На меня, приехавшего месяц тому назад с запада, еврейство Центральной и Восточной Европы произвело впечатление сборища захлороформированных пациентов. Это выражение мне пришлось употреблять несколько раз и, хотя оно мне не нравится своей неточностью, (ибо усыпленные больные, в конце концов, не смогли бы говорить и жестикулировать подобно моим Восточно-Центрально-Европейским собратьям), все же я не в силах подыскать более подходящее определение их состояния, их летаргии, их позиции – позиции «меня не касается».

Нужно, конечно, отметить появление некоторых изменений. Изредка, все же, встретишь человека выражающего «Боже, что будет?» Но проснувшихся мало, процесс возвращения к активной жизни медленен, и огромный госпиталь, пропахшийся манящим запахом анестетического, переполнен от подвалов до чердака.

Что же с Вами приключилось, братья мои, избранные пасынки Всевышнего? Мир сегодняшнего дня не живет иллюзиями, не верит в чудеса, даров с небес ожидать не приходиться и это спокойствие совершенно непонятно. По правде сказать, мне сперва показалось, что они слепы и кто-то их убедил в приближении новой, светлой, безоблачной эры. Но вскоре я переменил свое мнение. Никто их не уговаривал, и они не рассчитывают на дары от местного неба. Пятнадцатиминутный разговор с зажиточным евреем в одной Прибалтийской стране показал, насколько глубоко я заблуждался. Он выслушал мои планы и заявил, что ни он, ни другие евреи в них не верят и мне не помогут; он не знает лучших проектов, не может додуматься до них сам и, вообще, не его дело искать ключи к спасению евреев. Но иллюзии? Он громко расхохотался. «Скоро», сказал он, «мой сын будет бар-мицве. И наилучшим подарком для него, для сына моего соседа, для всех еврейских мальчиков и девочек нашего города была бы виза».

«Куда?»

«Неважно, куда угодно».

Так мыслят все и все же, несмотря на это душа общины остается захлороформированной. Как перевести древнееврейское слово «хадалон»? Его корень – «хадал» – останавливать; «хадалон» нечто вроде «забастовки» всех способностей индивидуума думать, бороться, желать, даже стонать от боли.

Еще одна любопытная вещь: мне на это указывали, и мне пришлось убедиться на опыте – в глубине народной массы атрофии не замечается. В Галицийском городке к моему автомобилю, застрявшему в уличном движении, подошел еврей хасид и, просунув голову в окошко, быстро прошептал:

«Послушайте, я не могу посетить вашу лекцию, но запомните, если Вы нас позовете, мы пойдем; только сообщите нам непосредственно, не обращайтесь к нашим «лидерам».

Серьезно и честно: он прав, его совет – золотой и, возможно, мне к нему придется прибегнуть. Воззвание, сделанное через головы вождей, принесло нам (в 1934 году) шестьсот тысяч подписей, в выборах на конгресс при основании Н. С. О. (1935 год, приняло участие 700 000 человек). Число меня разочаровало, но, все же, ни в одном еврейском плебисците не было зарегистрировано большее количество голосов. Но ведь это происходило 4–5 лет тому назад, когда еще не только мы одни несли знамена возрождения, когда наш официальный соперник имел мужество и распевал песни. Сегодня его там нет, ему нечего петь и нечего сказать. Под хлороформовой маской лежат массы, жаждущие капли надежды и все колодцы пусты, кроме вашего: со стратегической точки зрения преимущество наиболее важное для победы.

Но мне победа не нужна. Не помню, кто первый глубокомысленно заметил: «всегда приходится выбирать одно из двух – победу или же «тахлес». В победе редко бывает «тахлес» – только, особенно теперь, когда, пожалуй, лучшим переводом этого слова является «единение». И если хлороформу не предписано рассеяться, я, безусловно, воспользуюсь советом головы хасида в моем окошке – я запомнил его лицо с глазами, похожими на очи наших пророков, воинов и мучеников, виденных нами на картинках в старых книгах. Сегодня у нас есть время ждать, мы только начинаем нашу работу и борьба за «тахлес» – наш священный долг. Отец небесный, неужели попытки вырвать народ из бездны суждено сделать «через головы вождей? Станет ли «вождь» синонимом запаха хлороформа.

Так надсмеемся же над гордостью и достоинством: я снимаю шляпу и стучусь у дверей всех «вождей» – знакомых мне, незнакомых друзей, полу-друзей, оппонентов и врагов. Откроют они мне дверь – мир станет свидетелем чуда, именуемого «единение». А если они меня оставят, стоящим на дороге со шляпой в руках – что же мне останется делать? Я обращаюсь к улице…

Еще живы мои коллеги, помнящие конгресс Уганды, Гельсингфорскую конференцию, борьбу за иврит, как за критерий образования и т. д. Большая часть их скитается с разбитыми сердцами. Тяжелый вагон, переехавший через наши упования и чаяния, доканал их надтреснутые души. Их боль не была вызвана появлением Белой Книги. Она явилась результатом мучительных годов неудач и позора. Сквозь блеск золотого дождя и материального благополучия они видели вдали упадок и регресс, ведущий к политическому банкротству. Расщепление Старой организации раскололо их души. В течение многих лет они готовились ударить по столу, толкнуть ногой – потребовать конца, остановки, перемены, ревизии. Но у них не хватало мужества. И длинной чередой проходили конгрессы и митинги старо-сионистов, а они все не стучали, не требовали, чувствуя себя подобно человеку, испачкавшему руки и неспособного найти воды, чтобы их вымыть. Но теперь все испробовано, все испытано. Чего же вы ждете, современники мои, друзья добрых старых дней бедности? Во что еще верите? Как назвать и в какой книге найти убеждение, толкающее вас вперед, убеждение, заставляющее вас оставить человека, не потерявшего истинной веры, стоять на улице.

Прочтя эти строки, мои ближайшие друзья рассердятся на автора: где смысл, скажут они, обращаться к разбитым кораблям. Но для меня человек – величество; он может быть уничтоженным, обманутым. Может быть уничтоженным или презираемым – он может выглядеть подобно моим старым коллегам: для меня он все-таки «величество», и когда наступит день ужасного горя, я приду к нему, постучусь в дверь и спрошу: «Дома ли ты, брат Король? Готов ли провести необходимые реформы в твоем королевстве?» Лишь в одном случае я соглашусь, что корабли поломаны и вычеркну имя в фамильной, генеалогической таблице: – в случае его самоличной капитуляции. И его постыдное молчание за дверью укажет мне на его моральную смерть.

Чем и на что Вы живете сегодня? Вчера еще Вы имели оправдания – Вы были лояльны по отношению к движению, пытающемуся действовать по заветам Герцля. Но где теперь вожди, которым Вы были верны? Клянусь, даже я ожидал от Вас большего. Я все же верил, что они постараются перестроить старый дом заново, увеличат его, откроют ворота, призовут свежие силы. Ничего подобного – полная атрофия. Вас старый дом в такую ответственную минуту даже не претендует на объединение и представительство миллионов обездоленных.

По их словам с ними молодежь. Простите меня, но это невозможно. «Молодежь» в конце концов, не арифметическая концепция, употребимая лишь в негативном смысле – «не взрослые». Молодость – концепция позитивная, отдельный период жизни, как весна не только недоросшее что-то, но и совершенно сепаратное время года. Весна без цветов – не весна. Молодежь нашего времени не может сидеть сложа руки и спокойно избирать законы «верности» – в противном случае она попросту не существует. Нельзя утверждать, что человек «молод», если он перед лицом трагедии не задает себе вопросов: «Почему я живу? Какое право имею жить? Жив ли я вообще?» Такое утверждение явилось бы диффамацией человечества, мироздания, наконец, Самого Всевышнего.

Здесь в Польше я иногда читаю прессу на польском языке и встречаюсь с кругами, обслуживаемыми этими газетами. Какой необыкновенно богатый человеческий материал они собой предоставляют; правда, менее компетентный в еврейских делах, но зато не настолько изношенный. С крепкими нервами и более устойчивый на скользком льду нашей жизни. Положение тут на редкость любопытное: нигде в мире я не видел ассимилированного еврейства, отошедшего от своего языка и в то же время находящегося в сфере влияния чрезвычайно распространенной ежедневной еврейской прессы. И что же мы видим?

Не обижайтесь, мои коллеги, на мои резкие слова – к Вам обращается лицо, заслужившее право заниматься расспросами. Пресса не уголок эхо, как было показано на Парижской выставке, где в одном конце слышится сумятица тысячи выставочных шумов, а на другом раздается тихий шум научного, синтетического эхо суммы криков толпы. Пресса всегда находится в поисках новых троп, во всяком случае, когда старые пути приходят в негодность. А что делаете Вы, дорогие коллеги? На какие пути указываете? О чем и для чего Вы пишите? Как звучат Ваши лозунги на завтра?

Журнал, в котором появятся эти строки, имеет веру, знает способ излечения. По его мнению, бедствие должно быть встречено единым сопротивление. Он проповедует, что еще не все потеряно, что есть еще не испробованные еврейским народом средства и эти средства благородны, красивы и прекрасны. Они именуются: всеобщее голосование, парламент, национальное спасение через привлечение к работе масс. Дорогие коллеги, если в Вас есть хоть капля крови настоящего журналиста (я уже не говорю о патриотизме, ищущем подхода), то Вам придется просидеть много часов у редакционного стола, кусая ногти и напрягая мозги в тщетных попытках выставить контрлозунги, напоминающие наши по красоте и благородству, по крайней мере, не такие черствые и осточертелые, как Ваша верность и фонды.

Мне пришлось услышать интересное признание оппонента к человеку учившегося вместе со мной, я обещал ему не называть его имени – «Вы правы, – сказал он, – «у Сионистской организации, называемой вами «старой» есть лишь один путь экспансии: покончить с шекелем, ввести всеобщее голосование и превратить Конгресс в Национальную Ассамблею. Возможно, Вы даже правы еще в одном. Особое положение Восточно-Европейского еврейства пожалуй, действительно, требует о немедленного безотлагательного создания тамошней Национальной Ассамблеи. В своей среде мы часто об этом рассуждаем. Но вы ведь знаете помеху? Ваша организация предложила указанное мероприятие первой. И так ревизионисты кричат со всех крыш, что мы «носим Ваши брюки». Лидеры Всемирной Ассамблеи не могут открыто подпасть под Вашу демагогию.

Я с ним не согласен: в борьбе партий не останавливаются перед «кражей» чужих идей. Страх остаться меньшинством в таком парламенте и боязнь потерять финансовую монополию, мешают им ировать «нашу пару брюк», но для моих коллег журналистов страх роли не играет, ибо они в своей партии, как видно сами – пасынки – монополизированного сионизма. Что же влияет на них, если мой прогноз, вынесенный оппозиции, к ним не подходит. Завидуя нам, они по какой-то таинственной причине прикусывают язык, не давая вырваться слову правды.

Есть еще одна дверь и у нее мне не только получится постучать, но и пожаловаться. Это дверь патриархального еврейства. Жалоба не связана с какими-либо личными факторами: я, не имею общего прошлого с их лидерами, а большинство из них не встречал вообще. Я не уверен, что даже в будущем – хотя я ощущаю излучаемый ими магнетизм, притягивающий скрытые, неизвестные даже мне атомы моей души. Судьба приготовит крышу, позволяющую им чувствовать себя по-домашнему удобно вместе с моим и подобным моему интеллектам. Атмосфера моего воспитания в старой России и позднее в Италии, была строго рациональной. В результате, почти невольно, у меня сложилось мнение о рационализме, как о системе способной открыть мне действительно великие планы – что делать, куда идти, как утолить жаждущий мою душу голод. В моем уме остался пробел и теперь уже слишком поздно для меня и моего поколения его заполнить. Но вместе с сознанием нецельности своей натуры, во мне продолжает жить вера в абсолютную гармонию духа образованных людей еврейского будущего, элиты правителей государства Израильского, неразрывно связанного с пульсом скрытых функций наших организмов, которые теперь начинают давать о себе знать.

Вот тогда я и почувствовал тот «магнит», стал присматриваться к людям, сохранившим это неразрывное звено. Сперва я был раздражен: люди, утрачивающие области святости, связывают себя с такими прагматическими, земными пустяками, как например, ритуал. Но пришло время, и я сделал великое открытие. Я понял, что, истинная культура зиждется на ритуале и церемониале, что политическая свобода всецело зависит от ритуала суда и процедуры Парламента, и что вся общественная жизнь утонула бы в варварстве, если ее освободить от стальных оков древних церемоний и обычаев. Лишь после этого «открытия» я узнал, каким неисчерпаемым богатством святого упрямства должно обладать меньшинство, плывущее против течения.

И вот эта-то магическая сила духа привлекла меня к патриархальному еврейству. Различные жесты, различная одежда, но та же жизненная кровь. Неужели я, ошибся и здесь?

Я стучусь и прошу: откройте дверь, выйдите, если Вы существуете. Мне не нужно говорить, указывать на роль, сыгранную «церковью» в национальных движениях католических народов – как Ирландия – мы все знаем и это незачем повторять. Все причины и извинения излишни и известны: все вехи и пути будущего для нас ясны, как алфавит или как дважды два, каллиграфически выведенные на классной доске детской школы. Если возможно время, когда Всевышний прикажет нам действовать, то это время уже пришло. Так проснитесь – или к длинному списку обанкротившихся фирм прибавится еще одно имя.

В заключении я хочу доверить Вам секрет. Ваш покорный слуга, автор этих строк, к сожалению, не имеет возможности бродить по улицам и стучать у дверей. Он написал приведенную статью и теперь спокойно останется дома. Если, поэтому кому-то в часы раздумий послышится стук, пусть знает, что это призыв к его совести. Ну, а если он стука не услышит, то, следовательно, и его совесть усыплена хлороформом.

1939 г.