Глава девятая
Маракайбо. Среди индейцев

Полиции было не до меня: в ее руки попали сведения о новом заговоре и у нее имелась масса других забот. Но мне все-таки следовало держаться подальше от Каракаса, пока не забудутся события, связанные с провалившимся государственным переворотом. Похоже, так оно и было: старые дела на время оказались отложены, но кто знает?

Вот почему во время короткой поездки в Каракас я ухватился за предложение одной бывшей парижской манекенщицы помочь ей в содержании отеля, который она только что открыла в Маракайбо. Меня познакомил с ней один приятель. Я с радостью согласился взять на себя обязанности администратора по общим вопросам. Звали ее Лоранс. Красивая, элегантная женщина. Приехала, кажется, на презентацию моделей одежды в Каракас и решила остаться в Венесуэле. Каракасскую полицию и Маракайбо отделяла целая тысяча километров. Совсем не плохо!

Я воспользовался автомобилем моего друга и через четырнадцать часов езды впервые увидел то, что называют озером Маракайбо, хотя на самом деле это был огромный внутренний морской бассейн, врезавшийся в материк на глубину ста пятидесяти километров и протянувшийся на сто километров в самой широкой его части. С морем озеро соединялось проливом шириной десять километров. Город Маракайбо лежал к северу, на западном берегу пролива, который в настоящее время соединяется с восточным берегом мостом. А в то время моста не было, и прибывающие из Каракаса переправлялись в Маракайбо на пароме.

Озеро действительно впечатляло своей необычностью и спокойствием. Оно было усеяно тысячами металлических вышек, и это напоминало сплошной лесной массив, который невозможно охватить взглядом. Вышки-деревья располагались симметрично и уходили за горизонт. Конечно же, это были не деревья, а нефтяные скважины, и у основания каждой из башен был подвешен балансир, который день и ночь без устали качал из недр земли черное золото.

Между двумя участками дороги из Каракаса в Маракайбо, там, где она разделяется протоком, бесперебойно курсировал паром. На нем перевозили машины, пассажиров и различные грузы. Во время переправы я, как мальчишка, торопливо переходил от одного борта к другому, зачарованный и изумленный видом этих железных пилонов, выступающих из озера, и, глядя на них, размышлял о том, что в двух тысячах километров отсюда, на другом конце страны, в Венесуэльской Гвиане, Господь заложил в землю громадные запасы алмазов, золота, железа, никеля, марганца, бокситов, урана и всего остального, в то время как здешние недра заполнил нефтью, которая приводит в движение весь мир, в таком изобилии, что тысячи насосов денно и нощно качают ее и все никак не могут исчерпать источник. Венесуэла! Тебе не в чем упрекнуть Создателя!

Отель «Нормандия» представлял собой огромную величественную виллу, окруженную безупречно ухоженным благоухающим садом. Прекрасная Лоранс встретила меня с распростертыми объятиями:

– Вот мое королевство, Анри (она всегда звала меня Анри), – проговорила она, смеясь.

Отель был открыт всего два месяца. Шестнадцать номеров, но все по высшему разряду. В каждом номере шикарная ванная комната, достойная королевского дворца. Лоранс сама придумывала интерьер повсюду, от спальных комнат до туалетов общего пользования, включая холл, террасу и столовую.

Я приступил к работе. Быть правой рукой Лоранс – дело нешуточное. Моей француженке не было еще сорока. Вставала она в шесть утра, следила за приготовлением завтрака для жильцов, иногда готовила его сама. Целый день она была на ногах, занималась буквально всем, ничто не ускользало от ее взгляда. При этом у нее еще находилось время на уход за розарием, а бывало, что она сама подметала дорожку в саду. Лоранс крепко держала жизнь обеими руками, преодолевая почти непреодолимые трудности, чтобы вести хозяйство, и настолько верила в триумфальное будущее своего предприятия, что и я поневоле заражался ее неистребимой верой и развивал бурную деятельность, стараясь не отставать от хозяйки. Я делал все, чтобы помочь ей решить сотни проблем, возникающих постоянно. Особенно денежную. Она увязла в долгах как в шелках, ведь чтобы превратить эту виллу в первоклассный отель, потребовались огромные вложения.

Вчера по собственной инициативе, не посоветовавшись с ней, я провернул замечательное дело с одной нефтяной компанией.

– Добрый вечер, Лоранс.

– Добрый вечер. Уже поздно, Анри, восемь вечера. Не хочу упрекать, но что-то я тебя последние несколько часов не видела.

– Прошелся малость. Решил прогуляться.

– Ты что, шутишь?

– Ну да, шучу над жизнью. А отчего над ней не шутить, коль она такая смешная? Разве не так?

– Не всегда. Вот, например, сейчас мне хотелось бы, чтобы ты меня морально поддержал. У меня большие затруднения.

– Большие?

– Да. Надо оплатить кредиты, взятые на переустройство отеля. Хотя сейчас дела идут хорошо, мне приходится нелегко. Много долгов.

– Держись, Лоранс, и не падай в обморок. Ты уже ничего не должна.

– Ты смеешься надо мной?

– Отнюдь. Послушай: ты меня взяла в свое дело в качестве партнера, но я заметил, что некоторые принимают меня за хозяина.

– И что же?

– Так вот, один канадец из фирмы «Люмюс» именно так и подумал, поэтому разговорился со мной об одном деле, выгодном, как ему кажется, для обеих сторон. Я был сегодня у него и вот только что вернулся.

– Говори же скорее! – воскликнула Лоранс, вытаращив глаза.

– Так вот, фирма «Люмюс» снимает твой отель со всеми потрохами и с полным пансионом. На целый год!

– Этого не может быть!

– Может. Уверяю тебя.

В порыве радости Лоранс поцеловала меня в обе щеки и упала в кресло – ноги не держали ее, подкашивались сами собой.

– Разумеется, я не стал один подписывать этот сказочный контракт. Завтра тебя пригласят в фирму, и ты сделаешь это сама.

Благодаря этой сделке отель «Нормандия» принес Лоранс почти целое состояние. Даже трехмесячного аванса хватило, чтобы рассчитаться со всеми долгами.

Подписание договора мы отметили шампанским – управляющий фирмой «Люмюс», Лоранс и я.

Я был счастлив, чертовски счастлив. Той же ночью, лежа в своей просторной постели, я предавался мечтам. Благодаря шампанскому жизнь виделась мне в розовом свете. Папи, ты же не дурак и не глупее Лоранс. Выходит, можно чего-то добиться в жизни, более того, разбогатеть, просто работая. И даже начав почти что с нуля. Вот это да! Это же настоящее открытие, которое я только что сделал в отеле «Нормандия»! Да-да, настоящее открытие. Во Франции, помнится, насколько мне тогда позволял судить мой небогатый опыт, я всегда думал, что рабочий так всю жизнь и останется рабочим. Это, в принципе, ложное представление тем более ошибочно здесь, в Венесуэле. В этой стране человеку, который хочет чем-то заниматься, предоставлены, в сущности, все возможности.

Такое ви́дение вещей было очень важно для осуществления моих планов. Когда я ввязывался в различные аферы, мною руководила вовсе не жажда наживы. Но ведь я не вор по призванию. Просто мне никогда не приходило в голову, что можно как-то по-другому добиться успеха в жизни, иначе устроить свою судьбу, даже на пустом месте. А в моем случае – собрать много денег на поездку во Францию. Но оказывается, все возможно и вполне реально. И для этого требуется только одно: минимальный стартовый капитал в несколько тысяч боливаров. Его легко скопить, если найти хорошую работу.

Так что, Папи, завязывай со своими шалостями, большими и маленькими. Поищем способы простые и честные. Лоранс ведь смогла добиться чего-то – и ты сможешь! Если тебе удастся, как же обрадуется твой отец!

Но опять возникает дурацкая закавыка: если идти таким путем, то пройдет немало времени, прежде чем я смогу отомстить. За три дня таких денег не соберешь. «Мстить надо на холодную голову», – сказал мне Мигель на алмазных приисках. Посмотрим.

Маракайбо кипел как котел. Атмосфера всеобщего возбуждения настолько благоприятствовала процветанию различных предприятий, строительных фирм, нефтеперегонных заводов, что все – от пива до цемента – продавалось на черном рынке, ибо предложение не поспевало за спросом. Рабочие руки высоко ценились, труд хорошо оплачивался, все виды коммерции приносили доход.

С началом нефтяного бума экономика региона пережила две совершенно отличные друг от друга фазы. Первая фаза – предэксплуатационная, когда месторождение еще не давало нефти. В это время шел наплыв компаний и их обустройство: требовались офисы, надо было сооружать жилпоселки, строить дороги и линии высокого напряжения, бурить скважины, воздвигать вышки, устанавливать насосы и прочее. Это была золотая пора для квалифицированных рабочих и для всех слоев общества.

Когда у настоящего трудового народа с мозолистыми руками в кармане зашелестели купюры, он начал понимать толк в деньгах и осмысленно относиться к завтрашнему благополучию. Создавались семьи; улучшались жилищные условия; хорошо одетые дети ходили в школу. Их часто возили туда на автобусах, принадлежащих компаниям.

Затем наступила вторая фаза, та самая, которая предстала предо мной при виде озера Маракайбо, заставленного лесом вышек в той его части, которую я мог охватить взглядом. Это был период эксплуатации скважин. Тысячи насосов без чьей-либо помощи ежедневно без устали выкачивали миллионы кубических метров черного золота.

Но на этот раз большие деньги текли мимо карманов трудового народа. Миллионы долларов стекались прямо в сейфы государственных банков или нефтяных компаний. Чувствуете разницу? Наступили тяжелые времена, штаты на предприятиях сокращались до необходимого минимума, деньги перестали быть коллективным достоянием, затухла деловая активность как в малом, так и в большом бизнесе. Новые поколения только из уст дедов могли услышать: «Однажды, когда Маракайбо был миллионером, случилось то-то и то-то…»

Но мне повезло. Я успел ко второму буму Маракайбо, и он не был связан с насосами действующих на озере скважин. Ветер наживы подул с предгорий Сьерра-де-Периха и дальше к озеру и морю, где несколько нефтяных компаний получили новые концессии.

Как раз то, что мне требовалось.

Именно здесь я собирался пробурить свою скважину. И обещал пробить ее на хорошую глубину! А для этого не следовало гнушаться никакой работой, надо было хвататься за любую, если она поможет собрать большие крошки от гигантского пирога. Дал слово – держись, Папи! Настал твой черед преуспеть в жизни, подобно другим честным людям. В принципе, они правы, эти сторонники честного образа жизни. Богатеют – и не садятся в тюрьму.

«Good French cook, тридцати девяти лет, ищет место в нефтяной компании. Минимальная зарплата – восемьсот долларов».

У Лоранс и ее шеф-повара я обучился азбуке кухонного искусства и решил попытать счастья. Мое объявление появилось в местной газете, и через неделю я уже стал поваром в нефтяной компании «Ричмонд».

Я расстался с Лоранс с сожалением, но ведь она не могла обеспечить мне такую зарплату.

Теперь, пройдя эту школу, я кое-что смыслю в поварских делах! Когда же я только приступил к работе, страшно волновался при мысли, что другие повара вскоре заметят, что я не ахти какой дока по части кастрюль. Но, к своему великому изумлению, обнаружил, что они сами чуть не умирают от страха, сознавая, что French cook без труда поймет, что они все, от первого до последнего, никакие не повара, а всего лишь мойщики посуды. Я воспрянул духом. Тем более что у меня перед ними было большое преимущество: хорошая кулинарная книга, написанная по-французски, – подарок одной отставной проститутки.

Через два дня управляющий кадрами канадец Бланше дал мне ответственное поручение: готовить только для двенадцати ведущих специалистов компании – самых больших начальников!

На следующее же утро я представил ему меню, от которого можно было закачаться, но при этом заметил, что на кухне недостает многих продуктов. Решили, что у меня должен быть отдельный бюджет, которым я мог бы распоряжаться по собственному усмотрению. Стоит ли говорить, что на закупках съестных припасов я здорово погрел себе руки, но и начальники жрали от пуза. Так что все были довольны.

Каждый вечер я вывешивал в холле меню на следующий день. Разумеется, на французском. На моих клиентов это производило неизгладимое впечатление: еще бы – столько звучных названий блюд из французской кулинарной книги! Более того, я обнаружил в городе специализированный магазин, торгующий французскими продуктами, так что благодаря моим рецептам и консервам из «Потен и Родель» я настолько преуспел, что мои начальники стали часто приводить с собой своих жен. Таким образом, вместо дюжины едоков за столом набиралось два десятка. С одной стороны, это было хлопотно, но с другой – меньше внимания уделялось тому, куда я тратил деньги, поскольку формально я должен был кормить только действующих сотрудников.

Поняв, что мной очень довольны, я затребовал повышения оклада до тысячи двухсот долларов в месяц, то есть четыреста долларов прибавки. Мне отказали и дали только тысячу. Я с великим трудом позволил себя уговорить, заметив при этом, что для такого специалиста, как я, это, прямо скажем, нищенская зарплата.

Прошло несколько месяцев, и в конце концов эта постоянная работа с ее строго установленным распорядком мне страшно надоела. Она душила меня, как тесный ворот рубашки. Чтобы отделаться от нее, я попросил начальника геологической партии взять меня с собой в поисково-разведывательную экспедицию в самые интересные места, пусть даже опасные.

Целью таких экспедиций была геологическая разведка Сьерра-де-Перихи, горной цепи, отделяющей Венесуэлу от Колумбии к западу от озера Маракайбо. Это царство индейского племени мотилонов, настолько дикого и воинственного, что горы Сьерра-де-Периха часто называют Сьерра-де-лос-Мотилонес. До сих пор никому доподлинно не известно о происхождении этого племени, столь отличающегося и по языку, и по обычаям от соседних индейских племен. Цивилизация еще его не коснулась, она только в начале пути. А в те времена, о которых я пишу, ходить туда было очень опасно. Мотилоны жили в общих хижинах, вмещавших от пятидесяти до ста человек; мужчины, женщины и дети – все вместе в ужасной тесноте. Собака была их единственным домашним животным. Дикость мотилонов переходила всякие границы. Если они попадали в плен к «цивилизованным» людям, то, даже раненые и при хорошем с ними обращении, отказывались от пищи и воды. Они кончали жизнь самоубийством, перекусывая себе вены на запястьях зубами, которые специально затачивают, чтобы легче было рвать мясо. С той поры, о которой идет речь, прошли уже многие годы, и сейчас монахи-капуцины смело селятся на берегах реки Рио-Санта-Роса, всего в нескольких километрах от ближайшей общей хижины мотилонов. Отец настоятель, духовный глава миссии, использует для установления контактов с дикарями самые современные средства, вплоть до самолета, с которого прямо на хижину сбрасываются съестные припасы, одежда, одеяла, фотографии миссионеров. Более того, на парашютах спускаются соломенные манекены в монашеских одеяниях, чьи карманы полны разных съестных припасов, вплоть до банок со сгущенным молоком. А он не дурак, этот святой отец: в тот день, когда он придет к ним пешком, мотилоны решат, что он спустился к ним с небес.

Но когда я присоединился к экспедиции, шел тысяча девятьсот сорок восьмой год и было еще очень далеко до настоящих попыток цивилизованного проникновения, которые в действительности начались в тысяча девятьсот шестьдесят пятом.

Для меня эта экспедиция имела три положительных аспекта. Во-первых, моя жизнь круто менялась по сравнению с той, что я вел на кухне компании «Ричмонд» и от которой меня уже начало тошнить. Меня ожидали новые приключения на лоне потрясающей природы, но на этот раз честные и достойные. Правда, рискованные, как и все приключения. Нередко бывали случаи, когда экспедиция возвращалась, лишившись одного или двух участников. Индейцы-мотилоны – очень искусные стрелки из лука. У местных жителей бытовала поговорка: «Куда мотилон положил глаз, туда он кладет и стрелу». Но если они и убивали, то уж точно не ели своих жертв, поскольку мотилоны не были людоедами. И на том спасибо.

Во-вторых, трехнедельные походы в глубину неисследованных и полных опасностей джунглей очень хорошо оплачивались. Я получал возможность заработать вдвое больше, чем стоя у плиты.

В-третьих, мне нравилось общаться с геологами. Это были крепкие парни. Мне самому уже поздно было приобретать знания, благодаря которым я мог бы стать другим человеком, но я чувствовал, что потереться среди этих почти ученых и знающих людей будет нелишним и время не уйдет впустую.

В общем, я отправился в экспедицию с геологами бодрый и исполненный веры. Не требовалось никаких поварских книг: достаточно было уметь открывать консервы, готовить „pankeuques“ – разновидность лепешек – и не забыть хлеб. Этому не трудно научиться – быстро и хорошо.

Моего нового приятеля, начальника геологической партии, звали Крише. Он служил в компании «Калифорния эксплорейшн» и был откомандирован в компанию «Ричмонд». В геологии он знал почти все, а по части нефти – абсолютно все. Что до остального, то он имел представление о прошедшей войне, поскольку сам в ней участвовал, но не был вполне уверен, жил ли Александр Македонский до Наполеона или после. Да ему, собственно, было наплевать. Чтобы жить хорошо, иметь замечательную жену и детей, поставлять своей компании геолого-разведочные данные, необязательно знать мировую историю. Однако я подозревал, что он знал гораздо больше, чем говорил, и я научился не очень-то доверять юмору полуангличан, столь отличному от ардешского. Но мы с ним ладили.

Экспедиция такого рода длилась от двадцати до двадцати пяти дней. По возвращении участникам полагался недельный отпуск. В ее состав входили: начальник, два геолога и от двенадцати до восемнадцати носильщиков, или помощников, от которых не требовалось ничего, кроме силы, выносливости и дисциплины. У них были свои палатки и свой повар. Я же был прикреплен только к трем геологам. В общем, народ подобрался неглупый, был даже активист левой партии Д. Д. («Демократического действия»), который следил, чтобы не нарушались профсоюзные законы. Его звали Карлос. Среди участников похода царило полное взаимопонимание. Мне также было поручено вести учет сверхурочной работы. Рабочие сами подавали мне сведения, и, надо сказать, очень точные.

От первой экспедиции я был просто в восторге. Сбор геологических данных по нефтяным месторождениям оказался весьма любопытным занятием. Мы должны были подняться как можно выше по рекам в горы, вплоть до тех мест, откуда они берут свое начало, пробивая себе русло в скалах. Пока местность позволяла, мы ехали на грузовике, затем пересаживались на джипы. Там, где дорога обрывалась, мы пересаживались в лодки и поднимались еще выше. Если не хватало глубины, высаживались из лодок и тащили их волоком. Все дальше и выше, как можно ближе к истоку. Часть снаряжения несли носильщики из расчета сорок пять килограммов на человека. Геологи и повара передвигались налегке.

Зачем нужно было забираться так высоко в горы? Дело в том, что, следуя руслом реки, ты, как по учебнику, можешь проследить последовательность залегания геологических пластов. Затем собираются образцы породы. Их скалывают молотками с береговых обнажений и сбросов. Место отбора образцов заносится в журнал. Каждый образец маркируется и укладывается в отдельный мешочек. Геологи отмечают направление залегания различных пластов относительно равнинной местности. Таким образом, по этим сотням и сотням образцов, взятых в различных точках, строится геологическая карта залегания пластов, которые имеют соответствующее продолжение и должны быть найдены на равнинах местности с глубиной залегания от сотни метров до двух километров. На основании собранных данных и расчетов приступают к бурению пробной скважины, где-нибудь в ста километрах от поискового района. Там никто не ходил, но геологи заранее знают, что на такой-то глубине залегает нефтеносный слой. Об этой науке можно говорить до бесконечности. Я пришел от нее в полный восторг.

Все было бы хорошо, если бы не мотилоны. Их стрелы часто убивали или ранили участников экспедиции. Поэтому вербовать людей было очень трудно, и нефтяным компаниям эти походы влетали в копеечку.

Я побывал в нескольких экспедициях и провел много замечательных дней.

Один из геологов был голландцем. Его звали Лапп. Он очень любил крокодильи яйца. Прекрасное блюдо, если их высушить на солнце. Так вот, однажды Лапп отправился на сбор яиц. Найти их совсем не трудно, если пойти по следу самки каймана. Она вылезает из реки и ползет к сухому месту, где откладывает яйца. И там, где она пройдется своим брюхом, остается широкий след. Самка часами лежит на гнезде, согревая будущее потомство. Воспользовавшись ее отсутствием, Лапп вырыл яйца и спокойно возвращался назад. Едва он вышел на поляну, где мы расположились лагерем, как за ним следом из леса, словно метеор, выскочила самка каймана. Она преследовала вора в стремлении его наказать. Трехметровая рептилия пыхтела на ходу, издавая хрипы, как будто у нее болело горло. Лапп бросился наутек и забежал за толстое дерево, а я чуть не умер от смеха, видя, как этот негодяй в шортах скачет вокруг него и орет во всю глотку, взывая о помощи. Крише и другие кинулись на выручку: два выстрела разрывными пулями из карабина прикончили каймана. Бедняга Лапп, бледный как полотно, с перепугу шлепнулся на задницу. Всех возмутило мое поведение. Пришлось оправдываться, что я все равно ничего не смог бы сделать, так как хожу без ружья, чтобы оно мне не мешало.

Вечером в палатке во время ужина, который я приготовил из консервов, Крише сказал:

– Ты не очень-то молод, так ведь? Года тридцать четыре?

– Побольше. А что?

– Вот-вот, а живешь и ведешь себя так, будто тебе двадцать.

– Знаешь, а мне чуть больше: двадцать шесть.

– Неправда.

– Правда, и я объясню почему. Тринадцать лет я провел взаперти. Вот эти-то тринадцать лет мне и надо прожить так, как я их не прожил. Таким образом, от тридцати девяти отнять тринадцать получится двадцать шесть.

– Не понял.

– Не имеет значения.

И все-таки это была правда: у меня душа двадцатилетнего парня. Какие тут могут быть вопросы – я должен восполнить украденные у меня тринадцать лет, и точка. Надо прожигать жизнь, ни о чем не заботясь, как это свойственно молодым в двадцать лет, когда сердце поет от радости жизни.

Однажды на рассвете всех разбудил истошный крик: две стрелы поразили повара, готовившего для носильщиков, в бок и в ягодицу, когда он зажигал фонарь, собираясь приготовить кофе. Нужно было немедленно отправить его в Маракайбо. Мы соорудили что-то наподобие носилок, и четверо парней снесли повара в лодку. На лодке доставили его до джипа, на джипе доехали до грузовика, а грузовик доставил беднягу в Маракайбо.

Дни проходили в тяжелой, напряженной атмосфере. В джунглях чувствовалось присутствие индейцев, хотя мы их не видели и не слышали. Чем дальше мы продвигались вперед, тем сильнее становилась наша уверенность в том, что мы идем по территории, где индейцы охотятся. И действительно, дичи вокруг было полно, а поскольку все мы были с ружьями, то время от времени кто-нибудь не сдерживался да и подстреливал птицу или зверька, похожего на зайца. Все шли насупленные и мрачные, никто не пел, а когда вдруг раздавался выстрел, совсем по-дурацки начинали говорить шепотом, словно боялись, что их могут услышать. Постепенно всеми завладел страх. Люди начали высказываться: надо прервать экспедицию и вернуться в Маракайбо, пока не поздно. Начальник партии Крише не согласился и потребовал продолжать восхождение. Представитель профсоюза Карлос, хоть и был храбрым парнем, тоже был взволнован. Он отозвал меня в сторону:

– Энрике, возвращаемся?

– Почему, Карлос?

– Индейцы.

– Совершенно верно, но они могут на нас напасть и на обратном пути точно так же, как по дороге туда.

– Это еще как сказать, француз. Вероятно, мы очень близко подошли к их деревне. Посмотри на этот камень: видишь, на нем дробили зерно?

– Похоже, ты прав, Карлос. Пойдем поговорим с Крише.

Нашего янки не так-то легко было напугать – еще бы, он участвовал в высадке войск в Нормандии. К тому же он был влюблен в свою профессию. Крише собрал людей и объяснил, что мы находимся в богатейшем с точки зрения геологической информации районе и что надо идти дальше. Он разнервничался, разозлился и под конец, не сдержавшись, бросил фразу, которую ему не стоило произносить:

– Если боитесь, можете уходить! А я остаюсь.

Люди ушли. С Крише остались только Карлос и Лапп. Остался и я, но с одним условием: прежде чем идти дальше, мы зароем в землю все наше снаряжение. Я не хотел тащить груз. Дело в том, что в одной из неудачных попыток бежать из тюрьмы в Барранкилье я сломал себе обе ноги. С тех пор я не мог долго ходить с грузом и быстро уставал. За отобранные образцы теперь отвечал Карлос.

В течение пяти дней мы так и оставались вчетвером: Крише, Лапп, Карлос и я. Ничего особенного за это время не произошло, но, скажу откровенно, мне редко случалось попадать в такую напряженную, тяжелую атмосферу, когда чувствуешь, что за тобой круглосуточно наблюдают десятки, сотни пар невидимых глаз, пойди сосчитай, сколько их там. Мы решили уходить после того, как Крише, настроившись облегчиться у речки, вдруг увидел, как дрогнул камыш и пара рук стала медленно его раздвигать. Крише вынужден был прерваться в самый интересный момент. В свойственной ему манере он спокойно повернулся к камышам спиной и пошел обратно в лагерь как ни в чем не бывало.

– Думаю, пришла пора возвращаться в Маракайбо, – заявил он Лаппу. – Образцов породы у нас достаточно, и я не уверен, что с точки зрения науки есть какой-то смысл оставлять индейцам четыре интересных образца белой расы.

Без всяких сложностей мы добрались до Ла-Бурры, деревушки из пятнадцати домов. Заказали спиртное в ожидании грузовика, который должен приехать за нами. Ко мне подошел местный индеец-полукровка, крепко поддатый, и пригласил на разговор. Мы отошли в сторону.

– Ты француз? Так? Ладно, допустим, хотя не стоит быть французом, если ты такой дурак.

– Это почему же?

– Объясню: вы проникаете на территорию индейцев-мотилонов, и что же вы делаете? Стреляете направо и налево во все, что летает, бегает и плавает. У вас у всех ружья. Вы занимаетесь не научными исследованиями, а большой охотой.

– Куда ты клонишь?

– Поступая таким образом, вы разрушаете то, что индейцы считают своим продовольственным запасом. Они добывают дичи ровно столько, сколько им требуется на день-два. Не больше. И еще, они убивают стрелами, бесшумно, не распугивая остальную дичь. А вы, стреляя из ружей, разрушаете все, и животные разбегаются в страхе. Спасаясь, зверь уходит из этих мест.

Парень говорил дело. Мне стало интересно.

– Что будешь пить? Я плачу.

– Двойной ром, француз. Спасибо.

Он продолжал:

– Вот почему мотилоны угощают вас стрелами. Они говорят себе, что из-за вас им скоро нечего будет есть.

– Короче, если я правильно тебя понял, мы грабим их кладовую.

– Совершенно верно, француз. Слушай дальше. Тебе не приходилось замечать, что, когда вы поднимаетесь вверх по реке, в тех местах, где она сужается, или на мелководье, где приходится вылезать из лодок и тащить их волоком, вы разрушаете плотины из веток и бамбука?

– Да, и не раз.

– Так вот, то, что вы разрушаете, совершенно не задумываясь о своих действиях, – это ловушки для рыбы, устроенные мотилонами. И этим вы снова причиняете им вред. Сооружать ловушки непросто, ведь они состоят из нескольких сложных лабиринтов, идущих зигзагом. Когда рыба плывет против течения, последовательно повторяя все зигзаги, она попадает в последнюю ловушку, из которой не может выбраться. Впереди бамбуковая стена, рыба не может найти обратную дорогу, потому что вход сплетен из тонких лиан. Они расходятся, пропуская рыбу, но под напором воды прижимаются ко входу и не выпускают рыбу из ловушки. Мне приходилось видеть эти устройства. Если взять все сооружение в целом – верных пятьдесят метров в длину. Замечательная работа.

– Ты сто раз прав. Надо быть такими вандалами, как мы, чтобы разрушать подобное.

На обратном пути в Маракайбо я задумался над тем, что рассказал мне подвыпивший метис, и решил внести в распорядок экспедиции кое-какие коррективы. По прибытии в Маракайбо я, прежде чем отправиться к себе и провести там недельный отпуск, написал письмо управляющему персоналом господину Бланше с просьбой принять меня на следующий день.

Он принял меня в присутствии главного шефа геологов. Я объяснил собравшимся, что отныне в экспедициях не будет ни убитых, ни раненых, если управление походом будет передано в мои руки. Разумеется, Крише останется официальным руководителем, я же буду отвечать за порядок и дисциплину. Решили попробовать. Крише представил отчет, в котором отметил, что если появится возможность подняться выше, чем нам удалось, и проникнуть в места еще более удаленные и опасные, то можно будет получить поистине бесценные данные. Что касается материальных условий, вытекающих из моих новых функций дополнительно к обязанностям повара (я остаюсь поваром у геологов), то они будут определены, как только мы вернемся из экспедиции. Разумеется, я не стал излагать, каким образом собираюсь гарантировать безопасность экспедиций, а поскольку янки – люди практичные, то они не стали задавать мне лишних вопросов. Им был важен результат.

Об этой договоренности знал только Крише. Он мне доверял, и его все устраивало. Он был убежден, что я кое-что придумал, чтобы обеспечить безопасность экспедиции. Кроме того, у него сложилось обо мне хорошее впечатление, ведь я был в числе тех троих, кто не оставил его в последний раз, когда остальные ушли.

Я нанес визит губернатору провинции и объяснил свое дело. Он выслушал меня дружелюбно и с пониманием. Благодаря его рекомендательному письму управление национальной гвардии распорядилось отобрать по представленному мною списку оружие у членов экспедиции на последнем посту охраны, на границе с землями мотилонов. Я попросил придумать какой-нибудь благовидный предлог и не пропускать экспедицию с оружием на территорию индейцев. Если бы члены экспедиции узнали заранее, еще в Маракайбо, о таком повороте событий, они не тронулись бы с места. Надо было застать их врасплох и поставить перед фактом.

Все шло как по маслу. Последний пост – Ла-Бурра. Нас разоружили. Оставили оружие только двоим. Я их строго предупредил, что стрелять они могут лишь в случае непосредственной опасности, но никак не ради охоты или забавы. У меня тоже остался револьвер. Вот и все оружие.

С тех самых пор с нашими экспедициями не происходило никаких неприятных историй. Американцы отметили сам факт, но, поскольку их больше интересовал результат, о причинах успеха они расспрашивать не стали.

С людьми я ладил, и они меня слушались. Моя новая роль мне очень нравилась. Наши лодки больше не разрушали ловушки для рыбы, мы осторожно обходили их стороной. И вообще ничего не портили. И еще: зная, что основная забота мотилонов – это поиск пропитания, каждый раз, сворачивая лагерь, я оставлял банки из-под консервов, наполненные солью, сахаром; иногда мачете, нож, топорик, если лишние. На обратном пути в местах старых стоянок мы уже не находили ничего из оставленного. Исчезало все, даже пустые консервные банки. Моя тактика срабатывала, но, поскольку в Маракайбо никто не знал, почему все происходит именно так, поползли слухи, что я либо brujo, либо тайно сговорился с мотилонами. Над последним я потешался от души.

В одной из таких экспедиций я получил замечательный урок необычной рыбалки: как поймать рыбу без наживки, лески и крючка, просто собирая ее с поверхности воды голыми руками. Моим учителем был тапир – животное чуть больше взрослой свиньи. Иногда встречаются экземпляры до двух и более метров. Дело было в полдень у реки, там я и познакомился с ним впервые. Увидев, как он выходит из воды, я старался не шелохнуться, чтобы его не спугнуть. Кожа у него как у носорога. Передние ноги короче задних, а вместо рта – хобот, короткий, но хорошо обозначенный. Тапир приблизился к лиане или какой-то ее разновидности и принялся ее обгладывать. Ел он много, как и положено травоядному животному. Затем он снова спустился к реке, вошел в воду и направился к стоячему затону. Там он остановился и, словно корова, начал отрыгивать. Значит, тапир еще и жвачное животное. Во время отрыжки из хобота тапира вытекала зеленая жидкость. Животное умело распределяло ее по воде хоботом, мотая при этом своей большой головой. «Что бы это значило?» – подумал я про себя и через несколько минут заметил, как на поверхность воды брюхом кверху стали всплывать рыбины. Они едва шевелились и двигали плавниками, словно одурманенные или сонные. И вот мой тапир не спеша подобрал их одну за другой и преспокойно съел. Моему удивлению не было предела.

Позже я тоже попробовал этот метод. Заметил, какой сорт лианы ел тапир, и нарвал хороший пучок, растер его на камнях и собрал сок в бутылочную тыкву. Затем вошел в реку, выбрал место, где не было течения, и вылил сок в воду. Победа! Через несколько минут на поверхность стали всплывать усыпленные рыбины. Точно как у тапира. Однако здесь требовалось соблюдать одну предосторожность: если рыба съедобная, ее надо немедленно выпотрошить, иначе через два часа она протухнет. После моего эксперимента на столе у геологов появилось прекрасное рыбное блюдо, причем в изобилии. Членам экспедиции я дал ценный совет: никогда, ни при каких условиях не убивать этого замечательного рыболова. К тому же животное было совершенно безобидным.

Иногда в наших походах в качестве проводников принимало участие семейство Фуэнмайор – отец и два сына. Они были охотниками на кайманов. Такое сотрудничество устраивало всех, поскольку Фуэнмайоры хорошо знали эту местность, но без нас они могли бы стать легкой добычей мотилонов. За кормежку они согласились днем быть нашими проводниками, а ночью охотиться на кайманов. Выгодно всем.

Фуэнмайоры – жители Маракайбо – маракучо. Они были очень общительны, говорили нараспев, понятие дружбы было возведено у них в культ. В их жилах текла и индейская кровь, они унаследовали все качества индейцев, а кроме того, были очень сообразительны и хитры.

С маракучо меня связывала замечательная и нерушимая дружба, как с женщинами, так и с мужчинами: их женщины были очень красивы, умели любить и знали, как стать любимыми.

Охота на кайманов, рептилий от двух до трех метров, очень опасна. Однажды ночью я отправился с ними, с отцом и старшим сыном. Пирога была узкая и легкая, отец сидел на корме и управлял лодкой, я устроился посередине, а сын – на носу. Ночь стояла темная. Слышно было только, как шумят джунгли да раздается легкий плеск воды, рассекаемый носом пироги. Мы не курили, не издавали ни единого звука. Весло, с помощью которого они управляли пирогой, ни в коем случае не должно было скрести по борту.

Большой электрический фонарь короткими вспышками посылал мощный пучок света, который веером разлетался по поверхности воды, выхватывая из темноты то здесь, то там пары красных точек. Они походили на светящиеся рекламные щиты, освещаемые фарами автомобиля. Две красные точки – это кайман. Два глаза, а чуть впереди – ноздри, ибо известно, что только эти две части туши торчат из воды, когда крокодил отдыхает у поверхности. Жертва выбиралась по правилу наименьшего расстояния между охотниками и этими красными точками. Стоило только ее засечь, как тут же гасился фонарь и пирога мчалась в темноте по заданному курсу. Фуэнмайор-отец был большим специалистом: он точно определял положение каймана, ему хватало секундного включения фонаря. Пирога быстро шла на сближение, и, когда мы почувствовали, что крокодил где-то рядом, снова вспыхнул фонарь. Он включился в тот самый момент, когда до каймана оставалось не более двух-трех метров, и больше свет не гас. Мощный луч ослепил рептилию. На носу пироги находился Фуэнмайор-сын. В левой руке он держал фонарь, направляя луч на каймана, а правой занес над ним гарпун. Сильный бросок – и утяжеленный десятью килограммами свинца гарпун вонзился в крокодила. Только так можно было пробить его толстую кожу и достать до мяса.

Теперь надо было действовать быстро: загарпуненный крокодил тут же нырнул на дно, а мы уже в три весла изо всех сил гребли к берегу. Мешкать было нельзя. Если дать кайману время очухаться, он поднимется на поверхность, бросится на лодку и одним ударом хвоста опрокинет ее, в два счета превратив охотников в добычу других крокодилов, привлеченных заварушкой. Едва коснувшись берега, мы пулей выскочили из пироги и поспешно обмотали веревку вокруг дерева. Кайман шел следом, мы чувствовали его приближение. Он хотел увидеть, что его держит. Зверь не знал, что́ с ним произошло, только чувствовал боль в спине. Он хотел выяснить, в чем же дело. Осторожно, без рывков, мы выбрали слабину веревки, намотав лишнюю длину на ствол дерева. Он вот-вот должен был появиться. Кайман был почти на берегу. Фуэнмайор-сын его поджидал. В руке он держал американский топор, острый как бритва. Едва голова крокодила показалась из воды, Фуэнмайор-сын нанес по ней страшный удар. Иногда приходилось бить до трех раз, чтобы прикончить каймана. И на каждый удар топора крокодил отвечал ударом хвоста, и уж если ему удавалось зацепить рубщика, то тот тоже отправлялся на небеса. Если удары оказывались несмертельны – и такое случалось, – надо было быстро ослабить веревку, чтобы рептилия ушла на глубину. Иначе, обладая колоссальной силой, кайман мог вырвать из себя гарпун, как бы крепко он там ни сидел. Выждав момент, мы снова начали тянуть.

Я провел потрясающую ночь на охоте: мы убили несколько кайманов. Оставили их на берегу. Днем Фуэнмайоры вернутся за ними и снимут кожу с брюха и нижней части хвоста. Кожа на спине очень толстая и жесткая и ни на что не годится. Потом этих огромных крокодилов закопают в землю: в воду бросать нельзя – можно отравить реку. Кайманы не едят кайманов, даже мертвых.

Я побывал в нескольких экспедициях. Хорошо заработал, сумел даже немало накопить. И вот тогда в моей жизни произошло самое удивительное событие.