Глава тринадцатая
Гнездышко
— Твой диван — настоящая ловушка, — зевая, сказала Лора, взглянув на часы. — Давай подымайся, а то мы опять никуда не выберемся.
— Вот уж горе, так горе! — Саня рывком сдернул покрывавшую их простыню.
— Не смей!
— Почему?
— Ты знаешь, чем это кончается.
— Мне ли не знать?
— Бесстыжий! — она засмеялась.
— Сварить кофе? — он притянул ее к себе, жадно вдохнув головокружительный запах волос.
— Отстань! Я на черта похожа.
— Яйца всмятку, мадам? Ветчина?
— Я сама приготовлю, — она зябко поежилась, не сдвинувшись с места. — Мы спали при открытом балконе?
— И это спасло нам жизнь.
— Опять жара?
— Опять.
— Помнишь, какое пекло стояло в Пирее? — закинув руку за голову, она глянула на него краем глаза.
— Мне ли забыть! — При мысли о том, как он влез в ее каюту через иллюминатор, у Сани задрожал подбородок.
— Смеешься, мерзавец? Тебе легко смеяться над бедной женщиной. Ты будешь вставать?
— И куда мы пойдем?
— Давай сегодня пообедаем в ресторане.
— Давай, — не слишком охотно согласился он.
— Тебе не хочется?
— Не то, чтобы не хочется, но лучше, чем здесь вдвоем, нам не будет нигде.
— Я бы пробежалась по магазинам, потом могли бы сходить в кино… Сто лет не была!
— Какое теперь кино? Сплошная лабуда. Смотреть нечего. А целоваться намного приятнее на диване. Главное, удобнее, в случае чего.
— Какой же ты неисправимый циник!
— Я не циник.
— Кто же ты тогда?
— Рыцарь, готовый на все, только бы услужить даме сердца.
— И сколько у рыцаря дам?
— Дам может быть, сколько угодно, но дама сердца всегда одна.
— Ты думаешь, я забыла, как ты увивался вокруг Машки?
— Какой еще Машки?
— Забыл свою тощую манекенщицу?
— Она не моя и я не увивался.
— Ну, она увивалась. Какая разница, если ты все равно с ней спал?
— Я с ней не спал, — вдохновенно солгал Саня, следя за мельканием солнечных бликов на потолке. — Мое сердце безраздельно принадлежало другой, а ум был занят нелегкой задачей, как незаметно пробраться в башню замка… На заре туманной юности я написал что-то вроде баллады. Подражательно и вообще вздор, но, клянусь, в своем воображении я видел тебя. Еще тогда, Лора, много лет назад.
— Прочитай.
— Слова я давно позабыл, а листок, на котором было записано, затерялся.
— Хоть что-нибудь помнишь?
— Только самое начало, — припоминая, он закусил губу. — Кажется, так: «О мой темнокудрый любовник! Садись на коня вороного! Как ветер, мчись к старому замку, найди моих братьев любезных. Пусть кличут надежную стражу, вассалов и храбрых, и верных, и скачут лесною дорогой на помощь к своей королеве…» Дальше не знаю.
— И этой королевой была я?
— Я узнал тебя с первого взгляда.
— Какая изысканная ложь!.. Но все равно, мой родной, спасибо тебе.
— Ты плачешь? — взволнованно спросил Саня, целуя влажные сияющие глаза. — Что случилось, любимая?
— Ничего не случилось, — Лора глубоко вздохнула, сглатывая так некстати подступившую горечь. — Не обращай внимания, — она уткнулась в его плечо, сбросив на пол сбившуюся в ногах простыню.
— Какие волшебные линии, — свободной рукой он провел по плавным извивам спины, задержав ладонь на последнем подъеме. — Я просто дурею, с ума схожу.
— Обводы?
— Обводы, обводы, — горячо шепнул он, ощутив, как в отдалении зарождается, вскипая радужной пеной, новый накат.
— Как у чайного клиппера?
— Как у чайного! Как у виолончели!
— Не бросай меня, Сандро! — выскользнув из-под его руки, она перевернулась на спину. — Не бро-сай…
— Да ты что! — встрепенулся он, приподнявшись на локте. — Как только такое могло прийти в голову… И тебе не стыдно?
— Стыдно, Санечка. Старая баба, а влюбилась, как кошка, и ничего не могу с собой поделать.
— Это ты-то старая? — он засмеялся, и этот его не к месту громкий и продолжительный смех мог бы показаться принужденным, если бы не звучала в нем неподдельная радость, густо замешанная на жалости и смутной тоске. — Ты юная круглозадая Афродита, выброшенная случайной волной на пустынный берег.
— Оставь в покое мой зад, коварный соблазнитель!.. Ты жуткий льстец и, ко всему прочему, ловелас. Знаешь?
— Понятия не имею. Гнусная клевета.
— Знаешь, знаешь… Ты хитрый.
— Я хитрый? Никогда за собой не замечал.
— И любострастный.
— Что это значит?
— Сам знаешь, не разыгрывай простачка… Мне очень хорошо с тобой, Саня! И страшно.
— И мне, любимая, тоже страшно. Это подарок судьбы. А любострастный — плохо или хорошо?
— Наверное, хорошо, если только со мной.
— С тобой, только с тобой.
— До сих пор не могу понять, как тебе удалось залезть ко мне в постель? Бочком, бочком, словно лещ под сетью. Как ты ухитрился?
— Сам не знаю. Повезло.
— Думаешь, я так легко к себе допускаю?
— Ничего я не думаю. У меня сердце чуть из груди не выскочило.
— Почему, хотелось бы знать?
— Так боялся.
— И чего же ты боялся? — Лора приникла губами к его груди и, медленно сползая книзу, осыпала легкими, почти некасаемыми поцелуями. — Чего же это он так боялся, трусишка?
— Всего.
— Всего он боялся, всего…
— Что не получится от волнения.
— И теперь боишься?
— Теперь не боюсь, — почувствовав, как сжалась ее рука, он задохнулся от блаженной истомы и нежности. Острые ноготки причиняли легкую боль.
— Попался?
— Ага, еще с того раза.
— То-то же. Смотри у меня, — потянув его на себя, она откинулась с тихим стоном и, разметав волосы по подушке, опустила веки.
Любовный лепет, когда слова значат так мало, не вмещая и крохотной доли всего того, что так и рвется наружу, смешался в торопливых объятиях, обретших вскоре выверенный и осмысленный ритм.
— Говори… Говори, — понукала она, отстукивая зубками. — Со мной нужно говорить… Ненавижу молчание.
— Моя прекрасная, — шептал он, не слыша себя и проникаясь дрожью ее направляющих пальцев.
В постели Лора называла все своими именами, но звучало это как-то по-особенному, обновленно и чисто, словно впервые было названо на еще безгрешной Земле.
— Какой ты сильный, Сандро, — опустошенно выдохнула она, прижимаясь всем телом. — Ты это нарочно?
— Нарочно, что?
— Тебе нравится, как я визжу, змей.
— Ужасно. Я прямо балдею.
— Балдей, балдей… У тебя было много женщин?
— До тебя — ни одной.
— Милый лжец! Врет и не краснеет.
— Каков вопрос, таков ответ.
— Ну скажи, сколько? Десять, двадцать, может, все сто? Неужели сто, Саня? — она сама не понимала, зачем затевает этот дурацкий разговор, уместный разве что наутро после выпускного бала. — Признавайся мерзавец! — колотила кулачками в его волосатую грудь и не могла сдержаться.
— А у тебя? — он расслабленно потянулся. — У тебя сколько?
— Что?! — она взметнулась и нависла над ним, тесно сдвинув колени. — Ну и нахал! Разве можно спрашивать женщину о подобных вещах?
— Не хочешь — не отвечай.
— А ты?
— Что я?
— Хочешь?
— Не хочу, потому что люблю тебя, дура. Люблю!.. А все остальное не имеет значения.
— Ия люблю тебя, мой сладенький. Очень люблю. Все глаза выплакала. Как ты меня чудесно назвал: «Дура»! Дура и есть.
— Нет причины горевать, любимая. Радоваться надо.
— Чему радоваться?.. У нас осталось только два дня.
— Два дня, две ночи и еще тысяча дней и ночей.
— Не знаю, Саня, не знаю… Все так сложно, запутано.
— Не вижу особых сложностей, — неожиданно для себя выпалил он. — Оставайся у меня!
— То есть как? — Она была явно ошеломлена. Ее левый, косящий в бурные мгновения глазик немедленно расширился и соскользнул с оси.
— Как ты прекрасна! — он бережно поцеловал это дивное ведьмино око. — Очень даже просто: оставайся, и все.
— Странное предложение, — ее опаленное скрытым пламенем лицо стало совершенно неузнаваемым. — Ты в своем уме?
— Решай сама, Лора. Лично я совершенно свободен.
— Но не я!
— Тебя пугает развод? По собственному опыту смею заверить: ничего страшного.
— Сам не знаешь, что говоришь.
— Боишься сменить дворец на хижину?
— Дурачок ты, Сандро, — она отвернулась, скрывая слезы. — Никакой дворец не стоит хорошей постели, поверь мне… Плевать я хотела на любые хоромы, но и насчет своего дивана не обольщайся. Ты не самый лучший в мире любовник, хотя ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой… Не обижайся, миленький.
— Что ты хочешь этим сказать? — он почувствовал себя уязвленным.
— Никаких задних мыслей. Позволь, я встану.
В круглом зеркальце у изголовья, которое Саня использовал для бритья, отражались ее руки и грудь. Застегнув лифчик спереди, она перевернула его и легким эластичным движением упрятала свои нежные бледно-розовые звездочки в ажурные чашки.
Вспомнилась ночь на верхней палубе под крупными звездами, провожавшими еще Одиссея.
«Знай, — сказала она, поднимаясь с колен, — я всегда готова сбросить платье».
Теперь она собиралась его надеть. Впервые за целых три дня. Это могло ничего не значить или, напротив, означало многое.
— Не понимаю, чем мог тебя обидеть.
— Я вовсе не обижена, Сандро, скорее смущена. Во всяком случае хорошо, что ты так сказал. Немного неожиданно, правда, но хорошо. Я благодарна.
— Благодарна? — он горько усмехнулся. — Не таких слов я от тебя ожидал, Лорхен, не таких.
— А каких, мой повелитель? Думал, стоит поманить меня пальцем, и я растекусь?
— Зачем ты так, Лора?
— Не грусти, — послюнив пальцы, она пригладила ему волосы на висках. — Не грусти, мой темнокудрый любовник. Будет и на нашей улице праздник.
— Когда?
— Посмотрим. Придется набраться терпения, иначе можно наделать непоправимых глупостей. Ты понял?
— Не совсем.
— Скоро поймешь. Не будем портить себе оставшихся минут. Люби меня, Саня, люби.
Оба чувствовали, что переступили какой-то рубеж, и почти инстинктивно избегали резких движений в еще неосвоенном пространстве, чреватом любыми неожиданностями, вплоть до разрыва.
Телефонная трель прозвучала сигналом тревоги. Чуждый сантиментов, чреватый любыми неожиданностями мир напомнил о себе грубо и властно. После вчерашнего разговора с редакцией Саня забыл отключить звонок. Как и положено, оплошность дала знать о себе в самый неподходящий момент.
— Возьми, — сказала она, умудренно сочувствуя его колебаниям. — Чему быть, того не миновать.
Подняв аппарат с пола, он снял надтреснутую, скрепленную розовой изоляционной лентой трубку.
— Добрый день, Александр Андреевич, — приветствовал его незнакомый голос.
— Добрый…
— Извините за беспокойство, но мне необходимо срочно переговорить с Ларисой Климентьевной.
— С-с Ларисой? — вздрогнув, словно от электрического разряда, Саня зажал микрофон. — Тебя! — затравленно передал он одними губами.
— Спроси, кто, — не изменившись в лице, но так же беззвучно велела она.
— А куда, собственно, вы звоните? — сумел совладать с собой Саня. — Кто говорит?
— Извините, если попал не туда. Мне нужен Александр Лазо. Моя фамилия Смирнов, Валентин Петрович Смирнов.
— Смирнов? — излишне громко переспросил Саня. — Валентин Петрович?.. Что-то не помню такого, — он выжидательно уставился на Ларису.
— Я подойду, — она потянулась за трубкой. — Теперь уже все равно… Охранник мужа, — шепнула в самое ухо. — Не волнуйся.
Легко сказать! Саня не находил себе места. Натянув джинсы, он спрыгнул с дивана, зачем-то схватил расческу, но тут же бросил и принялся искать кроссовки.
— Валентин Петрович? — на ее лице мелькнула озорная улыбка. — Как вы меня нашли?
— На том стоим, Лариса Климентьевна, вы уж меня простите.
— Ничего, ничего, — она переступила, выразительно округлив бедро. Тонкие пальчики требовательно скользнули вдоль расстегнутой молнии. — Что случилось?
Саня поспешно вздернул пластмассовый язычок. Пытаясь хотя бы приблизительно уловить содержание разговора, тесно прижался к ее плечу… Лора умела взять себя в руки — этого у нее не отнимешь, но вызывающее спокойствие лишь усиливало волнение. Отдалив трубку от уха, чтобы и он мог слышать, она успокоительно пробежалась ноготками по его волосам.
— Надо бы повидаться, так сказать, согласовать действия… Вы же понимаете — моей инициативы тут нет…
— Повидаться, так повидаться. Вы где сейчас?
— Стою возле дома, под аркой. Там, где булочная.
— Я сейчас выйду, — опуская трубку, она уже нащупывала другой рукой косметичку. — Придется идти… И как он меня поймал?
— Я пойду с тобой.
— Да ты, парень, рехнулся! — сердито нахмурив брови, она притопнула каблучком. — Сиди и не рыпайся. Я сама все улажу.
— Но ты вернешься?
— Смотря по обстоятельствам. Я же не знаю, что у него на уме! Так просто он бы не стал звонить… Не посмел.
— Он же все равно знает, что мы… вместе? — пробовал настаивать Саня.
— Это его проблемы.
— Не только.
— Со своими как-нибудь справимся сами, — она мимолетно приложилась губами к его виску, стерла бледный отпечаток помады. — Ни о чем не беспокойся, договорились? — побросала в сумку разные мелочи и, гордо расправив плечи, направилась к двери. — Не провожай.
— Я буду ждать!
Лора не обернулась.
Смирнов поджидал, прислонившись к капоту темно-си-него джипа «Тайота», с радиотелефоном в руке. Установить местонахождение хозяйки и вычислить ее нового друга не составило большого труда. Дипломатично отвечая на расспросы шефа, он уже знал и адрес, и номер телефона но, пока можно было тянуть резину, ничего не предпринимал. Мешало чувство собственного достоинства и почти врожденная застенчивость, которую он испытывал всякий раз, когда приходилось общаться с красивыми женщинами. В довершение всего, Лариса Климентьевна ему нравилась.
— Так-так, Валентин! — улыбнулась она, подавая руку. — И чем я обязана такому вниманию?
— Иван Николаевич звонил из Гамбурга, интересовался, так что сами понимаете… Я человек подневольный.
— Это вы-то? Не смешите меня. И что угодно товарищу Кидину?
— Беспокоится, Лариса Климентьевна, где вы… Дома нет, на даче — тоже. Три раза звонил.
— Очень мило с его стороны, — она прижала подхваченную шальным ветром юбку. — Ну и дали бы ему телефон. Вы же знали, где я нахожусь!
— Я? — искренне изумился Смирнов, обезоруженный вызывающим блеском дерзких, широко расставленных глаз. — Откуда, Лариса Климентьевна?
— Разве не вы меня вызвали на свидание?
— Затем и вызвал, чтобы узнать, где вы… были.
— Так значит?
— Должен же я дать какой-то ответ.
— Согласовав со мной?.. Очень мило. Я, Валентин, гощу у подруги, на Николиной Горе… Знаете дачу с зеленой башенкой над самым обрывом?
— Понял, — он потупился, скрывая одобрительную усмешку. — Мне так и сказали, когда я туда позвонил.
— А что еще вам сказали?
— Если я правильно понял, вы отправились на конную прогулку?
— Вы правильно поняли, — поигрывая носком туфельки, она не переставала улыбаться, ласково и бесстыдно. — Надеюсь, и Кидин понял?
— За него я не в ответе, Лариса Климентьевна, но думаю, он звонил Селницким.
— Как жаль, что меня в тот момент не оказалось на месте. Не повезло Ивану Николаевичу!
— Я взял на себя смелость предположить, что вы… увлеклись общественной деятельностью: выставки там всякие, презентации, телевидение, пресса.
— Считайте, что попали в десятку. Все так и есть: пресса и телевидение, — она вызывающе вскинула голову. — В одном лице.
— Я знаю, — кивнул он, сохраняя видимость безразличия.
— Еще вопросы будут?
— Вопросов больше нет, Лариса Климентьевна, за исключением, как бы это поточнее сказать, маленького нюанса… Иван Николаевич прилетает завтра.
— Как завтра? — у нее перехватило дыхание. — Он же должен был возвратиться в пятницу? В девятнадцать сорок!
— Завтра. Рейсом «Люфтганзы» из Франкфурта.
— Понятно, — она сосредоточенно прищурилась, затем коротким дуновением откинула упавшую на бровь прядь. — Значит так: необходимо съездить на Николину Гору?.. Не подбросите, Валентин?
— Правильное решение, — одобрил он, услужливо распахнув дверцу.
— Минуточку! — Лариса предостерегающе подняла руку. — Придется прихватить барахло.
— Я снесу, Лариса Климентьевна?
— Не советую. Уж как-нибудь управлюсь сама. Ждите!
