Глава 30
Четыре розы
Отмучившись в школе (почти никто на меня не обращал внимания, даже Мухрыгин куда-то запропастился, только Игорь Хренов предложил поболтать после уроков «об одном деле», но я отказался), я занялся подготовкой к вечернему мероприятию. Для начала забрал из химчистки свой синий костюм в тонкую полоску. К нему бы хорошо подошла бабочка в горошек. Но Виталькин красный галстук тоже будет неплохо смотреться. Возможно, кое-кто даже примет меня за предпринимателя средней руки.
Белая рубашка, правда, не очень. В смысле – не очень белая. Однако, если я застегну верхнюю пуговицу, сероватая изнанка воротничка будет не так заметна. Главное, не задохнуться в разгар спектакля…
Хорошо бы еще постричься. Эх, времени уже нет. Тогда ограничимся банальным бритьем и чисткой обуви. Правда, башмаки на ладан дышат. Может, надеть зимние сапоги? Все равно под брюками не видно. Нет, это моветон. Поеду в такси. Так что ноги не промокнут.
Шиковать так шиковать. Чем должно пахнуть от респектабельного человека? Дорогим одеколоном, табаком и коньяком. Без коньяка (в случае с Машей) можно обойтись. Одеколон у меня есть. Катькин. А вот с табаком… Придется купить «Мальборо».
До отеля, где работала Мария, я все-таки решил доехать на метро. По дороге купил букет пурпурных роз.
Мадам Еписеева уже топталась на ковровой дорожке, когда я, окутанный флером дорогого одеколона, появился из-за угла. Охранник наверняка подумал, что там я припарковал машину. Что ж, пусть!
Оставляя на красном ковре мокрые следы, я подошел к Маше и протянул ей букет.
– Это тебе.
Она внимательно изучила его и изумленно вскинула подведенные брови:
– Мы что, на кладбище едем?
– Почему это? – не понял я. – В театр. Большой…
– Что ж ты тогда четыре розы даришь?
Неужели эта продавщица мне что-то не то подсунула?
– А сколько нужно?
Маша хмыкнула:
– Ну хотя бы три. Или пять. Или двадцать пять…
Ничего себе! Двадцать пять! Подумать только!
Мадам Еписеева стянула с руки перчатку, ловко выхватила из блестящего целлофана один цветок и сунула остальной букет мне. Странно.
– Подожди, я скоро, – крикнула она и в негнущихся австрийских сапогах побежала к дверям отеля.
Одинокая розочка в ее руках кивала мне головой, будто прощалась.
Я в недоумении стал прохаживаться вдоль стеклянных дверей. К тротуару подъехал длинный автомобиль. Из дверей отеля вышел морщинистый старикашка в длинном шерстяном пальто. За ним выбежал человек в ливрее и пихнул меня локтем:
– Ну чего болтаешься, как маятник в одном месте? Намазано вам здесь, что ли? Не будет тебе баксов, понял?
Я в недоумении отошел. Морщинистый прошествовал мимо меня и сел в лимузин. Человек в ливрее впихнул в багажник желтый чемодан и корзину цветов.
Минут через пять вышла Маша.
– Одну розочку я поставила в раздевалке, – сообщила она. – То-то завтра порадуюсь. Понюхаю и все сразу вспомню…
Я вручил ей оставшийся букет и спросил, что бы могли означать слова ливрейного типа.
– Это наш белл-бой. Мишка. Он тебя, наверно, за попрошайку принял.
– Кто меня за кого принял?
– Ну белл-бой, – нетерпеливо повторила она. – Носильщик, по-русски. Тот, кто чемоданы носит. Он подумал, что, как только этот иностранец сдвинется с места, ты достанешь из кармана губную гармошку или дудочку и заиграешь. А Мишке ведь тоже нужно подзаработать, вот он тебя и погнал.
– Да у вас тут целая иерархия, – удивился я. – Прямо конфуцианский Китай.
– Что?
– Ну, короче, Китай такой, – я не стал вдаваться в подробности.
Выбравшись из узких переулков, мы остановили черную «Волгу» с мигалкой. Узнав, что нам к Большому театру, водитель запросил астрономическую сумму. Почему бы это? Ведь тут совсем рядом. Тем не менее я не стал мелочиться, усадил мадам Еписееву, и мы поехали.
В дороге внезапно зазвонил телефон. Водитель снял трубку, но включился почему-то селектор.
– Алешка, падла! – прокричал динамик. – Где тебя черти носят?! Опять налево ездишь?!
– Да нет, Богдан Степаныч, я только пожрать, – виновато пробормотал Алешка.
– Знаю, как ты там жрешь! – продолжал надрываться динамик. – Уже час здесь торчу как проклятый! Меня ж сейчас засекут, что я не на комиссии! А ну дуй сюда немедля!
– Это мой депутат, – пояснил Алешка, убедившись, что связь прервалась. – Прогульщик чертов! Ну ладно, сейчас я вас быстренько.
Он нажал какую-то кнопочку и до упора вдавил педаль газа в пол. Над нами замигали синие блики. Окрестности огласились ревом сирены. Машины шарахнулись в стороны. Да, такой фурор я даже не планировал! Вот повезло!
Мадам Еписеева выглядела слегка пришибленной. От бешеной скорости ее вдавило в кожаное сиденье. Дубленочка при вспышках мигалки отливала благородной синевой чернобурки.
Наш кортеж из одной машины лихо подкатил к колоннам Большого театра. Через несколько секунд в хвост нашей «Волге» пристроился длинный лимузин. Из него вышел знакомый старикан и, с трудом волоча корзину цветов, потащился в театр. Я без сожаления расплатился с Алешкой за доставку. В эту сумму я включил и цену своего поощренного самолюбия.
Мы с Марией прошли через высокие двери. В гардеробе нам предложили взять подзорную трубу.
– Полевая, – зачем-то добавил страж сибирских мехов и турецких кож. – Все как на ладони. Вы ведь, небось, на самую верхотуру забрались.
– Вы бы еще перископ предложили, – усмехнулся я. – Дайте нам обычный театральный бинокль.
Но мадам Еписеева запротестовала. Ей хотелось, чтобы все было «как на ладони». Пришлось взять это нагромождение разнокалиберных линз, пригодное разве что для окопов.
Заняв свое место на балконе третьего яруса, я осознал неожиданную правоту своей шутки. Мое место находилось прямехонько за колонной. Так что без перископа я был как без глаз. Чтобы увидеть происходящее на сцене, приходилось до отказа вытягивать шею. В темноте я расстегнул воротник, чтобы проделывать это телодвижение с наибольшими удобствами, и подумал, что в опере главное – музыка.
Под звуки увертюры я начал изучать Машин профиль. Смотреть было все равно больше некуда. Профиль был хорош. Пухлые губы, аккуратный прямой носик, восторженные глаза. Небольшое ушко, размером с дольку мандарина… В ушке болталась искристая рубиновая капелька. Словом, до первого антракта я рассмотрел лицо Марии в деталях и уже начал подыскивать себе новый объект для изучения. Но слева сидели только две бабушки-театралки, которые время от времени интеллигентно шуршали конфетными обертками.
Заслушавшись Чайковского, я стал вспоминать, как когда-то мы с Катькой вот так же сидели в Театре Советской Армии. Что происходило на сцене, я не помню, поскольку весь спектакль мы целовались. Я посмотрел направо. Мария направила трубу вниз и увлеченно разглядывала зрителей партера. Мои пальцы воровато пробежали по алому бархату кресла и дотронулись до остренького колена мадам Еписеевой. Колено вздрогнуло и отодвинулось.
– Арсений! – строго прошептала его владелица. – Ну что это такое! Мы же в театре!
Раздался звонок.
Вообще-то я не люблю театральные буфеты. И не только из-за тамошних цен. Просто, на мой взгляд, гораздо лучше прогуляться в фойе или посидеть на месте. Почитать программку. Однако мы с Марией, как и сотни других зрителей, устремились именно в буфет.
На Маше было шелковое платье песочного цвета с небольшим декольте на спине. Между лопаток примостились пять крохотных родинок.
Пока мы спускались по лестницам, моя спутница цепко держала меня под руку и с беспокойством поглядывала по сторонам. Не мелькнет ли где еще один такой наряд? Но вокруг были в основном иностранцы, и до тамошних торговых точек столь смелые туалеты, похоже, еще не добрались.
Я оставил Марию у столика, а сам пристроился в хвост длинной очереди, по обилию языков напоминавшей вавилонское столпотворение. Где-то далеко впереди маячила знакомая морщинистая лысина. Свою корзину старик держал на отлете. Как даму.
– Вы крайний? – внезапно раздалось у меня за плечом.
Я обернулся и уже хотел сказать, что я не крайний, а последний, но на меня уставилось знакомое лицо, обрамленное длинными прядями.
– По-моему, мы с вами знакомы, – предположил я, узнав руководителя «тысячи шагов» Вячеслава Мошкарева.
На этот раз он выглядел вполне пристойно. На его худых плечах висел декадентский пиджак в темную клетку, из-за ворота рубашки высовывался розовый шейный платок.
– Что-то не припоминаю, – томно ответил Мошкарев.
– Ну как же, нас познакомила Марина. В вашем… э-э, – тут я замялся, не зная, как назвать заведение этого господина, – театре!
Неизвестно, то ли модернист обиделся, то ли взревновал, но, немного помолчав, он посмотрел куда-то в середину моего туловища и сказал с вызовом:
– Да, этот живот я припоминаю. Недаром говорят, что в стране голод. По-моему, вы его непосредственная причина.
Я оглядел щуплую клетчатую фигурку и отразил удар:
– В таком случае вы его печальное следствие.
Мошкарев вспыхнул и хотел что-то ответить, но тут откуда-то из толпы послышалось легкое звяканье. Гремя авангардными монистами, как каторжник цепями, к нам подошла Марина.
– Мальчики! Вы что, ссоритесь? – закричала она. – А ну – брэк!
Я опасливо покосился на мадам Еписееву, но она стойко несла службу у одноногого столика, настороженно поглядывая на гигантскую люстру под потолком
– Арсений! Вот это встреча! – продолжала голосить Катькина подруга. – Вот уж не ожидала увидеть ТЕБЯ здесь!
Я опять оглянулся и приглушенно выдавил:
– Давай-ка отойдем.
– Это еще зачем?! – взвился Мошкарев.
Мария вздрогнула и принялась шарить в толпе глазами. Марина прикрикнула на гения:
– Славик, ну зачем ты так?! Мы что, не можем поговорить с Арсением? – Она взяла меня под руку и хитровато добавила, желая позлить своего клетчатого спутника: – Пойдем, Сеня, а Славик постоит в очереди.
Я начал бочком пробираться за спасительную колонну. Марина же тащила меня в противоположную сторону, оглушительно тарахтя:
– Я с мужем опять поссорилась. А у Мошкарева как раз были контрамарки. В партер, представляешь? Его кто-то из местных шишек пригласил…
– Уж не сам ли Чайковский? – съязвил я. – А может быть, Пушкин?
– Да нет, по-моему, дирижер. Правда, Мошкарев лапочка? Заметил, как он меня блюдет? Прямо джигит какой-то!
Марину окружало стойкое облако «Шанели», мадам Еписеева не могла не повернуть свой точеный носик на вожделенный аромат. Я скривился, бестолковая Катькина подруга, увидев мою физиономию, приняла это на свой счет.
– Ну что? Обиделся? Ну ладно, ладно. Ты тоже лапочка. Я ведь говорила тебе… – Она еще повысила голос. – Говорила, что я тебя люблю?
– Г-говорила… – прошептали мои бледные уста.
– Подлец!!! – донеслось откуда-то сбоку. – Между нами все кончено!!!
Головы, заполнявшие фойе, начали расходиться в разные стороны, как круги на воде. Людские волны обиженно бороздил затылок мадам Еписеевой.
