Поздняя осень подкралась незаметно. По ночам из-за Рифейских гор стал прилетать ледяной ветер, принося на своих крыльях низкие снеговые тучи, и боевой топор в руках Сарычева мерзлую почву не копал, а колол.

— Благословен будь, царь Хайратский Висташпа, да только на пятнадцатом году правления твоего прогневался бог, лучезарный Ахура-Мазда, и прилетела Черная Язва. — Губы майора беззвучно зашептали молитву, и, опустив в могилу самое дорогое, что еще оставалось, — мать его уже умерших детей, он задавил судорогу в горле и принялся бросать руками на крышку выдолбленного из цельной кедровой колоды гроба смерзшуюся комьями землю.

Где-то недалеко зацокала белка, и мысль о том, что кроме него еще кто-то остался живой в округе, заставила Сарычева горько усмехнуться. Всего лишь месяц прошел, как он вернулся с победой после битвы на большом соленом озере Воурукарте, и за время это от Черной Язвы погибли все, кто жил здесь ранее и кто в надежде на спасение покинул Города Кольца, смертельная болезнь не пощадила никого.

Сперва на человека нападала огневица, три дня лежал он без памяти в бреду, затем пупок его чернел, и это означало, что смерть уже стоит у изголовья заболевшего. Днем следующим на месте язвы лопались покровы, гной изливался в брюшную полость, и в страшных муках страдалец погибал.

Где-то высоко в небе сильный ветер зашумел в вершинах столетних кедров, закрутил в белом хороводе выпавший еще с утра снег, и, поведя необъятной ширины плечами, майор вздрогнул и накинул на коротко остриженную голову капюшон грубого солдатского плаща.

Когда погибли его дети, он стал повсюду искать смерти, но она находила только тех, кто цеплялся за жизнь, и вскоре он остался один, сердцем осознав, что не сбывается то, чего желаешь слишком сильно. Горестно глянул он на затянутое синевой небо:

— О Ахура-Мазда, почему не пошлешь ты мне быструю смерть, в чем теперь смысл жизни моей? — А рука его непроизвольно потянулась к висящему на широком кожаном поясе острому мечу из твердой зеленовато-желтой бронзы.

Стоит только глубоко вонзить его себе между ключиц, прямо в яремную впадину, чуть-чуть повернув острие вниз налево, и сердце бессильно замрет, а свет навсегда погаснет перед глазами, но это страшный грех, нельзя разрушать тобой не созданное, и, застонав, Сарычев подхватил пригоршню снега и прижал ее к своему разгоряченному лицу.

А тем временем могильный холмик уже наполовину присыпало поземкой, и, представив, каково лежать в непроницаемой холодной темноте, майор склонил голову и крепко, так что побелели костяшки пальцев, сжал прикрытые до локтей боевыми браслетами руки в кулаки.

Раньше мертвых хоронили по-другому: тела их помещали на «дакмы» — Башни Скорби, а чтобы земля не осквернялась, ей предавали только кости, оставшиеся после пиршества священных птиц Ахуры-Мазды — воронов.

Нынче былое благочестие забыто, и демон-разрушитель Ангра-Майнью давно простер над миром свои крылья и, затмевая постоянно свет мудрости божественной в сердцах людских, повсюду уподобляет человека зверю.

Прервав мрачные мысли майора, где-то неподалеку хрустнула ветка, и, повернувшись на звук, он внезапно увидел выходящего из чащобы человека. Идущий был очень высокого роста, по-настоящему могуч и широкоплеч, а когда расстояние, их разделявшее, сократилось, Сарычев заметил, что на лице его, обрамленном густейшими белокурыми волосами, светятся глаза, подобно голубизне неба в яркий солнечный день. Одет он был в грубую матерчатую хламиду, а когда приблизился, то остановился и произнес:

— Мир тебе, воин.

Голос у него был негромкий, и Сарычев внезапно ощутил себя рядом с незнакомцем в полнейшей безопасности, мрачные мысли ушли, и, посмотрев в пронзительно-голубые глаза, он отозвался:

— Мир и тебе, идущий, — секунду помолчал и добавил: — Уходи, здесь повсюду смерть.

Путник, будто не услышав, смахнул рукою снег с волос и, пристально глянув Сарычеву в лицо, усмехнулся и придвинулся поближе.

— Жизнь и смерть — это две стороны одного треугольника, а подобное влечет за собой подобное. — На майора в упор смотрели бездонно-голубые глаза, а негромкий голос раздавался, казалось, прямо в голове. — Боязнь конца быстро приближает его, а презирающий свою погибель идет ей навстречу очень долго. — Путник вдруг замолчал и, белозубо улыбнувшись, сказал: — Ты сам, Гидаспа, сердцем знаешь это. — И, заметив изумленный сарычевский взгляд, тут же добавил: — Хотя ты воин, но обладаешь хварной жреческой, и жизнь твоя сохранена Ахурой-Маздой, чтобы исполнилось твое предначертание.

Несколько секунд майор стоял, не в силах от услышанного произнести ни слова, и наконец прижал ладони к сердцу и, волнуясь, спросил:

— Скажи, несущий мудрость, если ты читаешь в сердцах и душах, если судеб людских дано тебе узреть предначертание, ответь мне: почему вот это все? — Он медленно окинул взглядом поляну, всю сплошь усеянную могильными холмами, бешено махнул рукой в сторону давно уже мертвых Городов Кольца и вдруг яростно прошептал: — Зачем рожать детей, чтоб хоронить их? К чему все эти смерти, муки, боль? Смотри, весь мир погряз во зле, а где великий и могучий Ахура-Мазда?

Майор вдруг с быстротою молнии выхватил свой бронзовый меч и, вонзив его в землю около ног путника, совершенно спокойно уже произнес:

— Ответь мне, несущий мудрость, или убей, — такая жизнь мне невыносима.

Наверху в небе темно-свинцовые тучи вдруг разошлись, сразу же выглянул красный диск уже по-зимнему холодного солнца, и стало видно, что глаза у незнакомца светятся мудростью, а взгляд их полон печали и понимания. Ни слова не говоря, он вытащил меч из земли и, невесомо держа его в своей могучей руке, уселся на ствол поваленного бурей кедра и все так же негромким голосом поведал:

— Создатель мира нашего, Ахура-Мазда, создал его вначале в идеальном виде, и было это в эпоху Артезишн, позднее нареченной Временем Творенья. Понятно, что все творенья, реально существуя в невоплощенной форме, вначале не имели никакого права выбора, а следовательно, и не было возможности для появления зла. Оно явилось позже, в эпоху Гумезишн, когда мир идеальный стал проявляться на плане материальном, и вследствие неправильного осознания добра и зла в нем появился разрушитель Ангра-Майнью.

Путник на секунду умолк, внимательно глянул на расположившегося около его ног прямо на земле Сарычева и рассказ продолжил:

— Зло проявляется на каждом плане мироздания по-своему. В духовной сфере выступает сам Ангра-Майнью, как верховный принцип разрушения, присваивая себе роль творца и первопричины. На уровне души зло совершается царицей лжи и искушенья, коварной демоницей Друдж, а в материальном мире сеет хаос и разрушение ее хозяйка Аза. Вначале Ангра-Майнью оскверняет дух человека, и тот, осознавая враждебность мира, отвергает совесть, прощает себе все грехи и ставит дьявола на место бога. Затем души его касается владычица обмана Друдж, и он становится ее рабом, умело прикрывая свои неблаговидные поступки лживыми словами. И наконец, когда физическое тело человека поражает Аза, он начинает ненавидеть все окружающее и, опьяненный страхом, без колебаний идет дорогой зла.

Красные лучи солнца коснулись верхушек кедров и сразу же исчезли за надвинувшимся свинцовым покрывалом туч, а рассказчик вновь глянул на сидевшего неподвижно Сарычева и произнес:

— А теперь, Гидаспа, внимай главному. Все зло в реальном мире возникло не случайно, оно явилось результатом наших нечестивых мыслей, слов и поступков, накопленных с момента воплощения и порожденных недостойными людьми. Оно, подобно тяжкой хвори, объяло Вселенную, а вся вина лежит на том, кто волен был в свободе выбора, — на человеке. И нынче каждый получает в полной мере то, чего достоин, а разорвать оковы зла возможно лишь одним путем — глубокой, несокрушимой верой. Осознающий свое единство с миром, заполненным гармонией и светом, с его творцом Ахурой-Маздой, сам неподвластен темным силам и движется дорогой истины. Не забывай, Гидаспа, что грань между добром и злом проходит в сердце каждого.

Так говорил на закате холодного дня Заратустра.