56. КРОКОДИЛ
Можно нередко слышать, что при нынешних условиях жизни, т. е. когда человек может сгореть, утонуть и т. п., бессмертие было бы величайшим бедствием. И говорят это люди, имеющие притязание на философское образование!
Николай Федоров
Я тебе покажу рептилию. Докторишка… Ты и не представляешь, какую пилюлю я тебе поднесу. Пошли крутые дела, и для тебя места в жизни не будет. Кончилось твое время. Не заметил ли ты, кстати, когда Вася только начал оседать вниз, что он, хоть и плотнее сложен… в смысле был сложен… ниже всего сантиметра на три, не больше. Разница пустяковая, отчего бы этим фактом и не попользоваться?
Вася имел вес приличный, и, когда мы его тащили вниз, Фима израсходовал последние остатки силенок. Спасибо еще, что второй этаж… Васю мы уложили на заднее сиденье, а Фима сел впереди и, боязливо озираясь, непрерывно вытирал пот со лба. Васю я накрыл ковриком, а сверху накидал сумок и шмоток — вроде как домашний скарб перевозим.
Фиму я закинул на Московский вокзал — больше времени у меня на него не было.
— Первый же поезд до Москвы, время сейчас подходящее, поезда каждые двадцать минут. Удобный билет, неудобный — плевать, хватай любой, — инструктировал я его. — И в Москве то же самое — первый же поезд на Киев. Чем меньше протусуешься здесь, тем меньше шансов в ближайшие часы встретиться с Васей. Все понял? Удачи.
Пришла пора позаботиться о себе. Моя идея требовала пересеченной местности, и я направился на север, к Парголово. За Шуваловом я приметил гаишников, нахально повысил скорость, и мордастый сытый майор лениво махнул мне жезлом. Не дожидаясь приглашения, я ткнул ему в лапы права и показал свою ксиву.
— Почему превышаем скорость? — спросил он безразличным тоном.
— Сидят на хвосте крутые. Права — дело наживное, сам знаешь, а дубликатов шкуры не выдает никто.
Глазки майора беспокойно заерзали:
— Вали отсюда! — Он швырнул мне права на колени.
Лучше бы он их оставил себе, но ничего, по фотографии опознает.
Найдя удобное место на хорошем высоком косогоре, я перетащил Васю на место водителя и пристегнул ремнем. Последнее задание, парень. Что сделаешь… сам виноват. Мочить всех подряд — не дело. Мало того что безнравственно, так ведь и с коммерческой точки зрения никуда не годится. Даром не убивают. Так любую профессию дискредитировать можно.
Я очистил его карманы и запихал в них мою пушку и все документы, авось хоть клочки останутся. Если нет — по номеру пистолета идентифицируют, плюс моя машина, да показания гаишника… нормально.
Для надежности вылил в салоне на пол канистру бензина, а пустую канистру вернул в багажник. Потом завел двигатель, на прощание захлопнул дверцу и спихнул машину с откоса.
Я успел отбежать метров на пятьдесят, когда внизу грохнул взрыв и полыхнуло пламя. А я продолжал погонять время.
Электричка, такси домой к Рыжей, звонок из автомата Полине; вызвонили Валькину подружку — присматривать за детьми, а сами на такси — в Институт. Валька, в смысле вопросов, не возникала, раз надо по делу, значит, надо.
У Полины все было готово. Я вручил ей проклятый ссохшийся кусок пальца, завернутый в носовой платок, и пошли обычные процедуры: глюкоза и витамины, трансфер-камеры, гипнофон. Валька улеглась на каталку без страха, и у меня тоже не было опасений, ибо единственное неизменное, что я вынес из общения с Полиной, — она действительно не умела врать.
Отпустила она нас под утро. Все еще относясь к сеансам с опаской, я первым делом взглянул на Рыжую — с ней вроде все в порядке: какая была, такая осталась, только маленько приморенная. Теперь следовало посмотреть на себя. Зеркал в Институте не держали, и я воспользовался защитным экраном монитора. С его темного фона глянул похожий на меня человек, но не я и на несколько лет моложе. Никаких уродств и, вообще, странностей с виду заметно не было.
Полина, как и мы, явно нуждалась в отдыхе.
— Не делай публикаций Кроту и Амвросию, — попросил я перед уходом, — насчет моей внешности… что фейс у меня подновился. Чтобы не дошло до Порфирия… А контактировать с ними буду по телефону. Так безопаснее.
В ответ она слабо кивнула.
— Ну, как я тебе? — спросил я у Вальки в такси, повторив невольно вопрос, заданный мне однажды Философом. — Признала?
— Ничего, привыкну, — склонив голову мне на плечо, она расслабилась и слегка обмякла, — но это хорошо, что при мне было. Если бы ты в таком виде пришел с улицы, могла бы засомневаться. — Несмотря на усталость, рассудительности она не потеряла.
Дома она покормила детей и немедленно вырубилась, а я, проводив Валькину подружку — ее ждали свои дети, подошел в ванной к зеркалу. Надо же поглядеть, что мне, в смысле фейса, досталось. Не красавец, конечно, но и не хуже, чем было, зато лет на пять моложе. Сходство с прежним лицом имелось и, пожалуй, немалое, но судебное опознание не проканало бы. Да и не будет его, этого опознания. Особых примет нет, на руках все пальцы на месте, и вообще руки как новенькие. Кожа мягкая, розовая, как у девицы. Ничего, огрубеть успеем, это дело нехитрое. Так что оставалось одно, на чем можно было меня подловить: дактилоскопия. Отпечатки-то и в Угро хранятся, и у Барельефа — так принято. Я внимательно стал рассматривать подушечки пальцев: мне казалось, и они изменились. На большом пальце раньше был характерный двойной завиток, а сейчас он вроде исчез. Я не поленился снять пальцы с чашки, из которой пил вечером кофе, — это были уже не мои отпечатки. Ну что же… можно считать, получил премию. Ай да Полина… И тут я понял, что есть результат поважней отпечатков: этот самый синдром, о котором она мне толковала когда-то, а по-простому — докторишка, зануда, исчез. Никто больше внутри не зудел, и нет причин чувствовать себя недоноском.
Усталость, однако, брала свое, и я залег спать рядом с Валькой. Я еще опасался, из-за сеанса, не впадем ли мы с ней в сексуальное озверение, но сейчас симптомов как будто не наблюдалось.
Долго спать не пришлось: дети, зная свои права на кормежку, через три часа подняли ор, но отдохнуть мы успели.
Рыжая нарочно меня не рассматривала.
— Неужто уже привыкла? — слегка удивился я во время завтрака. — А я еще нет.
— Ясное дело: я же вижу тебя все время, а ты — когда бреешься. — Она вышла из-за стола и вернулась из спальни со складным зеркалом, которое поставила на столе. — Привыкай.
Я не удержался от смеха, хотя, возможно, в простых реакциях на сложные обстоятельства была своя житейская мудрость.
Что же, раз получил премию, надо воспользоваться. Будем ковать железо, пока горячо.
Однажды у одного домушника я при аресте отобрал запасной паспорт, выдан в Тирасполе на имя какого-то Пендюрина, шестидесятого года рождения. Показал нашим экспертам: паспорт подлинный. Посылал в Тирасполь запросы, в милицию, жилконтору, военкомат — ответы одни и те же: архивы не сохранились, все сгорело, пока они там воевали. Проверил по молдавскому и всероссийскому розыску — такая фамилия не значится. Выходило, что паспорт чистенький, и я его тогда припрятал.
Надо было искать умельца. В Петербурге я знал троих, но надежной кандидатурой был только один. Он работал с паспортами давно, и то, что его до сих пор не пришили, значило, что не стучит и что с его продукцией никто не засыпался.
Чтоб его найти, пришлось попотеть, и вдвойне — чтобы вспомнил общих знакомых и взял заказ. Но зато дальше следить за его работой было одно удовольствие. Первым делом он дал мне два черных конверта от фотобумаги, чтобы я засунул в них все страницы, кроме той единственной, где имелась фотография, — парень почему-то менял паспорт, и фотка была всего одна.
— Чтобы я не видел вашей фамилии и номера документа, — пояснил он, — все делать буду при вас.
Я начал понимать секрет его долголетия.
Он меня тут же сфотографировал и, сделав отпечаток, высушил его спиртом, а негатив и пробные отпечатки сжег. Затем отделил старую фотографию и занялся копированием с нее печатей — это была самая трудоемкая часть работы. Готовый паспорт я получил через четыре часа, считая с момента, когда постучал в его дверь.
Вальке паспорт не очень понравился.
— Пендюрин… — она скептически сморщила нос, — для мужчины фамилия несолидная.
Я оценил ее сдержанность: мол, сама не собираюсь навязываться. У нее-то была отличная фамилия: Шумская.
— Да, — сказал я, — давай так и сделаем.
Через две недели мы оформили бракосочетание, и я получил совсем уже новый паспорт с Валькиной фамилией. Девчонка в ЗАГСе одобрила мое решение: кому же охота жить на свете Пендюриным. А дети и так уже были Шумские.
Но все это случилось уже потом, а сначала, едва успев стать Пендюриным, я прочитал в газете некролог о себе самом, от Барельефа и Угро вместе: оказалось, я всегда стоял на страже закона и пользовался авторитетом среди товарищей.
Мне и дальше пришлось следить за газетами, чтобы убедиться в эффективности своих действий. Когда речь идет о серьезной работе, любая недоделка опасна.
Отвезенные мною в Москву информационные бомбы сдетонировали через десять дней после рассылки. Материал опубликовали сначала совсем уж бульварные газеты, как-то: «Скандалы», «Ужасная газета» и «Криминальная хроника», на которые никто не обращает внимания. Но в течение недели в ситуации разобрался московский корреспондент «Шпигель», добыл по своим каналам какую-то информацию и грохнул целый подвал под заголовком «Русские развлекаются». Там было письмо Кобылы, выдержки из моих фонограмм, часть фотографий, а также пересказ дипломатических сплетен о том, как в некой секретной лаборатории безобразно надругались над трупом заместителя министра иностранных дел, причем зачинщик этого свинства — генерал Чешуйцев пострадал сам и превратился в полуживотное, в монстра.
Вдова генерала, вместе с якобы лечившим его врачом, опубликовала опровержение, что-де ее муж скончался после тяжелой и продолжительной болезни, а буржуазной прессе должно быть стыдно наживаться на человеческом горе. Но пронырливые репортеры отметили, что генерала похоронили без помпы и в закрытом гробу.
Затем последовали и другие некрологи: полковник Коржихин погиб при исполнении служебных обязанностей, а профессор Щепинский скончался от сердечного приступа.
И наконец, посреди ночи вспыхнул пожар в филиале Института физиологии мозга на Боровой улице. У пожарников случились неполадки с насосами, и здание сгорело дотла.
Еще через месяц в новостях промелькнуло сообщение, что, будучи на отдыхе в Турции, утонул в Черном море русский ученый, биолог и медик Харченко.
Я же постепенно налаживал новую для себя жизнь. Купил за бабки сперва аттестат, потом диплом ВУЗа, понятно, молдавский, а не петербургский — зачем рисковать, закончил курсы менеджеров и начал работать в приличной спокойной фирме, имея в виду поднабраться опыта, а потом открыть свое дело. Обзавелся правами на тачку и, проезжая мимо, иногда краем глаза поглядывал на Институт Крота на Каменном острове, — если судить по внешним признакам, происшедшие с «Извращенным действием» катаклизмы их никак не затронули. Значит, если они когда и узнают, что я жив, для претензий ко мне оснований не будет. Понемногу я начал забывать всю эту историю, получая удовольствие от того, что из памяти с каждым днем выветривались те или иные подробности.