Уайберд смотрел на книгу, а книга смотрела на него. Все, что говорили о мальчике, было правдой.

— Как вы вошли? — поинтересовался Макнил. В его голосе не звучало ни гнева, ни страха. Обычное любопытство.

— Перелез через стену, — ответил Уайберд.

Книга кивнула.

— Посмотреть, справедливы ли слухи?

— Да, примерно так.

Среди знатоков странных явлений историю Макнила рассказывали уважительным шепотом. Как юноша выдал себя за медиума и выдумывал байки о покойниках для собственной выгоды; и как мертвые, устав от его насмешек, прорвались в мир живых, дабы осуществить безупречную месть. Они сделали надписи на его теле: вытатуировали на коже свои истинные завещания, чтобы он никогда больше не смог использовать их скорбь всуе. Они превратили его плоть в живую книгу — книгу крови, каждый дюйм которой нес на себе их истории.

Уайберд не был легковерным человеком Он не принимал всерьез эту историю — до сего момента. Но сейчас живое доказательство ее истинности стояло перед ним. На открытой глазу коже Макнила не осталось ни единого участка, не истерзанного этими мелкими буквами. Прошло более четырех лет с того дня, когда духи пришли за мальчиком, но раны его по-прежнему были свежи. Казалось, они никогда полностью не заживут.

— Вы увидели достаточно? — заговорил юноша. — Это еще не все. Он покрыт надписями с ног до головы. Иногда он думает, что они исписали даже его внутренности. — Он вздохнул.— Хотите выпить?

Уайберд кивнул. Может быть, от глотка спирта его руки перестанут дрожать.

Макнил налил себе стакан водки, отхлебнул из него и наполнил второй для гостя. Уайберд заметил, что его затылок испещрен словами так же плотно, как лицо и руки; надписи терялись в волосах. Похоже, даже скальп не избежал внимания мертвых авторов.

— Почему вы говорите о себе в третьем лице? — спросил Уайберд, когда Макнил обернулся со стаканом. — Как будто вы не здесь…

— Мальчик? — уточнил Макнил. — Он не здесь. Его нет здесь очень давно.

Он сел; выпил Уайберд начал испытывать легкое беспокойство. Юноша безумен, или он затеял какую-то проклятую игру?

Макнил сделал еще один большой глоток водки и задал вопрос:

— Сколько это стоит для вас?

— Сколько стоит что? — нахмурился Уайберд.

— Его кожа, — сказал мальчик. — Вы пришли за ней, не так ли?

Уайберд в два глотка осушил свой стакан, не давая ответа Макнил пожал плечами.

— Каждый имеет право молчать, — заметил он. — Кроме мальчика, разумеется. Для него — никакого молчания. — Он посмотрел вниз на свои руки, перевернув их, чтобы показать надписи на ладонях. — Истории творятся днем и ночью. Никогда не останавливаются. Они рассказывают о себе, вы видите. Они истекают кровью. Их никогда не унять; никогда не излечить.

Он безумен, подумал Уайберд, и это представление каким-то образом облегчило то, что он собирался сделать. Лучше убить больное животное, чем здорового зверя.

— Это дорога, понимаете… — говорил мальчик. Он даже не смотрел на своего палача. — Дорога, куда уходят мертвые. Он видел ее. Темный странный путь, заполненный людьми. Не было ни одного дня, когда бы он не хотел… не хотел вернуться назад.

— Назад? — повторил Уайберд, радуясь тому, что юноша продолжает свою речь.

Рука Уайберда опустилась в карман пиджака — к складному ножу. Нож успокаивал его в присутствии безумца.

— Ничего не хватает, — сказал мальчик. — Ни любви. Ни музыки. Ничего.

Раскрыв нож, Уайберд вытянул его из кармана Макнил увидел нож, и взгляд его потеплел.

— Ты не сказал ему, сколько это стоит, — произнес он.

— Двести тысяч, — ответил Уайберд.

— Кто-то, кого он знает?

Убийца покачал головой:

— Эмигрант, — ответил он. — В Рио. Коллекционер.

— Коллекционер кожи?

— Да.

Юноша поставил стакан. Он что-то бормотал — Уайберд не разобрал слов. Затем, очень быстро, Макнил сказал:

— Поскорее сделай это.

Он вздрогнул, когда нож нашел его горло, но Уайберд хорошо знал свое дело. Миг наступил и прошел, прежде чем мальчик понял, что все рке случилось; он почти ничего не почувствовал Все завершилось; по крайней мере для Макнила. Для Уайберда настоящая работа только началась. Ему потребовалось два часа Когда он закончил — кожа была завернула в чистую простыню и уложена в портфель, взятый специально для этой цели, — он очень устал.

Выходя из дома, он думал, что завтра полетит в Рио и потребует оставшуюся часть оплаты. Потом Флорида.

Он провел вечер в маленькой квартирке, снятой на скучное время слежки и подготовки к сегодняшнему делу. Он радовался, что уедет. Он был одинок здесь и томился в ожидании. Теперь работа сделана, все осталось позади.

Он крепко уснул, убаюканный воображаемым запахом апельсиновых деревьев.

Его разбудил не аромат апельсинов, но нечто менее сладкое. В комнате было темно. Он повернулся направо и потянулся, чтобы включить лампу, но это ему не удалось.

Теперь он слышал вокруг себя в комнате тяжелые переливающиеся звуки. Он сел на постели, прищурил глаза, но ничего не разглядел. Свесив ноги с края кровати, он собрался встать.

Сначала он подумал, что не закрыл кран в ванной и квартиру затопило. Его ноги по колено погрузились в теплую воду. Удивленный, он двинулся к двери, к главному выключателю, хлюпая в разлившейся жидкости. Это не вода Слишком густая, слишком драгоценная; слишком красная.

Он издал крик отвращения и ринулся к двери, чтобы открыть ее; но дверь оказалась заперта, и ключа не было. Он в панике бил кулаками по твердому дереву и молил о помощи. Его вопли остались без ответа.

Когда он вернулся в спальню, горячий поток бурлил на уровне его бедер.

Портфель. Он лежал на столе, где Уайберд оставил его, и бурно истекал кровью из каждого шва, из-под застежек и со всех сторон. Словно сотни злодеяний соединились внутри и портфель не может вместить поток, рожденный ими.

Уайберд смотрел на изобильное течение крови. За секунды, прошедшие после того, как он встал с кровати, кровавый бассейн углубился на несколько дюймов и продолжал пополняться.

Он попытался открыть дверь ванной, но там тоже оказалось заперто. Он хотел открыть окно, но рама была неподвижна. Кровь дошла ему до пояса. Предметы мебели плавали в ней. Понимая, что пропадет, если не предпримет решительных действий, он прижал руки к крышке портфеля в надежде остановить поток. Напрасные старания. От его прикосновения кровь хлынула с новой силой, вырываясь из швов.

«Истории продолжаются, — так говорил мальчик. — Они истекают кровью».

Сейчас Уайберд слышал их в своей голове, эти истории. Дюжины голосов, и каждый рассказывает свою трагическую сказку. Поток крови поднимал его к потолку. Уайберд попытался удержать подбородок над поверхностью, но за считанные мгновения в комнате остался лишь дюйм воздуха на самом верху. Эта прослойка сужалась, но Уайберд все же присоединил свой голос к общей какофонии, умоляя прекратить кошмар. Но другие голоса утопили его в своих словах, и, когда он коснулся потолка, его дыхание прервалось.

У мертвых свои магистрали. По точным маршрутам идут поезда-призраки и вагоны-сновидения; они движутся вокруг пустырей, лежащих за пределами наших жизней; несется бесконечный поток душ. На этих магистралях есть дорожные знаки, мосты и стоянки. Есть развилки и перекрестки.

На одном из таких перекрестков Леон Уайберд поймал взгляд человека в красном костюме. Толпа мертвецов подтолкнула Уайберда вперед, он подошел ближе и только тогда осознал этот ужас. На человеке в красном не было одежды. На нем не было даже кожи. Тем не менее Уайберду встретился не Макнил — мальчик ушел отсюда уже давно. Это был совершенно другой освежеванный человек. Уайберд догнал его, и они побеседовали. Освежеванный рассказал, что с ним произошло: всему виной преступное коварство его шурина и неблагодарность дочери. Леон в свою очередь поведал о собственной кончине.

Это огромное облегчение — рассказать историю. Не для того, чтобы ее запомнили, но потому, что рассказ освобождает от истории. Твоя жизнь, твоя смерть — они больше не принадлежат тебе. У тебя есть дела получше, как и у всех мертвых. Дороги, чтобы путешествовать по ним; красота, чтобы впитывать ее. Уайберд почувствовал открытый простор. Увидел сияющий воздух.

Все, что говорил мальчик, было правдой. У мертвых широкие дороги.

Только живые потеряны.