— Опять опоздал, — вместо приветствия сказал Владу Ильин. Тот было открыл рот, но Саша приложил палец к губам: — Тс-с! — и подмигнул товарищу. — Знаю, знаю, поздравляю. Хотел было встретить тебя с бутылкой, но подумал, еще тебе придет в голову «раздавить» ее за обедом, так что пока воздержался. Подарок с меня, но много спустя — извини, дорогой, оставляю все на тебя, а сам — «фью»!

— То есть, — не понял Влад, — что значит — «фью»?

— В отпуск я ухожу, в отпуск. Ты ведь знаешь, сколько я уже не отдыхал, — два года. Пора бы уж. Время, правда, Не очень удачное — апрель, в северном полушарии еще весна, в южном — уже осень, но раз предложил — надо ехать, тем более что у нас предложение об отпуске поступает или перед увольнением, или перед очередным повышением. Увольнять меня пока не за что, значит… Значит, Влад, быть тебе через месяц начальником отдела, а мне — управляющим филиала, правда, не знаю, этого или какого другого, — может, и расстаться придется. Но это ничего.

— Месяц? — спросил Влад. — А почему так много?

— Ха! Что, ждешь не дождешься?

Да нет. Почему отпуск такой длинный?

— Так я ж тебе говорю — два года не отдыхал. Две недели — за один год, две — за другой. Получается месяц. Кстати, природу я все равно обманул — поеду на Карибы, на остров Барбадос, — там вечное лето.

— А как муссоны, циклоны-антициклоны? Должен же там быть какой-нибудь сезон дождей?

— Нет, я справки наводил — там сейчас как раз самый кайф. Тем более в Карибском бассейне я проведу только половину отпуска, а где вторую — еще не знаю. Ну ладно, я до обеда — и «чао!», а мне еще надо дела тебе передать.

Зашли в кабинет Александра, там, склонившись над столом, долго просматривали кипу всевозможных бумаг, что-то считали-пересчитывали, куда-то звонили, сверялись, опять считали, опять звонили. Так прошло часа два. Вдруг раздался стук в дверь. Не переходя через порог, а только наполовину втиснувшись в кабинет, показалась Наташа, поздоровалась с одним Владом — видимо, с Ильиным уже сегодня виделась, сообщила, что пришел Николай Петрович, и спросила, пускать — не пускать его.

— Наталья Валентиновна! — Саша даже бросил с силой ручку на стол, так, что она, ударившись о него, отлетела далеко в угол. — Я вам тысячу раз объяснял, кого можно пускать в любое время, кого — только в определенное, а кого — вообще никогда! Конечно, пусть заходит.

— Да я только так, на всякий случай спросила — вдруг вы сильно заняты, — с дрожью в голосе сказала Наташа, как обычно, надула губки — и юркнула обратно за дверь.

В помещение ураганом влетел Коля, держа в руках большой пакет.

— Я эту вашу крысу когда-нибудь задушу, — вместо приветствия сказал он, да так громко, что, вероятно, в соседней комнате было слышно, — в третий раз меня уже не пускает, коза!

— Николай Петрович, — с укоризной произнес Саша, — тише, тише, вспомните, где вы находитесь. Лучше бы сначала с друзьями поздоровались.

— Все, понял, — ответил гость и пожал им руки, после чего бухнулся на стул. — Ты почему вчера в бане не был? — спросил он у Влада.

— Да так, — замялся тот. — Дела были.

— Какие дела могут заменить баню, ты что?

— Ох, — вздохнул Влад, — важные. Женюсь я, понимаешь, женюсь! Не до бани пока…

— Да-а-а? — протяжно произнес Коля и присвистнул. После из пакета, который так и не выпускал из рук, достал до боли знакомую Владу коробку и поставил ее на стол. — Поздравляю!

— Что это? — вытянул шею Александр.

— «Hennesy V.S.O.P.», объем — литр, — с гордостью сказал Коля, — я ее, правда, Митричу по другому случаю нес, — оказалось, я с ней очень вовремя. Да, пойдут, значит, скоро, свадебки…

— Что, еще кто-то? — спросил Ильин.

— Да, еще. И, угадайте, кто?

— Не интригуй. Кто?

— Я!

— Ты-ы?! — в один голос воскликнули Саша с Владом.

— А что, я до конца жизни должен всяких дешевых баб из ночных заведений на своей тачке катать? Все — хватит! Надоело. К тому же влюбился без памяти.

— И позвольте полюбопытствовать, в кого? — с нескрываемым интересом спросил Александр. — Насколько же должна быть прекрасна и очаровательна та Цирцея, чтобы тронуть ранее непобедимое сердце нашего героя, состоящее из камня и льда?

— Ты не ехидничай, — ответил Коля. — А о ней, — когда он произнес «о ней», Влад уловил в его голосе странные нотки, ранее Николаю неведомые — это была нежность, — я вон Митричу уже рассказывал, после чего он этот пузырь и заработал. Если хочешь, расскажу и тебе.

— Я весь внимание, — сказал Саша. — Только быстро, нам еще работать надо.

— Тогда вообще ничего говорить не буду, — отвернулся к окну Коля, широко улыбаясь.

— Ладно, ладно, колись, — не выдержал Ильин.

— Хорошо. — Николай, опять повернулся к ним и вкратце пересказал то, что Влад уже знал, — историю знакомства со своей возлюбленной, внезапно возникшего к ней чувства, о счастливых днях, проведенных с ней, о неожиданном появлении некоего «мужа» и беседе с «Митричем». Далее пошли новости. — И тут я подумал, — продолжал он, — что мне обязательно нужно этого мужика — ну, ее мужа, увидеть, — во что бы то ни стало. Если он действительно достойный человек и причины, по которым он ее то оставляет, то возвращается, лежат не в нем, а в ней, я развернусь и уйду, если же он козел какой — то просто возьму и пошлю подальше, пусть он и боксер-каратист или еще кто. Начал я свою Свету вызванивать — трубку все время мужик поднимает — верно, тот — и отвечает, что ее нет. А вчера в бане, думаю, дай позвоню еще раз — и к телефону подходит она сама. Ну, я ей кучу всяких причин наплел, по которым нам необходимо встретиться, она согласилась, «только, — говорит, — ненадолго, муж скоро придет».

Заехал я за ней, отвез ее в «Дэддис», сели мы там за стол, сначала говорили о том о сем, и я так потихонечку, потихонечку стал ее подводить к тому, чтобы она о своем супруге рассказала. Света сначала ни в какую, «это мое, мол, личное дело», но мало-помалу раскололась. Выяснилось, что этот муж — настоящий козел, приживала какой-то. Хоть они на самом деле расписаны, ходит где ему нравится, то сам неделями пропадает, то ее из дома выгоняет. А квартира-то — ее, а он Свету из этой квартиры выгоняет! Постоянно на нее орет, чем занимается — неизвестно, мало того, что денег не дает, еще иногда и сам у нее берет. В общем — полный капут, я же говорю — приживала. У меня, как я все это выслушал, аж слезы на глаза навернулись. «А зачем же, — спрашиваю, — тебе такой супруг нужен?» Ну она начала там что-то про любовь-морковь, а потом и говорит: «Все-таки какой-никакой, а он — мой муж». Если бы между нами стола не было, я бы в тот момент на колени перед ней упал, ей-богу! «Красавица моя!. — говорю. — Сладкая, ненаглядная! Посылай-ка ты этого козла на хрен скорей, разводись с ним, а замуж выходи за меня!» Она так вперилась в меня взглядом, — уж насколько я не труслив, и то коленки задрожали. «Правда?» — спрашивает. «Клянусь!» — отвечаю. «И как ты думаешь все это обставить?» — опять задает вопрос. «Да очень просто, — говорю, — сейчас же едем к тебе, я ему сам все объясняю — думаю, он поймет, — а тебя забираю к себе». — «Лучше его прогони», — она мне. «Хорошо, — соглашаюсь я, — прогоню». Беру ее в охапку и — в машину. По дороге расплакалась, прям разрыдалась, я, как мог, ее успокоил, и тут она как набросилась на меня с поцелуями, даже остановиться пришлось. Еле оторвались друг от друга. Поехали дальше, смотрю — уже повеселела. «Ну, — думаю, — парень, держись!» Тогда ну хоть стальную стенку передо мной поставь, я бы ее прогрыз и прошел сквозь нее, лишь бы этого «мужа» достать. Короче, приехали, заходим — а он там сидит, жрет на кухне, ужинает, видите ли! У меня сразу мысль в голове пронеслась, что и продукты, наверное, Света покупает за свои деньги, и готовит сама, а этот приживала только жрет. Как это подумал, так в груди аж закипело, — там и так горячо было, а тут аж закипело. Она было нас представлять-знакомить, я ее останавливаю: «А ну-ка солнышко, — говорю, — пойди в комнату, посмотри телевизор, а нам побеседовать надо». Она ушла, а у этого пня кусок в горле застрял, глаза на меня выпучил, я же напротив него присел и молча принялся его рассматривать. Не сказать, что он там худ или немощен, но вид у него весь такой, что сразу определенное впечатление создается, которое можно выразить одним словом — противно. Весь какой-то плюгавенький, скользенький, волосики реденькие, в разные стороны торчат, маечка на нем мятая, тапочки стоптанные — ну противный до омерзения. Что она в нем нашла — не пойму. Ну да женщины, их никто никогда не поймет. «Слышь, Вася! — говорю, — мы с твоей женой давно встречаемся, я ее люблю и у тебя забираю. Ты немедленно даешь ей развод и — на все четыре стороны. А сейчас ты быстренько собираешься и идешь гулять. Понял?» И тут — ну что сделал бы нормальный мужик, если бы ему в глаза объявили, что у него бабу уводят, тем более если он ее любит, пусть даже где-то там внутри, в глубине, подсознательно? Ну, если видит, что для драки физически несостоятелен, то хотя бы выяснил что-нибудь, постарался объясниться. А этот пентюх так спокойно мне и отвечает: «Понял», встает из-за стола и идет одеваться. Не, ну вы представляете? Собрался, у порога разворачивается и говорит: «У меня тут кое-какие вещи, можно я завтра вечером приду, заберу?» — «Можно!» — отвечаю. Спокойно так дверь за собой закрывает и уходит. Я у Светы спрашиваю: «И этот прокрученный через соковыжималку недоносок и есть грозный крикун и деспот?» А она мне только молча головой кивнула. Ну, бабы, не разберешь их! В общем, я ее к себе забрал и там… — тут Коля закатил глаза, не закончив фразу. — А сегодня вечером поедем его встречать, чтобы при нас собирался, а то еще утащит чего, да и детали их развода обсудим.

— Молодец, настоящий герой! — сказал Саша. — Голиаф таки одолел Давида. Поздравляю!

— Я присоединяюсь, — произнес Влад. — А когда продемонстрируешь нам будущую жену?

— Ну я же тебя приглашал в гости? Приходи в субботу вместе со своей красавицей, заодно и мою посмотришь. Света нам такой обед состряпает — пальчики оближешь! Она у меня замечательная кухарка!

— Кухарка или повар? — спросил Ильин.

— Повар, — смутился Николай. Тут же поднял голову: — Да ну тебя к черту! Кстати, приходи и ты, если хочешь.

— Увы! — развел руками Александр. — Я с сегодняшнего дня в отпуске, а с завтрашнего — в Атлантическом океане.

— В океане или на острове в океане? — задал вопрос Влад, и они громко вместе с Колей рассмеялись.

— На острове, — сам улыбнулся Саша.

— Ладно, мужики, я помчался, — сказал Коля и уже тише, почти шепотом, обращаясь к Ильину: — А своей крысе передай — еще раз меня не пустит, я ей башку отверну. Пока!

— Пока! — хором попрощались Александр и Влад.

Когда дверь закрылась, Саша, сложив руки на груди, произнес:

— До каких все-таки высот поэзии может подняться влюбленный человек! Наш Коленька то все «бе» да «ме», а тут тебе и «подсознательно», и «физически несостоятелен», и «деспот».

— И «соковыжималка», — подтвердил его мысль Влад. — Ладно, давай закончим, а то так и до обеда не успеем.

— Кстати, об обеде, — и Александр пальцем указал на стоящую на столе коробку, — коньячок-то в шкафчик спрячь. И без меня, очень тебя прошу, особенно не расхаживайся.

— Ты сегодня какой-то чересчур добрый, — сказал ему Влад. — Видимо, мыслями уже в полете?

— Наверное, — улыбнулся Ильин. — Давай работать.

Опять считали-пересчитывали, сравнивали, вспоминали всех кредиторов-дебиторов — к обеду все-таки управились. Саша теперь уже минимум на две недели со всеми распрощался и, раздав последние наставления, уехал. Оставшись в кабинете один, Влад померил его шагами, посидел в широком кожаном кресле, похлопал ладонями по поверхности стола, вскочил, подошел к шкафу, достал оттуда коробку и рюмочку — рюмочки у Ильина все-таки были — так, на случай прихода важных гостей, которым вполне прилично и даже нужно было предложить одну-другую, — вынул бутылку, распечатал, налил, заткнул пробкой и опять поставил на полку. Примерился, одним глотком выпил и рюмку тоже спрятал в шкаф. Взглянул на часы — пора было обедать. Только собрался выйти, заверещал телефон. Он поднял трубку.

— Владислав Дмитриевич, — обратилась к нему Наташа, — вас приятный женский голос. Представляться не хочет. Соединять?

— Соединяй. Вас слушают, — произнес он в трубку.

— Влад? — Он узнал голос Жанны.

— Пушкин, — ответил. — Ты почему себя не называешь?

— Да я как голос этой вашей девицы слышу, во мне от ревности все переворачивается — он такой сахарный, сю-сю-сю!

— Но ты же знаешь, что для ревности у тебя нет поводов?

— Знаю, но все равно… Слушайся сегодня приду часов в девять, ужинай один.

— Хорошо. А в чем причина задержки?

— Как в чем? Начну вещички собирать.

— А когда переезд?

— Давай в воскресенье — я еще в субботу по шкафам пороюсь. Машину найдешь?

— Конечно. Только в субботу мы идем в гости.

— Но вечером, не днем?

— Вечером, — подтвердил Влад.

— Я успею, — пообещала она. — Ну ладно, я тебя целую.

— А я тебя — восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь раз!

— Оставь лучше на вечер, — засмеялась Жанна.

— Понял! Кстати, новость — ровно через месяц меня повышают.

— Поздравляю! Ну ладно, пока!

— Пока!

Обедал он в полупустом буфете, запивая бутерброды с сухой колбасой и сыром минеральной водой. Вернувшись к себе, стал вынимать из своего стола нужные бумаги, чтобы перенести их в кабинет и переложить уже в другой стол. Рылся в них, перебирал, что было совсем лишним — отправлял в «уничтожитель». За этим занятием его и застал управляющий.

— Добрый день, Владислав Дмитриевич!

— Здравствуйте, Юрий Анатольевич!

— А что же не на новом месте?

— У меня пока переезд.

— Ага, понятно. — Анатольевич прошелся по комнате, остановился и сел прямо на стол Наташи, болтая одной ногой, а другой опираясь о пол. — Вы знаете, что означает отпуск господина Ильина?

— Да так, в общих чертах.

— Ясно. Вы, говорят, скоро у нас в законный брак вступаете?

— Раз говорят, значит, вступаю. Правда, что-то слишком быстро заговорили.

— Ну, Владислав Дмитриевич, в такой структуре, как наша, любые новости разносятся со скоростью света, а сплетни — еще быстрее. — Он помолчал с секунду и продолжил: — Вы знаете, я ведь так, для протокола зашел — дать наставления, так сказать. Но что вам их давать — вы не меньше моего здесь проработали, все вам и так известно. Так что я лучше пойду. А с вашим намерением жениться поздравляю. Давно, как говорится, пора. Ну, удачной вам работы. — Он пожал Владу руку и вышел.

«Странный человек, — подумал тот, — никогда не поймешь, что у него на уме. Говорит то длинно и гладко, то кратко и урывками. Выражение лица всегда одно и то же — как маска, ни радости, ни печали на нем, всегда холодно-равнодушное, как будто ему ни до чего нет дела. А на самом деле — есть, ходит-бродит по банку, везде сует свой нос, смотрит бумаги, что-то спрашивает, — дотошный, вредный, педантичный — но таким, наверное, и должен быть управляющий, здесь он вполне на своем месте. Интересно, куда его денут после замены Сашей? Вряд ли пошлют на какое-нибудь суперповышение, это — его предельные возможности. Скорее всего, поручат какой-нибудь отстающий филиал поднимать. А с этим — сложности: поднимешь, начнет он приносить ощутимую прибыль — молодец, а останется по-прежнему убыточным — извини, и обратно уж никто не вернет — свято место пусто не бывает, отправят еще куда-нибудь на должность пониже. Но такой, как Юрий Анатольевич, справится».

Наконец, разобрав всю свою документацию — хорошо, что повод появился, а так неизвестно еще, когда бы собрался, — и перенес необходимую в кабинет.

Этот рабочий день мало чем отличался от остальных, разве что кресло поменял, а так — обычная рутина, текучка. Как всегда, помимо юридических, звонили так называемые физические лица и просили денег на время, звонили люди, представляющиеся священниками, и просили денег насовсем на восстановление храмов, звонили «воспитательницы из детского сада» или «детдома» и просили денег «детям на колготки», при этом ни наименования церквей, ни номера детских садов и домов не назывались, от личной же встречи эти граждане отказывались, мотивируя сие отсутствием времени, — но с этим легко справлялись Наташа и Косовский. Звонили из банков и иных финансовых учреждений, внесенных в так называемый «черный список», — то есть они или уже являлись фактическими банкротами, или агонизировали и до полного разорения им оставалось совсем чуть-чуть — этих уже отшивал сам Влад. Позвонил один крупный клиент банка, предложил, чтобы его деньги «с месячишко» у них полежали, и всего-то под сорок восемь процентов годовых, и.о. начальника отдела с радостью согласился, дал реквизиты, и клиент еще до окончания операционного дня — а он был у филиала до шестнадцати ноль-ноль — привез платежку. Влад поздравил себя с почином и засобирался — уж было пора — домой. Достал из шкафа коробочку, аккуратно положил ее в пакет, оделся, объявил Наташе и Косовскому об окончании рабочего дня и отправился к себе.

Вечер прошел, как никогда, тихо, спокойно. Ужинал один, не забывая о подаренной ему бутылке, посмотрел телепередачи «Час пик» и «Акулы пера», потом пришла Жанна, на предложение поесть ответила отказом, и до глубокой ночи они просидели перед ящиком, она — с чаем, он — с коньяком. Она напомнила ему об обещании попить пива с отцом и Константином Сергеевичем, он согласно кивнул головой, тут же позвонил Игорю Николаевичу и договорился с ним на среду, не забыв добавить, что на сей раз пиво с него, Влада. Затем Жанна намекнула на то, что неплохо бы отнести заявление в загс, вдвоем решили, что пойдут в четверг. Постепенно тема развилась, появились новые вопросы — дата свадьбы, где она будет проходить, кого следует на нее приглашать, будут ли они венчаться и так далее, — но Влад предложил перенести их решение на потом, ибо сейчас все это казалось каким-то далеким и эфемерным — как то, что непременно должно произойти, но так нескоро, что было совершенно неосязаемо, пощупать руками и рассмотреть это с различных сторон было невозможно. Жанну его нежелание обсуждать столь интересную тему расстроило, но не очень сильно — для себя она уже успела решить, каким будет ее свадебное платье и кого со своей стороны она пригласит. Так, тихо, спокойно, без лишних споров, они закончили вечер и легли спать.

Следующий день выдался пасмурным, уже с ночи моросил мелкий нудный дождь, стуча по стеклам окон, сильный ветер качал карниз, и тот настороженно скрипел. Влад проснулся слишком рано, и как ни переворачивался с левого бока на правый и с живота на спину, заснуть не мог, посему эти звуки он явственно слышал. В голову лезли различные глупые мысли, которые он тщетно пытался отогнать, сон никак не шел. Влад обвинил во всем проклятый алкоголь, откинул одеяло и босыми ногами пошлепал в ванную. Там он принял душ, почистил зубы, побрился, быстро растер себя полотенцем, выбрался наружу и сделал несколько движений торсом, разминаясь. Внутри что-то хрустнуло. «Пора спортом заняться», — подумал Влад. Пожалуй, это была самая глупая мысль из всех пришедших утром. Решив сделать Жанне сюрприз, он принялся за приготовление завтрака. Не мудрствуя лукаво, он нарезал соломкой ветчину, положил ее в сковородку, накрошил туда помидоров и залил все взболтанной смесью яиц и молока, не забыл поставить на огонь и чайник. Достал из холодильника бутылку воды «Evian», с удовольствием отпил из горлышка, поставил на место. Пока готовилось его блюдо, похожее на омлет, поставил на стол хлеб, масло и сыр, потом пошел будить. Жанну.

Она сладко спала, положив под голову, как обычно во сне, кулачок, и трогать ее Владу было даже жаль. Он тихонько поцеловал ее в щеку и зашептал на ухо:

— Солнышко встало, маленьким девочкам пора просыпаться, открывать глазки и идти умываться.

Но Жанна никак не реагировала. Тогда он выпрямился и громко прокукарекал.

Она сразу проснулась, открыла глаза, потянулась и спросила:

— Что это с тобой?

— Ничего, — ответил Влад, — просто хорошее настроение. Я тебя так бужу.

— А-а, — произнесла она и зевнула. — Я пошла умываться.

— А я пойду закончу приготовление завтрака.

— Ого! — удивилась Жанна. — Энтузиазм похвальный. Тогда я быстро, — и, накинув халат, она пошла в ванную.

Омлет удался, Влад выключил газ, накрыл сковороду крышкой, чтоб еда не остыла, быстро нарезал хлеб и сыр, зашел в комнату, поставил «Outside» Дэвида Боуи и вернулся. Вскоре показалась невеста, села за стол и произнесла:

— Ну, раз начал, так и заканчивай. Поухаживай за дамой, дай ей чашку, налей туда чаю, результат своей стряпни положи ей в тарелку…

— Немедленно исполню, моя царица! — сказал он и встал по стойке смирно, взяв под козырек.

Жанна, смотря, как он дурачится, засмеялась и положила кусочек сыра на ломтик хлеба — таким образом у нее получился бутерброд. Сливочное масло не ела: читала, что вредно. Влад налил ей чаю, подал лимон, провел ножом по диаметру сковородки, поочередно аккуратно поддел половинки омлета и положил их в тарелки, достал вилки и столовые ножи, налил себе чаю тоже и, поерзав на стуле, поудобнее устроился сам.

— Что заставило нашего юного богатыря взяться за выполнение столь сложной задачи, как приготовление завтрака? — спросила Жанна, попробовав его блюдо.

— Раннее пробуждение, — ответил он, жуя.

— Что не спалось?

— Дождь, ветер — на ногах не стоит человек. Магнитные бури, сырость, сквозняк, коньяк — целый набор причин. Дурная погода — дурное самочувствие.

— Ты уже как старушка: температура изменилась — и у тебя поясницу схватило.

— Человек и природа — единое целое. Когда чувствуешь себя ее составной частью, то и жить легче.

— А когда же труднее?

— Когда человек пытается вырваться из общего потока жизни, воспарить над бурно мчащейся вперед рекой. Но это редко кому удается, обычно сила гравитации возвращает его назад, и если раньше он плыл, держась за бревнышко или даже сидя в лодке, то теперь низвергается он в пучину вниз головой и предоставляется сам себе — а так и утонуть недолго.

— Поэтому у тебя главный принцип — не высовываться?

— Да, не высовываться и никогда ни с кем не спорить, исключая, конечно, философские разговоры с близкими тебе людьми — там можно поболтать. Но в иных случаях — нельзя. Будешь спорить с начальником, он тебя уволит, накричишь на официанта за то, что долго выполняет заказ и не несет суп, он на кухне плюнет в этот суп, да так тебе и подаст, пересекая границу, нельзя спорить с таможенником — обидится и все твои вещи перетрясет, даже если у него по поводу тебя нет никаких подозрений. Будешь, сидя в своем автомобиле, спорить с гаишником — тебя заберут в отделение милиции, будешь спорить с охраной перед входом в ночной клуб — тебя не впустят…

— Ты вообще какой-то человек в футляре, премудрый пескарь. А с женой можно спорить?

— Зачем? — улыбнулся Влад. — Жена и без споров должна слушаться.

— Ах вот как! Интересный взгляд на семейную жизнь.

— Ну, — протянул он, — мой прекрасный цветочек на изящном стебельке! Не считаешь же ты, что у нас обязательно должны быть поводы для споров? Я с тобой вообще не хочу спорить — ну, может быть, уж о самых отвлеченных материях…

— Правильно! — сказала Жанна. — У нас будет конгломерат! А за комплимент спасибо.

— Пожалуйста! — произнес Влад и, сделав глоток чаю, добавил: — Конгломерат, так конгломерат!

Закончив завтрак, он встал и сказал:

— Ладно, мне пора на работу. Я готовил, ты — убираешь и моешь посуду.

— Да уж понятно.

Влад оделся, обулся, посмотрел на часы — будет, пожалуй, на месте и раньше десяти.

— А ты чего не собираешься? — спросил у любимой.

— Мне сегодня к полудню, потому и не спешу.

— Ну ладно, пока, — и он поцеловал Жанну. — Как будем строить планы на вечер?

— Как и вчера, — ответила она. — После работы поеду домой, побуду там некоторое время, а потом к тебе.

— Ты должна привыкать говорить теперь «домой» относительно этой квартиры, — сказал он.

— Привыкну, не переживай. Зонт не забудь.

— Ах да! — он снял с вешалки зонт, придвинулся к Жанне: — Давай поцелуемся.

Она вдруг обвила его шею руками, и потому поцелуй получился долгим, протяжным, сладким. С сожалением оторвавшись, Влад произнес:

— Тихо-тихо-тихо! Так я вообще никуда не уйду. Все, еще раз пока.

— Пока! — ответила она.

Выйдя к дороге, он довольно быстро поймал такси, в банк прибыл на пятнадцать минут раньше, чем было нужно. Здороваясь с охраной, заметил удивленные глаза ребят — это был его первый столь ранний приход за все время работы на этом месте. «Черт, решат, что выслуживаюсь в связи с предстоящим назначением, — подумал он. — Ну и ладно, мне-то какое дело?» Пройдя в отдел, закрыл за собой дверь, полураскрытый зонт, дабы тот никому не мешал, пристроил на полу — сушиться, снял плащ и повесил его на плечики в шкаф. Сел в кресло и вдруг почувствовал, что с удовольствием сейчас бы заснул. «Вот он, организм, берет свое. Плотный завтрак, горячий чай — и опять в постельку, почему и нет? В такую погоду хорошо сидеть дома и общаться с любимой женщиной, а если таковая отсутствует, то пить водку с друзьями и разговаривать „за жизнь“. И вообще, почему в неделе рабочих дней аж целых пять, а выходных — только два? Да и что за выходной воскресенье? С утра уже начинаешь думать, что завтра на работу, — и вечером ни выпить как следует, ни закусить, ни прогуляться. Почему бы не сделать так, что и пятница выходной, а в понедельник банк открывался, допустим, в час?» Так, занимая себя этими приятными мыслями, он дождался прихода Наташи. Едва зайдя в отдел, та сразу бросилась к зеркалу — посмотреть, не потекла ли тушь с век из-за попавших на лицо капель дождя. Удостоверившись, что все в порядке, сняла куртку, на всякий случай заглянула в кабинет, удивившись — но не подав виду, — что Влад уже на месте, поздоровалась и спросила у него:

— Вам чаю или кофе?

— Ты знаешь, Наталья, кофе я не очень люблю, но чай уже пил, так что давай кофе.

Девушка согласно кивнула головой, взяла пластмассовую бутыль из-под минералки и пошла набирать в нее воду. Постепенно банк наполнялся шумом, топотом, голосами, звуками хлопающих дверей — прибывали сотрудники, начинался рабочий день. Не опоздал и Косовский. Зайдя, сразу с деловым видом начал раскладывать у себя на столе какие-то документы, куда-то звонить, и у Влада где-то глубоко-глубоко зашевелилось, зацарапалось, просясь наружу, желание вдруг сказаться больным и отправиться домой, там же поудобней устроиться в постели, подложив под себя мягкие подушки, и, лежа в обнимку с Жанной, смотреть какой-нибудь новый интересный фильм, иногда отпивая глоточек коньяку из стоящей рядом на столике рюмки.

Он мотнул головой, гоня прочь грешные мысли, пошел к себе в кабинет, тоже достал какую-то документацию и от нечего делать погрузился в ее изучение. Спустя минут десять появилась Наталья с кофе, поставила чашку с блюдцем на стол и, услышав слова благодарности и улыбнувшись в ответ, удалилась. «Чуть реверанс не сделала», — подумал Влад и решил, что ей вполне подошла бы роль горничной в каком-нибудь богатом доме. Там она, смазливая и стройненькая, являлась бы объектом пристального внимания всей мужской части семейства и приходящих гостей, кокетничала с ними, а сама бы спала с поваром или с садовником.

Допив кофе, он вышел из кабинета, держа в руках чашку с блюдцем — дабы поставить их в шкаф, куда они обычно складывали грязную посуду, — и увидел, что Косовский что-то шепчет Наташе на ухо, а та, зажимая рот ладошкой, хихикает. Заметив Влада, Косовский выпрямился и спросил:

— Владислав Дмитриевич, как вы считаете, работая у нас в банке на моей должности можно иметь дом в Монте-Карло?

— Нельзя, если только он тебе по наследству не достался.

— Вот и я ей говорю: ну нет у меня дома в Монте-Карло! Поэтому могу только пригласить в свою квартиру в Полюстрово. А это ее смущает!

Наталья опять захихикала. Влад махнул на них рукой, развернулся и пошел к себе. Через некоторое время зазвонил телефон, это была Наташа:

— Владислав Дмитриевич, там к вам посетитель, а на утро никому не назначено. Говорит, что по рекомендации к господину Ильину, но раз его нет, хочет поговорить с вами.

Влад почесал затылок и спросил:

— Клиент нашего банка?

— Ой, да я и не спросила. Так впускать его или нет, и что сказать?

— Да пусть заходит, не съест. — И он, положив трубку, уже про себя подумал: «Вероятно, проситель. Кто дает, тот звонит обычно, а кому, наоборот, взять нужно, те сами приходят. Но посмотрим, что за фрукт и что взамен предложит».

Раздался стук в дверь, и он крикнул:

— Войдите!

В кабинет вошел мужчина лет сорока, сразу протянул руку Владу для пожатия, представился:

— Бойков Петр Павлович, АО «Ленэнерготеплострой» — вот моя визитка.

— Друбский Владислав Дмитриевич, — в ответ сказал хозяин кабинета, взял визитку, мельком взглянул на нее: на сером фоне золотым тиснением наименование организации, фирменный знак, имя-фамилия-отчество — генеральный директор, ниже — адрес и штук пять телефонов-факсов. «Круто», — подумал про себя. — Присаживайтесь, — сказал вслух и жестом указал на кресло.

— Спасибо, — ответил гость и поудобней устроился, на колени положив «дипломат».

Влад внимательно его рассмотрел. Все в этом Петре Павловиче было правильно, даже безукоризненно, и будто служило тому, чтобы вызывать симпатию, — внешность, глаза, одежда. Все в тон, все друг к другу подобрано, пригнано, ничего лишнего, но всего хватает. «Наверное, так должен выглядеть мужчина-ловелас, охотник за богатенькими дамочками где-нибудь на Лазурном берегу в разгар сезона», — подумал Влад и сам усмехнулся своей мысли.

— Я сразу к делу, — произнес посетитель. — Наши подрядчики, фирма «Котломашсервис» — мы с ними часто сотрудничаем, — обслуживаются у вас в банке, причем, насколько мне известно, достаточно давно.

«Есть такая, довольно крупная, — сразу вспомнил Влад знакомое наименование, — и что с того?»

— …и когда у нас возник один вопрос, они посоветовали обратиться к вам, сказав, что пользовались вашими услугами и были весьма довольны.

— Что за вопрос и что за услуги, позвольте полюбопытствовать?

— Вполне привычный: кредит.

— Ага, понятно.

— Так вот, организация мы не бедная, но, сами понимаете, деньги всегда в движении, в работе, и ближайший срок, когда свободные средства, нам необходимые, появятся, наступит через десять-двенадцать дней. У нас же сейчас просто торит чрезвычайно выгодная сделка, жаль было бы ее упустить, посему мы хотели попросить дать нам кредит на указанный срок.

— Понятно, — сказал Влад. — И о какой сумме идет речь?

— О сумме в рублях, эквивалентной тремстам тысячам долларов США.

Хозяин кабинета даже присвистнул:

— Прилично. Ну а почему именно к нам? Если вы крупная организация, с большим постоянным оборотом, то банк, в котором вы обслуживаетесь, с удовольствием вас кредитует — тут, я думаю, не может быть проблем.

— Я с вами совершенно согласен, — кивнул головой гость, — и мы в случаях подобной необходимости так и поступали. Но после известного межбанковского кризиса банк наш начало лихорадить — там, задержки платежей, прочее, — так что ныне не то что кредиты он не дает, но и собственные деньги клиентов им вернуть не может. Мы все операции по нашему счету сразу прекратили и работаем теперь через дочерние организации — у нас их несколько.

— Что за банк, простите?

— «Автоваз».

— A-а, понятно. А как партнеры. Если у вас дружеские отношения, что мешает перехватить у них? Безналом со счета на счет туда-сюда перекинули, проценты наликом себе в карман — кто ж откажется? Если доверяет.

— Ну, во-первых, — краешки губ у посетителя поползли вверх, он откинулся на спинку кресла, — обычно деньги всегда у всех в работе, и, как правило, рентабельность проводимых операций в нашей области — строительстве и купле-продаже стройматериалов, если, конечно, проводить их правильно, с умом, — выше, чем возможные проценты по кредиту, кстати, почему их, собственно, и берут — предполагаемый доход все равно больше, поэтому деньги всегда лучше пускать в дело, чем заниматься ростовщичеством. Во-вторых, все мы не первый день на свете живем, и мне понятно, к чему вы клоните, но мы же не просто просим денег — мы оставим вам залог. У нас есть облигации внутреннего валютного займа четвертого транша, почти на миллион, и если брать тридцать пять — тридцать семь процентов от номинала, то есть за сколько их сейчас реально можно продать, — как раз чуть больше трехсот тысяч выходит.

— Хорошо. Они у вас в бумажной или безбумажной форме?

— В бумажной, то есть и руками можно пощупать, и на свет разглядеть.

— Ну, это уже лучше. Но, простите, вы же понимаете, что мы ни мешок наличных вам не сможем дать, ни просто куда-то такую сумму по каким-то реквизитам отправить. Вам неплохо было бы открыть у нас счет, сначала — простой, затем — ссудный, мы бы заключили с вами кредитный договор, все чин по чину…

Посетитель улыбнулся уже шире:

— Ну а в чем проблема? Счет головной организации мгновенно к вам перевести, конечно, мы не сможем, — мы бы давно уже с «Автовазбанком» распрощались, но все никак необходимые документы для ГНИ не соберем, и они нам справку на перевод не дают, — кстати, наш знакомый из «Котломашсервиса» так ваш банк расхваливал, что мы, наверное, к вам перейдем. А пока можем просто открыть счет какой-либо своей дочерней организации, оформить все необходимые документы — много на это времени не требуется, — так что кредитный договор мы заключим вполне официально, как полагается. Помимо же ОВВЗ, мы предоставим нотариально заверенные копии и учредительного договора, и прочих документов основной фирмы, если вы потребуете, так что в этом проблем нет, важно принципиальное согласие, ибо, повторяюсь, время поджимает — жаль сделку упускать. Ваша процентная ставка мне известна.

— Все ясно, — сказал Влад. — Думаю, вопрос мы решим, но сейчас я вам вряд ли смогу сказать что-либо определенное — нужно подождать до завтра.

— Понятно, понятно. — И посетитель вскочил со своего места. Встал и Влад. — В котором часу мне звонить?

— Звоните прямо в десять — чтобы мы сразу начали готовить документы, если, конечно, все решится положительно.

— Хорошо, до свидания.

— До свидания.

Гость развернулся, вышел, захлопнул за собой дверь. Влад плюхнулся обратно в кресло, задумался. Вполне стандартная ситуация и вполне обычный разговор, с той лишь разницей, что чаще просят просто так, но в основном клиенты банка, этот же дает залог, но неизвестно, откуда взялся. Вопрос вполне прост — принял облигации, отнес их в отдел ценных бумаг, там на них посмотрели, дали добро, кинули в сейф, перебросили на ссудный счет требуемую сумму — все. В срок не вернули — забрал ОВВЗ, толкнул — еще на этом и нажился. Да, вроде бы все просто, но принимать подобные решения единолично ему еще не приходилось. Решил все-таки посоветоваться с управляющим. Связался по внутренней связи — тот был на месте.

— Юрий Анатольевич, добрый день! Это Друбский.

— Ну, еще, предположим, и утро, а если день — так только рабочий. Здравствуйте, Владислав Дмитриевич!

— Я заскочу к вам минут на пять — десять — вопрос есть.

— Пожалуйста, всегда к вашим услугам.

Влад положил трубку, поднялся, отправился к Анатольевичу. Проходя мимо Наташи, бросил:

— Меня десять минут нет.

— Хорошо, я поняла, — ответила она.

Кабинет управляющего находился в самом конце коридора — чтобы снующие туда-сюда клиенты не докучали шумом и разговорами.

Влад постучался, вошел. Управляющий просматривал свежий «Коммерсант-Дейли».

— Присаживайтесь, — указал он перед собой. Влад опустился в кресло.

— Вопрос такой: пришел некий господин, попросил кредит, в залог предложил ОВВЗ.

— Это не вопрос, — сказал Юрий Анатольевич, откладывая в сторону газету. — Я вообще не вижу здесь вопроса. Вас что-то смутило в этом предложении?

— Да нет… Но понимаете, он не клиент банка, лично я его в первый раз вижу, и просит сразу полтора миллиарда.

— Владислав Дмитриевич! У нас одних пунктов обмена валют только по Петербургу столько, что я даже затрудняюсь назвать их точное количество, — и у многих из них оборот в день побольше миллиона долларов будет — и что же, думаете, каждого приходящего знают в лицо? Принес баксы, посмотрели — не фальшивые, пересчитали, дали рубли — до свидания! Клиент, не клиент, главное, чтобы облигации оставил и чтобы в любом исходе ситуации нам операция была выгодна. Цель банка — зарабатывать деньги, и как можно больше, а с чьей это помощью делается — непосредственных клиентов, или на межбанковском уровне, или дяди со стороны, — уже неважно. Конечно, разбрасываться средствами куда попало, без оглядки, не следует, но, работая по принципу «никому не дам — вдруг обманут», никогда ничего не заработаешь. А в статье прибыли банка доходы от полученных процентов за предоставляемые кредиты на каком месте находятся?

— На втором, после доходов от операций с ценными бумагами.

— Вот! Я понимаю, проще, конечно, распоряжаться деньгами, когда к тебе приходит наш клиент с ежедневным оборотом в сто миллионов и просит пятьдесят на неделю, но для того вы и занимаете сию должность, чтобы принимать по подобным поводам решения, и — заметьте — правильные решения! Я понимаю, почему вы пришли, — за советом. Но, Владислав Дмитриевич, времена, когда такие проблемы разбирались на самом верху, прошли года три назад, если не раньше. Теперь это вполне в компетенции того сотрудника, который именно этим и занимается, то есть в данный момент — в вашей. И ни в чьей другой, в том числе и моей. Я вам могу сказать: «разрешаю» или «я против» только по вопросам, касающимся организации работы в целом, за каждого в отдельности я выполнять его обязанности не буду. В принципе, то, что вы пришли, — правильно, первый самостоятельный кредитный договор на крупную сумму и все такое, но в любом случае последнее слово за вами, я же никакой ответственности за это нести не буду. Представляете, если сейчас явится операционистка с вопросом, отправлять — не отправлять клиенту деньги по платежке, если на ней подпись главбуха неразборчива, а из валютного отдела обратятся с вопросом, оформлять ли им паспорт сделки с человеком, с которым они раньше никогда не работали? Бардак! Так что я вам не говорю ни «да», ни «нет», в качестве же личного совета, чисто дружеского, могу просто напомнить, что если проситель вызывает какие-то сомнения или вам что-то там интуиция — да, да, это тоже важно! — подсказывает, то у нас есть своя служба безопасности, у нее — начальник, небезызвестный вам Иван Борисович, попросите — он вам за три часа все данные о предполагаемом клиенте выложит, да и не только о нем.

К концу разговора, если так можно назвать монолог управляющего, Влад уже сидел опустив глаза в пол. Когда Юрий Анатольевич закончил, он поднялся и сказал:

— Спасибо, мне все понятно. Я пошел.

— Хорошо. Но все-таки, если вопросы возникнут, не стесняйтесь, спрашивайте.

Влад кивнул головой в знак согласия, вышел.

«Не стесняйтесь! А сам отчитал, как мальчишку. Здорово во всем быть правым и ни за что не отвечать», — думал он.

Зайдя к себе, посидел с минуту, мрачно насупившись, потом снял трубку, связался с постом охраны, узнал номер мобильного телефона начальника службы безопасности, набрал его.

— Але! — послышался в трубке громкий голос.

— Иван Борисович?

— Да!

— Вас Друбский беспокоит, из кредитного отдела Калининского филиала. Помните меня?

— A-а, как же, как же, здравствуй. Что стряслось?

— Ничего страшного. Просто нужно узнать об одной конторе, если она на самом деле существует, солидная ли это организация или так себе, есть ли у них оборот какой или нуль голый, у них серьезный офис или сидят два клерка за обшарпанным столом в тесной комнатенке, — короче, без особенных подробностей, просто общая информация.

— Хорошо. Когда тебе нужно?

— Завтра к утру.

— Да я уже к концу дня могу позвонить, давай данные.

Влад взял визитку, зачитал все, что на ней было. Борисыч удовлетворенно хмыкнул и ушел со связи. У начальника службы безопасности такие вопросы удивления не вызывали, и ответы на них находил быстро. Ближе к семнадцати ноль-ноль, когда Влада уже занимали иные заботы и он успел о своей просьбе забыть, раздался звонок Ивана Борисыча.

— Ну что, записывай, или запоминай, или просто слушай. Фирма такая есть, сфера деятельности — строительство и стройматериалы, но занимаются всем подряд — от металла, леса и цемента до детских игрушек и китайского трикотажа. Счет в «Автовазбанке», остаток — ноль. Но она является учредителем кучи всяких других организаций, а у тех счета в целом ряде банков. Оборот у них средний, но стабильный. Офис располагается по указанному адресу, восемь комнат, человек двадцать сотрудников, обстановка — мебель, оргтехника — соответствующая, все на уровне. Мужик с такой фамилией у них действительно генеральный директор. Все. Если чего нужно подробнее, говори.

— Нет, спасибо, Иван Борисович, достаточно.

— Ну, пока.

— До свидания.

Начальник службы безопасности был «из бывших», долгое время находился на оперативной службе в милиции и посему обладал всеми необходимыми профессиональными навыками — например, Влада он видел всего один раз — на общем праздновании пятилетия существования банка, знакомил их Юрий Анатольевич, — а все ж запомнил. Человек он был жесткий, в разговоре — груб, резок, и полностью соответствовал своей должности. Его приход на нее ознаменовался отказом от услуг охранного бюро и созданием собственной службы, что позволило, во-первых, существенно сократить расходы на безопасность, во-вторых, вселило лишнюю уверенность, что не случатся неприятные эксцессы: свой — он и есть свой, не наемный, доверия больше. Борисыч, казалось, имел связи везде — и в МВД, и в ФСБ, и среди уголовных авторитетов, что существенно добавляло к уже имеющимся, надо заметить, весьма обширным, знакомствам Хозяина и его ближайших помощников.

Информация, добытая Борисычем, Влада вполне удовлетворила. В сумме с тезисами, изложенными в прочитанной им управляющим лекции, получалось вполне весомая аргументация в пользу предоставления необходимого кредита организации просителю, посему, когда на следующий день в две минуты одиннадцатого раздался звонок от господина Бойкова, Влад смело его обрадовал. Спустя два часа тот появился со всеми необходимыми документами, даже справкой из налоговой на открытие счета в банке, печатью и двумя совершенно идентичными ему по внешнему виду личностями — генеральным директором и главным бухгалтером очередной дочерней фирмы с бестолковым названием «Айс М», — организации юридические лица за неимением времени для походов по различным инстанциям — налоговым инспекциям, пенсионным фондам, медстрахам — обычно просто приобретались готовыми, с печатью и полным пакетом документов, за триста пятьдесят — четыреста долларов, в основном у различных аудиторских фирм, представители которых для каждой следующей должны были придумывать новое название, и чем дольше длилась такая работа, тем сильнее истощалась их фантазия. Так, «Строймашкомплект» становился «Машкомплектстроем», затем «Комплектстроймашем», потом, соответственно, «Машстройкомплектом», в конце концов же оказывался «Строймашкомплектом +» или «Строймашкомплектом М», также были популярны буквы «А» и «В» — остальной алфавит почему-то не использовался. Было проще тем, у кого сотрудники были знакомы с римской историей или греческой мифологией — оттуда можно было черпать множество имен. Иногда же было вполне достаточно знания английского языка: торгуешь, например, медикаментами — вот ты уже «Бэст мэдисин трейд Компани», — и звучит для партнеров солидно, и самому приятно, что ты не какой-то там эдакий, а именно «Бэст» и «Компани», одна беда — в платежках тяжело название умещать, но здесь можно использовать аббревиатуру.

Коллеги Петра Павловича быстро заполнили заявление на открытие рублевого и ссудного счетов, кредитный договор, нашлепали на всех местах свою печать, поставили подписи. Сам он отнес в отдел ценных бумаг плотный пакет своих облигаций, в таком специальном полиэтиленовом синем мешочке, их там проверили на подлинность, и, когда Влад с генеральным директором подсчитывали общую сумму, в кабинет вошел сотрудник этого отдела Дима — высокий худощавый парень в очках, и, положив ОВВЗ на стол, сказал, что они нормальные, повернулся и удалился. Стоимость облигаций считали по минимуму — по тридцать пять процентов, получалось, таким образом, всего на триста двадцать четыре тысячи четыреста восемьдесят долларов, что по исходному курсу четыре тысячи восемьсот двадцать рублей за доллар составляло один миллиард пятьсот шестьдесят три миллиона девятьсот девяносто три тысячи рублей, кредит «Айс М» получал в размере полутора миллиардов. Прибыль же от процентов за две недели должна была составить примерно шестьдесят четыре миллиона, так что даже в случае невозврата банк ничего не терял — плюс рост курса доллара и стоимость самих облигаций. В общем, сделка получилась вполне нормальной, Наташа отнесла договор к Юрию Анатольевичу, оставившему на ней свою подпись, потом сходила к секретарю, поставила печать филиала, Влад спрятал пакет с ОВВЗ в сейф, обменялся рукопожатием с Бойковым — выражение лица того не оставляло сомнений в том, что он доволен чрезвычайно. Еще до обеда Петр Павлович появился с доверенностью и платежкой на всю сумму, в тот же день деньги по указанным реквизитам списали. Ближе к вечеру Влад вынул пакет с облигациями и отнес его в кассу, где он был помещен уже в сейф специальный. Ровно через четырнадцать дней господин Бойков должен был появиться с документом, подтверждающим перевод средств на счет банка, в противном же случае, в соответствии с договором, ОВВЗ становились собственностью последнего.

В течение дня были и другие дела, но постепенно он подошел к концу, и Влад признался сам себе, что он весьма рад этому — ведь вечер ему предстояло провести в компании будущего тестя и Константина Сергеевича с кружкой прекрасного ячменного хмельного напитка. Как только пробило восемнадцать ноль-ноль, он быстро оделся, попрощался с Косовским и Натальей, добивающих на компьютере в «Дум» очередную партию всякой нечисти, и вышел на улицу.

Над вопросом, какое именно пиво покупать и где его брать, Влад особенно долго не размышлял — конечно, в «Харлее», а чтобы не мучиться с бутылками из-под минеральной воды, зашел в имеющийся неподалеку от места работы хозяйственный магазин и приобрел десятилитровую пластмассовую канистру. Путь до заведения преодолели быстро. Пока емкость наполнялась, успел, прямо там, в баре, пропустить пару кружечек, поэтому к Константину Сергеевичу он приехал уже не столь напряженным, каким часто бывал сразу после окончания рабочего дня. Каково же было его удивление, причем неприятное, когда он за столом помимо хозяина и будущего тестя застал того самого нечесанного соседа Василия, судя по красному довольному лицу которого можно было сделать неопровержимый вывод о том, что он зашел сюда опохмелиться (или догнаться) и цели своей достиг.

Влад поздоровался со всеми, Зинаида, его встретившая, отправилась на кухню, и тут — он даже не успел сесть за стол, сей молодой человек, ткнув пальцем в принесенную им канистру, развязно спросил:

— А это что такое?

— Пиво, — обалдев от такой наглости с его стороны, ответил Влад.

— О-о, — протянул тот, — пиво я обожаю!

— Василий! — пытался одернуть его Константин Сергеевич, — веди себя прилично!

Влад взглянул на Игоря Николаевича — тот только улыбался. Видно, Василий был здесь кем-то вроде шута или паяца, поэтому, во-первых, он всех забавлял, почему, наверное, Жанна ласково и назвала его «Василек», а во-вторых, тем самым он добивался того, чтобы его поили, а «это дело», как сразу понял Влад, ему весьма нравилось.

— А что тут неприличного — спросить, что мы сейчас будем пить? — скорчил гримаску Василий.

Вместо ответа хозяин снова улыбнулся, отставной генерал — чуть сдержаннее. Влад еще раз внимательно рассмотрел первого гостя и заметил другую важную деталь — рваные носки.

— Влад! — обратился к нему Константин Сергеевич. — Вы не обращайте внимания на нашего соседа!

— Ну как же, — с раздражением сказал Влад, — на такую «звезду» — и не обращать внимания!

— Нет, вы подождите, — продолжил хозяин. — Хотите послушать стихи, какие нам нынче Василек принес?

— Вы поэт? — спросил у него Влад.

— Я творческая личность! — ответил тот.

— Ага, понятно, — кивнул Влад.

— Владислав! — Константин Сергеевич достал какие-то полумятые листки. — Помните лермонтовские:

— Помню отлично.

— А теперь послушайте, что наш уважаемый соседушка написал:

— А вам, — обратился к Василию Влад, — не приходило в голову «Евгения Онегина» переделать?

— Я вам что, — ответил тот, — неприятен? Что это вы все время пытаетесь меня подколоть?

Влад смутился от прямого вопроса. В этот момент зашла Зинаида, расставила кружки, закуски и опять удалилась. Воспользовавшись моментом, он вместо того, чтобы ответить Василию, начал разливать пиво, заодно рассказывая, где его приобрел, а внутри себя досадуя на то, что сей неприятный «субъект», как он прозвал Василия, сидит с ним рядом за столом, пьет его пиво, а Константин Сергеевич мало того, что не пытается его прогнать, но, видимо, даже находит какое-то удовольствие от общения с ним.

Не услышав ответа Влада, Василий опять скорчил рожицу и принялся, очевидно, цитировать:

— «Ты только изреки: обманул я, уязвил, налгал, наклеветал, насплетничал на ближнего? Изрыгал хулу? Злобу? Николи! Нарушил ли присягу в верности царю и отечеству? Производил поборы, извращал смысл закона, посягал на интерес казны? Николи! Мухи не обидел: безвреден, яко червь пресмыкающийся…»

Константин Сергеевич и Игорь Николаевич, видимо, уже привычно засмеялись.

— Откуда это? — спросил Влад.

— Гончаров, «Обрыв», — ответил ему Василий. — Читывали?

— Читал. Была у меня какая-то командировка в Новосибирск, на неделю, город — прескучный, дел было мало, а для какой-то цели, мне неведомой, захватил я с собой именно эту книгу. Там-то, от безделья, ее и прочитал.

— Ну и как?

— А вам-то что? — бросив на него взгляд исподлобья, спросил Влад.

— Мне — ничего. Просто интересно. Я, видите ли, в свое время пытался стать специалистом по русской словесности, но — не вышло. А интерес остался.

— А что ж так, «не вышло»?

Василий сложил вместе ладони рук, поднял глаза кверху и произнес:

— Не вышло, батенька, не вышло.

— То есть вы собирались, я так понял, стать филологом, да передумали?

— Ой, не передумывал я! Обстоятельства, обстоятельства — а они, как известно, выше нас.

— И в чем же заключались?

— Как это в чем? Известно — в алкоголизме. Поначалу, там, на лекциях просиживал, семинары посещал, пятерочки получал, был способным студентом, а после вдруг так пофигу все стало, на экзамен мог прийти мало того что с похмелья, так еще бутылочки три с утра пивка уже употребив, — маялись, маялись со мной, да распрощались.

«И поделом», — подумал Влад.

— Так что там Гончаров? — повторил свой вопрос Василий.

— А?

— Ну, «Обрыв».

— «Обрыв»? Хорошо, расскажу. Все свободное время я посвящал чтению, и мало-помалу где-то к четыреста пятидесятой странице книга стала меня занимать.

Константин Сергеевич издал смешок, Игорь Николаевич заулыбался. Влад продолжал:

— Но к шестьсот пятидесятой я уже плакал, ронял слезы на листы, к семисотой рыдал, а к семьсот шестьдесят девятой, когда роман наконец закончился, я опять был спокоен. Сначала было я подивился умению человека писать так много и долго, потом в послесловии прочел, что господин Гончаров работал над ним восемь лет, подумал, что за такой срок можно написать при желании в два раза больше, и не стал корить автора за то, что он мучил читателя.

— Ха! — Василий почесал затылок. — Это же — классик! А вы его…

— А вы его? — переспросил Влад и, заметив, что пиво в кружках у всех заметно поубавилось, принялся подливать.

— И я — его, — засмеялся Василий. — Раньше-то я, может, чуть и почитывал, сейчас не до того.

— Чем же вы таким важным, позвольте полюбопытствовать, занимаетесь?

— Как это чем? — В голосе Василия сквозило явное удивление. — Пью!

— Здорово, — произнес Влад, — а живете, простите, на что?

— Он у нас великий художник, — вступил в разговор Константин Сергеевич, — нарисует очередное гениальное полотно, на «Конюшню» его отнесет, продаст — и опять пьет неделю.

— Не нарисует, а напишет! — чуть ли не обиженно поправил его Василий.

— Да, напишет, — сказал Игорь Николаевич. — Я, Влад, как-то зашел к нему — уж больно настойчиво звал — и посмотрел его «мастерскую». Если бы каждую «картину» не разъяснял, так бы я ничего и не понял. Наляпано красками, намалевано… «Что это?» — спрашиваю. «Крик души», — отвечает.

— Это я для себя пишу, — прокомментировал сосед. — А для продажи хорошо идут черно-белые пейзажи питерских двориков. Тушью — раз-раз-раз! — полчаса, и все готово. За сорок долларов спокойно уходят!

— Полчаса — сорок, час — восемьдесят, — быстро вслух прикидывал Влад, — восьмичасовой рабочий день — шестьсот сорок. Вычитаем выходные — двадцать дней в месяц — двенадцать тысяч восемьсот! Хочу быть художником!

— Ха-ха-ха! — засмеялся Василий, — Писать-то — да, можно в полчаса один пейзажик. Только в неделю у тебя покупают максимум два. А хотите, я вам свою картину подарю?

— Спасибо, я очень тронут, но, видите ли, у меня уже есть одна.

— Это как в анекдоте о прапорщиках: «давай ему книгу подарим». — «Зачем? — у него уже одна есть»?

— Нет. Вы меня не поняли. Квартира у меня маленькая, однокомнатная, подъезд крайний, посему две стены занимают окна, третью — стенка, а на последней, вы извините, уже какая-то репродукция висит. Впрочем, можно пристроить вашу картину на дверь в туалете — гвоздиками тук-тук! — и прибить. Место незавидное, зато я каждый день буду ею любоваться.

— Константин Сергеевич! — чуть не захныкал Василий. — Скажите вы ему!

— Я ему, Вася, — ответил хозяин, — лучше твои последние стихи прочту. Послушайте, пожалуйста, Владислав, только внимательно:

Влад покачал головой и произнес:

— Все в рифму, да еще и с использованием французских слов. И как, простите, называется это ваше, Так сказать, «произведение»?

Лицо Василия приняло серьезное, сосредоточенное, если не сказать хмурое, выражение. Уже без всякого кривлянья он спокойно ответил:

— «Песнь алкоголика».

Владу вспомнились слова Жанны, сказанные ему в день их знакомства: «Апофеоз пьянству».

— Ага, — скорее по инерции продолжил он, — это фантазия или личные переживания автора?

— Всякое литературное произведение, — сказал Василий, — есть прежде всего личные переживания человека, его создающего, а потом уже все остальное. В конкретно цитируемом стихотворении от фантазии, как вы понимаете, очень мало. Все — мое, — и он провел ладонью по волосам, будто это могло привести их в порядок.

— Что ж вы так? — уже более примирительным тоном произнес Влад. — Все вроде бы пьют-выпивают, но до «Колотуна»…

— Ой ли? — возразил Василий. — В России люди всегда были настроены максималистски: воевать — так до победы, любить — так до страсти, пить — так пока не упадешь. Из того же «Обрыва»: «…хотя люди и успели напиться, но не до потери смысла, и по этой причине признали свадьбу невеселою». Вы посмотрите, особенно утром, сколько толпится у ларьков и вино-водочных магазинов алкашей! Синие носы, красные лица, несчастные люди, сломанные судьбы, и никому до них никакого дела. Пьешь — сам виноват. А почему так получилось, что человек вдруг запил, — неинтересно. Другие же, скажем так, «выпивают» — то есть пьют, но не до пьянства. Я же между ними занимаю почетное промежуточное место, я — некоторая арифметическая единица, получающаяся в результате сложения алкогольных качеств всех пьющих и последующего деления на их количество. Золотая середина, так сказать. А еще, если хотите, человек, который все мог, но у которого ничего не получилось. Делать могу что угодно, талантами кое-какими наделен, но ничего — серьезно, ничего — до конца. Таких, как я, — масса!

— Что ж так грустно? — начал было спрашивать Влад, но заметил, что Игорь Николаевич приложил палец к губам, и замолчал.

— Василий! — сказал хозяин. — А давай-ка я еще твое прочту, вот это, самое последнее стихотворение?

— Читайте, — махнул рукой сосед.

Константин Сергеевич поправил очки, которые сползли с переносицы на кончик носа, и начал декламировать:

Все немного помолчали. Влад удивленно спросил у Василия:

— Это — ваше?

— Ну а чье же еще? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Уж больно пессимистично.

— А вы знаете, чему радоваться? — Сосед в улыбке обнажил кривые желтые зубы.

— Знаю, — ответил Влад.

— И чему же это, простите?

— Всему, всей жизни, всему, что видишь, всему, чем живешь.

— Ха! — усмехнулся Василий. — Птичкам, рыбкам, зеленому лесу да голубому небу? Все это мы уже прошли. А вы знаете, что судьба иногда так бьет по затылку, что уже становится не до рыбок? Жизнь — сообщающиеся сосуды. Не может быть все время хорошо, равно как и плохо, — все постепенно, как вода в них, друг в друга переходит, перетекает, вот вроде все хорошо у тебя, замечательно, ты доволен, счастлив, и весь мир — твой, а потом вдруг — бах! — и ничего у тебя уже нет, ты нищ, бос — в любом смысле, — глубоко несчастен, и все то, что раньше тебя занимало, радовало, доставляло удовольствие, — тебе уже по фигу…

— Тьфу ты, черт, замолчи, — рассердился Игорь Николаевич, — еще накаркаешь!

Василий как-то сжался, опустив голову, потом поднял глаза на отца Жанны и сказал:

— Не накаркаю. Владислав! — произнес он и неожиданно спросил: — А вы в Бога веруете?

— Не знаю, — честно признался Влад. — Мне кажется, что да.

— «Кажется»? — удивился тот.

— Правильно, «кажется». Я и вырос-то некрещеным до взрослых лет, соответственно, в детстве любовь к Богу и интерес к религии мне никто не прививал, и крестился я сам, будучи сложившимся человеком с уже определенным мировоззрением. Посему путь к Богу для меня был сложен, не пришел я к нему до конца, наверное, и сейчас. Когда исповедуюсь, стесняюсь страшно, всех обрядов церковных не знаю — как там в какой момент вести себя, когда перекреститься, когда поклониться. Но и молиться пробовал ежедневно, и пост Филиппов почти до конца вытерпел — но поесть люблю, отсутствие скоромной пищи переносил тяжело, посему на Рождество еды всяческой наготовил массу — к праздничному столу, скажем так. Ну, в Николо-Богоявленском соборе постоял с друзьями часа два, получил отпущение грехов и, не дожидаясь конца службы, — домой, есть и пить. А потом, спустя некоторое время, читаю в Законе Божьем: «У нас, православных христиан, праздник начинается не с утра, а с вечера», и далее следует пояснение, что тот, кто вместо того, чтобы ночь и последующий день провести в церкви, сразу начинает пить и гулять, тяжело грешит. Так и оказалось, что пост мною соблюден не был. А как я старался!

Последнее замечание в рассказе Влада заставило всех улыбнуться. Константин Сергеевич и Игорь Николаевич, видя, что гости вступили в диалог, с самого начала не вмешивались, уделив все свое внимание пиву.

— Вы — не совсем пропащий человек, — заметил Василий. — И в церковь, поди, ходите не только по праздникам?

— Не очень часто, — признался Влад. — Хотелось бы, конечно, каждое воскресенье, но как-то… Зато, как куда в командировку еду, если в городе есть православный храм, обязательно зайду.

— Ну, — кивнул головой собеседник, — в наш век, полный духовной пустоты, это хоть что-то. Я же только в вере опору себе и нахожу и отдыхаю душой только в церкви. Хоть и пью почти ежедневно, а время для посещения ее есть не только в воскресенье. Ну и, после вашего первого опыта, как у вас пост?

— Да не очень, — сказал Влад. — И в среду, и в пятницу могу мясо или яйца съесть, а могу и не съесть — как получится.

— Ну а молиться-то получается?

Этот град вопросов несколько озадачил, тем более что хозяин с отставным генералом сидели за столом и внимательно их разговор слушали. Однако не отвечать казалось ему неприличным, ибо чересчур уж важна была тема.

— Когда как, — ответил он.

— Понятно. А есть любимая молитва? — спросил Василий.

— Есть.

— Можете прочитать?

— По памяти? Да вы что!

— То есть вы хотите сказать, что наизусть ее не знаете?

— Нет.

— А как же вы молитесь? — непритворно удивился Влад.

— По молитвеннику.

— А если едете куда?

— С собой беру.

— И в церковь берете?

— И в церковь.

— Да-а, — произнес сосед, — а какая же это молитва?

— На сон грядущий, о кресте.

Василий вдруг начал наизусть цитировать:

— «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением и в веселии глаголющих: радуйся, пречестный и животворящий кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю и даровавшаго нам тебе, крест Свой честный, на прогнание всякого супостата. О, пречестный и животворящий кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

Все это он произнес без малейшей запинки, что не могло не удивить всех присутствующих, особенно Игоря Николаевича.

— Василий, — обратился он к соседу, — ну ты читаешь прямо как поп! Шел бы ты в какую духовную семинарию, да не маялся.

— Я, наверное, так и сделаю, — серьезно сказал тот, — но несколько позже, а то я еще не все допил.

Сделал секундную паузу, после нее продолжил:

— Я вот по молодости лет думал — что это христианство так разделено, почему так много различных конфессий, почему они так нетерпимы друг к другу и почему наш народ именно православный, а никакой другой? А потом посмотрел по телевидению выступление американского пастора, как веселые негритянки, хлопая в ладоши и танцуя, что-то там жизнерадостно пели хором, — и подивился, как же можно смысл веры извратить. А все эти «отцы», проповедующие в концертных залах, песни во славу Господа, исполняемые в стиле «рок», — дескать, так можно молодежь к вере привлечь, — не говоря уже о всяких баптистах-евангелистах-адвентистах-свидетелях Иеговы, — это же просто ужас! У протестантов в их молитвенных домах — я в Таллине видел — на стенах объявления висят на цветной бумаге: «куплю-продам», католические костелы сейчас больше памятники архитектуры, чем церкви, — папа римский с большим удовольствием проповеди читает на стадионах и площадях. В юности, помнится, я даже с Чаадаевым был согласен — «да, если бы русские тоже были католиками, то были бы вместе с Западом и не отстали бы от него в развитии». А теперь понимаю — нет, Святая Православная Апостольская Соборная Церковь — и есть настоящее, все остальное — так, от лукавого.

— А как же тогда сочетается ваше пьянство с православной верой? — спросил его Влад. — Ведь пьянство — грех?

— Да, — ответил Василий, — и достаточно тяжелый. «Горе восстающим заутра и сикер гонящим, ждущим вечера: вино бо сожжется. С гусльми бо и певницами, и тимпаны, и свирельми вино пьют, на дела же Господня не взирают, и дел руку Его не помышляют». Пьянство — добровольно накликаемый бес, через сластолюбие вторгающийся в душу, пьянство — начало безбожия, матерь порока, противление добродетели. Святой апостол Павел упоминает о пьянице в одном ряду с блудником, лихоимцем, идолослужителем, досадителем, хищником и запрещает даже есть с ним вместе. Да и больше половины дней в году — постные, а во время четырех продолжительных постов пить можно только по субботам и воскресеньям, да и то не всем, да и то только сухое вино, да и то в умеренном количестве. Все это я понимаю. Но я ведь скоро перестану. Когда — не знаю, но чувствую, что скоро. Владислав! — вдруг неожиданно закрыл он тему, — я взаймы денег не беру, а мне нужны, так что купите у меня картину, а? Недорого, тысяч за сто!

— Вид питерского дворика? — спросил тот.

— Нет, я вам что-нибудь стоящее принесу. Ну как, договорились? Я знаю, у вас денег много, что вам сто штук, а мне нужно!

— Ну, — ответил Влад, — во-первых, денег много не бывает, во-вторых, у меня их не такое уж большое количество, как вы говорите, в-третьих, что это у вас за нужда такая?

— А у меня всегда одна и та же — выпить. Меня это ваше пиво, хоть и искреннее спасибо за него, не берет. Я же возьму бутылочку водочки, а лучше — сразу две, пойду к себе и там их употреблю — заодно что-нибудь, как уважаемый Игорь Николаевич выражается, «намалюю». Чувствую я, что засиделся, а у нас, как известно, незваный гость… — и он улыбнулся, — все-таки лучше татарина! А что касается денег, то поговорка о том, что их много не бывает, — пошлость, выдуманная доморощенными мещанскими философами. Зимой стоим на «Конюшне» с картинами, мерзнем, водочкой согреваемся, смотрю — в снегу кошелек лежит, кто-то выронил. Поднимаю, раскрываю — а там штуками тысяч пятьдесят и удостоверение личности. Ну, я по нему стал выкрикивать имя и фамилию, пока не подбежала испуганная тетя и не бросилась мне на шею со слезами благодарности. Ребята мне: «Дурак, мол, лучше б водки купили!» А «ценители искусства», которые там толпятся, но редко когда что покупают: «Какой хороший молодой человек!» Как будто если бы я нашел чемоданчик с миллионом долларов, я бы понес его в милицию!

— А куда б дел? — спросил Константин Сергеевич.

— Как куда? Пропил бы.

— Миллион? — выпучил на него глаза Игорь Николаевич. — Это ж сколько надо пить?!

— А не так долго, как вы думаете, — смотря, что пить, где, как и с кем. Можно быстро управиться. Так вот я к чему это рассказал, — продолжал Василий, — пятьдесят тысяч рублей — это деньги маленькие, а миллион долларов — большие, какие б там поговорки ни придумывали. Ну, я за картиной пошел?

— Хорошо, — согласился Влад, — идите.

После того как за соседом захлопнулась дверь, к гостю обратился Константин Сергеевич:

— Вы знаете, Владислав, не обижайтесь на нашего Василька, он, может, и попаясничать любит, и в суждениях резок, но душа у него светлая, добрая… Просто не повезло человеку, вот и все.

— В каком смысле не повезло?

— В жизни. Рос он на наших с Игорем Николаевичем глазах, был мальчик-одуванчик, пиликал на скрипочке, жил вдвоем с мамой, но она у него умерла от рака. Он к тому времени уж был взрослый, учился в университете, да и близкие помогли — с бедой справился. Учился отлично, мне все хвастался — то ему один профессор нечто приятное сказал, то другой похвалил… Потом женился, появился ребенок — эдакий розовый крепыш, мальчик. Казалось бы, живи и радуйся, но поехала как-то жена со своим братом, прихватив и сына, к маме в пригород и, — тут Константин Сергеевич развел в стороны руками, — автокатастрофа. Лоб в лоб. На скорости. Там — четверо, здесь — трое. Две машины — семь смертей. Да так в лепешку расшиблись, что тела из автомобилей достать не могли — автогеном металл резали. Мы все в шоке были, как узнали, и все вместе их хоронили. Что в таких случаях люди делают? Или вены себе вскрывают, или новых жен находят и новых детей рожают, или запивают. Ну, наш Василий выбрал третье. В университете-то все знали, старались ему помочь, как могли, но когда он уже во время экзамена стал из-под стола бутылку доставать и к ней прикладываться — тут уж, сами понимаете… Никогда из той, прошлой, жизни ничего не вспоминает, один раз, правда, мне обмолвился, что жалеет ужасно, что ребеночка не успел покрестить. Вот, — подытожил хозяин, — мы и позволяем ему делать все, что хочет, а хочет он немногого — то опохмелиться, то закурить.

Одна осталась надежда — что, если верить его теории сообщающихся сосудов, ему когда-нибудь еще повезет — может, женщину встретит, которую полюбит, а может, найдет свое прибежище в вере и сделается — вряд ли уж семинаристом — монахом, кто знает? А вы уж его не журите.

— Да я уж и не журю, — ответил Влад.

Раздался звонок в дверь, Зинаида открыла, и в квартиру ввалился Василий с картиной, поднял ее до уровня груди, демонстрируя Владу, и спросил у него:

— Нравится?

— Нравится! — стараясь сделать ему приятное, соврал тот. — Только что это такое?

— Как что? — удивился сосед. — Натюрморт! Вот, — и он указал на большое коричневое пятно посередине полотна, — глиняная ваза, а это, — обвел Василий рукою пятна поменьше, — цветы. Ладно, — и он положил картину на диван, — давайте деньги!

Влад достал бумажник, открыл, вынул стотысячную купюру и протянул художнику. Тот спокойно сложил ее вдвое и сунул в карман штанов, тех самых, с отвисшими коленками.

— А вы не против, уважаемые хозяин и гости, если я с вами еще кружечку пивка выпью — на посошок?

Никто не был против, Василий сел за стол и обратился к Владу:

— Вот вы в моей картине ничего не видите. Она вам кажется просто прямоугольником, на котором в беспорядке выдавлены краски, и характеризуется она в вашей голове отсутствием всякой гармонии, красоты, смысла. Но ведь люди искусство по-разному воспринимают, на различные вещи, соответственно, каждый свой, иногда отличный от всех других, взгляд имеет. Как-то мне однокурсник сказал, что не может поверить в то, что на свете существуют люди, которые ни разу не слушали «Девятую симфонию» Бетховена и «Реквием» Моцарта. Вот вы слушали? — обратился он к присутствующим.

— Конечно! — произнес Константин Сергеевич.

— Конечно, нет! — сказал Игорь Николаевич.

Влад молча кивнул головой.

— Ну и какие чувства, — спросил у него Василий, — вызвали у вас данные произведения?

— Ну, — Влад замялся, — не знаю, всего по чуть-чуть, а вместе — сильнейшее эмоциональное воздействие, а словами выразить нельзя.

— Словами все можно выразить, — возразил Василий. — Какие это были чувства: печаль, страдание, сострадание, боль, страх, удивление, духовный экстаз?

— Я же сказал: всего по чуть-чуть.

— А я, — Василий как-то уж слишком быстро прикончил кружку, — как данные слова услышал от коллеги, так задался целью эту музыку прослушать — я-то в детстве пытался музицировать, но вот до эпохальных произведений известных мне авторов не дошел. Так вот, после «Девятой симфонии» я с друзьями пошел в чебуречную, набрал там всяких, соответственно, чебуреков, у стоящих рядом с закусочной старушек мы накупили водки, поехали в общагу и до утра ее там жрали. То есть ничего — не то что духовного экстаза, но даже ни малейшего раздражения — а у меня, между прочим, музыкальное образование, так что в консерваторию отправился не дилетант! И тем не менее — ничего! Вот, а на исполнении «Реквиема» Моцарта мне вдруг страшно захотелось пить, в горле так пересохло, как будто я десять дней путешествовал по Сахаре. О, как я тогда завидовал американцам, которые сидят себе в кино, положив ноги на спинку впереди стоящего кресла, и пьют «кока-колу» да жуют поп-корн! А ведь встать, выйти — не принято, некрасиво, нехорошо! Так с одним только желанием — попить — я и просидел до конца концерта. Зато сколько я затем выпил пива! То есть, резюмирую, никакого семени они мне в душу не уронили: да, красиво, может быть, гениально, я понимаю — но ничего там больше я не заметил. И это совсем не страшно! Художник ведь прежде всего творит для себя. Как писал Пастернак, «цель творчества — самоотдача». Что скажет публика — уже дело десятое.

— Зачем же тогда выносить свое детище на ее суд? — спросил Влад. — Самоотдавайся себе в одиночестве на здоровье. Если написал книгу — сиди за столом, перечитывай и радуйся своему таланту, картину — повесь на стену у себя дома и ходи около нее, любуйся, создал музыкальное произведение — пиликай самому себе на скрипке…

— Вы утрируете, — парировал Василий. — Если художник думает прежде всего о публике, то он уже не творец, он ремесленник. Главным для него становится не акт созидания, а желание продать вышедшее из-под рук его как можно дороже. Вкус толпы, как известно, далек от изысканности, и Моцарт, вдруг пожелавший бы ей угодить, был бы не лучше Наташи Королевой. Обратитесь к современности: посмотрите фильмы, установившие рекорды кассовых сборов, прочтите книги, изданные самыми большими тиражами, посетите выставки наиболее известных художников, послушайте песни наиболее популярных музыкантов, и все вам станет ясно.

— Согласен вполне, — кивнул Влад, — но как тогда объяснить, что вплоть до «Born in the USA» Брюса Спрингстина «The Wall» «Пинк Флойда» была рекордсменом по количеству недель, проведенных на верхней строчке хит-парада в Америке?

— В вашем вопросе содержится и ответ. Сравните «Стену» с «Рожденным в США» — все становится ясно. Это то же самое, что несколько лет ходить обедать в «Метрополь», а потом вдруг решить питаться в армейской столовой. Да и попробуйте меня убедить, что «Good bye a blue sky» Уотерс написал, чтобы порадовать своих слушателей, а не потому, что ему хотелось создать такую песню. Широкая популярность достойных произведений — загадка, но это явление гораздо более редкое, чем общее поклонение пошлости, грязи и примитивности. То, что художник выносит все-таки свое создание на суд, означает, что он ждет оценки тех, чье мнение ему дорого, — для меня важно, например, что скажут о моей картине наиболее близкие мне люди, мои друзья, чем, простите, то, что подумаете о ней вы.

— Я ничего не думаю, ибо не вижу перед собой предмета, который может вызвать мысль.

— Правильно! — ничуть не расстроился Василий. — Потому что вы дилетант и профан. Для вас моя картина — нагромождение, причем бессмысленное, пятен, я же в ней вижу и вазу — можете называть ее кувшином или горшком, — и цветы, чувствую, как в полураскрытое окно врывается свежий ветер и тихонько шевелит лепестки ромашек и фиалок…

— Если уж касаться живописи, то для меня более привлекателен реализм, — сказал Влад.

— Хе, — вздохнул его оппонент, — понабрались слов… Ну что такое реализм? И что такое искусство?

— Искусство, — вставил Константин Сергеевич, — по Гессе, например, — «всего лишь замена, хлопотная, оплачиваемая в десять раз дороже замена упущенной жизни, упущенной любви».

— Правильно, — не стал спорить Василий. — Искусство — это фантазия. Элемент творчества есть во многом — в рассказе учителя на уроке истории он может присутствовать так же, как в движении кисти художника и как в работе сварщика, ибо варить можно тоже с вдохновением. Вот первое и последнее — и есть реализм, служащий конкретным целям. Искусство же никому не служит, оно само по себе.

Да и жареный цыпленок на столе выглядит все же несколько аппетитнее, чем на картине, согласитесь.

— Теперь уже утрируете вы.

— Нисколько. Я делаю то, что мне нравится, и нахожу в этом удовольствие. Если уж я захотел бы прославиться и заработать денег, то избрал бы другое поприще — живопись бы забросил вовсе, ибо нынче она не в особой моде, а вместо «Колотуна» начал бы писать тексты типа «кровь-любовь-морковь» Салтыковой, Сташевскому и Киркорову.

— Значит, ни денег, ни славы вы не желаете? — спросил Влад.

— А на что они мне? — поднял брови Василий. — На хлеб насущный всегда найду, когда понадобится, наготу прикрыть есть чем, крыша над головой имеется, что до славы — так это прах, «что мне судилище человеков, если надо мною есть Высший Судия». Как говорил Святой апостол Иаков: «Что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий». Дар Божий за деньги не получить, а желание славы есть тщеславие и самолюбие, то есть грех. Ладно, уважаемые, засиделся я с вами — до новых встреч! Вы, Владислав, у нас Жанну похищаете?

— Да, — только и ответил другой гость.

— Правильный выбор. А меня на свадьбу пригласите?

— Что? — опешил Влад и представил себе Василия, шествующего во главе свадебной процессии, впереди жениха и невесты, с недельной щетиной, косматого, в грязных спортивных штанах с отвисшими коленками и в стоптанных тапочках. Во рту у него — «Беломор», а в руках — картина, натюрморт или пейзаж. — Ну, — сказал он после некоторой паузы, — если побреетесь, причешетесь, то…

— Ха! — воскликнул тот. — Да я специально посещу парикмахерскую, а еще обещаю дня за три до торжества выйти из запоя, а еще — надеть свой костюм, хоть он мне, пожалуй, и будет сейчас велик — если его моль до сих пор не съела, — а еще специально к этому дню написать огромную картину и сочинить поздравление в стихах.

— Тогда, — сказал Влад, — милости просим.

— Спасибо! — И Василий, театрально приложив руку к сердцу, кивнул, развернулся и ушел.

— Пропащая душа, — сказал отставной генерал. — Зря ты его, Костя, привечаешь.

— Ничего не зря, — ответил хозяин, — у него кроме художников-собутыльников никого больше нет. Если еще мы его оставим, совсем сгорит. Пусть ходит, если нравится. Мне он, кстати, не надоедает — если, конечно, не совсем пьяный.

— Вот именно — если не совсем, — пытался съязвить Игорь Николаевич, но у него не вышло — было заметно, что говорит он не зло, просто ворчит себе по-стариковски. Видимо, ему больше хотелось пообщаться с будущим зятем, но вмешательство Василия этот план нарушило. — Ты вот, Владислав, его на свадьбу пригласил, а знаешь, какой он противный, когда пьяный?

— Ничего, — ответил гость, — в конец стола посадим, пусть пьет себе потихоньку.

— Та-ак, — Константин Сергеевич потер руки, — а на чем мы в прошлый раз остановились, а?

— Не помню, — сказал Влад, — да и неважно это уж теперь.

— Почему? — удивился отставной генерал.

— Не знаю, я себя что-то усталым чувствую, да и Жанна, наверное, уже пришла — пойду-ка я домой. Запала у меня никакого, и сейчас я плохой спорщик — вон как Василий меня растряс.

— А пиво? — Игорь Николаевич показал на канистру, пустую только наполовину.

— А что, пропадет? — спросил Влад.

— Да нет… Ну, как скажешь… заходи тогда еще!

— А куда же я от вас денусь? — улыбнулся он.

Хозяин поднялся с места, подошел к Владу, взял его руку в свою:

— Жанне я уже сказал, а теперь и вам скажу. Буду краток. Очень рад за вас двоих. Поздравляю.

— Спасибо, Константин Сергеевич! Ну, а теперь я пойду, до свидания. До скорого, Игорь Николаевич!

— Давай, Влад, давай.

После обмена рукопожатиями Влад вышел на лестничную площадку, дверь за ним захлопнулась. Сегодня этот дом он покидал с тяжелым сердцем — шел по дороге, держа картину под мышкой и повторяя про себя: «Жизнь — сообщающиеся сосуды, не может быть всегда хорошо». Ему сейчас хорошо? Замечательно! Так что, скоро должно быть плохо? Бред какой-то… Бедный Василий. Художник, поэт, музыкант — и никто. Алкоголик. Внешний эпатаж и глубокое внутреннее горе. Жаль парня…