2

Неделю наслаждался отдыхом по хозяйству, а потом, когда посевная на полях и огородные посадки закончились, я что-то заскучал, чего со мной с детства не случалось — вырос сам на таком же хуторе. Так что когда на десятый день отпуска прискакал к нам в горы на хорошей гнедой лошади расфуфыренный посыльный с города, я внутренне уже был готов к переменам. Хотя и не осознавал еще этого активно.

— Кто тут будет Савва Кобчик? — спросил вестник, не слезая с седла.

— Ну я… — воткнул топор в пень, на котором с удовольствием колол дрова. — А ты сам-то кто таков будешь?

— Яго Польдверт, личный фельдъегерь его светлости маркграфа Рецкого с эстафетной депешей к гвардии старшему фельдфебелю Савве Кобчику, — отдал он мне воинское приветствие. — Могу я увидеть документ, свидетельствующий о вашей личности?

— Тавор, неси мою солдатскую книжку, — крикнул я денщику, который в это время укладывал третий ряд поленницы у стенки конюшни.

Сухих стволов мы повалили с денщиком в окрестном лесу богато, ветки обрубили да, прицепив их по одному к упряжке арендованных волов, пока наши пахари занимались севом, сволочили на хутор. И вот третий день развлекаемся с денщиком на дворе пилкой и колкой дров. Какие подлиннее и потолще — для камина, покороче и поуже — для печек. Все для того, чтобы сын мой тут не вымерз зимою.

Пока денщик ходил за моими бумагами в дом, оттуда выскочила жена Оле и подала фельдъегерю ковшик шипящей бражки. И тот с видимым удовольствием ее выпил и даже показал, как последние капли с ковша на землю падают — уважил хозяйку.

Внимательно прочитав мое удостоверение, фельдъегерь достал из ташки с серебряным вензелем нашего правителя засургученный пакет и подал его мне. С поклоном. Иначе с седла стоящему на земле человеку передать бумаги и не получилось бы.

— Отобедаете? — пригласила вершника жена кузнеца.

— Благодарствую. С удовольствием бы… но служба. Мне еще пару адресов навестить, а вы так далече в горы забрались…

И ко мне повернулся:

— Господин старший фельдфебель, распишитесь на квитанции, она к пакету приклеена с обратной стороны. Оторвите ее и отдайте мне. Благодарствую. Я могу быть свободен?

— Езжай, если обедать не остаешься, — махнул я рукой.

Не успел в чистом горном воздухе растаять перестук копыт, как в моей голове зазвучал полковой горн.

— Что там, командир? — полюбопытствовал денщик.

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — ответил я назидательно. — Иди давай, дрова докладывай в поленницу и найди, чем ее сверху от дождей прикрыть. У Оле рогожку попроси какую…

Когда денщик отошел, я сломал все пять сургучных печатей на узлах прошивки пакета и… с облегчением выдохнул. В пакете был не отзыв из отпуска, а всего лишь приглашение на личную аудиенцию к маркграфу. Через три дня.

После ужина, когда весь народ уже встал из-за стола, я заявил дяде Оле:

— Собирайтесь, послезавтра в город поедем.

— Надобности нет, — возразил мне кузнец.

— Надобность есть. Меня тут к местному начальству вызвали. Депешей.

— Ну а мы тут при чем? — возразил он мне.

— А вы при мне. Сына надо в городе оформить по документам на меня. Брак с Эликой зарегистрировать. Случись что со мной, чтобы они воинскую пенсию получали. Я бы тебя и не дергал, но не знаю, где что тут делают да в какие двери стучать.

— Брак зарегистрировать… — передразнил меня Оле. — А девушку ты спросил? Может, она и не пойдет за тебя.

— Как это? — оторопел я.

— А вот так… — усмехнулся кузнец и, повернувшись к жене, собирающей со стола грязную посуду, сказал ей: — Мать, ты это… Элику сюда позови. Скажи — сваты приехали.

Та с готовностью подорвалась и быстро скрылась в доме.

Через пол минуты на крыльцо выбежала рассерженная, раскрасневшаяся Элика с ребенком под мышкой и закричала злобно:

— Дядя, гони всех сватов отсюда поганой метлой! Ни за кого я замуж не пойду! Вот вам мой сказ.

Ногой для доходчивости топнула и скрылась в доме, крутанув широкой длинной юбкой.

— Слыхал?.. — захихикал Оле. — Что теперь скажешь?

Да-а-а-а-а… Облом Обломыч подкрался, откуда его не ждали.

— Ну… а теперь можно и о приданом поговорить, — уже в голос ржал кузнец. — Коли сойдемся в цене… — Он сделал многозначительную паузу. — Я ведь могу и воздействовать на племяшку. В твою пользу. Слово одно волшебное знаю… Так что ты в приданое за ней взять хочешь?

— Сына своего и жменю горного тумана, — ответил я, начиная сердиться. — И право в любой момент вернуться сюда — жизнь она штука такая… Неизведанная. Остальное все у меня есть. Или будет.

Кузнец помолчал немного и высказался:

— Мой дом — твой дом, Савва. Даже если ты и не женишься на Элике. Сын и так твой по обычаю — ты его признал. Семь лет ему исполнится, так хоть забирай его отсюда. Твое право. А тумана в горах на всех хватит. И еще останется.

Я его выслушал и добавил:

— Еще есть у меня одно условие… Если меня, не дай ушедшие боги, на войне убьют, то опекун моего сына — ты. И профессии его обучишь. Всем секретам наравне с собственными сыновьями. Без изъятий. По рукам?

— По рукам, — согласился кузнец и протянул мне свою жесткую ладонь. — Вот теперь почти по-людски сладились. А то… в город… все вскочили и побежали… по команде фельдфебеля. Понимаю я, что у тебя отпуск короткий. Но нельзя же так… на бегу… Положено обручение отпраздновать и только через полгода свадебку играть. Как дедами нам завещано.

Тут жена Оле снова пришла собирать грязную посуду.

Кузнец на нее посмотрел хитро так. Женщина в ответ прыснула, закрыв концом платка нижнюю часть лица, вызвав ответную улыбку кузнеца.

«Чей-то они тут темнят, — подумал я. — Уж больно морды у них какие-то хитрые».

— Как, мать, отдадим этому оболтусу Элику? — спросил ее кузнец.

Женщина дробно закивала, подхихикивая. Но соглашаясь, судя по всему.

— Тогда зови эту козу сюда еще раз.

Правда, сначала жена кузнеца с женой подмастерья вымыли всю посуду. Потом поставили на стол стаканы и легкую закуску, оставшиеся бутылки вина из моего ящика и кувшин бражки для любителей.

Позвали Элику. На этот раз она пришла одна, оставив ребенка на попечение няньки. Села за стол с прямой спиной. Спросила сердито у Оле:

— Ну и кто на этот раз возжаждал моей доли в этом хозяйстве? С горы или с долины?

А ей идет сердиться. Как-то сразу ее мягкая красота становится при этом четче, выпуклей, а глаза так и сверкают звездчатыми сапфирами.

— Не с горы, не с долины, не крестьянин, не купец, а принц с дальнего королевства сватается… — нараспев проговорил кузнец. — Да ты его знаешь… Вот он сидит, — показал рукой на меня. — Года не прослужил, а уже целый лейтенант. Не хухры-мухры… Савва, а ты что тут молчком, как сам засватанный.

Выражение лица девушки стало малость отрешенно-обалдевшим.

— Савва попросил у тебя моей руки? — спросила она кузнеца, словно не веря его словам.

— Да, — подтвердил сказанное дядя Оле. — Только ты приказала сватов его гнать поганой метлой. Что ты на это скажешь?

Элика встала, потеребила в руках пояс от юбки и, опустив глаза в стол, задумчиво промолвила:

— Я подумаю.

— Да что тут думать? — обиженно воскликнул я.

Блин. Тут считаешь себя подарком богов, принцем на белом коне, а тебе «я подумаю…» И кто? Мать моего же ребенка! Девица порушенная…

— Я подумаю, — уже тверже сказала Элика. — Ибо зачем мне муж, который сбегает от меня за тридевять земель?

В положенное время на пару с денщиком в полной парадной форме ольмюцкой гвардии мы сошли с наемной пролетки у ворот загородного замка рецкого маркграфа. Из оружия на этот раз взяли только холодное, как устав и предписывает.

Солнце уже стало порядком прижаривать, а мы в форме, придуманной и пошитой для более умеренного климата. Как бы не взопреть…

Часовому у ворот я предъявил письмо с приглашением. Тот вызвал унтера — начальника караула, который в свою очередь ознакомился с приглашением, и только потом нас провели через плац в приемную залу замка.

— Вас, господин фельдфебель, прошу немного обождать здесь. О вас доложат. А вы, ефрейтор…

— Гвардии старший канонир, — обиженно поправил его Тавор.

— Простите… Старший канонир… — поправился унтер. — Вам придется обождать своего патрона в кордегардии, где вам предложат прохладительные напитки.

И они ушли, оставив меня одного. От нечего делать я стал рассматривать теснящиеся на стенах картины. Судя по некоторой примитивности композиций и изображений, картины эти были старые, но очень эффектные, как у Пиросмани или Босха. В основном они изображали битвы в горах. И только одна — портрет. Бородатый, косматый, носатый воин с суровым взглядом. Совсем не блондин. Русый и кареглазый. Поверх кольчуги облачен в просторный белый налатник. Императорский ополченческий крест изображен в области сердца. В правой руке зажато древко копья. А на левой ладони он держит зеленую гору со снежной вершиной. Больше картина походила на старые русские иконы, нежели на портрет.

— Любуетесь на моего предка, флигель-адъютант? — раздался сзади бодрый голос.

— Здравия желаю, ваша светлость, — поздоровался я, обернувшись.

Маркграф стоял в дверях один. Никакой свиты. Кареглазый блондин с седыми «буденновскими» усами.

— Любой знатный род, какой бы он древний ни был, — продолжил свою речь маркграф, — когда-то начинался с человека, которого никто не знал. На картине, а этой доске больше пяти сотен лет, изображен первый рецкий маркграф Отон. Мой прямой предок. Единственный, кому в древности удалось разбить рецкое ополчение, после чего рецкие горцы признали его своим общим вождем, чтобы не было так обидно от проигрыша. Его, а не императора. Императору же, в войске которого оный Отон служил всего лишь сотником наёмных пикинёров, пришлось назначить рекомого Отона местным маркграфом с прямым вассалитетом. Хотя, как доносят до нас устные предания, монарх этого вовсе не хотел — у него были для такого высокого поста свои кандидатуры, из ближников. Не хотел… потому как происхождения этот сотник был самого что ни на есть подлого — крестьянского. Но в официальных хрониках его лживо выводят изначальным имперским рыцарем, хотя этого звания он не добился, даже став маркграфом Реции. Вы не будете против, если я стану называть вас просто по имени? Как видите, у нас с вами для такого простого общения одинаковые корни.

И задорно улыбается в усы.

— Почту за честь, ваша светлость, — откликнулся я, склонив голову.

— Вот и хорошо, — кивнул его светлость и вернул мое внимание к галерее. — Остальные картины изображают победы рецкого ополчения в разных битвах. Как вам известно, они под водительством потомков Отона не проиграли ни одной до появления дальнобойного огнестрельного оружия. А сейчас я бы предложил пройти на террасу, выходящую в мой маленький сад, где мы можем насладиться видом на горы и продегустировать зеленое вино прошлогоднего урожая с моих виноградников. Прошу за мной.

Мы прошли через анфиладу парадных комнат на большой балкон, с которого действительно открывался прелестный вид на горы. Там по приглашению принимающей стороны мы уселись около небольшого круглого столика в плетеные из рогоза кресла.

— Я очень рад, что вы приняли мое приглашение, — сказал хозяин замка, когда ливрейный слуга разлил по бокалам вино.

«То ли маркграф так прикалывается, — подумал я, — то ли ему от меня действительно что-то очень надо. Но послушаем для начала хозяина, а там будем посмотреть…»

Вино оказалось легким и очень неплохим на вкус, несмотря на свой необычный травянистый цвет.

— Прекрасная лоза, — похвалил я.

— Да… прекрасная… — повторил за мной маркграф, — но только всего год после урожая. Потом это вино грубеет, вытягивая из бочки больше древесных соков, чем того требуется. А в бутылках годовалая выдержка зеленого вина живет не более трех лет, превращаясь после этого срока в уксус. Увы… Но это не коммерческий сорт. Это для души. Себя побаловать да гостей угостить. К тому же с одного только склона горы такое вино получается, хотя вроде бы и сорт винограда одинаковый. Но… в других местах это просто неплохое белое вино, которое только в имперской столице продается тысячами бутылок.

Маркграф поставил бокал на стол и развел руками.

— Осмелюсь полюбопытствовать, ваша светлость, как я подозреваю, вы меня позвали не для того, чтобы угощать редким вином.

— Почему же… — возразил хозяин. — Принимать у себя дома первого героя этой войны, призванного в армию с моей земли, для меня честь. К тому же меня гложет любопытство, что такого в вас нашел Бисер, которого я знаю как весьма серьезного и здравомыслящего человека еще с Пажеского корпуса, где я командовал его учебным взводом.

— Не могу вот так вам сразу на это ответить, ваша светлость, сам многого не понимаю в причинах королевской ласки ко мне. Разве только то, что я спас от плена молочного брата его сына.

— А вот прибедняться, Савва, нехорошо. Никогда не умаляй себя сам… Это охотно сделают другие, — усмехнулся маркграф. — Причем с большим удовольствием. Человек по большому счету порядочная скотина. Его держит в рамках только мораль. Ослабнет в обществе градус морали, и все полетит в тартарары. Вот как вы думаете, какая проблема будет стоять перед нами после этой войны, уже превратившейся в бойню, в которой участвуют миллионы? Такого ведь еще никогда не было.

И смотрит на меня внимательно. Я бы даже сказал, заинтересованно.

— Слишком много людей на этой войне научатся легко убивать себе подобных, ваша светлость. Ценность человеческой жизни подвергнется инфляции. Одних только сошедших с ума пулеметчиков будут считать на сотни. А о послевоенном разгуле криминала я уже и не говорю.

— Сошедшие с ума пулеметчики? Я правильно расслышал?

— Все правильно, ваша светлость. Вы слышали о тактической новинке армии восточного царя — психической атаке?

— Не довелось.

— А вот мне в санатории рассказали. Дивизия идет в атаку чуть ли не парадным шагом. В плотной колонне. В красных кителях. Под барабанный бой и флейту. С развернутыми знаменами. Убитых в первых рядах моментально заменяют задние ряды, и такая видимость создается, что ты стреляешь, стреляешь, а все без толку. Кажется, что враг от пуль заговоренный. Двух пулеметчиков из полка отправили в дом умалишенных. А атаку еле-еле отбили в штыковую. Была бы нейтральная полоса метров на двести ýже… тот офицер, который мне это рассказывал, не брался прогнозировать удачной обороны.

— Да… занимательно… Но откуда царцы собираются при таких потерях брать пополнение?

— Пленный их офицер на этот вопрос ответил, что их бабы еще нарожают.

Маркграф задумался, отпил из бокала.

— Но это означает, что кадровую армию они перемелют за первый год войны. Не так ли?

— Похоже на то, ваша светлость. Но и наша армия стачивается, несмотря на то что стоит в глухой обороне на хороших позициях.

— А те, кто придет им на смену, — не обратил он внимания на вторую часть моего ответа в своих рассуждениях, — будут уже не так хорошо обучены и стойки. Опять-таки, Савва, во главе всего стоит мораль. Вы согласны?

— Согласен, ваша светлость. Только вот мораль в обществе саморегулируется самим обществом. Семьей в первую очередь. Насадить ее вряд ли получится. Легко насаждается только порок.

— Интересная мысль… Чай, кофе или есть особые предпочтения?

— Чай, если нетрудно.

— Слугам не трудно, — усмехнулся маркграф и хлопнул в ладоши.

Слуги внесли еще один столик, на который следующая ливрейная пара поставила двухведерный самовар красной меди. Явно не моего производства. Быстро мои бабки отбивают огемцы.

Намек я понял. Но решил подождать прямого предложения. Все равно припашут, так что нечего самому на левую работу напрашиваться.

С нашего стола убрали вино и бокалы, поставили чашки с блюдцами, сахарницу, мед в сотах и блюдо с микроскопическими пирожными — на один укус. Я так понял, они такие специально подают, чтобы не вести бесед с набитым ртом.

— Как вы, Савва, посмотрите на то, чтобы вступить в Рецкое политехническое общество в качестве члена-корреспондента?

Я чуть не поперхнулся великолепным чаем.

— Я-то, может быть, и положительно на это посмотрю, но все будет зависеть от мнения действительных членов общества. Не так ли, ваша светлость?

Поставил я чашку на стол.

— Вы проницательны, Савва. Даже если принять во внимание, что ваш покорный слуга является председателем этого общества и к моему мнению там прислушиваются, однако все мое преимущество, согласно Уставу, равняется двум голосам вместо одного на баллотировке. Но…

— Вот именно, ваша светлость, все упирается в «но»… У меня только неполное среднее образование.

— А год назад, насколько мне известно, у вас не было никакого образования. Вы даже писать и читать не умели. Так?

— Так, ваша светлость. Ваше досье на меня не врет.

— Это хорошо, что вы понимаете, что такое предложение не делается с бухты-барахты.

— Что от меня требуется, ваша светлость? — не стал я тянуть кота за хвост.

— Да всего лишь пустяк… — лукаво улыбнулся маркграф в свои большие усы. — Парочка зарегистрированных во Втуце патентов типа этого самовара. С условием, что производство будет развернуто здесь, у нас… вы же патриот Реции?

Я кивнул, а правитель продолжил:

— Оживление экономики. Рабочие места. Налоги… и все такое прочее…

— Я так понимаю, что это должно быть что-то, облегчающее людям быт. Потому как что-либо военное, согласно указу императора, я обязан продать государству по его цене.

— Не обязательно. У меня достаточно влияния в столице, чтобы локализовать такое производство в своей столице, а не в центре, особенно если оно не будет очень сильно коптить. Были раньше планы организовать здесь престижный зимний курорт. Но теперь это уже все на после войны. Только вот в чем загвоздка — изначальное сырье должно быть местным. Такой аргумент просто необходим для лоббирования своей сторонки, — улыбнулся он. — Транспортная экономия при загруженности железных дорог в военное время дорогого стоит.

— Я не в курсе местной экономики, ваша светлость. Я в ней принимал участие только как кузнец и покупатель на ярмарке.

— Не прибедняйтесь, Савва. Я состою в переписке с Бисером и, наверное, в курсе всех ваших дел, — кинул его светлость на стол свой старший козырь.

Ох ни фига себе фига… Я-то думаю, что на своем полигоне как мышь спрятался под веник, а обо мне тут монархи переписываются.

— Ваша светлость, надеюсь, эта переписка идет не по общей почте? — забеспокоился я. — Многие вещи, на которые вы намекаете, составляют военную тайну империи.

— За это можете быть спокойным, фельдфебель. Мы переписываемся посредством фельдъегерей, как то у государей и принято. Или передаем послания с оказией. Вот поедете вы назад к месту службы, то и вас как человека проверенного я также нагружу почтой к Бисеру. Официально, как флигель-адъютанта его королевского величества.

— В наших горах есть хрусталь?

— Есть. Много. Прозрачный, дымчатый, розовый, лиловый…

— Пробовали из него варить оптическое стекло?

— Пробовали. Даже варим. Но телескопические подзорные трубы не дают сейчас той прибыли, какой бы нам хотелось — призматические бинокли с севера империи активно вытесняют их из обращения. Сейчас мы делаем только линзы для морских дальномеров. Дорогой товар, но этого мало, чтобы полностью занять квалифицированных и хорошо оплачиваемых рабочих. Простой хоть и оплачивается по закону в половину среднего заработка, но вылетает в солидную сумму в итоге для владельцев предприятия.

— Его королевское величество наверняка писал вам, что я не инженер и расчеты — моя слабая сторона. Идею, принцип я могу предложить, даже схему прибора изобрести, а вот довести что-то до готового продукта мне пока слабо. Да и времени на это нет.

— Я это знаю, — оживился маркграф. — А что, есть уже идеи?

— Предприятие, о котором вы говорили, ваша светлость, находится в вашей собственности?

— Скажем так… это мануфактура на паях, — ответил он уклончиво.

— Идея есть. Наблюдательный прибор, который поможет командирам высоких рангов следить за противником, не высовываясь из окопа командного пункта вообще. То есть, не подвергая себя риску погибнуть от шальной пули. Такое интересно? Если да, то пришлите ко мне своего патентного поверенного.

— Прекрасно, — подвел нашей беседе итог маркграф. — Теперь я понял, что в вас нашел Бисер. Со своей стороны, — так как императорская премия не будет большой, — я вас простимулирую тем, что если эти ваши приборы поставит на вооружение военное ведомство, то вы получите в нашем предприятии пай в два процента от уставного капитала. Плюс к этому будете получать от предприятия роялти — по одной серебрушке с каждого проданного прибора…

— И на каждом приборе будет стоять надпись «Кобчик-патент», — твердо заявил я.

Наглеть так наглеть, решил я. В деньгах, как видно, меня тут уже обули.

— Несомненно, — согласился маркграф. — Вас отвезут, куда вы скажете, в моей карете. И… если будут еще идеи, то приносите их уже оформленными патентному поверенному.

Маркграф встал и упрекнул меня напоследок:

— А все-таки такие простые и нужные вещи, как этот самовар, ты, Савва, мог бы отдать и своим землякам в работу. Хороших ремесленников, настоящих мастеров тут много. Успевай только им медный лист подвозить, — маркграф даже цыкнул разочарованно.

— Не мог, — ответил я с едва сдерживаемой злостью. — Не потому что не хотел, а потому что сначала в госпитале раненый валялся, потом в тюрьме сидел. Поверенный вопрос с лицензиями в мое отсутствие провернул.