8
Утром побудку на полигоне устроил не горнист, а рев и паровозные свистки тяжелых паровых тягачей. Это вместо прокуратуры неспешным ходом прибыли на полигон три больших рутьера и притащили на буксире пару модернизированных длинных шестидюймовок. И прицеп со снарядами к ним.
Выглядели эти пушки несколько архаично на своих высоких клепаных лафетах с узкими спицованными колесами. Толстый ствол не менее тридцати калибров длиной имел форму узкой бутылки. Никакой защиты расчета не предусмотрено. Зачем, если они стреляют с расстояния, куда даже шальные пули не долетают.
На прицепе, прямо на ящиках со снарядами притулились, опершись на борта, два десятка невыспавшихся армейских канониров. Бедные солдатики небось все ягодицы о жесткие ящики себе отбили, пока двадцать километров к нам шкандыбали по ухабам. Ночью.
Офицеры занимали мягкие места в открытых кабинах тягачей, рядом с механиками.
Все это выкатилось на полигонный плац, встало в аккуратный рядок, и рутьеры совсем по-паровозному дружно выпустили последний пар, как бы с облегчением обозначив: все, конец пути.
— Вот только вас мне тут и не хватало, — со злобой выговорил наспех одетый Многан командовавшему всей этой паровой ордой капитану. — Очень уж вы не вовремя приехали, братцы.
— Господин майор, — возразил ему огромный, похожий на гризли командир прибывшей команды, — у меня предписание. Согласно ему я и явился всего лишь на час раньше указанного срока. Для этого мы всю ночь катались по вашему проселку. И до города добраться надо было по железке. Пока разгрузились на вокзале, пока пары развели, доехали… Скорость-то у нас не больше пешехода. В каждой пушке двести пудов, между прочим.
— Ладно… — примирительно сказал Многан. — Пока прокурор не приехал, пошли чаю глотнем и дадим команду на размещение ваших орлов и постановку их на довольствие.
И они скрылись в штабной избе, хлопнув дверью.
А я, несмотря на похмелье, с интересом рассматривал рутьеры — эти паровозы проселочных дорог. Было в них что-то такое… Завораживающее. Романтичное. Как и в самих паровозах. Чего никогда не ощущалось даже от самого красивого автомобиля с двигателем внутреннего сгорания.
— Вы будете Савва Кобчик? — спросил меня офицер, застегнутый в черную кожанку без знаков различия. Раньше хоть ворот с петлицами из таких курток выпирал, а сейчас при новом полевом обмундировании погон под кожей не видно. Только кортик из-под полы кожана болтается.
— Так точно, — согласился я. — С кем имею честь?
— Лейтенант лейб-гвардейского дивизиона артиллерии особого могущества Атон Безбах. Командирован его величеством на должность заместителя командира по артиллерийской части бронепоезда «Княгиня Милолюда». Вот мои бумаги.
Лейтенант был явно с отогузской кровью. Крепок. Невысок. Черняв. Кареглаз. На огемца он совсем не похож. Полагаю, больше на местных смахивал.
— И как будем делить командование, лейтенант? — спросил я его, рассматривая документы.
Вопрос с подчиненностью в моем положении очень серьезный, так как гвардейский лейтенант приравнивается к армейскому капитану и может при желании качать права о старшинстве чинов. Тогда коту под хвост вся служба… если не хуже. Вместе с котом в кобылью щель.
— Вы руководите боем и показываете мне, куда стрелять, я рассчитываю и стреляю, — ответил он. — На разницу в чинах его величество особо рекомендовал не смотреть. И не чиниться с вами. Командир — вы. Я подчиненный.
— Рецкий язык знаете?
— Так… пару фраз… и те неприличные, — смущенно улыбнулся он.
— А у нас один броневагон рецкими горными канонирами будет оснащен. Такие вот пироги, господин лейтенант. И не изменить этого — большая политика вмешалась.
— Засада, — покачал он головой. — А у вас как с рецким?
— Хорошо у меня с рецким. Я сам рецкий горец с горы Бадон, — улыбнулся я его непониманию. — У нас там не все радикальные блондины, бывают и такие, как я. — И резко поменял тему: — Вот что я подумал, лейтенант… Горцев поставим на знакомые им трехдюймовые системы, а вот на броневагон с четырехдюймовыми гаубицами набирайте экипаж сами. Справитесь?
— Куда я денусь, господин флигель-адъютант? — улыбнулся он. — Можно отбирать из госпиталей? Или только с маршевых лагерей?
Вот так вот… когда ко мне хотят проявить уважение, то кличут адъютантом, намекая на то, что это звание придворное. А когда хотят поставить на место, то тычут в лицо фельдфебельством. Вот она двойственность моего статуса. Во всей красе.
— Можно… Из госпиталей даже предпочтительней, так как люди там пороха уже понюхали. Нам это важно. Стрелять по нам будут больше, чем по пехоте в окопах. И еще… чтобы не чиниться… называйте меня вне строя и в боевой обстановке коротко: «командир». А когда наедине или вне службы, то просто Савва.
— Тогда я для вас — Атон, — протянул он правую ладонь. — Мы почти ровесники.
И мы крепко пожали друг другу руки.
Вроде сработаемся. Ладонь у него сухая, крепкая, пожатие без дурацких нажимов, типа «я все равно сильней тебя буду».
— Разрешите курить, командир? — и улыбается, засранец.
— Курите, — разрешил я, игнорируя подколку. — Только отойдем в курилку. Не будем подавать солдатам плохой пример.
Не успел Безбах раскурить свою большую трубку, как за нашими спинами раздался знакомый голос, но с незнакомыми просительными интонациями:
— Господа, можно к вам присоединиться?
— Не занято, — ответил лейтенант, окутываясь медовым дымом с приятными оттенками запаха сушеного чернослива.
Заводской инженер зашел в курилку, сел на противоположную от нас лавку, вынул папиросу, постучал ею по портсигару, но закуривать не стал. Повел дозволенные речи.
— Господин флигель-адъютант, — обратился он ко мне, — я тут подумал над тем, что вы вчера говорили… и вот что мне пришло в голову. На заводе есть немного недоделанная горная гаубица, от которой отказалась армия только потому, что ее люлька непригодна для вьючки. Но вам же не требуется это орудие разбирать и вьючить. Вам надо его руками катать по полю. Соответственно неразъемное орудие будет крепче, и вес его будет меньше. Там, правда, четыре дюйма калибр, но уменьшить его до трех несложно.
— А сколько весит эта гаубица? — спросил я.
— Чуть больше тонны. Но если ее не делать разборной, то масса существенно уменьшится. Да и трехдюймовый короткий ствол будет легче. А вот с передельной пушкой я не знаю, что и делать. Задание-то дано — надо выполнять. А бронзовый ствол по-всякому тяжелее. К тому же он намного толще стального.
— Это та бронзовая трехдюймовка, которую восемь лет назад сняли с вооружения? — спросил лейтенант и, не дожидаясь ответа, задал второй вопрос: — Тумбовые лафеты склепать на нее можете?
— Ни разу не проблема, — с готовностью откликнулся инженер. — Что-то по типу морского лафета?
— Именно, — согласился лейтенант. — Казематного типа. Нам на бронепоезде вес не так критичен, как для пехоты.
— Позвольте, лейтенант, но на «Княгиню Милолюду» орудия уже отобраны, — возразил я.
— Там в проекте, командир, как я посмотрел, не хватает погонного и ретирадного орудий. Именно коротких, чтоб много места не занимали в броневагоне. Плюс… это же не последний бронепоезд в имперской армии. Так что вы, Кобчик, родоначальник нового вида войск. Гордитесь. К тому же у нас и шпальный эрзац, можно им довооружить вместо полевых орудий с колесами. Сколько места освободится. У-у-у…
— Вы меня просто спасаете, господа офицеры, — приложил руки к груди инженер, сияя от счастья.
«Ну да, — подумалось мне, — ночь без сна проворочался, прикинул к носу, каких люлей ему выпишут на работе за провал испытаний, и пришел мириться».
— Уговорили, — усмехнулся я. — В отчет я добавлю, что с переделками ваша пушка годна для вооружения эрзац-бронепоездов казематного типа, для противоштурмовых казематов фортов и крепостей, но не пригодна в качестве полкового орудия переднего края. Вас так устроит?
— Большое спасибо! — рассыпался в благодарностях инженер. — Вы меня спасаете.
— Баллистика этих стволов вам известна? — спросил я лейтенанта.
— Она всем известна. Эту пушку до сих пор в юнкерском училище изучают, — ответил он. — А вы, командир, не пушкарь?
— Нет, лейтенант. Я техник.
— Понятно… — протянул Безбах.
Что ему там понятно, я так и не узнал. Инженер перебил.
— Вы приезжайте к нам на завод, — пригласил он. — Там на месте все виднее. И покажем и расскажем… Все наши возможности. И сделаем все как вам нужно.
— Обязательно приедем. Не сомневайтесь, — ответил за меня лейтенант. — Пишите адрес…
И тут на плацу нарисовались прокурорские… числом две тушки… на велосипедах. Совершив круг почета вокруг тягачей с шестидюймовками, они подкатили к штабному домику и спешились возле крыльца. Прислонили своих педальных коней к стене, сняли плащ-накидки и стали видны их светло-зеленые обшлага мундиров.
Как я их сразу исчислил? А!
Вéлики смешные… переднее колесо больше заднего, не намного, но все же… и передача с педалей ременная. Переднее колесо крепится на прямой вилке. Винтаж!
И тут меня как торкнуло, что на механические многоствольные пулеметы в бронепоезде можно поставить велосипедный привод педальный для ног, вместо того чтобы рукой крутить ручку вращения стволов. Рукой лучше крутить маховик горизонтального наведения. Цепной, конечно, привод… надежный… не это ременное уёжище. Хотя тут и станки на заводах на ременных приводах пока все.
— Пошли, лейтенант, пива выпьем, — предложил я, страдая от похмелья.
— А где?
— Недалеко. В гаштете.
— Так в это время еще не подают, — округлил он глаза.
— Смотря кому, — ухмыльнулся я.
Мне за собственноручно изготовленный бесплатный самовар в этом гаштете наливать будут, даже если я содержателя ночью разбужу, с бабы сняв.
И мы дружно потопали в полигонный чипок.
— Так, господа, я настаиваю, что прежде чем мы начнем разбирательство с трагическим происшествием на полигоне, сопряженным со многими аспектами военной тайны, то со всех… — усилил я голос некоторым нажимом. — Я повторяю, со всех требуется взять подписку о неразглашении.
— Что вы себе позволяете, фельдфебель? — с гневом воскликнул старший прокурорский чин.
— Позволяю, советник, — твердо ответил я. — И не как гвардии старший фельдфебель. Но как флигель-адъютант его величества. Так что считайте, что это требование вам дано именем короля.
— Да… но как же?… А если будет суд? — слегка сократился прокурорский в своих амбициях.
— Тогда и с судей будет взята подписка о неразглашении, а само судопроизводство будет проходить в закрытом режиме, — выдал я. — Лучше для всех будет, чтобы такое судебное заседание состоялось как выездное, здесь же, на полигоне. Так легче будет всем сохранить военную тайну. И провести перед судьями следственный эксперимент прямо на месте.
— А честного слова дворянина разве уже недостаточно? — не отставал в своих амбициях от старшего товарища младший прокурорский чин.
— Подписка и есть честное слово, только задокументированное, — во я выдал! — Вы как юрист должны это понимать лучше меня. Или вы желаете поделиться предметом сегодняшнего разбора с кем-то сторонним? — Я посмотрел ему в глаза и добавил: — О том, что здесь будет раскрыто, никому нельзя сообщать, даже жене в постели.
— Это вы зимой держали голодовку? — вдруг спросил меня старший прокурорский.
— Я, — не стал запираться.
— Тогда я умываю руки, — сообщил старший прокурорский. — И отдаю данное дело на правосудие короля.
И развел руками.
— Вам и книги в руки, — примирительно высказался я. — Но осмелюсь дать один совет. Так как дело это в перспективе громкое и очень влиятельные люди попробуют надавить на правосудие, то составляйте документы с большей, чем обычно, тщательностью. И с полным соблюдением процессуальных процедур. Ловить вас будут «крючки» за запятые…
— В таком случае, господин майор, — повернулся советник юстиции к начальнику полигона. — Я требую выделить мне караул из солдат, которых не было в тот день на полигоне. И обеспечить меня двумя писарями одновременно.
— Зачем двумя? — удивился Многан.
— Караул будет отделять уже допрошенных от ожидающих, чтобы те не могли им сообщить задаваемые вопросы, и не даст им общаться до конца процедуры снятия первичного допроса. А два писаря будут вести одновременно два протокола независимо друг от друга.
— Никогда не было так сложно… — пробормотал майор.
— Тут дело не столько в том, что погибли канониры, сколько в том, как верно заметил господин флигель-адъютант, что сейчас вокруг военного ведомства крутятся самые разнообразные лоббисты производителей взрывчатых веществ, — прокурорский вынул клетчатый платок и вытер выступивший на лбу пот. — И юристы у них на службе еще те волки.
— Вот поэтому я и настаивал на подписке, — улыбнулся я.
Старший прокурорский мне понятливо кивнул.
— Может, просто задвинуть эту взрывчатку в архив вообще как опасную? — предложил Многан.
— А что мы имеем вместо нее? — возразил я. — Только порох, черный и бездымный. Еще аммонал. Но все это не бризантные, а фугасные взрывчатые вещества. А в разрывной гранате нужна именно бризантная взрывчатая масса. Не окажемся ли потом именно мы виноватыми в том, что могли приблизить победу, а по косности своей отказались от правильного рецепта?
Многан только молитвенно поднял глаза к потолку.
В дверь постучали. Всунулся на полкорпуса унтер-начфин и доложил:
— Там эта… господин майор… с патронного завода приехали… ругаются грязно.
— Давай его сюда, — прорычал Многан.
— Их двое, господин майор.
— Обоих и гони сюда, — приказал начальник полигона, повысив голос.
Дверь моментом закрылась.
— Ну так мы пришли к соглашению по подписке о неразглашении?… — спросил я. — Простите за невольный каламбур.
— Пришли, — подтвердил старший прокурорский и приказал своему коллеге: — Иди к писарям — готовь формуляры на всех.
И повернулся ко мне:
— Но все же… мне кажется, что вы там у себя во Дворце все страшные перестраховщики, — констатировал прокурорский.
— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — усмехнулся я.
