Чувствуя в ногах противную слабость и ощущая, как съеденное на халяву начинает подступать к горлу, Алексей Михайлович сдал в гардероб свое меховое кожпальто и, поднявшись по лестнице на второй этаж, двинулся вдоль по коридору. Открыв нужную дверь, он очутился в небольшом предбаннике, где присутствовал солидных размеров письменный стол, а за ним — миловидная девица в белом медицинском халате и колпаке.

— Моя фамилия Цыплаков, я записан на семнадцать ноль-ноль, — с достоинством, дрожащим голосом поведал депутат, а сидевшая сверилась по журналу и, изрядно выставив клиента из денег, сказала ласково:

— Матрона пока еще занята, подождите немного, — и указала изящно ручкой с блестящими ноготками на кресло.

Поддернув брюки, народный избранник присел, однако ненадолго, — открылись двери, и вышел прилично одетый пожилой мужик в очках и кривом галстуке. Глаза его были широко открыты, и в них застыло выражение ужаса, чело было бледно, и шел он как-то странно, будто внутри него был вставлен большой, заостренный кол. «Батюшки», — подумал Алексей Михайлович, и рот его мгновенно наполнился тягучей слюной, а из-за двери уже слышался голос:

— Следующий. — И пришлось вставать и идти на зов.

Густой, волнующий запах сразу захватил его всего — голова закружилась, нервы превратились в натянутые струны, — и одетая в стыдливую, доходившую до пят нежно-розовую столу молодая женщина с белой лентой непорочности в волосах показалась ему прекрасной, подобно богине.

— Прошу вас. — Она усадила депутата на крытое красным бархатом ложе и, прижав его руку к своему бедру, стала ожидать результата, которого, естественно, не последовало.

— Анастасия, — крикнула она мелодично и принялась бедного депутата раздевать, а из-за занавесей уже появилась молодая, ладная девица в короткой тоге с разрезом спереди и начала медленно под музыку от нее освобождаться.

Оставшись в одних сандалиях, она приблизилась к Алексею Михайловичу и принялась ласкать его всячески, переходя постепенно на миньет, но увы, все было тщетно. Узрев нулевой эффект, матрона нахмурилась и приступила к действиям более эффективным.

Откуда-то в ее руках оказался солидных размеров деревянный фаллос, обтянутый бычьей кожей, и, посыпав его перцем с истолченным семенем крапивы, окунув предварительно в оливковое масло, она принялась медленно пихать инструмент в задний проход бедного Алексея Михайловича. Дико вскричал депутат не своим голосом, а когда сооружение полностью исчезло в его заду, поднесла ему матрона кубок с дурно пахнущим зельем и, произнеся повелительно: «Пей», принялась хлестать ему засушенной крапивой по низу живота.

В то же самое время заиграла музыка, и девица в сандалиях снова принялась выплясывать, поворачиваясь и давая рассмотреть себя со всех сторон для вящего депутатского удовольствия. Долго продолжалось это — давно уже закончилось зелье в кубке, танцовщица вся покрылась потом, — а эффекта все не наблюдалось, и, вытащив искусственный орган из депутатского заднего прохода, матрона сказала:

— Случай запущенный, меньше чем за пять сеансов не управимся.

Алексей Михайлович отреагировал не сразу — так сильно болел у него зад, — а выйдя из ступора, понимающе часто-часто закивал головой и в одиночестве принялся дрожащими руками одеваться. Себя не помня, он спустился вниз, твердо решив, что плевать, пусть не стоит, но сюда он больше ни ногой, и, мелкими шажками добравшись до лайбы, распахнул дверь и, невольно застонав, уселся в кресло.

Однако все самое ужасное еще только начиналось — за рулем сидел здоровенный усатый мужик, и, внезапно узнав его, Алексей Михайлович в ужасе закричал и попытался из машины выскочить, — это был клиент, контракт на которого передал ему Гнилой. Сейчас же крепкие руки вдавили депутата в кресло и сильным ударом в нос отбили всякую охоту делать резкие движения, а негромкий голос очень твердо произнес:

— Зачем тебе нужно убить меня?

— Это не я, не я! — Дрожащими пальцами Алексей Михайлович пытался остановить льющуюся рекой кровь, и, оглянувшись невольно назад, он вдруг увидел лежавших рядком телохранителей и сразу понял, что попал по-настоящему. — Гнилой приволок контракт, я только передал его, клянусь. — Губы Цыплакова внезапно искривились, и, почти не играя, он действительно пустил обильную слезу, а Сарычев сказал неожиданно мягко:

— Ну, ну, ну, позвони-ка ему и напросись в гости, — и, неожиданно рявкнув: — Быстро! — отпустил щедрую затрещину по депутатскому затылку.

Уже совершенно натурально всхлипывая, народный избранник снял трубу с держателя, густо измарав ее кровищей, и, не попадая дрожащими пальцами по кнопкам, набрал номер с третьего раза.

— Я вас… — раздалось в салоне машины: телефон был подключен к громкой связи; и, сразу отозвавшись, депутат сказал:

— Это Цыплаков, поговорить надо.

— Разговор подождет, а вот ляльки не будут, — раскатисто рассмеялись на другом конце линии, и было слышно, как кто-то женским голосом мяукнул в трубку, — «карусель» тут у нас вертится, да и шорнутые уже все, так что давай завтра.

Гнилой на секунду замолчал, видимо плохо соображая, и, помедлив, добавил:

— Завтра буду китовать в Парголове. Камышовка там есть, «Незабудкой» называется, вот туда поутряни и подгребай. Усек? А-а-а-а, — внезапно заорал он истошно, видимо укушенный в нежное место, и отключился.

— Кто он? — Сарычев в упор глянул на депутата и, подкрепив вопрос болевым на основание шеи, тихо переспросил: — Кто он такой, этот твой Гнилой?

На цыплаковских глазах опять заблестели непритворные слезы, и он зашептал горячо:

— У нас просто общий бизнес, клянусь, это все он — Гнилой, он — козырный, он даже Шамана знает…

— Как ты сказал, Шамана? — Пальцы Сарычева внезапно разжались, и он поинтересовался почти ласково: — А кто такой Шаман, расскажи о нем?

Секунду Алексей Михайлович сидел неподвижно, осознав внезапно, что сболтнул совершенно лишнее, затем майор заметил, как глаза его широко раскрылись и стремительно начали наливаться животным ужасом, который мгновенно погасил в них все человеческое, и сразу же произошло непредвиденное. С неожиданной в его измученном теле силой народный избранник пихнул Сарычева локтем в лицо и, выскочив из лайбы, шустро рванул по направлению к шоссе.

В руках его оказался пистолет — депутат как-никак, — и, пока майор делал «лесенку», на ходу уклоняясь от выстрелов, Цыплаков почти добежал до трассы и, внезапно остановившись, отбросил ствол в сторону — как видно, патроны в обойме закончились.

Как только пистолет исчез в сугробе, Сарычев выписывать зигзаги перестал и, наддав, стал дистанцию быстро сокращать, готовясь беглеца «слепить», и тут произошла вещь удивительная — Цыплаков вскрикнул и, смешно присев, вдруг стремительно бросился под колеса проезжавшего «КамАЗа». Это было так неожиданно, что водитель начал тормозить лишь после того, как раздался глухой удар, и тяжело груженная машина, несколько раз перевалившись колесами через безжизненное депутатское тело, мгновенно жизнь народного избранника прервала.

Бегло глянув на истерзанный цыплаковский труп, майор вздохнул и в сердцах сам себя обласкал: «Лох ты чилийский, Александр Степанович, в войну, вишь, поиграть захотелось, дубине стоеросовой». Больше делать здесь было нечего, и, в душе пожалев водилу «КамАЗа», у которого головной боли будет теперь выше крыши, Сарычев быстрым шагом возвратился к депутатской лайбе.

Стражи народного избранника мирно храпели, и, щелкнув пальцами, майор приказал им: «Всем спать долго», забрал сотовый телефон и, запустив двигатель, чтобы троица не задубела, из иномарки выбрался.

Следующим утром, еще затемно, Сарычев уже съезжал с Выборгского шоссе налево, к озерам, и, проплутав с полчаса, нашел все-таки спортивно-здоровительный комплекс с названием располагающим — «Незабудка». По причине зимы лодки томились на берегу под навесом, на теннисном корте лежали сугробы, и функционировали, судя по всему, только кабак, баня да многочисленные домики-коттеджи, в которых так хорошо залечь морозной ночью с ласкучей носительницей доступных девичьих прелестей.

Пока майор пребывал в засаде, показалось рыжевато-медное зимнее солнышко, освещая своими холодными лучами снежные шапки на елях, и лишь часам к одиннадцати место для парковки постепенно начало заполняться.

Прибывшие на «бомбах» и «мерсах» деятели не торопясь вылезали наружу, лобызали друг друга с важностью и, сбиваясь в круг, приступали к общению. Пару раз Сарычев уже включал «повтор» на цыплаковской трубе, но никто из присутствующих на это не реагировал, лишь грубый голос на другом конце линии в который уже раз обещал неласково: «Я вас…»

Наконец впереди показалось облако снежной пыли, и, когда оно рассеялось, майор от удивления даже присвистнул: на парковочной площадке застыл черный «мерседес-купе», точь-в-точь как тот «непробиваемый» по ментовскому компьютеру, только последней цифрой номера отличный на единицу. Из него степенно вылез высокий жилистый мужик в ярко-желтой пропитке, окруженный тремя соратниками, и сейчас же все присутствующие как-то подобрались и затихли, а те, с которыми обладатель канареечного прикида изволил облобызаться, сейчас же последовали за ним в один из коттеджей. Пока процессия медленно двигалась по узенькой, проложенной в снегу между пней тропе, майор не постеснялся нажать еще разок на «повтор» и тут же довольно крякнул — на его глазах длинный полез в карман и, достав трубу, опять рявкнул в нее грозно: «Я вас…» — ничего, однако, в ответ не услышав.

Спустя минут десять из дверей ресторана показались два халдея и, волоча корзину, как видно со жратвой и бухалом, направились рысью по проторенной уже тропе к оккупированному Гнилым с компанией коттеджу. Вероятно, в связи с этим решение всех вопросов несколько затянулось, и лишь часам к трем машины на парковке начали разъезжаться, и скоро лишь раскиданные повсюду хабарики «Ротманса» и «Мальборо», смятые банки от джина и пепси-колы да желтые пятна мочи напоминали о недавнем пребывании здесь бандитствующих сыновей перестройки.

Однако облаченный в желтый прикид главнокомандующий, похоже, покидать заповедный уголок не собирался. Проводив подчиненных долгим взглядом, он ощерился и что-то сказал, указав длинной с татуированными пальцами рукой в направлении бани. Сейчас же один из его коллег, выхватив из кармана трубу, куда-то позвонил, и в ожидании результата вся шобла направилась в ресторацию.

Результат долго ждать себя не заставил: минут через сорок где-то вдали закаркало потревоженное воронье, затем показался свет желтых «противотуманок» и из распахнувшихся дверей «ауди», купаясь в волнах сногсшибательного парфюма, под музыку Кая Метова выпорхнули четыре прелестницы. Как видно, атаману Гнилому с его суровыми коллегами без женского тепла и ласки было и дня не прожить.