Общага — она и есть общага, и кого бы любимая родина ни определила в нее на постой — пролетария, студента или аспиранта, — все равно в ней будет бардак.

Это Юра Титов понял совершенно отчетливо, когда, с трудом проснувшись, узрел в окошке яркое полуденное солнышко, на столе — остатки вчерашнего веселья, а глянув на заспанное девичье мурло на своей подушке, тяжело вздохнул и сам себя спросил: «Ну когда же все это закончится?» — «Вот защитишь диссертацию — и образумишься», — успокоил его внутренний голос, и, сразу повеселев, аспирант долбежку общаговскую из комнаты выпер, справил все свои нужды и принялся делать зарядку.

Пробежавшись на месте, он прозвонил все суставы и, как следует, разогревшись, несколько раз сделал принудительный выдох с концентрацией ибуки, с тем чтобы все вчерашнее осталось в прошлом. Поработав на координацию и на суплес, Юра почувствовал, что настроение улучшается, сам себе скомандовал: «Хаджиме» — и двинулся по длинному вонючему коридору занимать очередь в душ.

Внешность у аспиранта была так себе: хоть и обзывался он русским, но сразу видно, что происходил из тундры, росточек имел средний, был худой, весь какой-то жилистый и, казалось, ничего особенного из себя не представлял, но впечатление первое обычно обманчиво. Восемь лет занятий каратэ не прибавили ему ни красоты, ни шарма, но, практикуя «схай-джус» — корейский контактный стиль, на татами он был решителен и смел, а на улице беспощаден и жесток до крайности. Во многих школах его уже хорошо знали и, называя втихомолку Кузнечиком за прыгучесть в бою, в гости не приглашали, хорошо помня, что подобные визиты обычно заканчивались сломанными ребрами и перебитыми носами.

Между тем, пребывая после душа в настроении отличном, аспирант включил электрочайник и, врубив стенной репродуктор, сел попить чайку. Вначале выступил единственный и горячо любимый орденоносный носитель богатырской вставной челюсти, потом обрадованно передали, что все капиталисты загибаются от новой неизвестной болезни, СПИДом называемой, а напоследок полилася песня «Не надо печалиться — вся жизнь впереди».

«Да, у них СПИД, а у нас спад», — подумал Юра, цепляя галстук-обманку, — пиджак в такую жару он надевать не стал — и, глянув на часы, заторопился на встречу со своим руководителем, доктором наук Борисом Моисеевичем Старосельским.

Был чудесный сентябрьский денек — лето уже прошло, а осень еще не наступила, — и от сиявшего среди белых облачков солнца жизнь казалась прекрасной и удивительной. Вдохнув пахнущий разогретым асфальтом воздух, аспирант, закатывая на ходу рукава своей белой рубахи, энергично направился к трамвайной остановке и, уловив внезапно нотки возмущения в женском голосе, замер, вслушиваясь. Мгновение спустя он уже перемахнул через невысокое ограждение скверика и, завернув к беседке, сразу понял, в чем, собственно, дело заключалось.

Там, под сенью клена, на скамейке, присутствовали две особы женского пола в окружении четырех представителей мужского, и Юра признал, что у молодых людей вкус был неплохой. Особенно ему понравилась черненькая с глазами голубыми как мечта, и, услышав вместо приветствия издевательский мужской смех: «Эй, узкопленочный, как в тундре дела?» — с ходу выпрыгнул в йока-тоби-гири и, раздробив ребром стопы весельчаку лицо, мягко приземлился и ответствовал: «Нормально». В то же мгновение сильным аге-уки он травмировал руку попытавшегося ударить его плечистого мордоворота и мощнейшим гиаку-тцки, как видно, проломил нападающему грудную клетку.

Не успело тело того лицом вниз шмякнуться на травку, как два еще оставшихся недобитыми молодых человека протерли мозги и в руках одного появилась отвертка, а другой принялся выписывать нунчакой восьмерки, и по звуку Титов определил, что тот полный лох. Так оно и оказалось — поймав его в мертвой точке, аспирант мгновенно дистанцию сократил и, раздробив локтем дилетанту скулу, закрылся его уже неподвижным телом от заточки. Она вошла глубоко, и пока ее владелец в ужасе взирал на торчащую из печени товарища рукоять, Юра, резко крутанувшись, сбил его на землю сильным уширо-гири и уже внизу добил коленом.

Все это случилось так стремительно, что барышни не успели вскрикнуть даже, и решив, что для знакомства момент был явно неподходящий, Титов на прощание посоветовал:

— Рекомендую здесь долго не задерживаться, — и, подмигнув голубоглазой, признался: — Приятно было…

Через мгновение он уже мчался за весело катившимся красным железным сараем на колесах, и хотя, конечно, опоздал, но особо его журить не стали. Борис Моисеевич Старосельский, хоть и был видом весьма страшен — черен, лыс и остатками кучеряв, а за косоглазие свое даже презентован кликухой Русак, — в целом имел характер покладистый и добрый. Все родственники и друзья его давно уже отъехали, сам он был невыездным доктором наук, но при этом лишь старшим преподавателем, и на жизнь смотрел спокойно, по-философски: «Было и это. Все пройдет». Аспиранту он плеснул в стакан «Полюстрово» и, не растекаясь мыслью по древу, сказал:

— План утвердили, пропуск в музей будет, — и, указав на бутылку, добавил: — Холодненькая.

Словом, не задержал, и Юра отправился перекусить, чтобы до вечерней тренировки все улеглось качественно.

Путь его лежал в хорошо проверенную котлетную «Алмаз», в которой, взяв двойную порцию пожарских, салат из редьки, а также стакан неразбодяженной сметаны, можно было поесть прилично и недорого. В заведении было жарко, есть котлеты никому не хотелось, и, быстро сгрузив харчи с подноса на стол, аспирант молочнокислый продукт посолил и принялся есть ложкой. Случайно взгляд его упал на черный хлеб в тарелке и, вспомнив не столь уж давнее свое служение родине, он вдруг раскатисто рассмеялся.

Отдавал он свой воинский долг, выполняя таким образом почетную обязанность, в славных внутренних войсках, уже после окончания института, в котором военной кафедры не наблюдалось. Порядки и «музыка» были у воинов-чекистов как на зоне, а также присутствовали дедовщина вместе с офицерским беспределом, и помнится, во время пребывания на учебном пункте оголодавший рядовой Титов упер с сержантского стола несъеденную горбушку хлеба. Немедленно последовавшая кара была неотвратима: после отбоя всю роту заставили бежать на корточках, а перед Юрой поставили котел с пересоленной, так что и в рот не взять, перловой «бронебойкой» и сказали: «Жри, пока не съешь, вся рота спать не ляжет». Называлось это «воспитание через коллектив». Услыхав внезапно странный звук, Титов взглянул на свои руки и от воспоминаний прошлого сразу же отвлекся: стакан был раздавлен. Обтерев пальцы салфеткой, Юра съел котлеты с салатом без всяких мыслей и энтузиазма, хлебнул чайку и не спеша отправился в общагу за формой.

Времени еще оставалось выше крыши, делать в такую жару решительно ничего не хотелось, и прогулочным, неспешным шагом он двинулся по изнывавшему от прощального летнего привета городу. В такую погоду хорошо жиры сгонять: шубу на себя какую-нибудь с капюшоном — и вперед, километров десять легкой рысью, потом в баню, и килограммов пять как не бывало. Сразу почему-то вспомнил Юра закрытое первенство «Дзержинца» — как готовился, за весом следил, — а потом перед глазами встал финальный бой, когда, не выдержав необъективного судейства, он всем показал свой характер — засадил ура-маваси-гири по верхнему уровню с полным контактом.

Соперника его, помнится, оттащили, самого Титова дисквалифицировали, а Ли Зуонг тогда сказал с укоризной: «Мог быть вторым, а стал последним и человека чуть не убил без причин, — разве ты воин?» — «Да, у азиатов своя логика, — подумал аспирант о своем учителе, — хотя технику он мне поставил качественно, даром что вьетнамец». И устав от воспоминаний молодости, он начал обращать внимание на женские ножки, дырявившие размякший от жары асфальт каблуками туфелек.

Наконец настало время зайти в метро, и, спустившись вниз по эскалатору в ощутимо-плотную духоту, Титов минут двадцать трясся в переполненном строителями коммунизма вагоне подземки и, прогулявшись еще немного пешочком, очутился около железной, покрытой ржавчиной двери. За ней, в антисанитарных глубинах реконструированного теплоцентра, давнишний его знакомый Витька Алексеев с энтузиазмом вышибал деньгу из многочисленных своих почитателей, а аспиранта пускал из соображений повышения собственного мастерства и в целях безопасности, — понятно, что на Кузнечика никто «прыгать» не станет.

Не торопясь Титов прошествовал в тренерскую и, кивнув ее хозяину: «Здорово, Толстый», натянул черную каратэгу из грубой холстины, перепоясавшись при этом обычной бельевой веревкой. Подобно Брюсу Ли, цветные знаки мастерства он не переносил совершенно и полагал, что пояс нужен лишь для поддержания штанов. Между тем все двинулось обычным чередом: любимый алексеевский подручный занялся разминочным процессом ученического скопища, а к самому сэнсэю пожаловали гости — всем хорошо известный мастер Евгений Паников из ларионовской сборной с каким-то сухощавым парнем с лицом невыразительным, который отрекомендовался просто: «Семенов» — и не спеша пошел переодеваться.

Однако по тому, как он двигался, в нем сразу угадывался настоящий боец, и, заинтересованно глянув на вошедшего, Титов подумал: «Хоть будет с кем поработать» — и плавно начал «входить в круг внимания». Сосредоточившись и обретя полное душевное равновесие, он принялся разогреваться, тщательно прозванивая все свое тело и смещая «точку сборки» на физический план, затем несколько минут «дышал» и, сделав пару упражнений на координацию, начал потихонечку переходить к растяжке.

Тем временем показался переодевшийся Евгений Паников — в роскошной шелковой каратэге с множеством эмблем, перепоясанный толстым, черным как сажа мастерским поясом, — и на его фоне второй гость, одетый в выцветшие боксерские трусы и футболку с надписью «Миру мир» на груди, смотрелся убого и жалко. Секунду он осматривался, потом отошел в самый дальний угол зала и принялся разминаться, а Титов, сразу же заметив, что растяжка и координация у него выше всяких похвал, подтянулся поближе и принялся выполнять формальные упражнения — «ката». Со стороны это, должно быть, смотрелось впечатляюще: резкие, концентрированные удары конечностями, громкие, полные энергии, боевые крики, — но, никакого внимания на это даже не обратив, гость в трусах стал делать что-то похожее на боксерский бой с тенью, только движения его рук и ног были расслабленно-плавные, а сам он был весь какой-то расхлябанный, как будто состоял сплошь из шарниров, однако во всем, что он делал, чувствовалась какая-то целесообразность и гармония. Внезапно на пару секунд он врубил полную скорость и с быстротою молнии нанес во все стороны десяток ударов, притопывая ступнями в такт, и было слышно, как свистит рассекаемый воздух, а со стороны казалось, будто танцует он странный, ни на что не похожий танец на скользкой ледяной поверхности. В этот самый момент сэнсэй Алексеев, складно вешавший на уши своим ученикам что-то про концентрацию и скорость, позвал:

— Юрий Федорович, вы не покажете нам тамесивари? — и, подмигнув, показал на аккуратно напиленные дюймовые доски, — мол, давай, Юрка, отрабатывай свое присутствие здесь.

Собственно, Титов был не против, и проломив рукой две деревяшки, сложенные вместе, он попросил поставить сразу пять и мощным йоко-гири разбил напополам и их. Зрелище впечатляло, глаза ученические восторженно округлились, а сэнсэй Алексеев, мысленно прикидывая, что, вероятно, плату за обучение можно будет скоро повысить, изрек:

— Вот к чему ведут длительные, а самое главное, регулярные занятия; постоянство — залог успеха.

Чувствуя, что еще немного — и он хозяину зала въедет по верхнему уровню, Титов отошел подальше и, выбрав ученичка пошустрее, принялся отрабатывать на нем жесткие концентрированные блоки, пока тот не взвыл и руки у него не посинели, — ничего, его самого учили так же; потом взял двух семпаев и минут пять работал с ними в среднем контакте, пока они не загнулись, и, наконец, встал в свободный спарринг с самим носителем мастерского кушака Евгением Паниковым.

Видимо, тяжелый черный пояс был весьма обременителен, и его владелец явно уступал своему сопернику и в скорости, и в силе удара, а когда Титов провел свою «коронку» — два прямых рукой по верхнему уровню и мощный «мае-гири» в солнечное, — то обладателя шелкового кимоно скрючило, и только минут через пять он перевел дух и в шутку сказал, улыбаясь:

— Ну ты и падла, Юрий Федорович.

Тот, не понимая, пожал плечами — ясно ведь, что каждый входящий выходит как может, — и, встретившись взглядом с взиравшим с интересом на спарринг вторым гостем, поинтересовался:

— Не хотите поработать?

Тот улыбнулся вежливо и сказал:

— С вами не могу, вы такой быстрый и жесткий, что-нибудь случится обязательно.

Это Титову весьма не понравилось и, промолвив язвительно:

— Если что-нибудь случится, то только с вами, — нагло стал дожимать: — Давайте поработаем, раз уж пришли, я сильно бить не буду. — И не замечая, как заулыбался при этих словах Евгений Паников, знавший, видимо, обладателя боксерских трусов слишком хорошо, произнес: — Ну?

Зря он так настаивал на спарринге, абсолютно зря. Оказалось, что беспорточный гость двигается быстро и мягко, подобно голодному тигру, и все Юрины удары увязали в его защите, как камни в зыбучих песках, а секунд через тридцать случилось предсказанное «что-нибудь»: сильным ударом по печени Титова лишили дыхания, а затем, жалея, точно дозированным маваси-гири задвинули по голове, челюсть не раздробив, а просто вырубив напрочь. Словом, как и обещали.