Книга: Трофейщик-2. На мушке у «ангелов»
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3

Глава 2

Алексей лежал с закрытыми глазами и пытался понять, где же он находится. В памяти всплывали отрывки фраз, озвученные голосом Кеши Гриценко, что-то насчет сумки. В Москве он, что ли? А какие сны странные снились всю ночь — Америка, девушка какая-то, ночные прогулки. А при чем же здесь Кеша?
Когда сон окончательно отпустил его, все стало на свои места — и долгое сидение в самолете, и Брайтон-Бич, и, наконец, то, что ночует он у Ларисы и всю ночь с ней колобродил, перебираясь из одного манхэттенского бара в другой. Понятно теперь, почему голову не оторвать от плотной, жесткой подушки, — от пива, если им злоупотребишь, отходняк еще тот…
— Кофе будешь? — Лариса подошла к матрасу, на котором покоился похмельный гость, и, наклонившись, потрепала его по волосам. — Эй, вставай! Алексей! Вчера ходил таким гоголем, а сейчас что? Все вы, русские, такие — напиться и валяться весь день…
— А ты что, не русская, что ли?
— Я, в отличие, кстати, от Кеши, чтоб ты знал, натурализованная американка. Так-то вот. Я вчера говорила, да ты не помнишь небось ничего.
— Американка — это не национальность, это диагноз… — пропел жалобным голосом Алексей, не открывая глаз. Вслепую, медленно и неуклюже он поднялся с матраса и лишь тогда разлепил веки.
— Да-а, красавец мужчина. — Лариса смотрела на него без улыбки. — Давай садись завтракать. Ты же в Гарлем собирался, сейчас как раз вид подходящий.
Квартира Ларисы — «студия», как это здесь называлось, — была не такой большой и уютной, как показалось Алексею вчера. Обычная однокомнатная. За ширмой — кровать, на которой и спала хозяйка. Белая мебель, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении пластмассовой, телевизор, небольшой столик, за которым они вчера начинали пир, и закончили за ним же его уже под утро, вернувшись с прогулки по ночному Манхэттену.
Память возвращалась, и Алексей теперь ясно видел события вчерашнего вечера, за исключением того момента, когда он заснул. Заключительная часть праздника была плотно замурована в голове тяжелым пивным дурманом. Точно он знал только то, что они сменили за ночь три кабака. Сначала платила Лариса, а потом, несмотря на ее возражения, и он начал метать на стойку деньги, рассованные по карманам куртки. Он хвастался, что денег у него куры не клюют, что он вообще крутой парень, и сейчас смущенно поглядывал на свою новую знакомую, ожидая ее комментариев.
Неловко взгромоздившись на высокий табурет, Алексей принялся ковырять вилкой в тарелке с яичницей, откусил пару раз от горячего поджаристого ломтика белого хлеба, но энтузиазма вид пищи у него не вызывал, и Алексей выпил большими глотками чашку слабенького растворимого кофе, закончив на этом свой первый американский завтрак. Он поднял наконец глаза и увидел, что Лариса сидит над пустой тарелкой и улыбается, глядя на него.
— Приятного аппетита, Алеша, — она протянула над столом руку и потрепала его по голове, — герой. Ты хоть помнишь, что вчера мне наплел?
— Если честно, то смутно. — Алексей решил особо не стесняться — ну что такого он мог наговорить? Вот то, что спали они порознь, — это мучило его больше всего. Надо было выяснить, почему Лариса ему отказала в компании — ведь он явно ее склонял, иначе просто быть не могло. Не нагрубил ли он ей — вот это действительно было бы неудобно. — Надеюсь, ничего страшного я не совершил?
— В сравнении с тем, о чем ты рассказывал, конечно, ничего особенно страшного…
— А о чем таком я тебе рассказывал?
— Ха, много интересного. О современной российской жизни ты вчера поведал. Скажи на трезвую голову, на сколько мне все, что ты наговорил, нужно поделить, чтобы получилось похоже на правду, — на десять? На пять?
— Ну, зная себя, — успокоясь, Алексей расположился поудобнее, — судя по всему, Лариса на него не сердилась, так что можно было не опускать глаз, — зная себя в таких экстремальных ситуациях, как вчера, для меня, кстати, нехарактерных, подели на три, положим. Кстати, ты мне вкратце напомни, о чем там речь?
— Вкратце речь шла о том, что ты, оказывается, первейший бандит в Питере и за тобой гоняются конкурирующие бандиты, их друзья и знакомые, а также КГБ, коммунисты, фашисты и Интерпол. А ты их время от времени отстреливаешь. Это вкратце. Ну как? Впечатляет?
— Лариса, понимаешь, — Алексей замялся, — дело в том, что в моих словах есть доля истины… Это на самом деле не очень приятный разговор, может, потом как-нибудь?
— Конечно, конечно, давай потом, когда снова пивка треснешь как следует. Да не дуйся, не дуйся. Все нормально. — Она стала убирать со стола.
Алексей подошел к окну. Улица, которую он видел внизу, была тихой, хотя и находилась в оживленной части Манхэттена. Дом, в котором жила Лариса, стоял на углу Бедфорд и Кристофер. Он помнил, что если пройти по Кристофер, что они вчера ночью и проделывали несколько раз, то упираешься в авеню Америкас — и тотчас оказываешься в центре ползущих сплошным потоком автомобилей. Воздух там, на расстоянии всего нескольких кварталов от тихой Бедфорд-стрит, совершенно другой — дымный, насыщенный сотнями запахов — от жарящихся сосисок до, разумеется, выхлопных газов. А дальше, за Шестой, опять шли сравнительно тихие улицы. Вернее, шумные, но это был иной шум — мягкий, плотный и уютный — шарканье ног тысяч гуляющих, бродящих, бегущих, спешащих людей, день и ночь мигрирующих в лабиринтах Виллиджа — богемного и дорогого района Манхэттена.
Он повернулся к Ларисе:
— Слушай, ты меня извини… Я тебя, вообще-то, не стесняю? А то…
— Ну, ты ведь не собираешься, я надеюсь, здесь жить неделю? Понимаешь, здесь ведь это не принято. А так — ночуй, пожалуйста, — сегодня, завтра. Мне всегда интересно со свежим человеком из России пообщаться. Тем более что я в Питере, можно сказать, и не была ни разу. Только в детстве с родителями, это не в счет.
— Спасибо, Лариса. Я же должен дальше ехать, так что у тебя не задержусь. Кстати, как тут с автобусами? Нет проблем?
— Никаких. Вместе, когда соберешься ехать, пойдем на Сорок вторую, на автовокзал, купишь билет, сядешь и поедешь. Никаких проблем, — повторила она, разглядывая компакт-диски, которые вчера передал Алексей. — Так-так, что тут Кеша намудрил…
— Кстати, Лариса, а Кеша сегодня утром что, заходил сюда? Или мне это тоже приснилось?
— Заходил, заходил. Сумку вот оставил на хранение. Какие-то дела у него в центре, ни свет ни заря прискакал и сразу уехал. — Она пнула ногой большую спортивную сумку, валяющуюся под столом. — Мало у меня своего барахла…
Телефон, стоявший на столе перед Ларисой, жалобно запел. Она подняла трубку и быстро бросила Алексею:
— О! Легок на помине. — Потом переключилась на беседу с Кешей: — Да, да. Конечно, в порядке. А что может быть не в порядке? Сидеть дома? Слушай, Кеша, ты меня в свои дела не вписывай, пожалуйста. Надо будет — уйду… Это твои проблемы, я тебя не просила сюда заходить. Сейчас? Ну, в течение часа приезжай, потом мы с твоим другом гулять пойдем. Меня не волнует, успеешь ты или нет. Все, целую. — Она отключилась от чего-то просящего у нее Кеши. — Вот болван, — Лариса улыбнулась Алексею, — как был мелким спекулянтом, так и остался. Все в каких-то бегах, какие-то аферы мелкие бесконечные. Теперь вот кричит, что ему срочно эта сумка нужна, что он за ней сейчас приедет.
— Ну а в чем проблема, мы ведь вроде никуда не торопимся?
— Мы? — Лариса внимательно посмотрела на Алексея. — Ты наш ночной разговор не помнишь, конечно?
— Это какой?
— Последний, после чего ты отключился. Ну я позже напомню. Кеша-то такой тип — скажет — сейчас приеду, а появится завтра. Ну, на худой конец, к вечеру. Так что ждать его особенно смысла не имеет. Час — не больше…

 

Сергей Львович любил этот маленький итальянский ресторанчик на Седьмой авеню, угол Двадцатой улицы. Место оживленное, на тротуарах в любое время суток толпа, а внутри уютно, как-то все по-домашнему, и его любимые с детства жареные поросята — нигде в Нью-Йорке он таких сочных розовеньких поросяток не встречал, ни в одном заведении.
Разумеется, кушал здесь Сергей Львович, как и везде, в сопровождении личной охраны. Но только в этом месте он забывал о телохранителях и даже иногда о делах, наслаждался простыми сытными кушаньями, забывал даже, что он в Америке, — что-то то ли в общем убранстве ресторана, то ли в жирной пище, столь нелюбимой, если верить телепередачам, американцами, то ли в вежливой простоте обращения официантов было от ресторанов питерских начала шестидесятых годов. Более поздних он уже на родине не застал. «Хе-хе, — посмеивался он и про себя, и в ответ на шутки близких, знавших о его пристрастии к этому, не по рангу, в общем-то, для него заведению. — Тяга к плебсу просыпается. У всех у нас, русских, такая вот ностальгия. Не по березкам-гармошкам, а по пирожковым вонючим, килечке в томате, по огурчикам солененьким, по мяску, жаренному на сале…»
Итальянскому ресторану, конечно, далеко было до питерских пирожковых, но мясо в том виде, в каком Сергей Львович его помнил по Питеру, он нашел именно здесь, а не на Брайтоне. «Брайтон — это ширма, декорация для дураков, — говорил он, — на фоне которой копошатся бездари. Ну и выходит, у них, разумеется, все крайне бездарно».
На Брайтоне Сергей Львович бывал редко, по пальцам можно было сосчитать его визиты на этот форпост русской эмиграции. Жил он в собственном небольшом, но крепком и дорогом двухэтажном доме в Хобокене, Нью-Джерси. За тридцать лет пребывания в Соединенных Штатах Сергей Львович многократно преумножил свой капитал, начало которому было положено еще в России, но мало кто знал о начале его коммерческой деятельности. Юные годы Сергея Львовича были сокрыты туманом настолько густым, что даже самые доверенные его лица не могли определенно сказать, кто же такой Сергей Львович, как ему удалось эмигрировать с такими деньгами, да и эмигрировал ли он вообще. Это была закрытая тема для всех и ни с кем никогда не обсуждалась.
Фирма Сергея Львовича. Мясницкого занималась всем, что касалось персональных компьютеров и имело отношение к России. Он торговал непосредственно компьютерами, русифицированными программами, разрабатывал новые модели для своего далекого отечества, консультировал приезжих русских, посылал в Москву представителей. Трое управляющих круглые сутки контролировали работу. Собственно, они и руководили трудовым процессом. Сергей Львович был настоящим директором предприятия, как он это понимал, — в рабочую суету не погружался, полностью доверяя ее управляющим. Занимался он лишь денежными вопросами, сводившимися в основном к даванию или недаванию «добра» на какие-то новые инвестиции в развитие компьютерного дела в СНГ. Управляющие же — все трое — американцы — были выбраны лично и были ему более чем обязаны, да и знали они, что контроль над ними осуществляется как лично Мясницким, так и несколькими его подчиненными, которые, похоже, не имели никаких определенных профессий, но взгляд имели настолько пронзительный, ледяной и жуткий, что подводить этих молодых людей вовсе не хотелось.
Сейчас напротив Сергея Львовича за столом сидел человек, не работающий в фирме «Мясницкий маркет», но являющийся тем не менее подчиненным Мясницкого. Он был худ, бледен, одет в какой-то бурый костюм совершенно советского вида. Белая рубашка на нем хотя и была свежевыглаженной, казалась серой и мятой. Мясницкий не терпел, когда его работники имели неопрятный вид, но с экстерьером Тусклого, как именовали его за глаза, приходилось мириться. Тусклый отчасти за это и получил свое прозвище: как он ни прихорашивался, каких денег ни тратил на одежду, парикмахера, все равно оставался таким же на первый взгляд неряхой, тусклым. Ему было чуть за тридцать, звали его Михаилом Юрьевичем Рахманиновым, и ведал он, несмотря на столь молодой для бизнеса, которым занимался Мясницкий, возраст, целым подразделением огромной сети сбыта товара, сети, которую сплел Мясницкий за последние двадцать лет и которая за все эти годы ни разу не подвела его, нигде не оборвалась, не упустила добычу.
— Что, Миша, за проблемы у тебя возникли? И такая срочность, за обедом…
Мясницкий, не дожидаясь официанта, налил себе красного вина, понюхал, выпил двумя большими глотками, почмокал — это место нравилось ему своей демократичностью. Он не любил жесткий, дурацкий, по его мнению, этикет дипломатических обедов, все эти сложности с переменой блюд, прямыми спинами, микроскопическими порциями и злорадно иной раз наблюдал этих идиотов — «новых русских», потеющих в огромных, ужасно сшитых пиджаках над какой-нибудь крошечной рыбешкой, неловко вертящих специальную вилку в пальцах, естественней выглядевших бы на топорище или ручке лопаты, чем над крахмальной жесткой скатертью.
— Сергей Львович, в целом я все держу под контролем, но в данном случае… — Тусклый, как всегда, не смотрел собеседнику в глаза, и Мясницкого это раздражало. — В данном случае…
— Ну не тяни, Миша. Что там в данном случае?
— Нужны ваши прямые указания, Сергей Львович. Все дело в том, вы только поймите правильно…
— Миша, Миша!.. — Мясницкий предостерегающе помахал у него перед носом вилкой. — Не тяни.
— В общем, один из дилеров сработал на себя. Поставщик наш, сумма довольно большая.
— Ах вот что… — Мясницкий положил вилку на стол. — Да-а, дела. Ты говоришь — ничего серьезного? Это, Миша, для тебя очень даже серьезно. Ведь это твоя прерогатива — работать с дилерами. И твоя обязанность как раз в том и заключается, чтобы они работали только на нас. Чтобы они ни при каких обстоятельствах не левачили. Это обязанность твоя, Миша, ты хорошо меня понимаешь? А ты меня подвел. И чем все это может кончиться, одному Богу известно. У фирмы репутация, годами, десятилетиями труда и осторожности, труда и осторожности, — повторил он, — созданная. А один такой умник все может подрезать. Это очень даже серьезно, Миша. Не строй иллюзий. Что за сумма?
— Пятьсот.
— Да-а… Что я могу сказать? Попал ты, Миша, к большому моему сожалению, в переплет, сам теперь и выкручивайся. Ты все знаешь. Леваков быть не должно. Я тебе ничего не советую делать, я просто информирую: их в принципе быть не должно. Вообще. Это первое. Второе — деньги эти должны быть у меня, умноженные на два. Наличными. Вторая половина — штраф за твое размягченное отношение к служащим. Все. Иди. С тобой теперь будет до конца разборок Барон.
Тусклый встал, не изменив выражения лица. Вернее, у него и не было никакого выражения.
— До свидания, Сергей Львович.
— До свидания, Миша. И запомни, я на тебя не сержусь. Это главное. Просто дело есть дело.
— Я вас понял. Спасибо.
— Не за что, Миша. Подожди в машине, Барон поедет с тобой, по дороге все ему объяснишь. Кстати, может, он тебе и пригодится. Ты его не бойся, он парень тихий. Барон! — повернув голову, негромко окликнул он верзилу, сидящего сзади за столиком у окна. — Подойди, пожалуйста, ко мне…
Машина Тусклого была припаркована в двух блоках от ресторана, и, пока он шел к ней, вспомнил шутку, с которой и началась его жизнь в Америке: «Здесь две проблемы: первая — как похудеть, вторая — где припарковать машину…» На деле все оказалось не так просто. Проблем вырастало много, а теперь вот эта сволочь Иннокентий, черт бы его подрал, подгадил. И подгадил сильно. Вызвать неудовольствие Мясницкого — это не просто неприятность, это беда. Загладить вину — а вина действительно лежит на нем — нужно как можно скорее.
Потерял бдительность, товарищ Тусклый, пустил на самотек производственный процесс. Этим ублюдкам нельзя доверять ни в чем, ни в какой мелочи — вот так возьмут и подставят, стоит только на секунду потерять их из виду. На мгновение повернешься к ним спиной — тут же украдут. Россия… Никуда не денешься — воруют. Салтыков-Щедрин сказал. Годы идут, столетия, а ничего, в сущности, не меняется.
Барон нагнал его уже возле машины, повалился на заднее сиденье и сразу сунул в рот сигарету.
— Ну что думаешь делать, Тусклый?
— Что-что? Поедем к этому гаденышу за бабками. Ну и поговорим с ним заодно. Ты же мне в помощь, как я понимаю, приставлен? — Тусклый побаивался Барона, но хотел все-таки напомнить ему о субординации. Пока что начальник он, а Барон лишь помощник… Ну и наблюдатель… Соглядатай…
— Ладно, ладно, не выебывайся. — Голос Барона стал мягче. — Я же понимаю, у каждого своя работа. Но и ты пойми меня, Тусклый: у тебя своя, у меня — своя. Так что в случае чего — уж не обижайся…
— Я понимаю… Кстати, как тебя зовут-то? Раз уж мы напарники, давай, что ли, познакомимся по-человечески.
— По-человечески? Это можно. Валентином меня кличут. Но лучше зови Бароном, привычнее мне.
— Ну меня ты знаешь, — сказал Тусклый. — Михаил. «Век бы тебя не видеть, урода», — добавил он про себя.
— Думаешь, дома он? А если в бега пошел?
— Ну, не такой Кеша человек, чтобы взять пятьсот кусков единовременно и на сем закончить. Ему этого мало. Не убежит он с этими деньгами. Да и куда ему бежать? Босс везде найдет. Только хуже получится. Это он тоже понимает. Правда, думает, что у него все шито-крыто прошло. Но я же тоже не полный мудак, мне с другой стороны сообщили, не с нашей. Оттуда он подвоха не ждал от покупателей. А вот с поставщиками надо будет еще разобраться. Об этом-то с Кешей и поговорим — кто ему товар отпустил, какой и что за цена. Очень интересная тема.
Тусклый уверенно вел машину, город был ему знаком, он любил ездить по Манхэттену, в отличие от многих своих знакомых. Пробки, ругань прохожих, поднятый вверх в неприличном жесте палец обгоняющих его водителей — все это нравилось тем, что требовало постоянного внимания и позволяло забывать на короткое время поездки о работе, которую он не любил. Грязная работа, что говорить, да и опасная, но единственная, которую Тусклый смог найти, чтобы заработать такое количество денег, какое позволяло ему существовать в этой стране, не отказывая себе почти ни в чем. И сейчас, конечно, он мог напрячься и найти миллион для Мясницкого. Но это требовало времени, да и жалко было. Миллион — не шутка. А при удачном стечении обстоятельств, если не возникнет уже прямой необходимости физически устранить этого бедолагу, на что, кстати, намекал Мясницкий, он, Тусклый, сможет доить его всю оставшуюся жизнь. Вот над чем он сейчас раздумывал, пока машина привычным путем неслась по Шурпарквей, по берегам Верхней и Нижней бухты, потом — по берегу океана к Брайтон-Бич. Вопрос состоял в том, как повернуть ситуацию таким образом, чтобы убедить шефа не ликвидировать проштрафившегося дилера, убедить так, чтобы он не заподозрил его в сочувствии этому обормоту. Тогда Иннокентий будет ему больше чем обязан. Тогда он — полностью в его власти. И в этом смысле Барон ему только помеха. Но никуда не денешься, придется до поры комбинировать с ним на пару. Этот парень — зомби, исполнитель воли хозяина. Никакие логические доводы Тусклого для него ничего не значат, это так — звук пустой.
Он остановил машину у Кешиного дома, обычного многоквартирного прямоугольника, населенного эмигрантами — русскими, пуэрториканцами, мексиканцами, черными. Китайцы и итальянцы держались обособленно, сразу вливались в свои диаспоры и обамериканивались совершенно, принимая законы этой страны — все: и бюрократические, и бандитские, кому что было ближе. Русские, евреи, латиноамериканцы и все прочие — при кажущихся крепких национальных корнях и связях устраивали такую суматоху, что голова начинала болеть у всех — от налоговых инспекторов и представителей Армии Спасения до заправил нью-йоркской мафии. От мусорщиков до сенаторов. От полицейских до проституток.
Пока они поднимались на чистом сравнительно лифте к Кешиной квартире, Тусклый на минуту отключился. Перед его глазами снова в тысячный раз встала картина, которую он нарисовал для себя еще в России, — небольшая ферма в лесу, жена, дети…
Полный покой и счастливая семейная жизнь. Где-нибудь в Западной Вирджинии… Без этих мясницких, кеш, баронов и всех остальных ублюдков, без ежедневного риска, ставшего привычным, и без атрофировавшегося страха перед полицией. Ему иногда хотелось даже, чтобы вернулся этот не то чтобы страх, но уважение, боязливое и заискивающее, как у нормального среднего американца, чуть превысившего на дороге скорость и засеченного спидганом.
— Чего ждем? — разбудил его Барон, легонько толкнув плечом. Дверь лифта была открыта. Тусклый провел ладонью по прикрытым глазам и шагнул на площадку. — Вот его квартира.
Барон профессионально отстранил его левой рукой, правой нажал кнопку звонка. Обождав с минуту, он вопросительно взглянул на Тусклого.
— Открывай, — равнодушно бросил Михаил. — Чего еще делать? Будем там дожидаться.
Барон полез в карман, звякнул вынутой связкой ключей и без затруднений справился с простеньким замком Кешиной двери.
Хозяина они увидели сразу. Кеша лежал в прихожей. Лицо его превратилось в один сплошной багрово-синий кровоподтек. Рубашка на груди, казалось, срослась с кожей и являла собой рваное бурое месиво. Кровь была и на полу, застыв не успевшими еще подсохнуть неправильной формы лужицами.
— Ножом хорошо поработали, — тихо заметил Барон, прикрыв осторожно за собой входную дверь. — Пойдем-ка в комнату.
Жена Иннокентия, голая, согнутая под прямым углом в пояснице, лежала на опрокинутом стуле спиной вверх. Тусклый шагнул было к ней, но, заметив под животом женщины черную лужу, вытекшую из глубокой дыры в боку, остановился. Квартира была разгромлена настолько, насколько возможно было при минимуме Кешиной мебели, — диван и кресло вспороты, шкаф не просто выпотрошен, но и старательно исцарапан ножом. Дверцы отломаны, ящики вывалены на пол и раздавлены. То же самое было и с нехитрой аудиоаппаратурой и телевизором.
Тусклый повернулся к Барону:
— Быстро пошли отсюда! Ты ничего не трогал?
— За дурака меня держишь? — Барон носовым платком быстро вытер дверную ручку, и они бесшумно просочились через чуть приоткрытую Бароном дверь на площадку. Стараясь действовать бесшумно, Громила закрыл за собой квартиру и подошел к лифту. — Занят. Черт. Айда пешком.
На улицу они вышли без приключений, сели в машину, и Тусклый неспешно отъехал от Кешиного дома, стараясь не выдать себя излишней суетой возможным наблюдателям. Он внимательно оглядывал улицу, не замечая, однако, ничего подозрительного: Тусклый доверял себе. За годы работы с Мясницким он довольно хорошо научился вычислять наблюдателей, полицейских, которых, как он говорил, хоть в балетные пачки одень, все равно даже чин на их лбах прочитать можно. Он определял в толпе карманников, безошибочно находил пушеров — мелких розничных торговцев наркотиками. Он покосился на Барона.
Тот спокойно курил, по его виду можно-было подумать, что ничего страшного не произошло. «Ну да, — оценил это Тусклый, — это же, в принципе, его будни. Привык, поди».
— Ну, что думаешь делать? — спросил Барон, выбросив сигарету в окно. На американских хайвеях за это полагается солидный штраф и прочие неприятности, но Барону, судя по всему, на это было плевать, что он и подтвердил, смело харкнув на проезжую часть. «Попробовал бы он в машине хозяина…»
— Надо подумать, оглядеться. Пока не могу точно сказать…
— Значит, так, Тусклый, — Барон хмуро смотрел на Михаила своими жуткими немигающими глазами, — если это твоя работа, лучше признайся, сразу скажи. Меньше крови будет. Ты меня понимаешь?
— Ты что, Барон, с ума сошел? — Михаил резко тормознул и остановил машину, благо с хайвея они уже свернули на обычную трассу. — Ты думай, что говоришь. Я тебе не мальчик…
— Помолчи. То, что это не твоя работа, еще доказать надо. Не мне, а хозяину. А если не твоя — то это плевое дело. Ты что, не сечешь вообще?
Михаил внимательно слушал, искоса поглядывая на собеседника. Он заметил, что сейчас его лицо приобрело довольно осмысленное выражение, даже какое-то одухотворенное. «Интересно, кем он себя возомнил, этот дуболом? Тоже мне, знаменитый криминалист… Шеф-то ему не дает, видно, проявить глубоко спрятанную творческую жилку». Но следующие фразы Барона заинтересовали его, и он слушал с возрастающим удивлением.
— Слушай сюда. Денег те, кто был на квартире, не нашли. Либо, что скорее всего, никаких денег дома и не было. Работали дилетанты, скорее всего, обдолбанные или на ломке. Пытать не пытали, так не пытают, я-то знаю, как это делают. — Он похлопал Тусклого по колену, отчего Михаил вздрогнул. — Так, значит, не пытали. От злобы ножами истыкали. Бабу трахнули и подрезали — тоже от злобы. Даже не искали толком — по верхам прошлись, мебель поломали… Так что деньги где-то лежат, твоим работником затыренные. Но этих мудаков найти все-таки надо, я ведь и ошибаться могу. Так что дальше думай ты. И не тяни особенно, нам бы лучше сегодня с этим покончить, шеф и так недоволен. Это, в общем-то, в твоих интересах.
Михаил впервые в жизни слышал от Барона такой длинный и связный монолог. «А он не так прост, как кажется. Соображает. Не все мозги еще отбили парню».
— Слушай, Барон, я давно хотел тебя спросить, кем ты в России был?
Барон помолчал, отвернувшись.
— Давно хотел спросить, говоришь? Чего же не спрашивал? Боялся, что ли?
— Повода не было.
— Повода… Ну и сейчас не повод. Мы с тобой не напарники. Работа у нас слишком разная. Сделаем дело и разбежимся. Куда едем сейчас?
— Ко мне. Слушай, а ты так и будешь все время рядом со мной? Дома я могу один побыть?
— По мне, век бы тебя не видеть, если честно. Но дело есть дело. Домой едем, значит? Поехали домой.
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3