Работа была совсем маленькая: вставить разбитое стекло на веранде. Стекло у меня было свое. Саша раздобыл алмаз и вставил.

– Это не работа, – сказал он. – Я ничего не возьму.

– В таком случае, – ответил я, – давай выпьем по рюмочке.

– Это можно, и не секрет: я люблю.

Стакан я ему налил порядочный, он выпил и сразу же захмелел. Тут и начался наш русский разговор, волнистый, кругами, с заключающей каждый круг личной присказкой, вроде «эко либрис» собирателя книг.

– Это не секрет! – говорил Саша.

– Ясно! – отвечал я ему. И пошло, и пошло…

– Это не секрет, – начал он, – у меня нет ни папаши, ни мамаши.

– Ясно! Только, Саша, скажи, как это вышло у тебя, что столяр ты хороший, руки у тебя золотые, и не пьяница, и не мот, а как-то все ты ходишь вроде как бездомный какой?

– Да вот, друг мой, немцы дом мой сожгли в Старой Рузе, папаша и мамаша погибли, с фронта пришел – ничего с собой не принес, а тут вскоре женился, к тестю вошел в дом, и никак еще не могу подняться. Не могу пока, это не секрет!

И тут начался долгий рассказ его о войне со всеми подробностями на длинном его пути от Сталинграда до Берлина и дальше – до встречи с одним американцем на Западном фронте.

– Вы, русские, – сказал тогда американец, – великий народ, большой, сильный и храбрый. Но только скажи, Александр, за что ты воевал?

– Как за что? – отвечал Саша. – Это не секрет: воевал за папашу и за мамашу.

– Ну, и как теперь? – спрашивает американец. – Хорошо теперь живет твой папаша?

– У меня, – говорит Саша, – нет ни папаши, ни мамаши: их убили немцы, и дом наш в Старой Рузе сожгли.

– А как же ты сейчас сказал, что воевал за папашу и за мамашу?

– За Родину. У нас же у всех есть папаша и мамаша: за Родину я воевал. Это не секрет!

– За родину – я понимаю: мы тоже за родину воевали. А я спрашиваю: ты для себя-то за что воевал?

Саша не понял вопроса американца, смутился и не знал, как ответить американцу.

– Как это для себя воевал? – спросил он. Американец тогда вынул золотой портсигар, потом часы, показал и на одежду свою:

– Вот видишь, я за это и воевал, а ты говоришь, у тебя нет ничего своего, и даже нет у тебя ни своего папаши, ни мамаши. За что же ты воевал?

Саша ничего не мог ответить тогда американцу, и теперь ему надо знать от меня, как же ему нужно было ответить американцу.

– Милый Саша! – сказал я. – Ты сам сказал золотые слова, что воевал за папашу и за мамашу. Ты сам золотой человек и можешь плюнуть, как на последнюю дрянь, на этот золотой портсигар.

Но тут вдруг оказалось, что Саша не так был прост, как я думал.

– Нет, – сказал он, – вы не про то говорите. Мне-то, конечно, наплевать на золотой портсигар: я бы, если хотел, сколько хочешь там всего нахватал. У меня не то стало вопросом в голове: не портсигар, не дом, не штаны. А вот как можно за это и за себя воевать, людей убивать, разорять, разорять земли? А человек этот, американец, был такой хороший, ласковый, и спрашивает меня: что я для себя от войны получил, за что я для себя воевал? Дайте же мне ответ, как это можно так думать, что идешь на войну для своей пользы?

Вместо ответа я налил еще по стаканчику, и мы выпили за папашу и мамашу.