Зеркало времени
Все пережитое смотрится в наше время, как в зеркало. И прямо скажу: мы не другие стали, как любят теперь говорить, мы те же самые, только впервые увидели себя и стали прибираться, поправляться, как делают все, увидев себя в зеркале.
Простейшее
Образ Дон Кихота создан был автором в насмешку над реакционной идеологией, а публика приняла в веках этот образ под свою защиту, и он стал подпирать реакционную идеологию у символистов.
Иван Дурак, как русское разрешение темы Дон Кихота. Он вступился за мельницу: «Кто же ему даст теперь ломать мельницы? Хорошо еще ветер был, а будь тихо, чего бы он не поломал?»
Задача: раскрыть простейшее в составляющей его сложности. Кончается сказка, начинается дело. «Где же теперь будет сказка?» – «В наших делах: наши дела будут сказкой».
Разговор осенью
Как в степи впереди каравана осенью летит туча темная скворцов, так и у нас в лесной местности летит туча разных листьев, птиц, и вслед за тем слышишь нарастающий гул в лесу и спрашиваешь себя: что это грозное и неминучее к нам приближается?
– Вот, слышу, – говорит Дон Кихот, – шелест падающих листьев, свист крыла улетающей птицы, и слышишь, Санчо, топот рокового коня?
Санчо отвечает:
– Слышу, сеньор, шелест и свист. Но только это не конь там, а полуторатонка буксует в грязи.
Дети
Дети учат взрослых людей не погружаться в дело до конца и оставаться свободными.
Мои сны
А сегодня день зацвел еще лучше прежнего. В эту ночь недаром мне снилось, будто я какую-то чудесную простую русскую песенку пою и все вокруг меня радуются. Такие сны только в детстве бывают, потому что такое видеть можно только с невозможной для взрослого чистой совестью.
Но тут, конечно, не во мне был этот кристалл, а вне меня: невозможно прекрасный день так во мне реализовался. Верю или хочу верить, что когда-нибудь случится в мире такое прекрасное, явится оно таким несомненным, что мертвые встанут и заноют, как я в свои семьдесят шесть лет запел во сне в эту ночь.
Как это хорошо написалось о том, что дело песни решила не моя чистая совесть, а самая красота этого дня. Можно думать, что чувство совершенства или гармонии, необходимое для творчества, есть состояние души творца, его поведение. Но нет! Человек, исполненный этого счастья, не может отнести его к себе, столь несовершенному существу.
В этом-то и есть поведение труженика, творца жизни человеческой, что он утверждает прекрасную реальность, вне себя самого находящуюся.
Ангел гармонии
Как рождается творческое или родственное внимание, открывающее всегда что-то новое? Думая над этим всю жизнь, я сейчас только заметил, что этому вниманию всегда предшествует мгновение гармонического спокойствия, родственное тому душевному спокойствию, которое появляется, когда у себя в комнате и на письменном столе приберешь все и каждая вещь станет на свое место.
Пусть это парус, и пусть, пусть он, мятежный, ищет бури среди лазури и золота, – в полуночи души поэта, перед тем как написать стихотворение, непременно должен прилететь ангел гармонии.
В поисках источника поэзии я долго называл это состояние души поэта родственным вниманием. Но, исследуя природу этого внимания, желая это внимание сцепить с сознанием, волей, личностью, я стал называть его поведением.
Одно из свойств этого поведения заключается в том, что произведение, исходящее из такого поведения, вынесенное на общественный суд, заставляет нас прощать автору его бытовое поведение. Ярким примером этому может служить офицерское поведение Лермонтова, и мы никогда не простим одному автору за то, что он взялся судить Пушкина по его бытовому поведению. Так что одно из свойств творческого поведения есть поглощение им поведения бытового.
Готовность к прыжку
Еще я думал сегодня о бедном N, который много лет писал свой роман и на него истратил все свои душевные силы, а роман вышел серый и скучный. Поведение самого честного труженика оказалось совершенно ненужным для построения романа. Но мы утверждаем, что если не это обыкновенное поведение честного человека, то все же не случайность – появление великих поэтических произведений, – их тоже определяет какое-то поведение.
Сколько я ни читал критических разборов, никогда не приходилось мне в них узнать мою сокровенную мысль об искусстве как образе поведения. Так мне пришло в голову, что, может быть, не художнику и невозможно ничего верного сказать о таком поведении, как невозможно холостой женщине рассказать о деторождении.
Разве не всякий подлинный художник чувствует в себе, как в клетке, заключенную мысль, стремящуюся, как голубь, вырваться из заключения? Я это всегда чувствовал. И мне даже кажется, что жизнь моя, пока я не научился писать, была подражанием движению мысли: как будто, подражая ей, я сам бегу, бегу куда-то, в какую-то далекую страну за жар-птицей, бегу за синей птицей, бегу в райские и в зарайские земли! А когда очнусь, то оказывается, я-то бегу, а мысль остается во мне заключенная.
И разве так не бывает, что когда после бури с дождем солнце взойдет, то все приходит в движение, птицы летят, звери бегут. А мысль моя, свет мой внутренний, это же и есть, как солнце в природе: мысль поднимается, и я от радости бегу в какую-то чудесную страну, бегу и бегу, пока не устану.
Вот это самое «поведение», готовность к прыжку в другой план жизни, чтобы открывать там новое, узнать это новое в себе самом, – и лежит в основе моего таланта.
Мера жизни
Итак, есть две меры жизни: одна в ширину от человека к человеку, и другая в глубину, вниз – земля, и в высоту, вверх – небо. Одно измерение горизонтальное: «белеет парус», другое вертикальное: «под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой».
За свата
Кто-то не заплатил денег за электричество – отрезали провода, и стало темно и тем, кто платил.
– Разве это порядок?
– А как же: мы постоянно так отвечаем за какого-нибудь свата. – И, глядя на елку, пояснил: – Вот осталась одна шишка на елке и в ней семечки. Так глядите: ветру нужно все ветки на елке качать, чтобы растрясти одну семенную шишечку. Так и нас всех трясут за свата.
Разговор с Сережей
Сережа, студент-геологоразведчик (самые честные ребята – эти разведчики), сказал, что его смущает жизнь простого человека в глуши: такая трудная жизнь!
– Помню, – ответил я, – как наша артиллерия утекала от немцев вниз по холму, усыпанному трупами и ранеными: я сидел на ящике, кое-как держался сам, а на раненых вниз нельзя было смотреть. Между тем на всем фронте были наши победы, и если бы смотреть на людей под ящиком и копытами, то едва ли захотелось бы радоваться нашей победе. Так и теперь вы думаете о правде, а сами глядите в душу раненых.
– Да, уж очень-то их много! – сказал Сережа. – Нельзя не глядеть.
– Между тем, – ответил я, – если вы заглянете сейчас в душу богатого европейца, трепещущего за свое будущее, наш простолюдин в глуши покажется в счастливом положении.
При этом мне пришлось рассказать, как меня выгоняли из моей усадьбы мужики и как встретивший меня в овраге паренек, похожий на Ляшко, утешал меня: «Не тужи, – говорил он, – нечего греха таить – хорошо пожил в своем гнезде, дай бог всякому. Пусть же другие в нем поживут. Тебе-то что? Пожил – и хорошо, а свет велик, найдешь себе место новое, и душа будет спокойна».
От этих ли простых слов или от чего другого, но огорчение мое в душе расходилось по белому тусклым масляным пятном, поле же души, прозрачное, светлое, было бесконечно…
Итак, други, коммунизм в настоящее время есть дело прежде всего. И если ты ищешь веры, то смотри на дела, и ты найдешь и поймешь веру из дел.
Пасьянс
Пасьянс я раскладываю ежедневно и даже не один раз в день, все один и тот же мой пасьянс. Чему я выучился за много лет? Раньше я копался долго, теперь стал в операциях перескакивать, прямо только взглянув на положение карт: я стал операции производить не детально, а отвлеченно, и много скорей. Таким образом, смысл самого пасьянса, школы терпения, начал пропадать.
И я боюсь, что именно это нас и пугает при механизации жизни: она перестает быть школой терпения, а радости и благодарности в оправдание легкости – не хватает в душе.
Ветер
Иному станешь рассказывать, а он и слушать не хочет. «Мне бы, – говорит, – поглядеть». Я тогда ему говорю: «Помолчим!» И потом спрашиваю: «Слышишь, что это?» – «Ветер», – говорит. «Правда, – отвечаю, – ветер, а ты его видал, самого-то ветра?» – «Нет, – говорит, – его видеть нельзя». – «Ну, вот, – говорю, – не видишь, а говоришь: ветер. Ты и тут слушай и тоже поймешь что-нибудь».
Кадо
Сюжет маленького рассказа для детей о том, как пошло имя Кадо, но когда мне друг мой его подарил, я вдруг понял эти слова в переводе: «подарок», и Кадо мне стало славным именем.
И только одно плохо, что Кадо по-русски среднего рода, на «о», а собака – огромный самец. Но и это мы преодолели: простые люди все единогласно назвали его «Кадок».
Соломон
Две свахи судиться пришли, одна сваха, мать мужа, стояла за сына, другая – за дочь свою. Судья разбирал целый день и не мог.
– Устал, – говорит, – и разобрать не могу, подавайте в другой суд: я не могу. И скорее всего никакой судья вас не рассудит, лучше помиритесь.
Свахи подумали, подумали и помирились.
– Ну, вот то-то, – сказал обрадованный судья, – вышло вроде как бы и я недаром работал.
Обе свахи благодарили судью.
Воспоминание
В молодости я спросил Виктора Ивановича:
– Разве нельзя это использовать?
В. И. поднял голову от своих бумаг, подумал и, вздохнув, ответил:
– Использовать, молодой человек, можно все.
Ниагарский водопад
Все великое пугает меня своим требованием: «Я-то, мол, велико, а кто ты такой пришел сюда смотреть на меня?» Взять, к примеру, Ниагарский водопад, я пришел к нему и увидел. Проходит немного времени обычного удивления, и водопад непременно задает тот вопрос, даже водопад! И вот если бы я был художником, то непременно принялся картину писать. А водопад все глядел бы, глядел на меня и только не говорил: «Вот так гусь!»
И ведь хорошо еще, что я взял в пример великого водопад, а если бы это был Лев Толстой и глядел бы на меня маленьким пронзительным глазом под огромными бровями? Не понимаю, как это к нему ездили! Я жил недалеко от него и не мог решиться. Я приехал только уж после, на могилу.
Ах, вот почему я так боюсь приближаться к великому: боюсь собой обеспокоить его. А на могиле я ему не мешал, напротив! я чувствовал себя даже не лишним и слез своих не сдерживал, не таил, не стирал…
Скорее всего надо очень много пожить, чтобы ласково мыслить на людях: у хороших стариков это изредка встречается. Но молодой мыслит резко и на людях с этим таится.
Оттого кажется со стороны, что такой молодой человек несет в себе что-то очень тяжелое, непосильное, может быть, и ему некогда заниматься пустяками.
Краски поступков
Поступки людей сами по себе, как факты действия, различаются между собой, пожалуй, только температурой, как горячие, холодные и теплые, а красок у них нет никаких.
Окраски поступков привносятся нам со стороны или детьми, или художниками. (Как объяснить, например, что для меня четверг, день недели, и червонный король, карта колоды, окрашены в апрельские цвета неодетой весны?)
Вспомнишь свое состояние, когда мальчик попал под машину. Возились мы по этому делу до вечера, гоняла меня милиция в ту и другую сторону, и я сам водил машину и все делал с большой точностью. И в то же время я был как убитый. В этом состоянии все мои поступки не были окрашены своими чувствами, поступки мои от этого были без всяких красок и в то же время были гораздо более точны, чем обычно.
В таком состоянии у Данте находятся его герои в аду: в полном точном сознании, а главного нет.
Чистильщики сапог
Всякий художник, когда делает свою картину, то, конечно, сколько-то мыслит и о себе. Вот эта мнительность о себе при бездарности творит катастрофу в душе художника, когда картина выставляется на суд общества. Такая беда случилась с N. Общество его высмеяло, а он наперекор общественному мнению выпросил себе у начальства для поддержки своего авторитета лауреата, и ему дали это, хотя и третьей степени.
Такими маленькими деспотами в искусстве теперь хоть пруд пруди. Я бы их всех сделал чистильщиками обуви на улицах. Вот бы тут они распоряжались нашими ногами, и нам от этого была бы только польза, и им вечное удовольствие, потому что нет больших деспотов, как чистильщики обуви.
Вот эта мысль о борьбе художника с самомнением как борьбе, образующей поведение художника, открывающей тайны его природы, и есть одна из самых существенных в моей работе «искусство как поведение».
На обрывке газеты
На обрывке газеты прочитал крупными буквами напечатанное заглавие юбилейной статьи о Горьком: «Жрец морали». Какое безвкусие и какой удар по костям покойника! А между тем всех известных людей приглашают радоваться благодарности потомства.
Старая модель
Эта редакторша похожа на сохранившуюся какую-то модель станка Гутенберга. Она мыслит образами напечатанных книг.
Общий ум
Когда человек берет власть, то вокруг все наперебой стремятся его чему-нибудь научить, обратить на что-то свое внимание, и от этого чужого ума он быстро усиливается, становится как бы другим человеком, сильным, могучим.
Так точно и в искусстве, когда художник бывает признан и ему открываются всякие возможности.
Каждому предмету, вещи, факту, поступающим в мою сферу внимания (откуда внимание? не в управлении ли вниманием, извлекающим факт, таится поведение художника?), я даю образование, то есть ввожу его в систему единства моих образов. Не отсюда ли, из единства, вытекает внимание, а единство – из гармонии, присущей душе человека? И поведение, может быть, заключается в охране, попечении и вообще в материнстве гармонии.
Релятивизм
Нам досталось от скептического века и, наверно, от французов особое состояние некоей условной веры, вроде того, что, с одной стороны, оно так, а с другой, если обойти факт и на него поглядеть сзади, то будет совсем все по-другому. Самое же главное в этом, что самому можно жить надвое: с одной стороны будет так, а если не выйдет здесь – можно перейти на другую сторону, и там наградят за то, что не так на другой стороне.
Совесть
По себе я знаю совесть как особое, шестое, скажем, чувство, и назовем его чувством мысли.
Сама мысль, ощущаемая в этом чувстве, не может быть выражена из-за препятствий самой жизни: мысль находится за этими барьерами, как у животных: чутье указывает место пребывания дичи, а видеть ее невозможно.
Человек приближается к мысли этой двумя путями: коротким, путем катастрофы, или путем деятельного долголетия. А пока не пришло к человеку катастрофы, или же он еще просто не дожил и малоопытен, он постигает истину особым чувством мысли, называемым совестью.
самолюбие
Творчество от родов тем отличается, что будто бы оно легче. Это неправда, часто муки творчества бывают невыносимее мук рождения. И еще кажется, творчество легче тем, что у роженицы вместе с новорожденным является забота о нем, а художник кончил вещь – и все тут.
Увы! это неправда, у роженицы рождается забота, а у художника самолюбие, и кто знает, что лучше. Заботам люди сочувствуют, и в заботах весь человек на виду, а самолюбие надо скрывать, и оттого заботы лишь точат, а скрываемое самолюбие человека грызет.
Сюжетик «самолюбие»: 1) Сравнение с родами: у женщин от родов забота, у художника – самолюбие. 2) Человек не в силах молчать и выносит сор из избы: «у него нет самолюбия».
Вообще, конечно, эта дрянь – самолюбие – была в моей природе и теперь висит, как раненая рука, и я привыкаю с ней жить и работать. Руку я взял в пример от лесника Доронина, у которого она висит и ужасно мешает.
Лесник на вопрос, почему у него рука висит на ниточке и он ее не ампутирует, ответил:
– От самолюбия. – И рассказал, что пальцы его висячей руки шевелятся.
– На что же тебе эти пальцы, если рука висит?
– А папироску свернуть.
– При чем же тут самолюбие?
– А как же: всю руку держу, только чтоб покурить. Какая же тут польза? Одно самолюбие.
Так и мне как-то боязно решиться ампутировать мой раненый орган самолюбия, мне кажется, что без него я лишусь самой способности крутить папиросу необходимого литературного тщеславия и буду просто добродетельным человеком.
Издателю
Чем лучше вы будете издавать плохую книгу, тем она будет противней.
Чувство утраты
Человек, в детстве наслаждавшийся ароматом ландышей, и потом, когда потеряет обоняние в старости, не лишается желания поднести ландыш к носу. Мало того! он может при этом наслаждаться воображаемым ароматом.
Поэзия сложнее аромата цветка, но и она близка к способности человека возмещать утраченное.
Чувство мысли
Мысль, когда-то рожденная в огненной битве человеческих чувств, заключена в отвлеченную от всяких чувств и обращенную в закон формулу. Это произошло не вчера, даже не сегодня, а сейчас. Еще никто, кроме создателя формулы, не может понять ее и ею воспользоваться.
Но чувства, из которых вышла эта формула, чувства мысли, ныне заключенной в формулу, известны, распределены во множестве людей, и даже очеловеченная собака явно чувствует величие этой мысли.
От чужой мысли всегда веет холодом, и она оттого похожа на планету, когда-то горевшую, а теперь холодную и освещенную чужим светом.
Но есть в мире мысль, еще никем не высказанная, как планета, на которой органическая жизнь еще впереди. Это мысль, еще не открытая людьми, но мы ее чувствуем.
Мне кажется, если не ошибаюсь, наше искусство истинное и есть посильное выражение этого чувства мысли в своем чаянии, в своем стремлении к будущему. Думаю, и социализм в существе своем есть то же самое чувство мысли о правде.
Вопрос
Дикие животные – это богатство и радость в лесу, а домашние терпимы только в небольшом числе, а в парке и совсем нетерпимы.
Впрочем, это понятно, только совсем непонятно, почему дикие животные – олени, лани, дикие козы – радуют даже п в парке.
В лесной тесноте
Все развертывается, и все во мне этому отвечает… И вдруг понял себя, как высокое дерево в лесной тесноте. Тесно мне, душно, тело мое пробито суками соседних деревьев, и только вершина моя зеленая пробилась наверх. А между тем на опушке, там далеко, стоят деревья на счастливом свету, и лес там бросает свои семена и движется по земле, как народ…
Так у нас и литература теперь. Тяжело тому, кто в тесноте тянется к свету все выше и выше, теряя свои сучья. Зато какая жизнь на опушке! Там, где народы питались фольклором, устным словом, везде фольклор трансформируется в литературное дело и душевная жизнь обращается в материальную. Литература измерялась раньше, как дерево, в тесноте ростом вверх: чем выше, тем лучше. А теперь измеряется, как лес на опушке: движением вширь.
Сюжет о Петухе-разбойнике
У соседа украли кур. Петух пошел в разбой на нашего леггорна и отбил у него кур. Мы посадили разбойника под кадушку и каждый вечер, мокрого, опозоренного, голодного, перегоняем к соседям.
Мало-помалу петух так ослабел под кадушкой, что наш петух в очередном испытании наколотил его и в хвост и в гриву и прогнал на свой двор.
И так сказать: хорошо петушиться, и замирать с одной приподнятой ногой, и орать во все горло «победу», когда твой враг под кадушкой.
Путь счастья и мира души побежденного состоит в том, чтобы сознать свои ошибки, и поблагодарить врага за науку, и обещаться себе больше уже не делать ошибок.
На киносъемке
Киносъемка вчера измучила меня, гоняя по жаре с горы на гору; наконец я сел на пень в тени, а они на траву возле меня.
– Не нравится мне, – сказал я, – что вы всю жизнь подгоняете под красивое. Вот вы, например, снимаете торжество общения писателя с колхозниками, а между тем из головы у меня не выходит обида: сегодня все утро всеми дурными словами ругала меня колхозница, обвиняя меня в том, что мой кот у нее будто бы заел цыпленка. Я защищался все утро тем, что не могу привязать кота и что кот был не мой. Я предложил даже колхознице застрелить кота, если кот окажется моим. Она кричала мне, что стрелять не умеет. Я обещал ее научить и дать ружье. Это она приняла как издевательство и еще больше ругала меня. И так прошло в колхозе утро писателя. Надо бы и это снять.
– Это не характерно, – ответили киношники.
Можно находиться под обаянием великой мысли, а говорить одни глупости. И можно знать все на свете, но, не чувствуя единства всего в одной необъятно великой мысли, повторять как индюк то, что уже не раз говорили другие.
Мое направление
Материал у меня под ногами: моя родная земля, а направление мне дает каждое дерево своим ростом вверх, прямо к свету. Все остальное борьба.
Глухота
Начинаю недослышать, и когда это случается, то мне кажется, будто говорящий мне плохо выговаривает слова, и мне за это он бывает так неприятен, что взял бы и передразнил его звуками, как они до меня доходят. Так и в литературе глухие на слово художника критики и читатели непременно свою глухоту сваливают на автора.
Вот почему наше слово должно быть ясным, громким и доступным пониманию по возможности каждого.
Творческое поведение
Для меня есть только два времени: весна с нарастанием и осень с уменьшением света. Так в природе, а в душе человека нарастание света сопровождается нарастанием тревоги с вопросом, найду ли силы в себе ответить зовам природы и переживу ли?
Убавка света возбуждает внутри себя силы и уверенность творчества, дает веру в возможность гармонии и всего такого, составляющего основы творческого поведения. Такою была осень для Пушкина.
Боевая поза
Мальчик швырял камни, такой сильный мальчишка и такой маленький, что от каждого швырка закручивался в обратную сторону и мгновенно раскручивался назад, чтобы успеть захватить полет брошенного камня. Так он делал множество раз, как богатырь, сын царя Салтана, вылезший из бочки.
Рядом с ним стояла совсем капельная девочка и смотрела на все пуговками голубых глазенок, как куколка.
Я подошел к богатырю и, заложив руки назад, выпятив грудь петухом, сказал задорно, как бы вызывая на бой:
– Ну?
Он мгновенно перестроился, тоже заложил руки назад, как ястреб, не моргая, уставился на меня в страшной серьезности.
Я сделал вид, что испугался, отступая задом, чтобы не дать ему швырнуться в меня, повернулся и пошел своим путем.
И сколько ни шел, сколько раз ни оглядывался, он все стоял и стоял в своей боевой позе.
Трудодни в искусстве
Когда рассказ плохой, говорят: «Надуманно, потом пахнет». А когда хотят похвалить, то: «Как будто само сделалось».
Вот тут и выводи в искусстве трудодни!
Мой прием
Мой прием состоит в том, чтобы заставить действовать не только центральное лицо, но и всю обстановку олицетворить, чтобы каждая вещь показалась своим лицом и стала тоже героем. Так и лес, и елка, и сосна стали бы живыми.
За чтением Паустовского
Не будь я Пришвиным, я хотел бы писать в наше время, как Паустовский.
Свобода
Даже Грибоедов, на что уж умница, и то мог тогда сказать: «Пишу, как живу: свободно и свободно». Не мог, значит, и он в то время понимать, что свобода является людям только в покрывале и не должна обнажаться в простом произношении слова.
Теперь даже самый простой человек не скажет просто о свободе, потому что свобода – это тайна личности, выскажи тайну – и свобода со всеми своими прелестями, надеждой, верой, любовью разойдется в общей жизни, как дым.
Моя свобода, чувствую, давно уже превратилась в волну, и разбегается, и ударяется в скалистый берег, и рассыпается, и опять собирается.
И эти веточки дерева сейчас у меня перед глазами качаются, качаются, треплются, шепчутся, – разве не та же волна? Разве волна, ударяясь о скалу, не отмывает каждый раз что-то от берега и не уносит с собой? Разве веточка ели, раскачиваясь, не освещает со всех сторон свои зеленые хвои и тоже не собирает в себе на рост, на жизнь, и свет, и тепло из солнца его горючее?
Старая собака
Молодые собаки должны ходить в безусловном повиновении, и никакие поблажки им не дозволены. Но старым собакам мы разрешаем иногда нас и не послушаться.
как надо
В детстве после чтения «Песни о купце Калашникове» стал вопрос: «Почему Грозный, сочувствуя вместе с автором Калашникову, неожиданно для читателя награждает его виселицей?» И только теперь является ответ: «Грозный сочувствовал Калашникову как человек и хотел бы по-человечески отнестись к нему, но, как царь, должен был его повесить».
Я понял это только теперь, потому что только теперь пришло время очевидного для всех разделения жизни на человеческое начало, «как самому хочется», и на должное: на «как надо».
Моя тема
Сделаем предположение, что в мире природы все неповторимо, и самодержавно, и незаменимо и что обобщение начинается человеком.
Одна из моих тем: то, что называется «грех», есть пропуск жизненных единиц при обобщении, как при пахоте поля непропаханные частицы поля – «огрехи».
С этой темой неповторяемости и незаменимости жизненных единиц я родился, как другие родятся с неудержимым стремлением обобщения и замены одной единицы другой.
Опять все думаю о начале зла в обобщении: между подобными явлениями человек провел прямую линию и отбросил все, что направо от законной линии и что налево. Из этой линии закона вышла математика, наука, лежащая со всеми вытекающими из нее науками – физикой и химией – по ту сторону добра и зла.
закрытые двери
Там, где самим хорошо, редко двери бывают открыты для гостей, – вот почему поэзия и не бывает в хороших домах уверенных и довольных людей…
Слава
Чехов сказал, что когда хочется пить, то кажется, выпьешь целое море, и когда станешь пить, то выпиваешь стакана два. А я думаю так тоже и о славе, что со вкусом и в пользу выпивает себе артист только стакана два, а после от нее только дуется.
если снизу смотреть
На дерево лучше снизу смотреть, чем сверху: снизу оно значительнее, выше, прекраснее. Конечно, и человек, если снизу на него смотреть, великаном представляется, только так смотреть на человека опасно: зазнается великан и сверху пхнет тебя сапогом в рыло.
Образ солнца
Цветок берет себе пример с солнца. У цветочка – его мед и пчелы, и у солнца – жизнь и люди…
Мой герой
Отец его, столяр, любил делать совершенные вещи: это у него было первое, и это первое порождало второе: жил хорошо. Так выходило само собой, что он жил для людей. Сын его не был мастером, но усвоил себе радость делать хорошо для людей. На этом основании он получил военное воспитание: служить Советскому Союзу. Так он сделался коммунистом.
Когда он с негодяем вступает в борьбу, то это все равно, что с самим собой начинает борьбу. Его задача скрутить негодяя и заставить его делать то самое, чему он служит. Он всегда милостив к своему врагу после победы, потому что враг как бы уже соединился с ним самим.
– Ну как же, ну как же, и что об этом говорить! Мы на войне учились понимать и узнавать себя самого в другом человеке: тут и хороший человек, и средний, и так себе, и негодяй, – всех видишь в себе, как в зеркале, и себя самого в них.
Тут все сходится вместе на службе, соединяющей всех в одного.
Страшный суд
На войне природный человек в каждом открывается, каков он есть: храбрый делается трусом, робкий – героем. Так что война – это что-то вроде Страшного суда. И хорошо, если, отменяя войну, человечество найдет себе иную, более отвечающую времени форму суда, и непременно «страшного», в котором вскрывается внутренний человек. Без такого суда невозможен мир во всем мире и движение к лучшему.
Художнику
Нет мудрости в том, что кто-то, завидев прекрасное, бросается к нему, присоединяет к себе и делает своей собственностью: эта собственность неминуемо рано или поздно сделает его своим рабом.
Настоящая мудрость приходит к человеку, когда, завидев прекрасное, он не бросается к нему, а собирает друзей и показывает. Тогда прекрасное само приходит к нему, как к хозяину своему и другу, и свободно садится со всеми за стол.
Вымысел тем лучше, чем он правдоподобнее, и тем приятнее, чем ближе к вероятному и возможному.
Требование времени
Есть вещи в государственном управлении, к которым нельзя приспособиться писателю, потому что эти вещи есть «временные меры». Приспособление писателя к современности есть требование времени, но если писатель приспособляется и к «временным мерам», то начинают протестовать даже сами администраторы.
Подвиг и свобода
Вчера сжал в тиски Недовольного и заставил его выложить на стол свои аргументы. Он выложил мне то самое, что я думал: личная свобода как благо культуры Запада. Больше сказать им нечего.
Я ответил, что эта свобода там есть наследие прошлого, как результат подвига в прошлом лучших людей.
У нас же сейчас пришло время такого подвига, и в нем каждый живой человек может найти свою свободу.
Однолюбы реализуются как таковые и в деле: они собирают всю свою энергию во что-то одно.
Солнце – одно
Почему это все на свете живет надвое: день и ночь, правая рука и левая, верх и низ, черное и белое, и все вдвойне, а солнце одно, и ему нет такой пары, как у нас на земле все делится. Не оттого ли это солнце одно, что для нас оно единственный источник жизни?
«А мы попробуем!»
Входя в колею жизни, слабеющие люди и народы падающие получают веру в инертность человеческой природы и убеждают себя в этом ссылками на историю и на «суету сует» Соломона.
Нужен приход молодых народов, чтобы загорелась вера в небывалое.
– Не бывает? А мы попробуем!
Счетом ошиблась
Стояла плохо одетая женщина, немолодая и с ребенком на руках. За ней стояли две хорошо одетые женщины, и одна из них спросила бедную, указав на ребенка:
– Твой?
– А чей же? – ответила та, – мой. К чему вы спрашиваете?
– К тому, – ответила богатая, – что пора бы это бросить: не молодая, а рожаешь. Сколько их у тебя?
– Кроме этого, семь еще.
– Ну, вот видишь: чего же не останавливаешься?
– Мужа люблю, милая, живем хорошо с ним и каждому новому ребенку рады, ходим за ним, кормим, моем, одеваем, вечером спать всех уложим, сосчитаем.
Вот раз было: нет одного! Ну что делать? Милые мои, вы говорите – пора бы кончить. Правда, правда, а что сделаешь? Мужа люблю своего, взяла да еще родила на место пропавшего, – так и не нашелся. А когда снова сосчитали – и тот оказался цел. Вот почему и родила этого: счетом ошиблась.
Под новый год
Жизнь ужасно страшна, но мы, наверно, идем к лучшему. Нужно только это коренное верование сделать независимым от личного положения в здоровье, довольстве и славе: если успеваешь, не переносить личную радость туда, и если проваливаешься, не винить общий ход жизни по себе.
1950 год
…Дело художника, минуя соблазн красивого зла, сделать красоту солнцем добра.
Бездна
Есть в одной блестящей странице К. Леонтьева десять строк в защиту войны. Вот эти-то строки и открывают бездну между Леонтьевым и нами, потому что за последнее время война до конца скомпрометирована и на месте морали войны встает иная мораль.
Мое дело
Профессору медицины я сказал:
– Каждый должен быть в какой-то степени создателем чего-нибудь нового, в этом творчестве есть его радость жизни. Врач должен начать свое исследование пациента с этого: что мешает и что способствует творчеству такого-то лица, его пациента.
– Такое лицо, – ответил М., – надо направить в комиссию по учету трудоспособности.
– Но там, – сказал я, – именно и не должны смотреть на него как на личность, а как на среднеарифметическое трудящихся в данной профессии. Врач должен, напротив, смотреть на своего пациента как на единственное в мире, неповторимое и незаменимое существо.
И вот, как только я ввел в систему общественного внимания к трудящемуся внимание к личности, так сразу М. понял меня.
Вот это я и делаю в своих писаниях, из-за этого не стареет моя литература, из-за этого все растет и растет мой читатель…
Так что, друзья, не обижайтесь на государственную систему, а попытайтесь утвердиться в этой системе лично и способствовать утверждению в ней других личностей. Это и будет ваше положительное дело, и его вам хватит на всю жизнь.
Искусство как образ поведения
Романтизм, реализм, социалистический реализм, натурализм и т. п. – всякое подобное обобщение сделано на каменном фундаменте поведения: романтизм требует движения к лучшему, реализм требует правды, символизм – красоты.
Эстетизм есть жертва правдой ради красивости, но служение красоте входит в обязанность всякого художника, и Шекспира не сваришь в колбе.
Натуральное богатство русского языка и речи так велико, что, не мудрствуя лукаво, сердцем слушая время, в тесном общении с простым человеком и с томиком Пушкина в кармане можно сделаться отличным писателем. Мы пашем, удобряем, сеем, но посеянное само растет.
Создание книги похоже на посев семян: много хлопот, чтобы посеять, а дальше все само делается. В семенах – урожай от погоды, а в словах – от народа.
Да и в самом творчестве есть время забот, отвечающее посеву, и есть время, когда свои заботы надо отбросить и предоставить посеянному вырастать самому. Пусть все вырастает по плану, как задумал сеятель, но пусть не вмешивается автор туда, где все само делается благодаря силам природы.
Вот в этом-то, может быть, и заключается поведение автора и его управление, чтобы уметь вовремя отойти от задуманного и предоставить самый рост силам природы.
Чувство современности
Почему бы не понимать современность по-своему. Правда, я плохо знаю теорию, но скажите – что знал Лев Толстой? А между тем в своем творчестве все понимал и на все откликался. И мне кажется, я тоже могу.
Новый человек
Новый человек – это ребенок, а если о нем надо рассказывать, то расскажите о взрослом, сумевшем сохранить в себе ребенка.
Писателю
Формализм – это зло признанное, но форма – это добро. Между тем у нас часто сознательно и бессознательно писатели, прикрываясь борьбой с формализмом, сметают форму. Поэтому, защищая форму, я требую от писателя прежде всего языка.
Книга о Толстом с предисловием Бонч-Бруевича
В этой статье Бонч заканчивает длительный спор русского общества в отношении семейной жизни Толстого. «Злом» Толстого он прямо называет его жену.
«Вот и непротивление!» – говорит Толстой в момент расставания с Ясной. Так что Толстой, покидая жену, тем самым покидает и мысль своей жизни о непротивлении. А самое «зло» (С. А.) Бонч сводит к корысти, порожденной капиталистической системой. Упрощение спора интеллигенции о семейной драме Толстого у Бонча выходит ярко и хорошо.
В голову приходит мысль о том, что Толстой своим непротивлением все подготовил к тому, чтобы кто-то пришел и одним решительным ударом (как Ленин) рассек гордиев узел русского народного непротивления.
Моя рабочая гипотеза
Природа для меня, огонь, вода, ветер, камни, растения, животные – все это части разбитого единого существа. А человек в природе – это разум великого существа, накопляющий силу, чтобы собрать всю природу в единство.
Есть момент обязательный в творчестве, когда художник судит весь мир по себе.
Любовь
Независимость личности создается любовью, но есть два рода любви. Одна любовь для себя называется счастьем, другая – подвигом. Время сейчас от человека требует подвига, но тем больше хочет он личного счастья.
Такой моральный разрыв заполняется бюрократами-моралистами.
Всякого рода нравственных гадостей в наше время, конечно, не меньше, чем в старое, но яркий новый свет, а не тусклый прежний, нет-нет и упадет теперь на гадость.
И этот свет, нарастая и нарастая, рано или поздно создаст новую культуру, где будут вырастать действительно новые существа.
Тире
Когда читаешь историю литературы с древних времен, то сам делаешься в этом общечеловеческом процессе каким-то знаком, вроде тире.
Вот из-за этой робости многие не делаются писателями, а другие: учителя, начетчики, критики, презирают живого писателя, дерзающего поставить себя в центр мироздания.
Священная прямая
Единство и многообразие форм составляет и стиль и содержание произведений художника, и это единство равно значит в моем понимании со священной прямой.
В юности я верил в простую, как рельсы, прямую прогресса человечества. Потом, как и все, потерпел крушение, и весь мир с его человечеством завертелся по равнодействующей силы центростремительной, влекущей вниз, и центробежной силы, стремящей нас на прямую.
Теперь я начинаю верить, что, любя и благословляя жизнь, можно вращаться с живущими только при вере и уповании выйти когда-нибудь, как было это в юности, на священную прямую.
Читателю
Добро – это цветок, выросший на удобрении.
Добро, любовь, красота не составляют в душе человека особой области, а венчают путь каждого из нас, если мы шли правильно.
Моя биография
Есть у людей общий ум, и есть общая любовь у человека: все так любят – весь человек. И добро есть такое, и вера общая: верит один, верит другой. Но я был до того личен, что это общее всем, мной не изведанное, принял за личное.
Вместе с общими качествами человека, ставшими через меня личными, стали тоже личными народность и природа.
Может быть, и каждый поэт в силу самой поэзии делает общее личным, и в этом и есть сущность поэзии…
Мне в молодости удалось сделаться автором нескольких неплохих и признанных произведений. Счастье быть автором до того меня обрадовало, что я в каждом рабочем, в каждом крестьянине и ремесленнике, в каждом человеке стал подозревать возможное авторство и с этой точки зрения все на свете стал судить и рядить.
Вот и моя настоящая биография: выразить ею тему поведения художника (искусство как образ поведения).
Клеопатра
Скульптор Сарра Лебедева начала лепить с меня голову, сделав перед этим для меня смесь глины из оконченных голов Игнатьева и Тихонова. Так она всегда делает из чьей-нибудь уже отлитой головы для новой.
Часа три грузная женщина в пятьдесят лет танцевала вокруг меня, как балерина. Работала страстно, сильно, в один раз сделала столько, что уже можно было хорошо узнать меня всякому.
Я вышел подавленный сравнением ее работы со своей.
Вчера за чаем глядит на меня (у нее большие, как небо, голубые глаза) и улыбается. Я думал – это она мне. Вдруг вскочила, убежала в другую комнату, мастерскую, что-то примазала к бюсту и вернулась совсем другая. Оказалось, она не мне, а себе улыбалась.
Такое вот и небо голубое – какое ему дело до меня. А кажется, будто оно существует такое для тебя.
Вчера жена моя сделала свое замечание по поводу неоконченной моей толовы.
– Что ты сбиваешь художника! – сказал я.
– Нисколько, – ответила Сарра. – Бывает время, когда художник пассивен в отношении модели: тогда опасно слушать, что говорят. Но приходит время, когда активным становится художник, а пассивной модель. Сейчас это время наступило. Сейчас я хозяин моей работы, и никакое мнение меня не собьет.
– Выходит что-то вроде Египетских ночей, – сказал я, – ночь проходит, и Клеопатра швыряет голову своей жертвы. Я уже видел, как из головы Игнатьева и Тихонова вы намесили глину для моей головы, и вот-вот моя голова станет глиной для какой-нибудь новой.
Наш долг
Совершенная форма и есть для художника то самое, что все другие граждане всевозможных профессий сознают, как свой гражданский долг.
Попытки иных художников в осуществлении формы без гражданского долга справедливо осуждены, как формализм.
Прочные вещи
Красота направлена к вечности, но художник должен знать время, когда с ней нужно выходить на люди: когда у них свадьба, когда похороны.
Художник должен чувствовать вечность и в то же самое время быть современным. Без чувства вечности невозможны прочные вещи, без чувства современности – художник останется непризнанным.
Гостеприимство
Известно, что всякая страсть (всякая ли?) под воздействием человека, оставаясь в основе самой собой, преобразуется. Мы вспомнили любовь физическую, животную, и что сделал с ней человек!
Кто-то в это время смотрел на меня, с каким аппетитом я уплетал жареную навагу, и спросил:
– А во что обращается чревоугодие?
– Здравствуйте, – ответил я, – будто не знаете! А угостить человека другого вплоть до того, чтобы самому не доесть, а посмотреть, как другой человек, гость, будет есть и наслаждаться – разве это не есть преображение страсти чревоугодия?
Второпях
Вчера у Н. справлялось лауреатство. Было много бутылок, тарелок с колбасой, рыбой, телятиной. Какой-то рыженький художник речь говорил: «Когда мы боролись на фронтах за это счастье…» – и показал рукой без всякой иронии, а просто второпях, на стол с колбасой, рыбой и бутылками.
Так счастливо сошлась мечта о человеческом счастье с колбасой.
На улице
Москва сияет. Девочки уже на веревочках, мальчики мрачными группами играют на деньги: маленькие играют на медные, покрупнее – на серебряные.
Опять, как в сытое время, на крышах кое-где стали показываться коты и – что еще радостнее – голуби.
У детей наше военное время в большой степени отняло детство, и нам, воспитателям новых поколений, не следует пользоваться тем, что дети поумнели и могут читать книги для взрослых.
Нам надо писать так, чтобы по возможности возвращать детям их детство.
истоки поэзии
Сейчас вся литература строится так, будто все читатели – дети, и им надо ответить на все детское «почему». Нужен какой-то иной вопрос, чтобы на ответ вызвать не знание, а поэзию.
Один спрашивает деревце: «А для чего ты растешь?» Другой спрашивает деревце: «А кто у тебя папа и мама?» Деревце отвечает желтыми кружками своих цветов и белыми лучиками лепестков: «Мой папа солнце, а мама земля».
За мир!
В борьбе за мир, принятой на себя Советским Союзом, некоторые не принимают участия ввиду того, что, по их мнению, войны и так не будет, а другие – что война все равно неизбежна.
Мы принадлежим к тем скромным деятелям в творчестве самой субстанции мира, которые не имеют времени на политическую оперативную деятельность. Мы верим, что наша деятельность необходима в деле создания мира еще более, чем политика, потому что без субстанции мира политику нечем и оперировать. Но мы так думаем про себя и для себя, и мы вообще не забегаем вперед движения к миру, а просто стоим на своем.
Происхождение собственности
Когда человек берется за дело, то он непременно прячет свою мысль от другого, и так он охраняет свое первенство как необходимое условие своего творчества. Вероятнее всего это живое первенство при падении человека каменеет и превращается в собственность.
Смысл улицы
Возвращаясь из поликлиники, почувствовал на Полянке необходимость найти для себя на улице смысл данной минуты. Что это за смысл, я не совсем понимаю: может быть, это даже и вовсе не смысл, а просто момент соприкосновения внешней жизни с моей душой?
Так я посмотрел на дома новые и дома старые, – ничего не почувствовал: мертвые были дома, как памятники на кладбище. Чужды мне были троллейбусы огромные, и мчащиеся легковые машины, и шум, и лязг, и гудки… Но в то же время я знал, что где-то мой смысл должен быть.
Вдруг я увидел у края тротуара кучу песку, а возле кучи сидели маленькие дети и своими игрушечными формочками делали из влажного песка пироги.
И тут я узнал возле этой кучи песку то самое, чего мне так не хватало и что я назвал смыслом улицы.
О пошлости
Блок, как и другие «декаденты», был болезненно чуток к пошлости («что пошло, то пошло»), и эта пошлость у них являлась как бы тенью лично ощутимого света.
«Декадент» ненавидел пошлость как-то заинтересованно, как будто сам-то он вышел из этого пошлого мира и теперь от него отстраняется.
После меня
Всякий художник на первых порах питается сочувствием и такой «славой» удовлетворяется. В дальнейшем он славу свою переживает и делается независимым от современников («И долго буду тем любезен я народу…»).
Так и сама жизнь делится на: 1) сейчас со мною и 2) после меня.
Генезис и логика
Есть связь люден на земле генетическая (каждому по желанию, по охоте, любви и вообще «как хочется») и другая связь логическая (по требованию разума, как необходимость и вообще не как хочется, а «как надо»).
В этих полюсах, и со знаменем генетической связи «как хочется», и со знаменем логической связи «как надо», движется сейчас наше время «холодной войны».
Желанный мир (Данное, в нем и природа) и мир Долженствующий должны найти в человеке если не гармоническое, то терпимое соотношение, и тогда война кончится.
Национальная по форме – это, значит, генетическая связь между людьми. А социалистическая по содержанию – значит, связь логическая. С младенческих лет мы, русские, испытываем на себе борьбу двух этих связей: как хочется и как надо. Рядом со связью национальной, генетической, связь логическая, интернациональная: человек к человеку должен получить новое моральное обоснование.
Все, что рождается, оно само собою рождается и лично; все, что выводится (или является на свет как логический вывод), выводится действенно и безлично.
Художник слова должен наблюдать текущую жизнь и ее генетическую связь с готовностью встретить в ней зарождение связи разумной.
Гражданин советский должен помнить всегда, что идея разумной связи должна освобождать генетическую связь во всей ее чистоте, что именно вот для того и должна быть эта разумная связь, чтобы спаслась связь генетическая.
Сейчас делается в мире что-то единое, и на нашей и на той стороне, все – к одному.
Я знаю это в чувстве природы, где всякая мелочь представляет собою вселенную. Так теперь и в человеческом обществе, в этой борьбе миров больше находит смысла тот, у кого есть возможность сосредоточиться свободно на фактах повседневной жизни. Те же самые росинки, листики, усики, говорящие нам так выразительно о всем мире природы, находятся и в нынешнем человеческом обществе всего земного шара. Чувство мирового единства, столь знакомое художникам, живописцам природы, должно бы определиться и в чувстве мирового единства человека, но этому что-то мешает.
Рамки нации мешают взлету этого чувства: латыши, евреи, китайцы, немцы и другие групповые объединения обрывают чувство всего человека. Мы встречаем иностранца радостно, когда он, оставаясь в своем генетическом определении тем, что он есть: евреем, немцем, латышом или китайцем, – совершает поступки, полезные для всего человечества.
Не есть ли это чувство радостной встречи человека всего мира тем же самым, что мы чувствуем при встрече в природе с фактами, поднимающими нас до чувства единства всего мира природы?
Юмор
Есть юмор как средство выхода, когда делается чего-нибудь стыдно: скажешь смешное и тем отведешь от себя внимание.
А то есть юмор народный: «га-га-га!», обнаженный, грубый, его ввел Шекспир. Не знаю, достоин ли он культивирования. Но, во всяком случае, он очень годится для изображения народных масс. (У меня – в рассказе «Никон Староколенный».)
Сила удивления
Удивление радостное питает зоркое внимание и открывает нам новые черты в старом мире. Кто испытал это сам, тому страстно хочется опять удивляться и опять вниманием своим открывать новый мир. Но удивляться нельзя механически и пользоваться тем для внимания и открытия: внимание действует, но не находит в старом мире ничего нового.
Испытав неудачу в пользовании силой своего удивления, художник обращает внимание на себя самого и воспитывает себя в особом поведении, полезно заполняющем досуг между вспышками силы удивления.
От усилий в самовоспитании оба эти процесса – радостное удивление и поведение – так сближаются, что представляется, будто творчество определяется целиком поведением художника: что захочет художник, опытный мастер, то он и сделает.
Открытие
Почему это, когда географ открывает новую страну, то ему страстно хочется, чтобы после него в эту страну все ехали?
Так и у писателя художественная выдумка новой страны нашей жизни сопровождается безудержным устремлением с этим открытием в гущу людей с пропагандой небывалого и в то же время утверждающего его авторское лицо.
Неоткрытая страна
Открыть новую страну и сделать ее своею или найти девушку и сделать се женой, – вот душа юноши: нетронутая девушка и неоткрытая страна.
Моя тема
Слова Белинского, что Россия скажет миру новое слово, – это тема моей повести. Моя родная страна скажет новое слово и им укажет путь всему миру.
А разве немец не так же думал, англичанин, француз? Путь веры в миссию своей страны кончается непременно войной. Значит, слова Белинского сами по себе еще ничего не значат и нужен к этому плюс: коммунизм.
Значит, Белинский предчувствовал слово, но не знал его, а Ленин это слово сказал для всего мира, это слово – коммуна.
Спелый лес
Спелая чаща сама ждет пожара и сама отдается подзакорным червям: время пришло.
И сводка такого спелого леса есть такое же гармоническое явление, как смерть исполнившего свой долг человека.
Мой совет
Выправить можно и согнутый гвоздь, только надо потом колотить по нему осторожней: на слабом месте он может согнуться.
И человек тоже иной бывает так согнут и перегнут, что с ним надо обращаться осторожно до крайности…
Лицемерие – мерить поступки не перед своей совестью, а перед лицом других.
Волны
Обыкновенно мы говорим такое, о чем раньше нас люди думали и высказывались: мы же повторяем и несем эти мысли одну за другой, от человека к человеку, и повторяем их, как волна повторяет волну.
Но если придет к нам мысль небывалая – как страстно хочется тогда это людям сказать. И это страстное желание донести до людей свою волну так, чтобы люди ее повторяли, как в море волна повторяет волну, вероятно, и питает все наше искусство.
Законы случая
В природе все идет своим чередом, но в этом видимом череду, как весна, лето, осень, зима, есть еще нам малоизвестный черед.
И когда появляется и нам видимое звено этого тайного хода вещей, мы это звено называем случаем.
Ошибка
П. был с дочерью, окончившей университет по географии. Болтая о том, о сем, я им рассказал, что у меня был вчера ученый и он очень интересно говорил мне о новых звездах, десятками возникающих на небе: эти звезды будто бы являются последствием взрывов какого-нибудь небесного тела, и, значит, можно предположить, что вселенные таким образом движутся вперед.
– Понимаю, – ответил П., – получается что-то вроде автомобиля: поршень подходит к верхней мертвой точке, к свече, происходит взрыв, и толчок в машине, а на небе – звезда.
Мы много фантазировали, пока нас не позвали к чаю, и, когда сели за чай, П. спросил:
– А какой же ученый сказал вам о такой интересной вещи?
– Профессор Н., – сказал я.
– Александр Александрович? – спросила дочь.
И когда я сказал, что мой ученый есть действительно хорошо знакомый им Н., они оба – и отец и дочь, улыбаясь, спустились с неба на землю.
– Так ведь он же хороший ученый?
– Конечно, хороший.
– Любимый и талантливый профессор?
– Конечно, конечно!
Такую ошибку я сделал, что назвал профессора. Оставайся он таинственным ученым звездочетом, мы бы и за чаем продолжали строить автомобиль из вселенной, но раз Н… какие тут небеса!
Спящие почки
Внимание – это основной питательный орган души. Каждый может заметить в себе, как внимание схватывает что-нибудь особенное, складывает его, и оно хранится, ничуть не обременяя память. Просто говоря, мы о нем ничего не думаем до встречи внимания с чем-то, вызывающим мысль из состояния, подобного «спящей почке» в растении.
Тогда мгновенно то и другое между собою соединяется, и эта находка сознания иногда бывает такой яркой, что человек хлопает себя по лбу и говорит сам себе вслух:
– Так вот оно что!
Внимание есть питательный орган души, всякой души одинаково – великой и маленькой. Разница только в том, что при находке великий человек возденет руки с благодарностью, а маленький человек щелкнет пальцами, присвистнет и побежит за добычей.
Есть особое внимание у художника, и когда что-нибудь входит в него достойное, то так и остается в душе, и дремлет, и сохраняется, как спящяя почка до прихода желанного. И как только оно приходит, то, желанное – спящие почки просыпаются.
Это соединение между собою живых материалов сопровождается вспышкой радости.
Тени мыслей
Сегодня прочел замечательную книгу Стэнли Холл: «Эволюция и воспитание чувства природы у детей». Сколько мыслей было высказано в мире о том, что ведет меня к творчеству.
Все мои усилия похожи на тени проходящих выше меня мыслей.
На бреющем полете
Самолеты-истребители, как серебряные лебеди на голубом небе, как будто раз удивились чему-то, подняли крылышки, как брови, и, удивленные, летели над лесами и гудели. Так, если самолет летит высоко.
Но вот бреющим полетом летит в солнечный день самолет над лесом, вот пролетел над самым нашим огородом.
Трехлетний мальчик Витя удивленно глядел на него, запрокинув назад голову так, что еще бы чуть-чуть, и он бы упал.
– Бабушка, бабушка, радуйся, – закричал он, когда самолет пролетел, – теперь ты не умрешь! Это твоя смерть не заметила тебя и пролетела. Радуйся, бабушка, твоя смерть тебя не нашла.
(У тети Саши привычка говорить о своих болезнях: «Вот и жива осталась, смерть меня не нашла…»)
Переводчикам
Процесс сближения народов неминуемо должен привести к сближению языков через переводы. Каждый национальный писатель, имея перед собою не нацию, а единство народов, неминуемо в своем национальном кругу должен будет стремиться к простоте языка, к облегчению перевода.
Я чувствую в себе, я знаю это упрощение, подобное тому, что делал Лев Толстой.
Но для победы национального художественного языка, в смысле его продвижения по пути к единству, необходимо строгое разграничение национального языка от газетного.
Лица и формы
Шестигранные снежинки, миллионами падая в лесу на ветки елок, на межевые столбы, на всякую округлость и на прямые изгороди, сами собою образуют формы, в каких со дня рождения нашего предстоит нам природа. Но среди этих форм шаров, кубов, прямых и кривых линий всякого рода мы узнаем иногда фигуру Аполлона, или Дон Кихота, или какого-нибудь из близких людей. И чем больше развит человек, тем больше находит он среди снежных фигур в лесу знакомых по искусству фигур, чем больше сердце у наблюдателя и чем больше у него любимых людей, тем больше он и узнает их в засыпанном снегом лесу. Так, снежинки, подчиняясь законам природы, образуют геометрические формы, а человек силою своего творческого труда из этих форм создает лицо.
С малолетства я смутно чувствовал в себе какое-то свое лицо и носил его, напрягая все силы на его охрану. Я был убежден в правоте этого своего лица, в пользе его для людей, но только знал, что нельзя его людям открыть просто, и, напротив, его надо скрывать, охранять от чужого глаза всеми силами. Однако в то же самое время надо было все-таки сделать что-то такое, когда можно будет открыть это свое лицо.
Открытие новой страны соединялось с возможностью открыть это свое собственное лицо. Вот почему побег мой из гимназии в Азию я считаю началом своей биографии, посвященной открытиям, и доказательством наличия во мне своего собственного лица. Так я и вел себя всю жизнь, и в этом и есть мое поведение: найти в природе и людях признание и утверждение своего собственного лица.
Бывает ли во реем большом искусстве определяющим началом тоже такое поведение художника, можно ли о всех великих художниках сказать, что они своими образами открывали лицо человека точно так же, как географы открывают лицо земли? Увы! я так мало могу судить вообще об искусстве и так мало встречал в этой области безусловно верного, что вынужден ограничиться только своим собственным опытом.
Не знаю, наберу ли я во всем написанном мною десяток совершенных вещиц. Но я знаю наверно, что одна какая-то совершенная вещица есть, и этого мне довольно, чтобы правдиво, с документальной точностью представить вам свое искусство как результат своего поведения в отношении утверждения своего собственного лица в обществе своих современников.
Читатель и автор
Успех творчества определяется: 1) близостью материала к читателю, 2) близостью его к автору. Читатель и автор любят одно и то же, но разница между ними та, что автор к любимому ближе стоит, больше видит, больше может сказать и даже иным открыть глаза на невидимое.
Наука наук
Есть «Песнь песней», но есть и наука наук. По нашей нынешней вере это и есть наука о единстве человека, содержащего в себе моральную власть над природой.
Думаю о Ленине.
Буржуазная наука не моральна и не отвечает за последствия своих научных открытий, эта же наука наук определяет на лучшее самую жизнь человека (гуманизм). Кто-то рассказывал о Ленине, что он за срубленное дерево наказал.
Поди-ка разберись!
На человека отдельного так мало приходится того, что мы называем талантом, но сколько-то приходится непременно каждому. И тогда явится спрос на это что-то, и оно вспыхивает в себе, и освещает все вокруг радостью творчества, и очень быстро сгорает, и хозяин остается ни с чем.
Политическая экономия и должна дать возможность каждому таланту не сгорать напрасно, а работать на пользу ближнего. Так это легко сказать, а поди-ка разберись в талантах! Догадайся, кому прибавить, кому убавить.
Идеал
Цветет желтая акация, и начинает пахнуть сирень. И опять я нюхнул ветку сирени, опять явилось начало моей жизни и какая-то догадка о начале всего, и, учуяв этот вопрос, я опять бросился вынюхивать из цветка ответ и опять ничего не нашел.
Только в этот раз я подумал, что, наверно, так идеалы возникли из цветов у идеалистов сороковых годов: понюхали сирень, ландыш и недостижимое в запахе назвали идеалом.
Я еще помню, как спорили барышни, одна говорила: «Идеал недостижим». Другая отвечала: «Какой же это идеал и на что он нам, если недостижим?»
Но если предположить родство идеала с ароматом цветов, то ведь и полудикие люди из самых грубых слышат прелесть аромата цветка. Даже если представить себе рогатого и с копытами, то и он нюхнет ароматный цветок и задумается.
Калинин
Когда моя подруга на свиданье с Калининым назвала его правдолюбцем, он ей ответил:
– Правда правдой, только я не правдолюбец, а скорее искатель своего счастья. Я родился в деревне в крестьянской семье, а рядом с этой деревней было имение, и в нем люди жили хорошие, и я рос вместе с детьми помещика и дружил с ними.
Я видел их счастье, и мне хотелось тоже и себе счастья. Но можно ли быть счастливым самому в условиях нашей деревни? Путь к счастью – это у нас был путь кулака. Мне же хотелось счастья для всех, чтобы не противно было самому лично себе достигать счастья. И потом, одному счастья достигать невозможно.
Так что какой же я правдолюбец, – я просто хотел создать себе условия личного счастья, и так вышло, что из-за этого большую часть жизни своей в царское время провел я в тюрьме.
Мать
Соседка недавно родила Мишу. Теперь вся погрузилась в материнство и чуть только не говорит всем детям.
– Вас много, много детей, и я не могу вас всех любить, но мой Миша единственный, и я его люблю.
Значит, вот где истоки личности человека единственного («в своем роде») и незаменимого: это мать. Свидетельство о моей незаменимости дает мать моя, для которой я и есть единственный, и сам я, рожденный матерью моей, продолжаю ощущать себя, свое «я», как единственное и незаменимое. Таким образом, происхождение личности – генетическое.
Напротив, теория заменимости одного человека другим имеет логическое происхождение: все люди представляют собою один рабочий коллектив: я – рабочий, значит, я заменим, как одна шестерня заменяет другую.
Непротивленцам
Некрасиво, когда у человека на виду зубы, но это вовсе не значит, что красивое беззубо.
Сказка
Две силы формируют мир, действуя одна в сходстве, другая в различии. То, что в сходстве идет, мы сознаем как законы. То, что в различии, – как личности.
Умирая, все идет в сходстве, рождаясь – в различии. И все это высказано в сказке о живой и мертвой воде.
Боязнь морали
Всякая мораль таит в себе императив: мораль от няньки в детской до государственной.
Бывало, когда я был младенцем в литературе, я ужасно боялся морали. Чуть задумаешь к чему-нибудь рассказ вывести – все его очарование пропадает. Но мораль страшна только младенцам. Теперь, достигнув литературной зрелости, я играю в своих рассказах моралью, как мячиком.
Родина
Бабушка в «Детстве» Горького мне кажется самым удачным в русской литературе образом нашей родины. Думая о бабушке, понимаешь так ясно, почему родину представляют у нас всегда в образе женщины-матери, и тут же хочется вспомнить, кто в русской литературе нашу родную землю представил так же хорошо, не только как мать, а и как землю наших отцов, – как наше отечество.
Человек
Человек, рождаясь, движется из темной утробы в страну лучезарного света, и настоящий человек всю жизнь движется вперед, продолжая свое путешествие. Вот почему чувство родины не есть только любовь к месту своего рождения, но содержит в себе устремление вдаль.
Но всякое и самое отдаленное путешествие кончается тем, что человек возвращается на свою родину (домой) и обогащает и расширяет ее своими находками.
Брюсов
Неизвестная мне какая-то птичка пела так странно тихо, и так она, наверно, мала была. Бабочка там летела, где я птицу искал, и у меня даже хмелькнуло, что уж не бабочка ли это летала и пела? И тут вспомнился Брюсов, как он такой внешне жестокий, такой Печорин, вдруг неожиданно нежно о птичке сказал. Сейчас мне весь Брюсов предстал, и я его понял.
Наверно, он слышал когда-нибудь, как я, голосок неизвестной птички. А все остальное – ученость, манеры, сюртук – навертел на этот голосок, чтобы не стыдно было с птичкой одной выходить.
Всю жизнь за один голосок! Как прекрасен может быть человек!
Материнство художника
Есть особое материнское чувство жизни, рождающее образы, как живые существа. В свете этого чувства каждая мысль превращается в образ, и как бы коряво ни писала рука и как бы ни брызгало перо на плохой бумаге – образ родится и будет жить.
И есть мастерство, заменяющее материнское чувство, посредством которого можно писать, как только захочется. Но все это не значит, что мастерство не нужно художнику: оно необходимо ему, но при условии подчинения материнскому чувству.
Мастер смеха
Если хочется смеяться до слез, до колик, до упаду, то над чем же больше смеяться, как не над самим собой, потому что исподняя, смешная сторона всех поступков тут налицо…
Но мы не смеемся над самим собой – это невозможно. Есть один выход из этого: свое смешное увидеть в другом, показывать, на это глядеть и хохотать. Первым мастером такого смеха был у нас Гоголь.
Поэзия
Поэзия – это дар быть умным без ума.
Красота
Добро само по себе не кажется на вид и убеждает нас, только если осветит его красота. Вот почему дело художника – это, минуя соблазн красивого зла, сделать красоту солнцем добра.
Мой герой
«Живой человек» – это герой моей будущей повести, соединенный из фигуры моего друга О – ко, Суворова, Руссо, Ивана Дурака, Дон Кихота, с тем ощущением детства нашего внутреннего, и природы, и себя самого в своей вере в жизнь и любовь.
Живой человек невыразим, то есть не может быть принципа живого человека, потому что он сам рожден, но не сотворен.
Живой человек – это находчивый человек в правде. Это вместе с тем значит, что такому человеку не нужно в решительный момент действия лезть на полку справляться по книгам и не нужно идти к начальнику просить выдать мандат на спасение утопающего человека.
Самый живой человек начинает революцию, и у нас это был Ленин.
В детстве нам называли лучших людей умными. И когда, бывало, скажут о ком-нибудь «умный», мы такого человека уважаем… Но если бы среди великих имен – Канта, Спинозы, Дарвина или еще кого-нибудь – стали искать «умного» человека в нашем детском понимании, то и среди великих ученых «умного» мы, может быть, и не нашли б.
Понимаем теперь, что в наше время умным человеком назывался человек, обращенный сердечным вниманием к другому человеку, и это не просто добрый, а как бы умеющий делать добро, и не просто добродушный, а знающий, в какие именно руки направить добро.
Мой живой человек это именно и есть «умный» человек в нашем смысле – находчивый в правде: Суворов, Ленин.
Живой человек есть то же самое, что простой человек («умный»), прикосновенный всею личностью к жизни, выходящий из жизни и ее созидающий.
Начало главы
Если бы искусство выходило из желания художника, то фотография вышла бы из стремления сделать свою вещь правдивой – созданием документа эпохи. С этого началось, и так оно продолжается. Если бы встал и вышел из своей расписной мумии египетский фараон, ценитель искусств, он бы не удивился живописи так, как фотографии. Его потрясло бы зрелище женщин после войны, созерцающих фотографии своих убитых детей, впечатляющих душу свою в документах жизни.
– Это не искусство, – сказал бы он, – но это, может быть, больше искусства. – И мудрый фараон приказал бы фотографировать все любимое в момент необходимого с ним расставания.
Так вот и нашу повесть хотелось бы сделать документом жизни и для этого предпослать ей коротенькие очерки-фотографии людей, возбудивших у нас желание сделать их героями новой повести.
В душе, как на сетчатке глаза, впечатляется документ жизни и разрастается образ, требующий выхода из души на волю к людям, ко всему человеку.
И тут мы себя ловим на слове: если образ, созревший в душе, сам просится на волю, то кому же, кроме самого художника, нужны документы любви, от которых все началось? Кому, кроме матери, так драгоценны черты убитых людей?
Нет! Ничего не прибавится к повести, если мы иллюстрируем ее документами жизни. Но вы, читатели, оцените наш, может быть, очень наивный порыв – прежде создания вещи объявить ее документом жизни. И мы повторяем, что если бы возникновение искусства объяснялось бы желанием художника, то фотография объяснялась бы неудержимым стремлением художника к правде.
Кабинетные люди
Бывает пень, такой уже трухлявый, что муравьи размещаются в нем без труда, как в готовую квартиру. Впрочем, как я заметил потом, муравьям в самом пне было тесно, и они вывели сзади в форме косой пристройки муравейник видимый.
Пень был настолько трухлявый, что от меня он приятно подался и немного осел.
Какая же, наверно, началась у муравьев паника, когда пень осел! И как они побежали!
Но мысли мои долго бежали вперед быстрей муравьев, и я гнался за ними с карандашом во весь дух.
И вдруг…
Не знаю, почему вдруг явилось у меня в голове сознание катастрофы: то ли, может быть, что мысли мои ослабели и мураши догнали меня?
Природа не может мечтать, человек для мечты создал кабинет, и наказание мне было за то, что я с мечтой своей близко подошел к природе: мысли мои обратились в муравьев и укусами своими гнали меня в кабинет.
Вот отчего, наверно, и произошли на свете кабинетные люди.
Миротворчество
Воины и миротворцы живут в душе каждого, но воины по преимуществу, как хищники в птичьем мире, имеют типовые черты: птичьи хищники – нос крючком, воины – грудь колесом и т. п.
Вот сейчас идет война за мир. И если это война за мир, то почему бы не пустить в ход миротворцев. Ведь воины им пробивают дорогу. В деле мира нужно, образовав у людей душевный мир, показать его, и тем убедить врагов, что мы действительно за мир бьемся, а не за господство над миром, что наше поведение только по форме воинственное и совершенно мирное по содержанию.
Из моего окна
Блуждающий по широкой пойме взгляд в конце концов останавливается на двух деревнях, очень похожих издали на двух людей, догоняющих друг друга: догоняют и не могут догнать.
Порядок в душе
Вошел в мокрый лес. Капля с высокой елки упала на папоротники, окружавшие плотно дерево. От капли папоротник дрогнул, и я на это обратил внимание. А после того и ствол старого дерева с такими морщинами, как будто по нем плуг пахал, и живые папоротники, такие чуткие, что от одной капли склоняются и шепчут что-то друг другу, и вокруг плотный ковер заячьей капусты – все расположилось в порядке, образующем картину.
И передо мной стал старый вопрос: что это создало передо мной картину в лесу, – капля, упавшая на папоротник, обратила мое творческое внимание, или благодаря порядку в душе моей все расположилось в порядке, образующем картину? Я думаю, что в основе было счастье порядка в душе в это утро, а упавшая капля обратила мое внимание, и внутренний порядок вызвал картину, то есть расположение внешних предметов в соответствии с внутренним порядком.
Решетка
Вокруг дома отдыха был большой лес без границ, и никто из нас и всех существ, живущих в лесу, не знал, где земля Госфонда, где колхозная и где самого дома отдыха.
Недавно вышло постановление наверху о том, чтобы дома отдыха оградили свою землю решетками. Наш дом отдыха имел большие средства и сделал себе решетку на славу. Вся она была из металлических труб, один высокий квадрат приваривался к другому электросваркой, внутри квадрата, наискось пересекая друг друга, впаяны были толстые проволоки, наверху радиусами возвышались над всею решеткою непролазные острия-стрелки. И вся эта высокая роскошная решетка была окрашена в зеленый цвет.
Но как ни затаивалась зеленая решетка в зелени леса, она все-таки свое дело сделала, и лес окруженный и лес за оградой разделился даже по имени: внутренний лес стал называться парком, лес за решеткой, как был дикий лес, так и остался диким.
И так все разделилось в этом сплошном когда-то и цельном лесу.
При разделении природы решеткой кажется глядящим на нее из дикого леса, что красота осталась там, внутри решетки, и всех нас тянет туда, как в райскую землю, где все не как у нас.
И оттуда, из-за решетки, кажется, что самое лучшее – воля – осталось в диком лесу.
Описать решетку дворца Юсупова в Архангельском. Продумать о судьбе разделенных животных и растений и, может быть, людей, отдыхающих внутри решетки, и людей рабочих, которые лезут через решетку.
Вчера смотрел на лес за решеткой Юсуповского дворца и чары решетки понял из обрамления: нужно обрамить смотримое. Так что решетка и обрамление есть то же, что «сосредоточить на чем-то внимание». Чары «решетки» есть свойство внимания.
Творческое внимание состоит в том, что внимающий «всему» вводит это «все» в рамку, благодаря чему устраненное ограничением «все» вмещается в частное, и это частное через художника получает законное право отвечать за целое. Так что внимание есть вмещение целого в часть, вселенной – в сверкающую росинку утреннего ириса.
Каждый из нас, желая увидеть лучше в природе что-нибудь свое любимое, сосредоточивает на нем внимание и мысленно выделяет его границами: видит только его. Из этого свойства каждого из нас сделана ограда или решетка, сосредоточивающая наше внимание на ограждении природы.
Читаю Аксакова
Читаю глубоким чтением Аксакова, и мне открывается в этой книге жизнь моя собственная. Вот счастливый писатель!
Читаю совершенно как будто вновь: так, значит, время пришло.
Прошло более ста лет, и как хорошо! Перекидываюсь на свой «Колобок» – тоже немало: пятьдесят лет! Так влияние некоторых писателей нужно измерять в глубину (sub specie aeternitatis), а других в ширину: сразу на всех и на минутку. На тех, кто проходит и кто остается.
Разделение писателей по влиянию в ширину и в глубину не в смысле поверхностных и глубоких, а просто на сейчас и на после, выводит меня из презрения к временным и самогордости, очень опасных для жизни, особенно в наше время и в моем возрасте: путь к старческому ворчанию и чудачеству.
Идеал – это соединение того и другого, ширины и глубины, как у Пушкина и Л. Толстого.
У Аксакова в «Семейной хронике» чудесно описана Башкирия в то время, когда в ней землю покупали тысячами десятин по рублю десятина. Прелесть воли на просторе Аксаков чудесно изобразил обилием охотничьих птиц и зверей, искусно пользуясь предупреждением читателя наступающими новыми временами, несущими гибель всем прелестям страны непуганых птиц и зверей. Но… этот трагизм весь основан только на упоре в границы Башкирии.
Стоило бы Аксакову бросить свою башкирскую землю, взять палочку и безземельному отправиться на Север, – сколько бы он там увидел всего! Конечно, и на Севере для человека с одной только палочкой есть свои границы жизни, но тут кончается, а где-то-нибудь ведь непременно же опять начинается.
И если даже и все на земле нашей кончается, то на какой-нибудь планете жизнь только что раскипается, и это в полной нашей воле будет устремляться туда и занимать новые места, как занимал их когда-то Багров-дед в Башкирии – по рублю за десятину.
Аксаков и Гоголь
Во второй части «Мертвых душ» Гоголь пытался вовне найти порядок, отвечающий его внутреннему порядку, но в душе у него порядка не было (черт обманул).
Напротив, у Аксакова С. Т. был определенный порядок, и оттого картина получилась гармоническая, включающая в себя, как причину, поведение художника.
Аксаков – это наш Гомер.
Два раскрытия полюса жизни: Аксаков и Гоголь. Удивительно, что оба тяготели друг к другу. Один писал гениально о том, что было, другой – гениально о том, чего не было.
А кончилось в настоящее время торжеством того, чего не было, и гибелью того, что было (Гоголь присутствует в революции, а Аксаков, как Гомер, остается где-то в Золотом веке русского прошлого).
После чтения С. Т. Аксакова у меня остается желание писать совершенно просто, как он, но не о себе, как у него, а о всем, чего захочется. Словом, его талант неподвижен, как на стебле роскошный цветок, но мне хочется, чтобы мой, пусть и более скромный цветок перелетал бы с одного на другое, как бабочка.
Мне кажется, в нескольких маленьких рассказах (например, «Гусек», «Старухин рай» и пр.) я уже этого и достиг, а «Кладовая солнца» есть шаг к чему-то большему бабочки, чему-то вроде синички.
Читаю Гамсуна: Аксаков остается, Гамсун в своем демоническом бродяжничестве устарел.
Бывает болезнь: живот дуется. Так и душа тоже раздувается, и это был «демонизм».
Свет и тень
Дерево обращено к солнцу, и от дерева тень, а у человека, обращенного к славе, рождается стыд, и такой стыд есть свидетельство здоровья прославленного человека: чем знаменитей, тем ему и стыдней, как у дерева, чем гуще крона, тем и плотнее тень.
Наташа Ростова
Есть женщины, в невестах мечтающие быть творцами, но жизнь заставляет их родить (психология Наташи Р. и ее «падение»). Разобрать споры о Наташе: ее «падение» в плане освобождения женщины от пола, а в плане жизни – она сомкнулась с общим главным делом женщины.
Вот тут-то взять бы поглубже разобраться и представить себе возвышение Наташи в браке, а не падение.
Мысль – открытие
Мыслевыражение – есть такое же конкретное открытие, как географическое.
Вот почему Шекспир – это как материк, а я, например, открываю маленькие чудесные островки, свидетели великой залитой океаном земли.
Положение в литературе понимают так, что не хватает Пушкина, как будто Пушкин – барин какой-то: «Барин наш приедет, барин нас рассудит».
Правда
Правда – это значит победа совести в человеке.
– Вы думаете о правде, как о неподвижной скале или как о корове молочной? Живая правда живет и пробивает, как все живое, себе путь, как весенний зеленый росток среди хлама.
Дон Кихот вбил себе правду в голову, как гвоздь, а правда, как зеленый росток среди весеннего хлама: страшно смотреть, какая борьба! А пройдет время, и все станет зеленым: правда победит, и наступит век правды.
Мы потому со-временники, что нас всех соединяет какая-то мысль. Во всяком времени проходит особая мысль, и в этой мысли содержится путь, по которому в это время надлежит нам идти.
Можно ли знать эту мысль? – это вопрос, но чувствовать сердцем эту мысль как наш путь может каждый, кто хочет заглянуть в свою совесть, и это чувство истинного нашего пути совестливые люди называют правдой.
Впрочем, конечно, есть и бессовестные… Но у кого совести нет, у того скорей всего нет и правды.
Поведение
Бывает, находишь что-нибудь новое в нравственном мире, небывалое, и тогда хочется разобраться в своем пути, как шел, как нашел, чтобы утвердить в себе этот путь и, может быть, дать его всем как путь в новый мир, как поведение. Но напрасно будешь в этом счастье своем искать поведения всем: каждое открытие требует и особенного поведения, точно так же, как и каждый новорожденный имеет за собой особый и небывалый случай встречи его родителей.
Так мы и думаем теперь, что для всех не может быть одного поведения, но для каждого свое в отношении всех обязательно.
Мудрецы
Есть тишина в морской глубине, где еще не темно и можно хорошо видеть оттуда, как наверху ходят, и бьются между собой, и рассыпаются валы.
В народной жизни тоже есть такая тихая и прозрачная глубина, и в ней живут мудрецы.
Воззвание о мире
На днях очень пожилой священник сказал нам, что он всю свою долгую жизнь читал известную молитву о мире всего мира, читал с верой, надеждой, любовью, но чего-то не понимал.
При всем усердии в деле своего служения этому старому человеку не хватало, очевидно, самоопределения в общественной современности, и момент подписи воззвания о мире всего мира пролил яркий свет и был новым решающим звеном его сознания.
А не то ли самое в большей или меньшей мере происходит и со всеми нами, кто честно и целиком отдавался своему любимому делу, но в общественном сознании своем по какой-либо причине не мог определиться и руководствовался только смутными чаяниями лучших людей человечества. Я знаю таких людей: для них подпись воззвания является завершающим этапом своего нравственного сознания, и я сам принадлежу к числу этих людей.
Правда, разве, казалось мне, я не всем составом души своей отдавался любимому делу? В этом могут свидетельствовать все мои читатели, присылающие мне столько писем. И все-таки я вижу теперь, что и у меня и у моих читателей какой-то важный участок сознания дремал. Мои читатели – люди всевозможных профессий, я знаю их не по тиражам моих книг, а по их письмам. Поднимаясь благодаря этим друзьям как бы выше себя самого, я вижу, что великое множество людей всех профессий работает всю жизнь не на одних себя, а делают именно мир всего мира.
Но почему же все такие усилия всего мира честных работников разрушаются, как иллюзия, и наступает война? Теперь я знаю почему: потому что в сознании не хватало того звена, о котором я сейчас говорю. Наша подпись должна быть этим самым звеном утвержденного сознания, и в этом смысле я и подписываюсь, я, писатель, за себя и за всех, для кого я писал: за друзей.
Победа
Рожь хорошо выколосилась, и отдельные колоски зацветают. Великаны колосья маячат на высоких соломинах, и маленькие жмурятся в тени. Равных по точности не увидишь в поле ни одного колоска, ни одной соломины. Но все поле ровное, и у высоких нет упрека малым, и у малых нет зависти к высоким.
Каждый колос, каждая соломина, такие все неровные, показывают нам свою великую всеобщую борьбу за жизнь, за свое лучшее, но все ровное поле высокой зацветающей ржи свидетельствует нам о победе.
Смотрю на рожь и вижу поле новых людей, и нет у меня в душе особенной жалости к слабым и нет зависти к высоким. Мне только очень хочется самому подняться повыше и стать свидетелем победы нашего дела на всем человеческом поле.
Рождение образа
Бывают мгновения такой рассеянности, что близкий у самого носа комарик примешь за дальний самолет, а бывает, наоборот, далекий самолет примешь за близкого комарика.
И это так бывает с каждым из нас, и каждый знает это по себе: мы что-то утрачиваем, когда нам кажется комарик самолетом, а самолет комариком. И в то же время, за счет утраченной точности восприятия, обретаем образ убедительный и точный.
Радость
Один из наших гостей сказал:
– Муки, что и говорить, наверно, теперь ощутимее, потому что сознание шире. Физическими муками, как в «житиях», теперь никого не удивишь. А может, теперь и вообще муки надо отменить для аргументации своей веры.
– А чем же аргументировать?
– Радостью! Вот как во Франции в тысяча семьсот восемьдесят девятом году люди могли петь, сочинять стихи у гильотины, и говорят, в чьей-то отрубленной голове будто бы осталась улыбка. Почему бы не проповедовать радость жизни?
После того разговор перешел на борьбу с унынием, и 3. сказала:
– Вот у вас такая большая живая душа, вам радоваться просто.
– Не совсем, – ответил я, – в достижении радости я прохожу стадии уныния, только прячу его и обращаю в слово только победу над унынием. Я понимаю, муки надо отменить, но возвеличивать не самую радость, а победу над унынием: эта победа сама собою, как свет от света, рождает радость.
Держу перед собою закон единства и разнообразия, или сходства и различия (в чем-то все сходно и в чем-то все разнится). Это и есть основной закон жизнетворчества (мальчик или девочка? и на кого похож?).
Тип – это сходство, характер – различие. Народный язык – сходство, и язык личный – стиль; у каждого свой язык.
Все и каждый. Каждый по-своему достигает «положения» у всех (в обществе).
Писательство есть путь к достижению положения каждого в обществе: признание своего характера.
Женщина
Соберитесь в себе до конца в лесной тишине, и тогда, может быть, усмотрите, как, напрягшись лбом своим белым и мокрым под красным, ярко-желтым или лиловым платочком, поднимает сыроежка над собой земляной потолок с мохом, хвоинками, веточками и ягодками брусники.
Ждите, вглядывайтесь, и вы непременно, глядя на гриб, вспомните, как у нас, людей, в тяжкое время, когда гибли на полях, на горах, в воде и в воздухе, женщина незаметно для глаза выходила из-под земли, и поднимала над собой крышу своего маленького дома, и брала жизнь в свои руки…
Охота
Из теплого тумана мелкий дождь, как на горах в облаке. Разрешалась в этот день охота, и сколько тревоги было, так и рвало во все стороны, что в этот день никогда охота не была удачной. Теперь это все отошло, никуда не тянет, а у нас здесь одни перепелки. Я пойду на них, когда скосят овес, спокойно.
Так «отходят» желания, и так, неужели так отойдет моя охота за словом?
Вечер в лесу
Л. вышла из машины и скрылась в лесу, а я в ожидании ее возвращения облокотился о машину и постарался почувствовать прекрасный солнечный вечер в лесу. Но как я ни всматривался в эти стволы леса, освещенные пятнами пронзительных вечерних лучей, я видел только красивость леса без всякого содержания.
И вдруг я понял, что содержание художественного произведения определяется только поведением самого художника, что содержание есть сам художник, его собственная душа, заключенная в форму.
Мне вспомнилось, что у какого-то французского художника, у Коро или Милле, я видел когда-то этот лес, любовался им, но мне самому он был чужд.
…Но вдруг выпорхнула и вспыхнула в лучах вечерних и острых стайка певчих птиц, начинающих перелет свой в теплые края, и лес стал для меня живым, как будто эта стайка вылетела из собственной души, и этот лес стал виденьем птиц, совершающих перелет свой осенний в теплые края, и эти птицы были моя душа, и их перелет на юг было мое поведение, образующее картину осеннего леса, пронзенного лучами вечернего солнца.
Новое
Из разговоров понял, что люди наши политически воспитались и вышли на другую историческую ступень. Раньше бывало: как услышал что-нибудь из политики, так сейчас на себя; например, вот война, а сам скорей корову покупать. Теперь на себя не переводят: то идет само собою, а моя личная жизнь имеет иной счет и меру.
В сходстве – типы и в различии – характеры
У каждого есть свой собственный характер и свое поведение. Попытки дать классификацию характеров не удаются, потому что характер означает человека в его различии от другого, это есть свойство личности неповторимой и единственной. Характер – это не я сам, а явление людям меня самого.
Люди не могут судить обо мне иначе как по себе, но я тем и «я», что несу в себе нечто такое, чего не было в опыте других людей, пока я не дался им как материал опыта.
Общество держится типами и движется характерами.
Типы оседают, а характеры выдвигаются.
Еще думал о законах сходства в природе и законах различия, что с точки зрения законов сходства всякое дело различия незаконно, а с точки зрения законов различия всякое сходство беззаконно.
Что бы я делал
В Союзе писателей катастрофа с рассказом, и я им ответил, что не меньшая катастрофа у нас и с романом, превратившимся в очерк, и что надо не жанр проповедовать, а коммунизм, и что если бы я был моложе, то повел бы проповедь коммунизма, и не в учреждении, а у себя на дому, и так вышло бы лучше, чем при посредстве пропаганды жанра.
Высокое дерево
Гора поднимается, и дерево по ней поднимается; выше гора, выше и дерево, и так все выше и выше. Вот гора кончилась и остановилась, а дерево стало повыше. Снизу кажется, будто дерево выросло чуть-чуть не до неба и облака только чуть-чуть не задевают его.
Так вся заслуга высоты достается не ей, горе, а дереву.
Петух
У Егорушки, когда курицу ястреб подшиб на чужом огороде, хозяева ее съели. Осталась у Егорушки только одна курица и петух. Егорушке плохо, но бодрый петух еще бодрее кроет последнюю курицу, и ему хоть бы что!
Праздник человека
У человека есть мысль рабочая и мысль праздная, или мечта. Наука создается главным образом мыслью рабочей, в искусстве на первом месте праздная мысль.
О радости незнания и его творческой силе
Мы думаем, что дело тут не в самом незнании, а в той силе и радости знания, которая впервые является на почве, хорошо удобренной незнанием: почве девственной, когда знание является своим личным глазом, бросающим на мир свой первый взгляд.
В этом и есть сила молодого народа, вступающего в страну людей, утомленных знанием. Так, например, одних знание атомной энергии приводит к разрушению планеты, а других к устройству лучшей жизни.
С каким благоговением смотрели русские купцы на людей образованных (мой дядя Ив. Ив.). Так что победа дается вовсе не силой незнания, а силой стремления к знанию и определением знанию его настоящего полезного места в жизни человека… Наши мальчики сейчас впиваются в новые изобретения, с пятнадцати лет определяются на служение автомобилю, радио, авиации.
О силе общественности, заключенной в слове, можно любому молодому автору судить по себе, если он вспомнит, что делалось с ним, когда имя его произносилось в печати положительно или отрицательно.
Сделаться признанным автором – это значит получить право самому называть вещи и лица своим именем, самому быть источником той силы, которую чувствует в себе каждый автор и которая определяет его поведение.
Пробный камень
Чувство современности содержится в творчестве, и оно-то больше всего и радует автора, обещая ему непременное внимание и сочувствие друга. Особенно трудно дается автору изображение природы и вместе с тем открытие современности в несовременных вещах.
Тайная современность рассказа о несовременных вещах является, может быть, пробным камнем истинного творчества.
Невидимая связь
Каждый человек не может смешаться с другими, исчезнуть, и превратиться во всех, и быть как все. Но каждый не является представителем и ответчиком одного себя, каждый из нас выходит из группы своей, из своего типа.
Значит, каждый из нас является свободным выходцем себя из своей группы, соединяющим одну типовую группу с другой в обществе невидимой связью.
Итак, все люди вместе – это еще не весь человек. Тогда собирается весь человек как лицо, если каждый из нас является связью для всех.
Простой человек
Человек простой терпит все плохое, как будто на то и на свете живет, чтобы все сносить. Зато если вдруг придет счастье, то радуется и благодарит. Так и живет простой человек: если увидит, что где-то на пути ему плохо, – постарается устранить плохое.
Но, работая и продвигаясь вперед, он оставляет другому лучинки, спички. И вот придет другой человек, и все готово ему. Тут он радуется, благодарит. И, уходя, готовит другим.
О прошлом
Нужно вспомнить всю совокупность темной деревенщины (чего-то стоящего), чтобы оправдать движение к лучшему.
Тайна творчества
Тайну творчества надо искать в любви. Все мы помним, что когда кто из нас влюблен, то, бывало, и все люди на свете хороши. Так в творчестве есть мысль – не мысль, а что-то единое сердца, ума и воли.
Если ты нашел в глубине себя мысль, то везде она, эта мысль: смотри в лес – и там листики и птички по-своему о ней говорят, смотри на большую улицу – и люди шепчут между собой о том же, и даже если усердно будешь смотреть в телескоп, то и там, и везде, и во всем, как в тебе.
Сущность творчества, его самый глубокий секрет в том, чтобы находить в себе и для всех эту соединяющую мир внутренний и внешний мысль.
Некогда
Странник, проходя полем, спросил работающих людей о дороге.
– Некогда мне, – ответила женщина. А мужичок один бросил работу и вывел странника на дорогу.
С тех пор мужики работают и отдыхают, а женщина, сколько ни работает – и ей все некогда.
Свобода и необходимость
Когда я был маленьким писателем и еще не печатался, я читал свои рассказы всем, кто имел терпение меня слушать. Тогда я кланялся каждому, зазывал к себе в дом гостя, потому что сам не мог смотреть на себя со стороны и мне нужно было, чтобы кто-то другой посмотрел на меня, чтобы в этом другом найти своего друга-читателя.
Так что мало было написать, надо было еще найти себе непременно друга. Вот почему я кланялся каждому, зазывая в свою хату неизвестных людей. И мало-помалу из них определились мои друзья, а когда через них я осмелел и отдал свои вещи в печать и неизвестные мне люди обращались в друзей, то я, как ребенок, стал ходить на своих ногах и не спешил зазывать к себе в хату неизвестных людей.
Я получил тогда ту свободу в искусстве слова, которой пользуется в быту каждый человек.
Но в быту эта свобода, как капля в сухой земле, а тут только свет и свет, и земли не хватает, чтобы вместить в себя совершенно свободное слово.
В этом и есть драма писателя, что ему на свободе полной делать что хочется не хватает земли, определенной в долге, в том, что не хочется, а что надо.
Посмотрите на всех великих творцов слова, и вы увидите, что высота каждого великого начинается корнями, глубоко опущенными в недра земли, и слово, совершенно свободное, заключилось в беспощадную суровую необходимость земли.
Посмотрите на рост любого дерева на свету и вспомните, что движение дерева и вверх к небу и вдаль по земле при помощи ветра и семян совершается по законам, которые в человеке можно называть поведением.
Язык родной, и свой личный язык (стиль), и наука языкознания, и даже талант не могут определить долговечность книги, если у художника слова нет в душе образующего поведения.
Заполярный мед
Родионов рассказывал, как он возил с Окских лугов в Заполярье сто семей пчел: в конце июня выехал, в августе пчелы собрали в тундре по два пуда меда на семью. Путешествие Р. с пчелами служит примером того, что и в наше время можно идти за своим колобком.
Думать о себе, что я написал хорошо, – это естественно и необходимо для каждого в первый момент, после того как он написал. Это показывает, что он целиком отдавался своему делу, что он честный человек и отвечает за себя.
Набросок
Вчера появился у меня Шурка с ружьем, наверное, ворованным.
У него лицо просторное, как поднос, и кажется иногда сплошь белым, как тесто, и на тесте иногда пузырем показывается то мигающий глаз, то рот, с оттянутой для важности вбок губой, то щека в неудобном движении своем к улыбке.
Доктор исследует человека в таком чувстве, что нет в человеке ничего нечистого. Но и все-таки, закончив исследование, он руки свои умывает.
Очерк
В меня входит мысль о преобразовании природы, и я хотел бы эту мысль дать поэтически. Так, например, если взять лесоразведение, то нельзя искренно написать поэму о насаждении, пока лес не вырос. И вообще для изображения будущего можно пользоваться лишь формулами и чертежами.
Быть может, форма очерка является единственным выходом для писателя, от которого требуют участия в новостройках.
Свет и тени
Чувствую в своей повести главным планом философию света и тени и понимаю сейчас свет на всех и тень на каждом, то есть что лицо человека образуется борьбою света и тени: если бы не было тени и только один свет, то не лица были бы у людей, а лепешки. Если бы не было света, все погрузилось бы в ночь.
Иду в лес изучать распределение света и тени на елке.
Смерть
Все дети живут, не думая о смерти, все они живут, как бессмертные, а мало ли их, детей! И есть много взрослых, живущих, как дети, и есть много взрослых с душой «где наша не пропадала», и довольно и таких простых мудрецов, кто говорит даже, что для себя смерти нет.
Но если даже для себя смерти нет, то мы видим ее на стороне, и содрогаемся, и, провожая умершего, сходимся теснее между собой, сближаемся.
Так не в том ли есть смысл смерти, чтобы мы между собою сближались, соединялись в единого человека в полной уверенности, что когда все сольемся воедино, то тем самым исчезнет самый страх смерти и тем самым кончится и умрет самая смерть.
Радость жизни
По болотам в свое время я ходил с чувством стран неоткрытых где-то там подо мной, в недрах земли, в этой кладовой солнца, сохраняющей в тысячелетних слоях торфа огонь для будущих людей.
Так теперь на старости лет часто думаю о моих предках, скромных людях, простых и веселых, сохранивших для меня такой большой запас радости жизни.
Коростель
Вася вчера подарил мне коростеля. А сегодня утром на рассвете вытащил я из клетки птицу, открыл окошко, высоко подбросил ее, и она весело полетела через реку, черная, крылатая.
Я же думал в это время: «Отчего она полетела, а вот елочки стоят неподвижные, хотя тоже и они живые?» Подумав, ответил себе: «Не потому ли, что елочки питаются прямо землею, прямо водою и светом, вот они и стоят на месте? А птица на месте прямо взять себе не может, ей надо питаться чем-нибудь живым, и она это ищет, и оттого она движется».
Из этого делаю вывод, что чистые существа в природе только растения, и наиболее нечистые – вегетарианцы, которые пожирают самое чистое.
Esprit de l'escamer
Нет, у писателя ум не лестничный, напротив: писатель именно и схватывает скорее всех мгновение жизни, но только действие его очень сложное: мгновение схваченное питает очень длинное действие для заключения себя в форму.
Но в нравственном смысле это одно и то же, что поймать текущее мгновение с заключением в форму, что выхватить из воды утопающего ребенка.
Тема для спокойной работы
Описать Москву с точки зрения движения природы в Москву (большой город) и Подмосковье – с точки зрения культурного влияния большого города на природу. Эта тема мне кажется ценной, потому что позволяет освободиться от пожизненного гнета идеи неминуемой гибели природы от встречи с человеком.
Вот повести бы тогда линию, что, наоборот, подмосковные леса от влияния человека стали веселее, что там человек был раб природы, тут он царь, что из города начинается очеловечение природы.
Небывалое
Самое трудное в деле искусства слова – это сделаться судьей самого себя. И возможно ли это?
Возможно судить себя только за прошлое, когда переживешь сам себя и сам на свое будешь смотреть, как на что-то бывалое.
Но как судить самому себя, когда в написанном своя собственная душа выступает, как небывалое?
И так оно и быть должно, на то и говорится «душа», чтобы назвать приход на свет небывалого, единственного и неповторимого.
Мир наш движется, новое приходит и складывается, как бывалое, и опять приходит небывалое, и мы его опять встречаем, но, вероятно, встречаем не все.
Так мы когда-то рождались, в Европе и в Америке люди рождались, но мы не знали Америки: Америка была, но для нас ее как бы не было, и когда открыли Америку, то это было открытием только для нас, европейцев, а для всего человека Америки не было.
И наши нынешние атомы и элементы: электроны, гелий и все такое было в мире.
Но мы можем назвать много вещей, каких не было до нас на свете: не было термометра Реомюра до рождения физика Реомюра и не было гильотины до француза д-ра Гильотена.
Давайте же разделим все богатства нового мира на открытия бывалого и на приход небывалого. И если мы условимся в этом, то неизвестного агента всего бывалого назовем природой, а во всяком приходе небывалого будем искать, как агента, единственную, неповторимую и незаменимую душу человеческую.
Человек – это источник небывалого в природе.
Атомы были, но атомная энергия в руках человека действует, как небывалое. Наташа Ростова была, но под пером Толстого она живет, как небывалое, потому что ею руководит душа единственного, неповторимого человека – Льва Толстого.
Думалось о том, сколько всего в себе таится прошлого. Пожалуй, сколько было, столько и есть, и, значит, по себе можно понять весь мир.
И в то же время, как же мало то небывалое в мире, что ложится на меня: то есть то, что могу к небывалому прибавить я свое небывалое.
А между тем вся иерархия человечества, все различие между людьми держится только на том, кто сколько прибавил в жизни людям от себя.
Конечно, природа и сама по себе изменяется, но так медленно, что, меряя ее жизнь нашим веком, мы, в общем, можем считать в природе все, как бывалое, и это бывалое можем называть природой, а небывалое признавать делом человеческих рук.
И, в общем, не ошибемся, если вовсе отбросим незначительную величину самовольных изменений в природе и человека признаем причиной всех изменений, творцом небывалого.
Не ищи от людей помощи в том, что сам себе можешь сделать, и не жалуйся на другого, если в себе самом сомневаешься: не сам ли я в том виноват, не я ли сам что-нибудь упустил?
Имена
Почему все что-нибудь новое непременно ищет человеческого имени, как безногий ищет костыль?.. Был Жуковский, поэт, и стала на время улица Жуковского, то есть улица, где жил поэт. Но со временем поэта обратили в костыль, и улицу стали называть Жуковская улица. Так Форд обратился в автомобиль, физики Цельсий и Реомюр – в термометры, Гильотен – в гильотину.
Все новое сопровождается открытием имени.
Новое и небывалое
Часто что-нибудь новое нам принимаем в то же время и как небывалое, и это совсем не верно, и в огромном большинстве случаев новое бывало пли бывает постоянно и становится новым только потому, что названо.
Даже такое является новым, что входит в повседневное поведение каждого, и он не обращает на него своего внимания, и когда оно бывает названо или описано, дивится таланту и мастерству художника слова, умевшего на самом деле только назвать повседневное, только одеть его в слово.
Этой способностью называть повседневное отличался у нас Лев Толстой.
Счастливая пара
Две сосны, вначале искривленные, в коленном изгибе плотно между собою сошлись и после того рядышком, пряменькие, с тонким просветом между собой, пошли вверх.
По ним я вспомнил жизнь многих хороших людей и подумал о том, что много на свете таких счастливых пар, так много, что мы их не замечаем, и все почему-то гонимся за драмами.
Старые березы
Две порослевые березы вышли из одного корня, и на высоте человеческого роста, выражаясь нашим языком, одна сказала:
– Я хочу по-своему.
И другая ответила:
– Я тоже!
И разошлись по глупости, и так выросли на одном корне и на одном стволе высотой в рост человека под углом две огромной высоты березы, и каждый из нас, глядя на них, вспоминал знакомую пару людей, живущих вместе и в то же время совершенно по-своему.
Лет за сто такой жизни ветер нанес и уложил на том месте, где расходились березы, песку, пыли всякой, и на этой землице вырос между березами куст бузины, и в нем свил себе гнездышко певчий дрозд. Вечерней зарей певчий дрозд взлетал на вершину той или другой березы и пел.
И мы так слушали дрозда и понимали ответный шепот берез: они радовались, что и их жизнь не даром прошла, и им тоже досталось какое-то гнездышко, и у них тоже птицы живут п поют…
Рождение
Истоки своеобразия – это, с одной стороны, женщина, с другой – мысль. Законы генетики действуют единообразно, а женщина каждый раз рождает нового человека.
Так и человек мыслит по законам логики, но мысль новая не выводится по законам, а рождается, как в утробе женщины рождается новый человек.
Так что вообще своеобразие «незаконно», будь то своеобразие в отношении человека или в отношении его мысли.
Умная ворона
Вышел я из дома с мыслью о том, что на охоте дорого то равновесие, в какое входит душа в природе, как будто это две чаши весов (я и природа) приходят в равновесие и стрелка останавливается.
И если в таком состоянии что-нибудь случается и это запишешь, то пусть это будет самое ничтожное, и все равно, когда напишется, будет непременно интересно и хорошо.
Из этого правила вышел весь я как писатель.
Так я думал, и вот оно случилось, самое глупое. Я вынул книжечку и нарочно для опыта записал следующее:
«Под горой на берегу реки Москвы было много ворон, и когда я им с горы показался, все шарахнулись, и только одна ворона взяла себя в руки и, отлетев чуть-чуть, присела в полной готовности в случае чего улететь, куда все улетели. В таком положении на низких ногах своих она оставалась, непрерывно то поглядывая на меня, то на оставленное воронами какое-то лакомство.
Очевидно, эта была самая умная ворона и ей хотелось сыграть на общей шарашке: все улетят – и ей все достанется.
Конечно, я сделал вид, что иду по своей надобности и на нее не обращаю внимания. И так она удержалась, а я прошел. И все, что там лежало на берегу, досталось умной вороне.
Так не у одних ворон бывает шарашка, а тоже и у нас, у людей, постоянно: „Пожар!“, крикнут – и все бежать в один ход, – сколько подавят! А умный удержится. „Лучше, – думает, – сгорю, чем задавят“. Глядишь – и уцелел, и никакого пожара не было».
Слово нашел
Вдруг понял, что слово общество заменяет нам теперь то, что раньше называли человеком. То самое, над чем я тружусь уже несколько лет: назвать одним словом всего человека (весь человек в одном лице в противоположность сверхчеловеку).
Но только у нас теперь под словом «общество» понимают организацию, между тем как всего человека я представляю себе, как организм.
Буду ждать
Я теперь буду ждать появления такой литературы от новых писателей, чтобы искренно самому бы радоваться и мало того обрадоваться – самому бы подняться и лучше всех написать.
И рубить, и сажать
В каждый миг становится какое-нибудь одно против какого-нибудь другого; вот, к примеру, леса: один их рубит и держит в голове древнеславянское: лес – это бес. Другой человек насаждает леса, повторяя в упоении слова Аксакова: «Лес и вода – краса природы».
И если чистый младенец скажет: «Я хочу жить по правде, скажите, что же мне делать: рубить леса или сажать?» Я на эти слова младенца, каким и сам был когда-то, и думал, что не может быть в правде двух исключающих одна другую половинок, сказал бы так теперь:
«Дитя мое, если ты хочешь знать правду, то надо, конечно, и рубить, и сажать, но только ты сам должен научиться, где и когда надо рубить и где и когда надо сажать».
Обход правды
Правда колет глаза, сказать по правде очень трудно и в то же время обойти ее очень легко при одном условии, что ты-то ее обойдешь, но в будущем когда-нибудь непременно за тебя поплатится невинный.
Корешок
Самолетик маленький с удивленно вздернутыми крылышками, сверкая, как белый серебряный лебедь на солнце, летит со скоростью тысячу километров в час.
Я готов бы ему удивиться, но он возник в течение моей одной только жизни: я хорошо помню, как учитель естествознания нам, детям, с мелом в руке на черной доске писал формулы и доказывал по вечным законом физики, что человеку летать невозможно.
Я не могу теперь удивляться движению реактивного самолета, потому что за следующую после меня жизнь это движение будет казаться таким же ничтожным, как пахота сохою в сравнении с трактором.
Но я удивляюсь корешку, который своим твердым чехликом впивается в минералы и обращает их в соки земли.
Я удивляюсь потому, что, будучи сам корешком у людей, стремлюсь тут подглядеть и, может быть, открыть са-мое-самое начало движения и понять в нем начало жизни.
Кнопки
Кнопок не надо бояться, а овладеть их техникой в таком совершенстве, чтобы у читателя не останавливалось внимание. Между тем читатель именно на то и жалуется, что по кнопкам он вперед догадывается, куда ведет его автор. Кнопки ставятся там, где автор боится себя («как бы чего не вышло»), и вследствие этого страха в его душе изымается некая сущность (нечто «неуловимое»), из чего и складывается свобода.
Студенту
В литературном отношении ваши рассказы не плохи и показывают вполне достаточную вашу подготовку для работы в этой области. Только надо обратить ваше внимание на то, что копировать особенности народной речи нельзя и что автор в этом отношении должен быть очень осторожен. У автора должно быть особое чувство родного языка, и это, по-моему, достигается постоянным и любовным чтением образцов. Но при наличии таланта это чувство меры является само собою.
Имейте в виду, что талант – это есть то же самое, что в природе называется землею. Я лично держусь этой аналогии и поведение свое в отношении таланта организую подобно земледельцу, который трудится над обработкой земли, но благодарная земля, конечно, рождает сама.
И вы, автор, должны иметь в виду, что счастье творчества – это когда вам ясно видно бывает, что рассказ ваш складывается сам, как складываются в природе кристаллы. Как раз этого-то и не видно в вашем рассказе: следы пота видны всюду, и рассказы держатся не сами собой, а все на кнопках. И оно так и должно быть, потому что «инженер душ» стоит перед небывалым…
Вы должны работать не над складыванием хороших мыслей и фраз, а над тем, чтобы у вас все само собой выходило, радовало бы вас, возносило так, будто вы лучше всех написали.
Нравственность есть отношение силы разума к силе чувства. Чем сильнее чувство и чем ближе к нему разум, тем больше человек в его человеческом деле.
Есть чувства, восполняющие и затемняющие разум, и есть разум, охлаждающий движение чувств.
Трудовой процесс, если он свободен, кончается творчеством.
Собирание материалов для темы: Москва
Чертеж, формула, организация по формуле и чертежу не есть еще организм. Так что верить в формулу невозможно, а между тем мы сами этого именно от себя требуем, чтобы восполнять свои обязанности по формулам и чертежам.
Вот почему, когда строй ведущих идей так складывается, что возникает в душе радость, сейчас же эту радость берешь под контроль и спрашиваешь себя: «Не потому ли я радуюсь, что цикл моих идей сходится с заданной формулой? Не оттого ли я радуюсь, что житейский корабль мой получает приятную поветерь?»
Так происходит сейчас с багажом моей души, с чувством природы, обращенным из тайги на парк, из деревни на город.
Анализирую состав сердечных мыслей о природе и городе, как они движутся в моей душе.
1) Первое и основное чувство мысли: это что люди, размножаясь, губят девственную природу, и мы неминуемо расстаемся с живым чувством природы.
2) Второе (мое личное) чувство, что самая горечь расставания, самые слезы, сама сердечная мысль наживается нами в городе и что в самой природе среди простых
1) людей совсем не содержится печали об утраченном, и даже часто напротив: наши крестьяне и сейчас на Севере, вырубаясь из лесов, провожают девственные леса словами: «Лес – бес».
Знаю по себе, что чувством природы я заряжаюсь в городе, что город есть аккумулятор этого чувства, и в городе мы учимся, например, различать (раз – личать) деревья, понимать цветы на лугу не просто ковром, а как различные существа.
3) Итак, в результате борьбы человека с природой, человек становится из ее раба ее царем и воссоздает утраченное по образу своему и подобию, и мрачная тайга становится парком. В такое дело созидания новой природы входит сохранение девственной природы в заповедниках, благодаря чему каждый может, сравнивая парк с заповедником, видеть пройденный путь.
Против этого: заповедник ограничен, а тайга безгранична, в заповеднике я остаюсь хозяином природы, в тайге я ее раб.
4) Сделаем вывод: чувство утраты чего-то не возмещается радостью воссоздания, раз – личения, и оно вещественно не восполнимо.
5) Но верно ли, что древняя девственная природа, попадая под власть человека, непременно попадает в руки злой силы?
Творчество мира продолжается и в наших парках, в культуре городских растений, и в образовании между ними различий сказывается перемена характера борьбы за существование борьбой за лицо.
6) Быть может, вот именно через это появление лица в природе мы, люди города, тем самым и поднимаем в себе основное древнее чувство природы?
7) Нет! Моя радость не в том, что мой корабль выходит из ветра в тихое место, а что он входит в естественное течение и пользуется им на своем божественном пути.
Как записал вчера свое кредо, так в душе и осталась какая-то твердость, какая-то опора.
– Мне кажется, – сказал я, – будто у меня в душе скелет нарастает, и я думаю, что недалеко время, когда придет конец моим колебаниям в воздухе и я стану на свои ноги.
– Пора! – ответила обрадованная Л., – пойми, какая же это будет тогда прекрасная жизнь: долго жил, чтобы понять себя самого.
– И сказать наконец, – продолжал я, – «прекрасное мгновение, остановись».
Начинаю путешествие по Москве с целью изучения природы большого города. Буду беседовать с людьми, читать книги, знакомиться с насаждениями, с оранжереями. Материалы эти должны сомкнуться с моими наблюдениями подмосковной природы и противопоставиться природе девственной.
В этом противопоставлении должно определиться наше благоговение к природе девственной, наше коленопреклонение и то чувство, с которым человек поднимается с колеи и творит сам природу по образу своему и подобию.
Можно вперед сказать, что первый процесс питает наше большое чувство природы, космическое, воспитывающее в человеке творца. Такую природу мы называем девственной и нерукотворной. Второе чувство есть радость самосознания в деле созидания космоса, и оно начинается борьбой с первым творцом.
Так и в борьбе с лесом простой мужик-славянин говорит: «Лес – это бес». А какой-нибудь мичуринец считает себя «преобразователем природы».
Весь этот процесс приводит к пониманию личного начала в природе. И теперь мы можем в природе большого города фиксировать это образование личности у растений и животных. В этом и состоит обмен города и деревни: в городского человека переходит из девственной природы большое чувство природы нерукотворной и порождает в нем действие воплощения в личность всего сущего.
Так, дерево, выращенное в городе, свидетельствует, с одной стороны, о тайге нерукотворной, с другой – о творческом существе самого человека. С этими мыслями я начинаю свое московское путешествие.
Возвращение
Человек в городе стал достигать личной свободы. Когда отдельные люди в городской среде освободились от лесных идолов, это самое чувство обретенной личной свободы повело их опять в лес, и сначала возник интимный пейзаж, а потом стали и леса насаждать.
Новое время
Новое время, надо понимать, – начинается с идеи тотальной войны: когда открылась для всех сущность войны. Есть ли это новое время начало конца света или начало жизни без войн, – в этом сейчас и определяется каждый из нас.
Warheit und Dichtung
– Рассказ «Заполярный мед» написан без выдумки, – сказал я.
– А вы, – ответила докторша, – всегда пишете без выдумки.
И это правда, что Л. Толстой тоже не придумывал и у него тоже Вархейт унд Дихтунг не расходятся. И у него тоже – Дихтунг есть лишь личная форма правды.
Поэзия у Пушкина, у Л. Толстого и у всех русских классиков есть дыхание правды.
Три потока
Против нашего окна в Москве Третьяковская галерея, и в праздничный день весь наш переулок представляет собою поток людей, текущий внутрь галереи. Если в это время пойти в соседние улицы и переулки, то непременно встретимся с провинциалами, которые будут спрашивать: «Где тут Третьяковская галерея?» И так большая часть всего потока представляет собою людей земли, пробившихся в Москву, чтобы приобщиться к культуре.
А дай вот пройдет зима и прилетят весной первые птицы – тогда заметен другой, обратный поток людей из города в природу. Все это понятно: перелетные птицы кочуют между севером и югом, а люди стремятся в город к чему-то небывалому и выезжают из города отдохнуть и возродиться у земли.
Но между этими двумя потоками намечается третий поток: мечтой соединить в одно оба потока, в единый процесс творчества, где все бывалое – природа – движется к небывалому, к человеческой новой культуре.
Подмена
Лысенко пишет, что пшеница иногда перерождается в рожь, а я думаю, что тоже так и у нас, людей, талант перерождается в собственность (скупой рыцарь). Собственность подменяет талант, и собственник часто думает, что, отстаивая собственность, он отстаивает самого себя.
Когда не спится
Есть способ усыплять себя, когда не спится от наплывающих мыслей: надо убивать эти мысли повторением бессмысленной фразы или счетом.
Этим же способом многие люди убивают в себе охоту к жизни скучным и бессмысленным трудом, похожим на самоубийство.
Работа убила на время во мне чувство природы, знаю, что делается там, только по утренним скребкам дворников: скребут – значит, был снег, нет – нет.
Можно убить свой дух в запойном труде. Кажется, еще никто не описал этот способ самоубийства, но каждый ученый, не сделавший открытия, есть самоубийца.
Ложка дегтя
В отчаянии думаю иногда, что сколько родится жулья при капитале, так и при социализме родится их разве только немного поменьше. А между тем жулик в советском нравственном мире действует, как ложка дегтя в меду.
Напротив, капитал поставлен на жулике: не обманешь – не продашь. И в капитале жулику место указано, в капитале жулик полезен, и какая бы нравственность ни развивалась – жулик ей не мешает.
Признание
Я очень много работаю над тем, что вы хвалите за легкость и занимательность чтения. Но хвалиться этим трудом, как делают многие, я не могу. Трудности творчества указывают на несовершенство творческой природы автора.
Есть много примеров, когда сам же я написал легко, и оно «написалось» пли «вышло» гораздо лучше, чем то, что писалось «с трудом».
Разговор
Бахметьев вчера мне сказал:
– А нет у вас к себе возрастающих требований?
– Я испытывал, – ответил я, – всю жизнь на каждое сегодня, что вчера я был дураком. Но это правда ваша: теперь эти требования к себе становятся мучительней.
Принято думать, что рассказывать из собственной жизни можно только о том, что прошло. А мне кажется, пожилому человеку надо рассказывать еще о том, как прошлое показывается в настоящем, как узнаешь свое прошлое в усилии быть современным текущему настоящему.
В искусстве нет заместителей: тем искусство и отличается от всего.
В производстве нельзя без заместителей, но затем и создано и существует искусство, что человек тут сам.
Страх смерти
Дети нам особенно привлекательны тем, что родятся и живут, как бессмертные, как все живые существа на белом свете: животные, растения.
Чувство конца или смерти к нам приближается, как тайна взрослых. В детстве кажется, будто взрослые что-то скрывают от нас, и самой главной тайны их почему-то невозможно ни подслушать, ни подсмотреть.
Потом вдруг что-то случится, ребенок становится взрослым, и тайна открывается, как неминучая для каждого живого существа смерть.
Есть довольно много на свете людей, которые на тайну взрослых не обращают никакого внимания и живут счастливцами всю жизнь, как дети, как бессмертные.
Старики
О стариках мы обыкновенно говорим: «Он все такой же!» Мы этим про себя хотим сказать, что старый человек уже вошел в ритм природы, повторяется, и от него нечего ждать, как от всей природы, чего-то особенного: в природе все уже было.
Мы же, молодые, все надеемся показать людям что-то еще небывалое.
Гололедица
Вчера днем и вечером шел дождь, и сегодня улицы чистенькие, а люди падают, как оловянные солдатики.
Мне встретился милиционер, громадный мужик, нес в руках и под мышками белых голубей, вокруг него было человек двадцать мальчишек. Вдруг милиционер поскользнулся, грохнулся и сел на зад. А голуби поднялись, собрались в кучку, сделали круг и уселись на крышу огромного дома.
В один миг ребята разбежались по переулкам, и когда милиционер наконец поднялся, первые части мальчишеской армии уже крались к голубям по крышам.
Поглядев в глаза милиционеру, я сказал:
– Вот герои!
– Так мы брали рейхстаг, – ответил милиционер.
И, махнув рукой на мальчишек в смысле «шут с вами», оправился, почесывая ушибленное место, вытянулся, отдал мне честь и пошел по своим настоящим делам.
Пчелы
Тысячи лет учились жить люди для себя, как живут в природе хищники. Но в то же время в той же самой природе есть животные, которые живут не для себя и мед собирают и складывают в запас будущего.
Пейзаж
Мои записи о природе часто наводят меня на мысль, что поезд нашей человеческой жизни движется много быстрее, чем природа, и вот почему получилось у меня, что, записывая мои наблюдения в природе, я записываю о жизни самого человека.
Так часто бывает, что сам едешь в поезде и из окна кажется, будто мчится природа. Когда же разберешься хорошенько, то оказывается – природа стоит, а мчимся мы сами в своем поезде.
И нет ли того у всех художников природы, что их проникновенный взгляд в природу, их интимный пейзаж есть не что иное, как попытка проникнуть глубоко в душу человека, в ее неудержимое движение, останавливая свой взгляд на природе.
Во всяком интимном пейзаже движется сам человек.
Люди окопов – это те, что в окопах сидят и думают, что они видят и знают больше других. А они-то как раз и не видят ничего.
Наставник должен знать, на что ему детей наставлять, и он знает: «на хорошее». Но если «хорошее» само меняется?
Тогда наставнику надо самому участвовать в изменении и вести детей за собой.
Слово – звезда
В каждой душе слово живет, горит, светится, как звезда на небе, и, как звезда, погасает, когда оно, закончив свой жизненный путь, слетит с наших губ.
Тогда сила этого слова, как свет погасшей звезды, летит к человеку на его путях в пространстве и времени.
Бывает, погасшая для себя звезда, для нас, людей, на земле горит еще тысячи лет.
Человека того нет, а слово остается и летит из поколения в поколение, как свет угасшей звезды во вселенной.
Назад: Раздумья
Дальше: Зеркало человека
