолага и не поймет, кто именно его дубасил.

Да ладно, чего уж там, выпросил и получил то, чего хотел. Но ведь сволочь администратор гостиницы на этом не успокоился. Тоже патриот нашелся. Вызвал городовых и передал провокатора для разбирательства. Те, в свою очередь, препроводили в контрразведку. Шпионы вроде бы по ее части.

— Как себя чувствуете, господин провокатор? — задорно улыбнувшись, поинтересовался капитан контрразведчик, когда Шейранова завели в довольно просторный кабинет, залитый утренним светом сквозь два высоких окна.

— Вам это действительно интересно, господин капитан?

— Разумеется, — серьезно ответил офицер.

— Ощущение такое, что по мне пробежало стадо слонов.

— Может быть, вам нужен доктор?

— Благодарю, но в этом нет необходимости. Слава богу, они мне ничего не сломали, остальное и так пройдет. Разве только зуб выбили. Сволочи.

— Ну а вы как хотели? Пришли на благотворительный ужин, где собралась патриотически настроенная публика, и повели совсем не патриотические разговоры.

— Я сидел молча и никого не трогал, пока эта экзальтированная идиотка не подняла шум, а гвардейский полковник не вынудил ответить на его вопрос. Уж извините, не знал, что в России нельзя дураков называть дураками.

— Не всех дураков можно называть поименно.

— Знаю. Поэтому не назвал ни одного имени и даже не намекнул на высшее командование, упомянув только один эпизод. А ведь стоило бы вспомнить о нашем генералитете. Сколько русских солдат легло в Мазурских болотах? Такое впечатление, что японская война никого и ничему не научила.

— Ну, если вы такой умный, отчего же тогда не отправитесь на фронт?

— И что будет зависеть от такого добровольца, как я?

— Спасете хоть одну жизнь и уже останетесь правы, хотя бы в своих собственных глазах. А там, кто знает. Война, она способствует росту карьеры, глядишь, тогда от вас будет зависеть и побольше. Тот же барон Врангель из ротмистров шагнул в полковники. И уверяю вас, знакомства и связи тут ни при чем.

— Спасибо, я учту ваше мнение, если меня не расстреляют в самое ближайшее будущее.

— Помилуйте, да с чего же?

— Ну как же. Провокатор, а время нынче военное.

— Угу. Да если мы будем судить и расстреливать всех только за то, что они высказали свое мнение, а по молодости увлекались в политических кружках, то в России и образованных людей-то не осталось бы.

— Вот даже как. И это успели раскопать.

— А чего тут копать. Жандармское управление рядом, архивы у них под рукой, время военное, и запросы контрразведки являются первоочередными.

— И что меня ожидает?

— Что вас ожидает, я не знаю, потому как не ясновидящий. А вот кто, знаю. Одна дама, которая провела в управлении всю ночь и не намерена его покидать, пока вас не выпустят.

— То есть вы меня отпускаете?

— В принципе всю исчерпывающую информацию мы получили еще ночью, но у дежурного офицера не было полномочий для принятия этого решения. Кстати, в вашу защиту выступил и барон Врангель. Мало того, он сам явился к нам, как только узнал, куда вас препроводили.

— Странно. Мне показалось, что он готов был меня убить на месте.

— И вы недалеки от истины. Но и не признать вашу правоту он также не мог.

— Что же. Значит, не безнадежен. А кто эта дама, которая меня дожидается?

— А вот с этим разбирайтесь сами. Вот подпишите здесь и здесь. По поводу нанесения вам телесных повреждений — это вам в полицейский участок. Хотя…

— Вы не советуете?

— Просто зря потратите время. Там ведь тоже патриоты.

— Понятно. Нет, в полицию я не пойду.

— Ну, это вам решать. Пожалуйста, это ваш пропуск. И на будущее. В следующий раз думайте, прежде чем о чем-то говорить.

Простившись с капитаном, Шестаков вышел из кабинета в широкий и благодаря большим окнам в торцах светлый коридор. Оказавшись в нем, он повернул направо, насколько он помнил, выход должен был находиться где-то там. В управлении было многолюдно. По коридору постоянно сновали военные и гражданские, впрочем, возможно, тоже офицеры, просто одеты в цивильное.

Ожидавшая его дама обнаружилась у проходной, неподалеку от стойки, за которой сидел дежурный офицер. Надо же. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это ее. Насколько ему было известно, она вышла замуж за какого-то инженера и даже была счастлива в браке. Вернее, известно было не Шейранову, а Шестакову.

К черту это раздвоение личности! Пора становиться Шестаковым полностью и безраздельно. В конце концов, этому упырю он воли давать не собирается, а потому и второго «я» нет и в помине. Есть его воспоминания, и не более.

— Ирина?

— Иван. — Она быстро поднялась, но замерла, не решаясь преступить грань, за которую без пропуска не пройти.

Шестаков вручил бумажный квадратик дежурному и вышел к ней сам. Все так же стройна и статна, что лишний раз подчеркивает пальто с лисьим воротником. Нда. Не сказать, что живут богато. С другой стороны, какая разница, если в семье тепло и уют. Но как видно, старая любовь не ржавеет. А иначе что бы она тут делала?

— Ты как? — обегая его беспокойным взглядом, поинтересовалась она.

— Нормально. Пошли отсюда.

— Пойдем.

На улице было солнечное морозное утро. Погода такая, что так и подмывало прогуляться. Вот только не в том виде, что был у Шестакова. Правда, пальто и шапке не досталось, они ведь были в гардеробе, когда его били. Но зато плачевное состояние брюк и обуви скрыть было трудно. Как, впрочем, не спрятать и изрядно помятое лицо.

Он с сожалением осмотрелся вокруг. Справа от него Дворцовая площадь с Александровской колонной. Напротив — Зимний дворец. Отчего-то выкрашен не в бирюзовый, а в красный цвет. Словно предвещает кровавый этап истории государства.

Он бы определенно прогулялся по городу. Интересно ведь. Однако вместо этого решил как можно быстрее убраться с улиц и привести себя в порядок. Извозчик нашелся сразу же — центр города, да еще и в такую хорошую погоду. Несмотря на довольно ранний час, народу на улице предостаточно. Солнышко расстаралось.

— Боброва, как ты здесь оказалась? — когда они наконец устроились в санях и назвали адрес, поинтересовался Шестаков у женщины.

— А я была на том благотворительном ужине. Не одна, конечно. Мне такой ужин не по карману. Меня с собой взяли моя сестра и ее муж. Но я все же вношу посильный вклад в обществах вспомоществования, — тут же поспешила уточнить она. — А еще пошла на курсы сестер милосердия. Мне обещали место в госпитале.

— Не понимаю. Зачем тебе это? Где та курсистка, которая с таким жаром и пылом поддерживала написание поздравительного письма японскому императору в связи с победой японского флота в Цусимском бою? Ты ведь одной из первых поставила свою подпись под этим письмом.

— Время течет, все меняется, и мы тоже. Тогда я этому радовалась, а потом посмотрела на происходящее с другой стороны.

— После того, как я тебя бросил?

— Не бросил, а стяжательству и мещанству предпочел революцию, оставаясь преданным одной только ей. Кажется, так ты тогда заявил.

— Именно. Нда. Дураком я тогда был редкостным.

— Вот и я умом не блистала. Полностью разделяя твои взгляды, я все же побоялась окунуться в революцию с головой. Одно дело восторженно выкрикивать лозунги, и совсем другое — нести ответственность по всей строгости закона. Одного посещения охранного отделения с меня хватило. А потом я встретила Виктора. Так что теперь я не Боброва, а Знаменская. Не знаю, любила ли я его. Скорее уважала и старалась быть ему хорошей женой. Он воевал в Порт-Артуре, перенес два ранения и плен. Как понимаешь, я не могла не пересмотреть свое отношение к той войне и к революции пятого года, когда мы сами, собственными руками ударили в спину нашим солдатам. Пусть та война была несправедливой, но мы предали нашу армию. И потом… Отчего у других держав имеются свои геополитические интересы, а нам, русским, их иметь нельзя?

— Вот как ты заговорила. Да, ты действительно сильно изменилась.

— Ты тоже. Я видела тебя там, в «Европейской». В твоем голосе не было злорадства, только злость и обида, а значит, ты искренне переживаешь происходящее.

— Ну что же тут скрывать. Я изменился и прекрасно это сознаю. Слушай, а почему ты о муже в прошедшем времени? Он?..

— Два месяца назад я получила извещение о его гибели. Он не смог остаться в стороне, потому что был убежден так же, как ты, что России пришлось бы воевать в любом случае, сейчас вместе с союзниками или потом, в одиночку.

— Прости.

— Ничего, я уже все слезы выплакала, — дрогнувшим голосом ответила она.

— Дети?

— Сын и дочь шести и пяти лет. Назначенной пенсии вполне достаточно, чтобы прожить, но война… Из-за нее начали расти цены, и денег уже не хватает. В госпитале, конечно, платят не такие уж большие деньги, но зато есть паек. Да и не могу я сидеть без дела, зная, что раненым нужна помощь. Во второй раз я им в спину не ударю.

— Я тебя понял. Похоже, приехали? — осматриваясь в остановившихся санях, произнес он.

— Да. Это мой дом. Зайдешь?

— Кхм.

— Пошли, Ваня. Настя приведет в порядок твой костюм и заштопает, если надо. Она у меня мастерица на все руки.

— Ладно, уговорила.

Расплатившись с извозчиком, он решительно шагнул за своей бывшей возлюбленной. Как там у них сложится дальше, бог весть. Жизнь, она такая, любит подносить сюрпризы. Но привести костюм в порядок и впрямь не помешает. Да и позавтракать тоже. А у Ирины есть служанка, значит, и поесть найдется, не то что в его квартирке.

— А как ты оказалась в контрразведке? — поднимаясь по лестнице, поинтересовался Иван.

— Я случайно узнала, что тот гвардейский полковник собирается ехать тебя вызволять, вот и увязалась за ним.

Там нас опросили и отпустили, но я решила, что никуда не уйду, пока тебя не отпустят, — остановившись и посмотрев прямо ему в глаза, ответила женщина.

— И к чему такие крайности? — все же несколько смутившись, произнес Шестаков.

— Я боялась снова тебя потерять, Ванечка.