9
Отношения между отечественными мастерами единоборств трудно характеризовать как идиллические. Тот же раздрай, что и на родине каратэ-до. За вычетом традиционной японской выдержки, непроницаемой мимики (улыбка, да, — но что там, в голове, делается? «не обманывайтесь нашими улыбками…») и ритуальной вежливости. С приплюсовкой традиционной расейской привычки рвать рубаху на груди чуть что, непомерного тщеславия (советское — значит лучшее!), гипертрофированной доброжелательности к ближнему в сочетании с личным самоотвержением (это ты, Господи? это я, желай себе чего угодно, сделаю, но у твоего соседа будет того же вдвое больше! ага, Господи, кинь на мой дом бомбу!).
Чтобы не будить спящую собаку в родном отечестве, лучше предпринять краткий экскурс — восточней, много восточней. Они там все равно русского языка не знают, не понимают. А если и прочтут, если отыщется переводчик, то смело можно уповать на упомянутую традиционную выдержку и на значительную географическую удаленность — пока доберутся до крамольника, или выдохнутся, или поостынут. То ли дело наши, доморощенные: кто имелся в виду?! не мы?! а почему похоже?! Ну их совсем — взрывных-неуравновешенных!
А Япония… Что ж Япония. Понятно — сетокан.
А придумал сётокан Фунакоси. Кстати, окинавец. И занимался по той самой системе шоринджи-рю, откуда произросло Косики-каратэ.
Занимался он занимался, а потом его пригласили выступить на празднике в Токио — показательные, показательные!
Надо сразу избавиться от глубокого заблуждения, что японцы с рождения, с пеленок начинают стричь ногами, прыгать до потолка, крушить кирпичи — и так с незапамятных времен. Времена как раз памятные — наш век, двадцатый. И в школах японских преподается не каратэ-до, а дзю-до.
А тут Фунакоси приехал. Показал. И ему сразу предложили преподавать у студентов. Согласился. Почему бы и нет.
Но очень скоро понял — нет, не тянут студенты классическое каратэ-до, слабоваты. И духовно, и физически. Исторически так сложилось. Зажатые они, замкнутые, у них и контакт с внешним миром не так давно наладился — в шестнадцатом веке, когда их португальцы, что называется, «открыли», и то постольку поскольку, ибо всерьез общение завязалось лишь с приходом… фрегата «Палла-да», того самого, гончаровского, а это уже и не шестнадцатый век, понимать надо.
Вот окинавцы — да, душа нараспашку, островок мелкий, островитяне крупные, пиратствовали вовсю, и в Поднебесную наведывались, и в Корею.
Так что окинавское каратэ — ойо классическое. А японские студенты — не тянут.
Тогда Фунакоси и создал для них несколько упрощенную систему шоринджи-рю — сётокан. И название красивое, поэтическое. В том смысле, что Фунакоси еще и танки сотворял (в том смысле, что не танки в нашем понимании, а танки в японском понимании, то есть стишки), а подписывался под (или над?) своими танками псевдонимом Сёто. Только и всего. Вот и — сётокан.
Потом младший сынок Фунакоси ввел еще и удары ногами по верхнему уровню. Сам-то основатель был росточком в полтора метра и весом в шестьдесят килограммов (да, не все окинавцы крупные, не все…) — куда ему ногами-то!
Преемником Фунакоси стал Накаяма, который и продвигал сётокан в том виде, в каком завещано учителем.
А вот да-альше. Ученики подросли. И занялись… как бы это… растаскиванием сётокана.
На сегодняшний день — якобы четыре разных сётокана, хотя по сути он один, только разодранный на кусочки.
Между собой ученики, само собой, н-не дружат, и каждый утверждает: я, и только я показываю истинный сётокан, остальные — шарлатаны.
Нишияма утверждает, безвылазно сидя в Америке.
Моэ утверждает, предпочитая Европу.
Канадзава утверждает, челночно мотаясь между Америкой и Европой.
Это хорошо? Это плохо. Называется: дезориентация. Одна крупная цель — или множество мелких…
Я достиг, я достиг! Чего именно? Цели! А которой?..
Когда Колчин поднимал Косики-каратэ в Германии, немцы делились с ним н-некоторым н-недоумением. У них, у немцев, — свой мастер сётокана Очи. Двадцать лет он с ними сотрудничает и каждый раз, приезжая из Токио, категорично заявляет: «Всё, что мы делали до сих пор, полная… профанация! А вот теперь я вам покажу подлинный сётокан!» Да? А чем они раньше занимались?
И ведь существует еще и кёкусинкай, пусть и не входит в систему каратэ-до. И пусть о его создателе, о Масутацу Ояме, ходят легенды, пусть. Типа: «Он изучил корейские, китайские, японские стили, достиг немалых высот, но чувство неудовлетворенности не покидало его. И тогда, следуя примеру легендарных мастеров прошлого, он ушел от людей в горы, надеясь отыскать там истину. Почти два года он жил в уединении, сражался с дикими зверями, разбивал руками и ногами валуны и скалы, медитировал, укреплял силу и дух. Спустившись вниз, к людям, он создал новый стиль, равного которому не было и нет…»
На самом-то деле японец корейского происхождения Ояма позаимствовал ката из годзю-рю, бросковую технику из дзюдо, лоу-кик из тайского бокса, слепил всё вместе — и получился кёкусинкай.
Опять же, не плохо, не хорошо. Есть.
Ученики у Оямы были. Были у Оямы ученики, да… Например, Сато. Но как-то так случилось — учитель его отдалил от себя. А другой ученик, Асихара, сам ушел из кёкусинкая, создал собственную школу — Асихара-каратэ.
А потом Ояма взял и умер. Свято место — пусто.
Тут же объявляется Сато: «Я буду!»
Э, нет, отвечают ему, вас, знаете ли, сэнсей отдалил еще при жизни!
Асихара туда же: «Нет, я буду!»
А тебя, отвечают, вообще нет, ты сам ушел!
Такие вот… разборки в большом Токио.
Короче, все со всеми сказать бы на ножах, если бы каратэ не переводилось — пустая рука.
И теперь приплюсуем всё традиционно расейское и вычтем всё традиционно японское.
И получатся разборки, не уступающие токийским. И даже самоочевидное «победителей не судят!» — отнюдь не самоочевидно. Хотя, казалось бы, по логике…
М-да? По логике? Логика? А чья? Не персонально чья, а глобально чья?
Существует, как известно, три, и только три типа логик.
Так сказать, «белая», европейская.
Так сказать, «желтая», азиатская.
Так сказать, «синяя», индуистская.
Вот по логике индусов — победителей… не то чтобы судят. Просто каждый сам определяет, победитель он или нет.
Непонятно, да? Смутно? Ладно, вот наиболее характерный пример, коротенький такой, — про Арджуну.
Расскажите про Арджуну!
Про какую про Арджуну?!
Про Арджуну, про Арджуну, про непобедимого!
Был такой богатырь в индусской мифологии — Арджуна. И чем-то он сильно услужил Индре, такому верховному божеству.
И оно, то бишь Индра, сказало: «Желай!»
Арджуна не был русским и не пожелал бомбу на крышу дома своего (а действительно! может, не три типа логик существует, но четыре? белая, желтая, синяя и… русая?!), а пожелал он: «Сделай меня, Индра, непобедимым!»
Да не хрен делать! Всё, ты непобедимый!..
Вроде бы неловко сомневаться в словах верховного божества, однако Арджуна на всякий случай решил проверить дар на практике. И вызвал на бой не кого иного, но всех четырех хранителей стран света. Эй, говорит, локапалы (так они, оказывается, зовутся), не желаете ли убедиться в моей непобедимости?!
Ну, локапалы и явились, выстроились в очередь. И западный, и восточный, и северный, и южный.
И началось!
Тяжелая возня, конечно, приключилась, но таки победил Арджуна всех… троих.
А с четвертым неувязочка произошла, с южным. Южный локапал, он, знаете ли, — лорд Яма, повелитель смерти. А от смерти, будь ты трижды богатырь, не увернешься. В общем, лорд Яма грянул Арджуну оземь и уже занес свое копье, дабы логически закончить затянувшуюся потасовку.
Но тут оно, Индра, вмешалось. Мол, поимей совесть, Яма, не роняй мой авторитет! Я же обещало, что Арджуна никогда не будет побежден.
Ладно, говорит Яма, ради тебя — хрен с ним, с задохликом! Зачехлил свое копье, развернулся и на своем синем быке уехал к себе на Юг.
Арджуна полежал еще немножко. Потом поднялся, отряхнулся и (внимание! логика!), ТОРЖЕСТВУЯ ПОБЕДУ, удалился.
У Колчина создавалось впечатление, что подавляющее большинство расплодившихся сэнсеев руководствуется именно «синей» логикой. А которые из них менее непосредственны, те торжествуют победу публично, а злятся кулуарно.
Сначала человек чего-то не договаривает, потом на фундаменте недоговорок начинает городить огород-легенду.
Но на одних недоговорках долго не устоишь, почва теряется, ноги оскальзываются.
Тогда на свет извлекаются новые легенды — всё больше похожие на ахинею. И человек загоняется в логический тупик (кем? да самим собой!): возраст увеличивается, и вот рубеж — учиться, что ли, по-настоящему? но реноме-то не ученика, реноме учителя! под кого-то ложиться? специалиста звать? а вдруг он, специалист, покусится на кресло, в котором пусть неуютно, однако все же восседает человек.
И он, этот псевдоотвлеченный человек, уже настолько стиснут рамками своего же вранья, что… зол абсолютно на всех. Кроме себя, разумеется, кроме себя. И становится он ярым приверженцем «синей» логики, но, в отличие от характерного Арджуны, подкупающего своей непосредственностью, — становится он тихушником. Со своей, конечно, логикой, но с «синей» — не с «белой».
Так… Требуются пояснения (ничего-ничего! зато потом будет много проще разобраться!):
«Белая» логика — это понятно, это наше, это знакомое: встал на путь добра, вот и твори добро и не моги учудить дурного, иначе ты не праведник, а злодей.
Типичный якобы противоречивый образец: робингудовщина, благородный разбой — он грабит, и это плохо, казалось бы, но он грабит богатых в пользу бедных, и это хорошо. Вывод — грабить хорошо, но не всех, только богатых. Идиотом надо быть, чтобы грабить бедных! Но в благородной народной памяти робингудовщина благородна. Он хороший. Есть добро, есть зло. И ты, по «белой» логике, либо хороший, либо плохой. Третьего не дано.
«Желтая» логика — это те самые Инь и Ян. Всегдашнее непрекращающееся перетекание одного в другое. Да, есть граница между злом и добром, но «прозрачная», зыбкая, меняющаяся. Если совершил злое — ищи путь преобразования его в доброе. Ищи и найдешь. Но ты осознаёшь — вот черное, вот белое.
«Синяя» логика — это вам не индийское кино, с которым оно, кино, ломилось на западный рынок и потому иначило все под европейский, «белый» канон — получалась карикатура. На самом же деле логика такова: нет ни зла, ни добра, всё едино. Герой спасает красавицу от разъяренного тигра, убивает полосатое животное. Вот спасибо, герой! Не за что! А теперь я тебя самоё зверски изнасилую. За что?! Да ни за что, просто захотелось! А-а-а! А ничего-о… Герой, а герой, а может, это любовь? Я теперь за тобой хоть на край света!.. Тогда герой спокойно отрубает головенку красавице и без всяких угрызений совести едет геройствовать дальше. Ишь! Она за ним на край света! Корми ее, одевай… Ну что ж, говорит «синяя» логика, герой и есть герой, имеет право поступать по усмотрению. И, собственно, что вас не устраивает в его поступках? Нет ни зла, ни добра. Всё едино…
Колчин потому-то и не стал надолго задерживаться в Федерации, куда направился после Штейншрайбера. Н-неприятно.
Он ненадолго. Команда в норме? Тренировки?
— С завтрашнего дня вместо меня пока будет Бацалев. Бац, ты как, готов?.. Да, я вынужден на некоторое время отлучиться… Не знаю, не могу точно сказать.
— Ю-Дмич! Да не слушайте вы никого!
— Я? Я не слушаю. Так… Бац, поучаствуй в «разборе полетов» на совете. Ты обо всем знаешь не хуже меня. Кассеты с записями я привез.
— Как скажешь, Ю-Дмич. А что? Что-то случилось?
— Ничего. Ничего не случилось. Я вернусь, наверное, не позже чем через неделю. Это максимум. Справишься без меня на совете? Если что, затыкай сразу этого… Ты понял, о ком я? Сам на рожон не лезь, но затыкай. Мягко.
— Да я ему сразу — бац!
— Мягко, Бац, мягко…
(Бацалева среди своих и прозвали Бацем не столько по усекновению фамилии, сколько по простоте его инструктажей перед спаррингами: «Ты давай без всяких этих самых! Ты ему сразу — бац! А потом снова — бац! И всё».)
— Ю-Дмич! Вы будете — у нас завтра небольшой… в общем, сбор. Токийским составом.
— Нет, ребятки. Меня не будет.
— А как же мы?
— А вы все так же. С вами пока Бацалев будет… Никто не видел сегодня Ильяса?
— Здесь где-то. Сейчас найдем!
Да, отношения в Федерации далеки от идиллических. И логика у, так сказать, отдельных товарищей по татами — «синяя».
Но даже будь ты иссиня-логичным, побережешься быть причастным к исчезновению жены сэнсея. Именно потому, что очень хорошо знаешь сэнсея — не то что некоторые, причастные к исчезновению жены сэнсея.
Они, эти некоторые, просто не уяснили всех последствий — и когда ЮК найдет этих некоторых, то не станет, подобно лорду Яме, зачехлять копье.
Так что, сколь бы ни копошились в извилинах менее удачливых, более завистливых коллег по Федерации черные замыслы, — на ТАКОЕ никто из них не рискнет. Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо. И желательно как можно дольше растянуть по времени.
Колчин ЗНАЛ: это — не здесь, это — не отсюда.
А Ильяс… Виноват маленько Ильяс. Но не в ТОМ. Да и задолжал ему Колчин, помнится, позавчера. Надо бы рассчитаться. Нет-нет, никакого подтекста! Сатдретдинов, помнится, с трактористом расплачивался, с гаишниками. И на дорогу Колчину дал десятку.
А «девятка», знаешь ли, Ильяс, пока не готова. Там все несколько серьезней. Дверца дверцей, но и двигатель заодно решили перебрать. Не возражаешь, Ильяс? Это на неделю, не меньше. Но и не больше. Ты меня слушаешь, Ильяс, у тебя не будет возражений, Ильяс? Отлежишься с недельку дома, ногу подлечишь, а то куда тебе с такой ногой за руль, да? Вот разве на заднее правое сиденье, но тогда за руль кого-то надо сажать. Если Колчин за рулем посидит, Ильяс, ты как? Вот и хорошо, вот и отлежись… Я тебя сейчас на «мазде» до дома подброшу и — отдыхай. Ничего-ничего, мне, ты же знаешь, по пути…
И был вечер.
И было утро.
И был день.
И опять стал вечер.
Вечером майор-полковник Борисенко громко зазвал-таки Колчина на вчерашнюю утку. И Колчин принял приглашение. И они просидели допоздна у Борисенки, где не было «жучков».
Утром дважды еврей Штейншрайбер дождался Колчина, явившегося, как он и предупредил, без звонка. И они просидели до полудня.
Днем бывший папа О, он же нынешний Баймирзоев, принял Колчина за закрытыми дверями, как это у них повелось, и имел с ним длительную беседу.
Вечером режиссер-производственник Брадастый пересилил самолюбие и первым набрал колчинский номер, а ЮК к тому моменту уже вернулся в дом. И Брадастый сделал Колчину предложение, от которого Колчин не мог отказаться. Долг платежом красен, да.
К черту подробности. Так, кажется, выразилась некая дама из некоего анекдота.
А вообще-то подобные вольности — отнюдь не вольности, а строгое следование той же китайской литературной традиции.
Вот, к примеру, танская новелла полуторатысячелетней давности — «Дочь Повелителя драконов». И автор, Ли Чао-Вэй, долго и подробно описывает каждую вроде бы мелочь:
«В годы правления Ифэн конфуцианец по имени Лю И держал государственные экзамены, но потерпел неудачу…»
И так во всем.
Верьте на слово, абсолютно не важно для истории, что «в годы правления Ифэн», что «конфуцианец», что какие-то «государственные экзамены», что еще и «потерпел неудачу».
Главное, дочь-то как? Которая дочь дракона!
A-а, будет, все будет. А пока послушайте песни, которые пели Повелитель драконов, Повелитель реки Цяньтан и какой-то Лю. Они все изрядно выпили на пиру, и каждый — в свою дуду: «Небес лазурный океан, Безбрежные земные дали. Как мы могли из дальних стран Проведать о ее печали?..» И так далее. Длинные песни.
А дочь-то как? Которая дочь дракона?!!
Сейчас-сейчас. А пока оцените роскошь подводного драконьего дворца: «Колонны были из белого нефрита, ступени из изумруда, ложа из коралла, ширмы из хрусталя, притолоки из резного стекла, пестрые балки отделаны янтарем. Невозможно описать удивительную и таинственную красоту дворца».
Невозможно — и нечего тогда описывать. Ан… традиция. Китайская литературная.
И вдруг! Побежали-побежали-побежали, проскакивая мимо: здесь не важно, чего тут рассусоливать! то есть, пардон, важно, конечно, однако не будем рассусоливать: «Они отправились на озеро Дунтин. Там их встретили с большим почетом. Но об этом рассказывать не стоит». Не стоит — и удовольствуйтесь. Китайская литературная традиция.
Впрочем, как раз по поводу «отправились», пожалуй, надо поподробней — об этом рассказывать стоит.
Они отправились на озеро Неро. Там их встретили с большим почетом…
Озеро Неро. Ярославская область. Собственно, не на озеро Неро как таковое они отправились, а именно в Ярославль.
— Юр! — сказал Брадастый по телефону. — У меня по-прежнему запарка. К тебе будет предложение. Не хочешь вместе со мной прокатиться до Ярославля?
— Не хочу.
— А придется…
Сильная профессия — режиссер. Брадастый выбрал тональность давнего приятеля, готового списать вчерашнюю угрюмость давнего приятеля на причины минутные, не влияющие на давнее приятельство. Однако если давний приятель Колчин не хочет усугублять, то хорошо бы давнему приятелю Колчину реагировать адекватно, то есть воспринимать скрытую угрозу в «а придется…» не как скрытую угрозу, но как скрытую просьбу, сыгранную давним приятелем под ироничное подражание киношным мафиози. Не станешь ведь впрямую просить помощи: «Только ты можешь справиться! Если не согласишься, то всё пропало! Ну, не всё, но…» Не принято такое у давних приятелей.
— Ладно. Что там у тебя?
У Брадастого вот что: «Квадрига» заключила договор с одной крупной ярославской фирмой — бывшей государственной, ныне отпочковавшейся — на поставку резины и даже предоплату провела, но ярославцы не телятся, только мычат что-то невразумительное. А без резины «Квадрига» уже который день в запарке. Надо бы съездить, благо не за тридевять земель, и лично посодействовать. Съездить Колчину вместе с Брадастым. И ничего предпринимать не надо, просто быть рядом, чтобы стало ясно: ЮК работает вместе с «Квадригой».
Откажешь ли давнему приятелю, который по первому звуку готов побитую машину выправить в кратчайший срок, который готов вынуть и положить дубликат электронных ключей от «Кармана», который вообще редко о чем просит, а когда и если просит, то все оборачивается к взаимной выгоде…
«А я должен знать, из чьих рук буду есть — и буду ли есть. Только через первое лицо!» Говорил Колчин? Говорил.
Брадастый — первое лицо для Колчина в автосервисе. (Вот еще одно необходимое приобретение к сорока годам: «свое» первое лицо в автосервисе.) К тому же — давний приятель.
— У меня сейчас одна серьезная проблема… — дал Колчин понять, что не расположен…
Давний приятель в таких случаях оскорбляется и СПЕЦИАЛЬНЫМ тоном бурчит: «Как знаешь, старик, как знаешь». Мол, минутную угрюмость еще способен пропустить мимо ушей, но когда обращаюсь с серьезной просьбой и выясняется — другие проблемы, то… как знаешь, старик, как знаешь!
Но давний приятель проявил настойчивость:
— У меня сейчас эта проблема с Ярославлем ОЧЕНЬ серьезная. А? За ночь обернемся. Мне утром так и так в конторе надо быть. И уже с результатом.
— Не знаю… — уже полусогласился ЮК. — Ехать на ночь глядя… Когда ехать-то?
— Да хоть сейчас! Ты же все равно ночью не решишь свою серьезную проблему. А так — развеемся, встряхнемся.
— Если за полночь приедем, там же все спать будут…
— Разбудим! На дом нагрянем. Тепленькими возьмем! Ишь, спят! У меня вся «Квадрига» которые сутки не спит, лихорадится!
— М-м… А как состыкуемся?
— Подъезжай хоть прямо сейчас! — возрадовался Егор Брадастый. — Я безвылазно в «Квадриге». Там и заправимся и двинем. А?
— М-м… Только я — на своей. И за рулем… — окончательно согласился Колчин. (Конечно-конечно! ЮК всегда сам сидит за рулем.)
— Жду! Жду, Юр. Ты меня очень выручишь, старик.
— Ладно тебе!
…Ладно — Брадастому. И слухачам — ладно, убедительно. Попытка отговориться, еще одна попытка. Встречный нажим давнего приятеля, еще нажим. Услуга за услугу. Егор Брадастый еще не раз пригодится Колчину — стоит ли разбрасываться «первыми людьми»? Тем более что даже не за сутки, а за ночь можно управиться. Ярославль — ближний свет. А ночью все равно особенно не порыскаешь в поисках жены, ночью все спят. С утра же, по возвращении с озера Неро, — снова на поиски в столице. Убедительно? Разумно?
Убедительно. Разумно.
— Куда-куда?
— Ярославль.
— Других проблем у него нет?
— Это ты у меня спрашиваешь?..
— Тебе не приходило в голову, что он бросает камни по кустам?
— Нет… Если за ночь он успеет туда и обратно, то всё убедительно. Разумно. Ночью все спят.
— ВСЕ?
— Понял! Глаз не сомкнем!
Ночью, предшествующей хлопотному дню, завершившемуся вечерним звонком-предложением Брадастого, Колчин посидел над компьютером Инны, кое-что выписал…
Файл spb — это СПб, это Санкт-Петербург. Удивительно упорство, с которым москвичи по-прежнему называют Питер Ленинградом. И не по идеологическим мотивам, а по инерции. Инна — не урожденная москвичка. Она — питерская. Файл spb…
«Ты меня очень выручишь, старик…» — убедительно сказал Брадастый. И Колчин мог бы сказать то же самое, но — слухачи. Проще обговорить убедительный диалог заранее — например, с телефона Борисенки.
Брадастому действительно приспичило на ночь глядя отправиться в Ярославль. Без резины «Квадрига» действительно буксует. А резина — это не презерватив и не жёва. Не зря же в Ярославле даже футбольный клуб именуется «Шинник». И про местную контору — всё так. Но Брадастому помощь ЮК при решении ТАКИХ проблем не требуется, сам — моторный. А вот… не все ли равно Брадастому, на какой машине ехать до озера Неро и далее? Колчинскую «мазду» он знает вдоль и поперек… Не всё ли ему равно?
И Колчин тогда же вечером подъехал к Егору в «Квадригу» на «мазде». Подзаправились и…
Они отправились на озеро Неро. Там их встретили с большим почетом…
Надо полагать, что отправились.
Надо полагать, что на озеро Неро.
Надо полагать, они, Колчин и Брадастый.
Услуга за услугу. «Маячок» на колчинской машине — он не подведет, не собьется со следа.
А через час, когда «мазды» и след простыл, из «Квадриги» выехала «девятка» Ильяса. И за рулем, само собой, ЮК. Больше некому. Он — один. Путешествие из Москвы в Петербург. Потому что в Москве Инны нет. И в живых ее нет. Но след — в Петербурге. Так все сложилось…
Майор Борисенко прокачал по своим каналам. Любое мало-мальски серьезное происшествие, повлекшее насильственную смерть или увечья, было бы зафиксировано. Учитывая, что город уже вторую неделю, такое впечатление, на осадном положении (да-да! вот что изменилось в Москве, пока Колчин с командой пребывал в Японии, — наматывая километры по столице до урочного вчерашнего часа с Баймирзоевым, Колчин мельком недоумевал, откуда и зачем их столько — спецвойск в «пятнашках»): нагнетали атмосферку в связи с Чечней, готовились к терактам, проверяли всех и вся, о любом инциденте докладывали по команде. Но ничего похожего, ничего связанного с… Инной не было. Ни вчера, ни позавчера, ни за последние две недели.
Патологоанатом Штейншрайбер прокачал по своим каналам. Вся мобильная медицина тоже пребывала в состоянии «товьсь!». Мертвяков по Москве было много, но не выше нормы, если можно в данном контексте говорить о норме. Среди мертвяков процент неопознанных тоже не превысил норматива. Среди тех, кто жив, но доставлен в больницы с травмами, несовместимыми с жизнью, но пока жив… Инны не было.
Папа О, Бай-Баймирзоев заверил уважаемого ЮК, что никто из его… коллег понятия не имеет о «коробочке», устроенной Колчину двумя «байерами» на шоссе. Случайность исключена, такую «коробочку» надо готовить заранее. Никто ее не готовил — из числа известных Баю коллег. А Баю известны все реальные коллеги. И про жену уважаемого ЮК никто из реальных коллег не знает. Зачем бы им ТАК рисковать собой, своим положением, жизнью. Уважаемого Колчина уважает не только Бай. Настолько велико уважение, что окажись пропажа жены уважаемого Колчина по нелепой случайности на совести кого-либо помельче из криминального мира, кого-либо, сдуру затолкавшего женщину в машину, а потом закопавшего ее в лесочке… Такого неграмотного вычислили бы в течение часа и привезли бы в багажнике его же машины — показать ЮК, если у ЮК крепкие нервы, Нервы крепкие, но привезти неграмотного дурака не привезли — не нашлось такого. Во всяком случае в Москве. Точно, что не в Москве.
В Москве Инны нет. И… в живых ее нет. Надежды питают лишь юношу. Несчастный случай не исключен, однако тогда бы Штейншрайбер обладал информацией.
Чей-то умысел не исключен, но что за умысел?! Если Инну взяли заложницей, то заложницей чего?! Тогда должна быть так называемая предъява. Не может не быть предъявы. Иначе зачем брать в заложницы?
Объявитесь! Никто не объявился. Только чьи-то «жучки» усиками шевелят в квартире Колчиных.
Чьи?
Не криминальные, по уверению Бая. Не блюстительные, по уверению Борисенко. Но чьи-то.
А значит, исчезновение Инны — не случайный… случай.
Кому и зачем понадобился востоковед, специалист по древним рукописям?
По древним рукописям, по древним рукописям… Кража. «Публичка». Супруги Сван — в Израиле. Подельники — там же. Соучастник генерал-Фима — в тюрьме, в Москве.
До Кублановского Колчина допустят не ближе бюро пропусков Лефортова. На каком основании? Только на том, что в Ленинграде украли книжки, а жена Колчина, как раз специалист по книжкам, была тогда же в Ленинграде? И где она сейчас? А почему Колчин уверен, что подследственный Кублановский об этом знает? Только потому, что у генерала-Фимы в личном пользовании имеются два БМВ, если верить сообщениям прессы?.. Подите, гражданин, выпейте воды и успокойтесь!
Колчин выпил воды. Чашку. Не от излишнего волнения…
Самурай, идя на войну, выпивает чашку воды. И это означает: «Прощайте навек». Никакого мелодраматизма. Традиция. Таким ритуальным действом воин обозначает прерывание всех нитей, связывающих с семьей или с кем бы то ни было из прежних близких. Чтобы, так сказать, не висели на руках. Воевать следует, не отягощая ум грузом мыслей о чем-либо, кроме одного: воевать. С риском для жизни… Что, кстати, тоже лишняя отягощающая мысль — с риском для жизни. Ибо элемент бусидо, как раз применимый и к сегодняшним условиям, — презрение к смерти, а ТОЧНЕЕ — презрение к жизни.
«В течение моей долгой жизни я лично сражался в 90 битвах, и 18 раз мое положение было таково, что смерть казалась неизбежной. И если я при этом все же избег опасности, то только благодаря учению буддийских жрецов, что жизнь ничего особенного из себя не представляет… Тот, кто твердо усвоил это основное положение о ничтожестве жизни, тот всегда выйдет победителем из всяких опасностей, в жертву которым падут другие…» — так сказал в своем завещании сёгун Иэясу Токугава, тот самый, который переселил микадо из Киото в Токио.
Да-да, Сёгуна тоже пришлось опять переселить к Борисенкам. К большому удовольствию Тёмы-и-Тёмы, к большому неудовольствию Сёгуна, кота помойного, но тоже в некотором роде прежнего близкого. Прерывание всех нитей — это прерывание ВСЕХ нитей. Неизвестно, сколько ЮК пробудет в Питере, — нет у него, понимаете ли, других мыслей, как только: накормлен Сёгун или мяучит в голодной агонии!
Мысль о том, что Инны нет в живых, тоже… освобождала. Иначе — груз: вдруг еще жива, вдруг война Колчина ей повредит, вдруг еще можно договориться?
Нельзя. Ибо — не с кем. Предъявы не было.
Если предъявы нет в течение двух с лишним суток, пока Колчин дома, если предъявы в любом виде не было в течение почти двух недель с момента Инниного отбытия в Питер, а иных-других вестей ни от нее, ни от кого-либо нет…
Презрение к жизни в экстремальных обстоятельствах Колчин в себе выработал давно (иначе не стоило выходить на татами — не в том смысле, что Косики-каратэ смертельно опасная школа, но если начнешь задумываться о том, как бы поберечься, сливай воду…). Но за жизнь (и/или смерть) прежних близких перед ним должны держать ответ.
Кто?
А это предстоит выяснить. Всякая война начинается с разведки. Не исключено — разведки боем.
В Санкт-Петербурге. Инна, как стало ясно, оттуда не вернулась.
В Москве ее нет…
И в живых ее нет…
И — не должно быть в живых того или тех, кто прямо ли, косвенно ли поучаствовал в том, что Инны — нет.
И никакая «Книга черных умений» ИМ не поможет и Колчина не остановит. А у него есть оружие посильней «Книги черных умений»! Оружие это — ЮК, выпивший чашку воды, прервавший все нити, связывающие с семьей и с кем бы то ни было из прежних близких. Презрение к жизни. И глупо вообще даже принимать во внимание возможные последующие неудобства жизни — вычислят, придут, посадят, осудят, посадят на подольше. Идет ли презрение к подобным неудобствам в сравнение с презрением к собственной жизни как таковой? Не идет.
Да, человек к сорока годам должен иметь своего… силовика, своего… доктора, своего… доверенного среди криминала, своего… мастера в автосервисе. И своих… учеников. Все они готовы помочь, даже если он об этом не попросит. Особенно ученики: учитель, учитель! мы не можем не помочь! Насмотрелись, понимаешь, видеобарахла!
Нет. Он — один. Он сознательно сходит с пути. Путь-до. Обстоятельства сложились таким образом, что ему, ЮК, надо, нельзя не сойти. Но это только его решение — и он не вправе распоряжаться чужими судьбами. За исключением…
За исключением судеб тех, кто стал причиной исчезновения Инны. И судьбы их предопределены.
Колчин, если верить «маячку» на «мазде», двигался в направлении к Ярославлю.
Колчин двигался по направлению к Санкт-Петербургу.
К утру он там будет.
К утру «мазда» вернется с озера Неро.
И наплевать, что безымянные парикмахеры докумекают, что в «мазде»-то Колчина и нет. И не было. Наплевать, что докумекают, цырульники, — Колчин и в самом деле бросал камни по кустам.
Да! Бросал. Бросал, бросал и вдруг слышит: «Ой! Больно как!» Попал!
За ночь можно далеко уехать.
Далеко-далеко. Где его никто не будет прослушивать. Где его никто не будет прослеживать «маячком».
А вот он — будет. На первой стадии.
На первой стадии ВОЙНЫ.
Колчин двигался по направлению к Санкт-Петербургу.
«Девятка-жигуль» в конце концов не хуже «мазды».
Колчин сорвал привязь.
