Книга: Возмущение праха
Назад: 1. ДОКТОР
Дальше: 3. ПРОКОПИЙ

2. КРОКОДИЛ

Нынешний разум, или наука, находится под влиянием половым.
Николай Федоров
Значит, так: 24 мая я отвалил из психушки и отправился прямо домой. Я считал, у меня часа два в запасе, даже если они расчухали, что шлепнули не того.
Для начала я, не трогая ничего, хорошенько осмотрел коридор, кухню и комнату. За полгода накопилось достаточно пыли, она лежала везде ровным слоем, и ни следов на ней, ни сдвинутых предметов я не обнаружил. Похоже, за это время никто не проникал в мое скромное жилище. Да к тому, собственно, и не было повода. А с позавчерашнего дня, к сожалению, повод вроде бы есть.
Я не стал даже кофе варить, хотя искушение было большое: ведь в психушке кофе — продукт запрещенный.
Собрал в кейс самое нужное, приклеил контрольные волоски на все двери, оставил контрольные отпечатки на кнопке звонка и вокруг замочной скважины, убедился, что перед домом, на набережной Фонтанки, никто не маячит, и удалился. Неприятно, конечно, чувствовать себя бездомным, но лучше быть живым бомжем, чем мертвым квартиросъемщиком. Если те ребята взяли след, они скоро сюда наведаются. У них не заржавеет.
В управлении меня встретили как родного. Все приготовлено было заранее, и за пару часов я получил и расчет, и все полагающиеся при увольнении документы.
Попетляв для порядка по улицам, я наконец смог расслабиться за чашкой кофе в подвальчике. Теперь я, можно сказать, и БОМЖ, и БОЗ сразу, — сколько раз писал эти слова в протоколах и не думал, что когда-нибудь они будут применимы ко мне. Я решил на недельку-другую лечь на грунт и прикинуться шлангом. Была у меня на примете бабенка — когда-то ее мне подставили по случаю одной проверочки, но она, хотя дело было казенное, трахалась с таким увлечением, что потом мы встречались еще пару раз уже без служебной надобности. Я позвонил наудачу, она оказалась дома и сразу узнала мой голос.
Я прожил у нее девять дней — мы трахались, умеренно выпивали и много ели, — впрочем, последнее относится в основном ко мне. Она же не высказывала впрямую удивления моему аппетиту как за столом, так и в постели, и не пыталась меня расспрашивать. Она вообще никогда ни о чем не спрашивала. Через день она уходила на работу — я не интересовался какую, — а я в это время гонял по ее видаку боевики и порнуху, ничего другого у нее не было.
В общем, жить бы мне у нее и жить — бабок пока хватало, но через неделю появилось беспричинное беспокойство, словно кто подзуживал: довольно, мол, тут ошиваться, пора двигаться. Некоторые торчат на этих внутренних голосах, а я их не люблю и не верю им, но совсем не обращать внимания на них нельзя. Иной раз потянет откуда-то вроде как сквозняком, и сразу смека: надо свинчивать, а потом только диву даешься — еще бы секунда, и кранты. Но сейчас было другое, не сигнал опасности, а беспокойство, как бы приказ или, может, совет — шевелиться. И еще, совсем уж не к месту, вспоминался мой сокамерник по психушке, Философ. Сам он был во всем виноват, сам нашел приключения на свою, мягко говоря, голову и меня в них чуть не втянул. Не мое это дело, повторял я себе. Как говаривал мой бывший начальник, «пусть мертвые хоронят своих мертвецов».
Безумная личность: он уверен воистину, что эти слова — этакая народная поговорка.
Вот, вот, опять, как раньше, какие-то чужие мыслишки исподтишка зудят. Понять бы, откуда это дерьмо лезет.
Так или иначе, вскоре мне жить у нее надоело, и на десятый день я отвалил. Убедившись, что мою квартиру не навещали, я поселился дома. Пора было подумать, куда прислониться.
Самой верной наколкой для меня был Витя Барельеф. Кликуху «Барельеф» он приобрел еще на юрфаке за то, что всегда старался повернуться к собеседнику в профиль. В фас он смотрелся придурком, а профилем обладал чеканным. Теперь он служил в коммерческой сыскной фирме и вроде бы вышел в паханы. Меня он считал не слишком тонким, но оперативным сыщиком и пробовал переманить около года назад.
Я завалился к нему в кабинет без предварительных телефонных звонков и прочих там политесов, но он приветствовал меня так, будто назначил встречу заранее:
— А, это ты, Крокодил. Здорово. Значит, решился?
— Решился.
— С психушкой — что за история?
— Так не отпускали.
— Насчет чердака ксива съедобная?
Я молча положил на стол бумаги. Он небрежно заглянул в них и отгреб в сторону:
— Ладно, хер с ними. Все равно будет комиссия.
Дальше пошло обычное дерьмо — бумаги, медицинская комиссия и снова бумаги, а затем тир, спортзал и бесконечный юридический инструктаж. Началась оперативная работа, пока на подхвате. Я по этому поводу не выказывал никаких амбиций, работал четко и старался не высовываться. Наконец через три месяца я стал работать самостоятельно и даже получил помощника.
После угрозыска эта контора казалась мне богадельней. Бабки платили хорошие, а дела шли несложные. Частные заказы отличались поразительным однообразием. Муж в командировке пропал — обнаруживался в Сочи с телкой, сбежал из дома подросток — ищи на панковых или хипповых тусовках. Джеф, мой помощник, знал прилично эту среду, и подростковые дела мы щелкали, как орешки. Бизнесмены чаще всего хотели узнать, где находится их компаньон, прихвативший с собой ту или иную часть наличности фирмы. Такие заявки, к счастью, редко, но все-таки иногда приводили к криминальному финишу, даже к убийству, и тогда, независимо от требований заказчика, мы передавали дело в прокуратуру, увы, теряя при этом больше половины гонорара.
Я всегда считал первой заповедью сыщика — не искать самому приключений, но однообразие все же слегка раздражало. Именно из-за него, по крайней мере так мне тогда казалось, временами возвращалось смутное беспокойство, какой-то невнятный зуд, и опять вспоминалась психушка и история с Философом.
Однажды меня вызвал к себе Барельеф. Вообще-то он, надо отдать справедливость, из себя большого бугра не корчил и, если что, заходил ко мне сам, но на этот раз прислал секретаршу.
Когда я вошел, он долго пристраивался за столом так, чтобы сесть ко мне боком и в то же время вроде бы не совсем отвернуться.
— Ты, Крокодил, во-первых, не обижайся.
— А что, уже есть причина?
— Подожди, не гони телегу. Ты знаешь, я всегда считал тебя хорошим сыщиком. — Он сделал длинную паузу, и я тоже упорно молчал.
— Фантазии у тебя иной раз не хватает, но есть энергия и аккуратность, это самое главное… — Как видно, ему показалось, что он плохо сидит, в смысле профиля, и он принялся ерзать в своем кресле. Достигнув оптимального положения, он почувствовал себя увереннее:
— А теперь неувязочка получается. У нас в конторе средняя раскрываемость — восемьдесят пять процентов, а у тебя — сто.
— Ну и что? Где неувязочка?
— Как где? У всех восемьдесят пять, а у тебя сто. Ты же понимаешь, я лично это только приветствую. Но некоторые болтают лишнее.
— Ну ты даешь. Что же прикажешь мне делать?
— Ты пойми, Крокодил, это в твоих интересах. Вот здесь лежит дохлое дельце, — не меняя позиции у стола, он показал большим пальцем на открытый шкаф у себя за спиной, — все от него отказались, а вот ты не отказывайся.
Я приготовился качать права, уже даже рот открыл, но эта тощая папка в пустом шкафу чем-то привлекала, возбуждала непонятное любопытство.
— Ладно, — я сунул папку под мышку, — если ты рекомендуешь…
— Конечно рекомендую, — обрадовался Барельеф. — Помусолишь месяца два, спишем в архив, и все тип-топ.
— А что будет, если я справлюсь?
— Ну… ничего страшного не случится. Даже если кому не понравится, те, кто болтает, заткнутся. Все сказали, что дело не канает. Но я тебе не советую. Чего зря уродоваться.
У себя за столом я исследовал содержимое папки — она оказалась дохлой в буквальном смысле. Договор-поручение на нашем типографском бланке, квитанция об уплате первичного взноса, то бишь задатка, да распечатка диктофонной записи показаний заявителя — и все. Из последнего документа следовало, что некая Анна Сергеевна Жуковская хочет найти свою младшую сестру Полину, которая два дня назад, десятого июня, вышла из дома «на минутку» и не вернулась. Сразу после ухода сестры заявительница услышала шум автомобиля и, выглянув в окно, успела увидеть отъезжающую черную «Волгу».
Странно. Показания, разумеется, бестолковые, нет даже фотографии, не указан возраст, приметы, но ведь все это раздобыть — не проблема. В конце концов, примерно так начиналась половина всех наших дел. Отчего же они так дружно… что им здесь не понравилось… черная «Волга», что ли…
Я зашел в соседний кабинет, к Феликсу. Он мужик не вредный, просто так, без пользы для себя, врать не будет.
— Ты вот это, — я положил папку на его стол, — чего отфутболил? Что-нибудь знаешь?
— Нет.
— Тогда почему?
— Так. Не захотелось.
— Внутренний голос?
— Наверное, так.
Вечером я заявился на Садовую, 87, по указанному в деле адресу. Открыла маленькая худощавая женщина лет шестидесяти. Она двигалась бесшумно и плавно и разговаривала очень тихо. Проведя меня в большую, с тремя высокими окнами, комнату, она предложила мне стул, а сама села в продавленное кожаное кресло, точнее провалилась в него, и прошелестела:
— Чем могу быть полезна?
— Я хотел бы уточнить некоторые детали.
— Пожалуйста, уточняйте.
— Во-первых, сколько лет вашей сестре?
— Она выглядит на тридцать.
— Выглядит? А сколько ей на самом деле?
— Примерно столько же.
— Почему примерно? Вы что, не знаете возраста вашей сестры?
— Как это не знаю? Знаю. Не сбивайте меня с толку.
— Какая разница в возрасте между вами?
— Ну знаете, таких вопросов женщине не задают.
— Вы, главное, не волнуйтесь.
— Я никогда не волнуюсь.
— Очень хорошо. Не найдется ли у вас фотографии?
— Фотографии… легко сказать, фотографии, — проворчала она, не без труда выбралась из кресла и удалилась.
Через несколько минут я держал в руках маленькую выцветшую фотографию, с которой на меня смотрела довольно симпатичная девчонка. Кого-то она мне напоминала, но я не мог вспомнить кого.
— А здесь сколько ей лет?
— Как это сколько? Сколько я говорила.
— Но позвольте, ведь это явно старая фотография.
— Может, старая, а может, не старая. Перестаньте сбивать меня с толку.
Побеседовав с нею в таком же духе еще с полчаса, я порядком вспотел, особенно когда пришлось еще раз извлечь ее из кресла и устроить ей у открытого окна экзамен на опознавание марок проезжающих машин. Пожилые люди в своих показаниях нередко все черные легковые автомобили именуют «Волгами», но в данном случае хотя бы с этим все оказалось нормально. Более того, она даже вспомнила, что номер машины оканчивался цифрами ноль и четыре. Это уже кое-что, если, конечно, машина имеет отношение к делу.
В остальном улов был ничтожен: волосы темно-русые, слегка рыжеватые, глаза карие, губы яркие без помады, рост средний. Особых примет нет, постоянных знакомых нет, в гости никто не ходил, последние полгода нигде не работала. По образованию — биолог, раньше работала в секретной лаборатории.
Старая ведьма явно что-то привирала и что-то утаивала, но я решил, что еще не настал момент тряхнуть ее как следует. Кроме того, я успел заметить, что во время беседы из-за двери соседней комнаты, откуда была принесена фотография, нас кто-то пытался подслушивать.
На следующее утро мой помощник Джеф шустрил в ГАИ, а я опрашивал соседей по дому. Один паренек видел, как в черной машине уехали две девушки: одна — рослая, спортивного вида, в рубашке мужского покроя и джинсах, вторая — среднего роста, в зеленой юбке и белой кофточке.
К полудню мы уже знали, где прописана искомая черная «Волга», и вскоре нашли водителя — словоохотливого мужичка лет тридцати пяти. Да, он хорошо помнит этот рейс. Отчего запомнил? Одна из пассажирок понравилась. Первая, которая его нанимала и заплатила вперед, — жилистая, как лошадь, и слишком крупная, это уж на любителя, а вот вторая девушка, поменьше, — та очень хорошая, ну прямо конфеточка. Он даже хотел на пробу поклеиться, но жилистая вроде как приревновала и нарывалась на скандал. Ясное дело, связываться не стал. Высадил за Обводным, на Боровой, угол Прилукской. Куда пошли? Заметил. В угловой дом. Вывески нет, но, видать, контора: и на первом, и на втором этаже во всех окнах занавесочки одинаковые. И на двери звонок, девушкам пришлось подождать, пока им открыли. Почему не уехал сразу? Да ведь уже говорил: девушка понравилась. Юбчонка-то в обтяжку, хотел посмотреть, как у нее при ходьбе жопка покачивается.
Я отправился прямо туда, по горячему следу, а Джефу вязаться за мной запретил, чтобы в случае чего его физиономия осталась про запас, незасвеченной.
Дверь открыл молодой человек и выжидательно отступил на шаг. Хорошую подготовку не спрячешь, она всегда видна: глаза как бы сонные, но отслеживают меня полностью, руки, ноги и корпус по-хорошему так расслаблены, — в общем, раз на входе профессионал, значит, контора серьезная. Я, понятно, в ответ прикинулся фраером.
— От Эдуарда Семеновича, — бросил я небрежно и попробовал пройти мимо, но он ленивым, экономным движением возвратил меня назад и развернул лицом к выходу.
— Разве это не «Химвест»? — обернулся я к нему.
В коридоре на заднем плане возник какой-то тип в белом халате, а слева, за стеклянной перегородкой, раздвинулась белая занавеска, и в щели появился внимательный глаз.
— Вали, вали отсюда, — произнес охранник меланхолично и выставил меня наружу пинком в задницу.
Это было уже лишнее, и я мысленно записал на него штрафное очко, на случай если придется встретиться еще раз.
Я декоративно обматерил закрытую дверь и еще в двух домах шумно осведомился насчет фирмы «Химвест» — и не напрасно, потому что рядом, выйдя из подворотни, парень в сером пиджаке усердно разглядывал небо. И где их, таких недоносков, учат… Но контора, выходит, и впрямь серьезная.
Он пас меня еще с четверть часа, пока я не зарулил в удачно подвернувшийся коньячный разлив.
Пристроившись со стаканом коньяка у окна, я наблюдал, как мой преследователь, перестав изображать рассеянного прохожего, деловито пошел обратно. Значит, просто наружная охрана… Однако что же у них там такое…
Для меня настала пора задуматься. Стоит ли играть в эту игру? В эту безусловно опасную игру… Ведь и Барельеф советовал, и все наши сыщики отказались. Ничего такого «дохлого» в этом деле не просматривалось ни тогда, ни сейчас… но никто не захотел связываться. Мне в свое время столько долдонили о коллективном разуме, что я в него никогда не верил. А вот сейчас выходило, что существует коллективное чутье.
По пути домой я убеждал себя спустить это дело на тормозах, но непонятное упрямство не позволяло принять жесткое решение. Хуже нет, когда в собственной голове тебе кто-то или что-то возражает…
И к тому же в памяти навязчиво возникали события годовой давности — психушка, Чудик, Философ, как если бы они имели отношение к нынешнему расследованию… Это, пожалуй, и сыграло решающую роль. Если мне в каждом деле будет мерещиться связь с теми событиями, значит, пора на пенсию… или еще куда… только не в сыщики. Это уже профессиональная непригодность, трус в карты не играет. Я решил продолжать.
Что же, раз контора серьезная, надо и нам по-серьезному. Ранним утром я и Джеф заняли позицию на чердаке трехэтажного дома, откуда хорошо простреливалась та самая дверь с кнопочкой. Я прихватил с собой полевой бинокль, а Джеф орудовал дальнобойной камерой. Он торчал на этой технике и работал без осечек.
Мальчишка пока не понимал, во что мы ввязались, да и вообще настоящей работы не нюхал. Для начала он попробовал осмотреть окрестный пейзаж, высунувшись с биноклем из слухового окна. Я еле успел отодвинуть его в сторону:
— Хорошим оперативником может стать каждый мудак. Трудно стать старым оперативником.
До семи утра к объекту наблюдения никто не приближался. Первой была немолодая, уныло одетая женщина. Ей долго не открывали, и она терпеливо ждала, опустив лицо вниз, так что Джефу едва удалось ее сфотографировать.
— Это будет гвоздь фотоконкурса «мисс уборщица», — весело откомментировал он, заметив мою усмешку.
Проведя на объекте сорок минут, «мисс уборщица» удалилась.
В восемь появился молодой человек с упругой кошачьей походкой, он, казалось, получал удовольствие от каждого своего движения.
— Отличный организм, — оценил его Джеф.
— Ты бы с ним справился?
— С моим-то красным поясом? Он бы меня сделал. — Джеф щелкнул затвором.
— Сейчас выйдет мой друг. Я хочу хорошую фотку.
Мой знакомец, выйдя на улицу, для начала, как положено, огляделся по сторонам, наилучшим образом подставив лицо солнцу и нашим объективам. Последовало два смачных щелчка затвора.
— Отличная будет фотка, хоть в рамке на стену вешай, — обнадежил меня Джеф.
Далее почти час никого не было. Оживление началось без десяти девять. За пятнадцать минут прошло семь человек: пожилой, источающий важность розовощекий мужчина, несмотря на жаркую погоду — в пиджаке и при галстуке; бесцветная женщина неопределенного возраста, с поджатыми губами и некоторой надменностью в лице; молодой бородатый парень, нечесаный, в сильно потертых джинсах; и, наконец, четыре девчонки, две вместе и две порознь, причем последняя, в пять минут десятого, не шла, а трусила рысцой.
— Шеф, я торчу, — радостно хихикнул Джеф, — там у них трудовая дисциплина! — Передав мне тяжелую камеру, он разминал затекшие руки.
После десяти стали приходить те, кого, очевидно, не касалась трудовая дисциплина. Мужчина средних лет, женщина, молодой человек в очках и молодой человек без очков — никто из них не спешил, все имели вальяжный вид, у мужчины в руке был старомодный портфель, а у молодого человека в очках — несколько книг под мышкой.
— Похожи на научных работников. Высоколобые, — недружелюбно процедил Джеф. — Что же они там делают? Наркоту синтезируют?
Ровно в одиннадцать явилась та, ради которой мы нюхали кошачье дерьмо на этом чердаке, — рослая блондинка лет тридцати, загорелая, мускулистая, в джинсах и белой майке, сквозь которую отчетливо виднелись крупные темные соски.
— Ну и кобыла! — восторженно заржал Джеф, снимая кадр за кадром и еле успевая заводить затвор.
Как мы выяснили позднее, ему удалось сделать шесть снимков.
— А с этой ты бы справился? — поинтересовался я.
— Хер ее знает… наверное. — Мой вопрос он явно всерьез не воспринял.
— Вот, вот. Когда речь о таких коблах, заранее ничего не скажешь. А сейчас появились такие волчицы, что Боже упаси. На этом можно круто наколоться. Просёк?
— Не волнуйся, гражданин начальник, запомнил. Держу в уме.
Да уж, конечно… хрен ты запомнил… дай только Бог, чтобы вовремя вспомнил.
— Ладно, пошли, — я слез на пол с трубы отопительной системы, на которой мы сидели, — пошли, не копайся. Ее фейс нужен в темпе.
— Одну секунду, шеф. — Он еще несколько раз щелкнул затвором.
— Что ты еще там высмотрел? — спросил я уже на улице.
— Тормознул «Жигуленок». Вылезли два мужика, у обоих рожи свинячьи. Один укатил обратно, а другой — в нашу контору.
Как только у меня в руках оказалась еще мокрая фотография Кобылы — с подачи Джефа мы ее так и окрестили, — я дернул на Садовую, к шелестящей старушке. Уж под этот портрет ей придется прошелестеть что-нибудь внятное.
Джеф отправился снова на Боровую, с заданием сесть на хвост Кобыле, в контакт не вступать и вести ее, пока где-нибудь не осядет. При первой возможности позвонить мне на службу.
Я шел к старушке с твердой решимостью дожать ее до конца. Как только она провалилась в глубину своего кресла, я сунул ей под нос фотографию Кобылы:
— Вам знакомо это лицо?
— Да, знакомо. Но я не знаю, кто это такая. — Она брезгливо отстранила фотографию.
— Где вы ее видели?
— Здесь.
— Когда?
— Дней семь или восемь назад, точнее не помню.
— И она больше не появлялась?
— Нет, но потом еще звонила по телефону. У нее противный хриплый голос.
— Вы ее, похоже, не любите. Почему?
— А вот это уже мое личное дело.
— Скажите, Анна Сергеевна, вы действительно хотите, чтобы ваша сестра нашлась?
— Вы меня оскорбляете. Конечно хочу.
— В таком случае вы должны отвечать на все мои вопросы, даже о том, что вам кажется вашим личным делом.
— Хорошо.
— Так за что же вы ее не любите?
— Это было так отвратительно, что меня до сих пор трясет. Она позвонила Полине, и та согласилась ее принять. Они познакомились на научном симпозиуме, эта гадкая женщина, видите ли, аспирантка. Полина сама открыла ей дверь и впустила к себе. Сначала у них было тихо, а потом стали слышны возгласы, и достаточно громко. Полина никогда не повышала голоса, у нас в семье это не принято. Мне даже показалось, что она зовет на помощь. Когда я вошла, Полина сидела на диване, ее юбка была разорвана, и она громко и очень неестественно смеялась. А эта паршивка рядом стояла на коленях и пыталась стянуть с Полины трусики. Увидев меня, она вскочила, произнесла вслух жуткое бранное слово и выбежала. По пути она грубо меня оттолкнула и наружной дверью хлопнула так, что все затряслось. Я долго не могла успокоиться, а Полина говорила, что на нее сердиться не надо, у нее, видите ли, специальный такой набор хромосом. А я думаю, она просто развратная мерзавка, мало ли у кого какие хромосомы.
— Совершенно с вами согласен. Тем, кто дает волю своим хромосомам, место за решеткой. Скажите, ваша сестра в телефонных разговорах не называла ее по имени?
— Что вы, я не слушаю чужих разговоров. У нас в доме это не принято.
— Спасибо, Анна Сергеевна, вы сообщили мне ценные сведения. До свиданья.
— Но скажите хоть что-нибудь о Полине.
Что я ей мог сказать?
— Пока нет известий о плохом — нужно надеяться на хорошее. А сейчас я должен идти.
С четырех часов я торчал в офисе: нужно было сдать готовое дело. Впрочем, я готов был бросить его в любую секунду, чтобы по звонку Джефа выехать и попытаться вступить в контакт с Кобылой. Но звонка все не было.
В семь я покончил с отчетом и пошел к дежурному. Он включил видак и поставил боевичок, где сыщик в пять минут вычислял на компьютере главарей банды и расправлялся с ними с вертолета. Боевик кончился, а Джеф не звонил.
К десяти стало ясно: парень накололся, и я начал названивать подряд во все отделения милиции в том районе.
Джефа нашли на Расстанной, в подворотне нежилого дома. Ему повезло в том смысле, что его почти сразу заметили из патрульной машины и вызвали «скорую». Он пролежал там не более получаса. У него в кармане нашли нашу ксиву, и потому обошлись с ним заботливей, чем обычно в подобных случаях. Он попал в Институт травматологии, и, несмотря на позднее время, мне удалось получить справку о его состоянии. Перелом ключицы, смещение шейных позвонков, трещина в затылочной кости. Предположительно получил два удара: по шее и по затылку. Но утверждать это определенно они не берутся, пусть решают судебные медики.
Такого поворота событий я ожидать не мог, ибо он был достаточно абсурдным. Если это вылепила сама Кобыла, она без всякой выгоды потенциально наматывала себе срок, если же кто-то, кто ее пас, — он ставил под удар своих хозяев. Так и так выходила чепуха. Третий вариант — вмешательство посторонних, случайных лиц — я пока исключал.
О случае с Джефом пришлось доложить Барельефу.
— Я же тебе советовал, — мрачно процедил он. — А теперь что делать? В уголовку вот так, как есть, не сдашь, они таких полуфабрикатов не любят. Придется тебе это дело маленько подработать, тогда посмотрим.
Барельеф любил клебздонить и без причины, а сейчас он получался кругом прав и не мог скрыть самодовольства по этому поводу:
— Ладно, дело житейское. Главное, не переусердствуй. Ты же сам говоришь: первая заповедь сыщика — не искать приключений.
Да я их искать и не собирался. Но работа есть работа, и выходить на Кобылу нужно. Вооружаться всерьез я не стал, но пушку все-таки прихватил, и еще карманный фонарь, учитывая тягу мадам к темным подворотням. Из трех имевшихся в наличии машин я выбрал старенький «Москвич» с крепким пареньком за рулем, и мы отчалили.
Помня, что у них есть служба наружной охраны, я применил старый, но не ржавеющий приемчик. В двух кварталах от их заведения я присмотрел пустой пятачок на месте снесенного дома. Там валялись коробки и ящики, брошенные уличными торговцами, и на них местные ханыги распивали спиртное. Мы припарковались, напялили оранжевые жилеты, затем я установил треногу, привинтил к ней нивелир и настроил его на ту самую дверь, из которой должна была появиться Кобыла. А мой помощник, разложив двухметровую геодезическую рейку, лениво и неохотно, как всамделишный рабочий, перетаскивал ее и устанавливал в различных точках местности, я же, заглянув в окуляр, делал запись в блокноте. Как только в интересующей меня зоне возникал движущийся объект, я поворачивал трубу нивелира и мог наблюдать с тридцатикратным увеличением выражение лица идущей персоны. Даже если за нами наблюдали в бинокль, никто не смог бы заметить халтуры, кроме, конечно, профессионала-геодезиста.
Наш трудовой спектакль длился более двух часов, когда наконец я узрел в нивелир загорелую волевую физиономию Кобылы. Она свернула на Прилукскую улицу в сторону Лиговки.
Мы двинулись параллельным курсом, у следующей улицы тормознули и дождались, пока она проследует перекресток, затем выскочили на Лиговку и сели ей на хвост уже там.
Теперь она шла значительно медленнее, иногда бросая настороженные взгляды по сторонам. Неужели почуяла слежку? Странно… Есть такие, кто чувствует наблюдение, но здесь вроде бы типаж не тот. Может, из-за вчерашнего случая с Джефом?.. Или просто работа нервная…
Пройдя по Лиговке метров шестьсот, она вдруг остановилась, поиграла мускулами плеч, погладила ладонями свои груди и нырнула в подвальный кафетерий.
Это было очень кстати. Я не хотел стыковаться на улице, опасаясь, что из-за ее агрессивности контакт может не состояться.
Когда я вошел, она уже сидела за столиком. Перед ней стоял стакан фруктового сока и вазочка с целой башней из мороженого. Она поедала его с чувственным удовольствием, слизывая с ложки длинным лиловым языком. Так она еще и сладкоежка… Вот лапочка…
Я ограничился чашкой кофе и плюхнулся за ее столик, неловко вертя в руках бумажник.
Ее глаза сузились от бешенства.
— Вам что, пустых столов мало? — Она, видно, решила, что я собираюсь клеиться.
— Сейчас, сейчас, извините. — Я суетливо запихивал в нагрудный карман бумажник, но он никак не влезал, и я суетился еще больше.
Наконец я услышал, как мой напарник у стойки просит пачку сигарет. Это значило: за кормой чисто.
Бумажник выскользнул из моих рук и упал на стол. Несколько фотоснимков разлетелись веером рядом с ее мороженым. Она брезгливо отшатнулась назад, а я аккуратно, как в пасьянсе, разложил фотографии в ряд. Направо легли три ее портрета, налево — фотография Джефа.
— Вы что… — начала она хрипло и замолчала.
Я почувствовал мощный силовой толчок, и сразу стало жарко. Ее лицо превратилось в жуткую неподвижную маску, а руки, наоборот, расслабились и потянулись к груди. Сознательно или непроизвольно, но она готовилась к нападению. Да, не повезло Джефу… с ней сам дьявол не справится… это все равно что попасть под танк.
— Только без физкультуры, — сказал я вялым голосом, — если здесь позитивы, значит, где-то есть негативы. Научному работнику это надо бы знать.
Я ощутил новый толчок силового поля, как удар массивным предметом в грудь. Чтобы дать ей время образумиться, я молча прихлебывал кофе.
— Что вам от меня надо?
— Вот эту девчонку. — Я выложил фотографию Жуковской справа от карточек самой Кобылы.
— Я не знаю ее.
Настала моя очередь свирепеть.
— У тебя что, с головой плохо? Вот с этим, — я взял карточку Джефа, — ты срок уже намотала, два года строгача у тебя в кармане. Если он, конечно, подаст.
— Я ему заплачу. Сколько надо?
— Это он сам тебе скажет… если захочет… И по этому эпизоду, — я приложил фото Жуковской к карточке Джефа, — также есть свидетели. — Я сделал ударение на слове «также». — Другие твои делишки меня не колышут, мне нужна девчонка.
— Что вы несете? Я же сказала: я ее не знаю.
— Совсем охренела? Мы сдадим твое дело в прокуратуру, и через день сюда, — я ткнул в дверь на ее фотографии, — вломится бригада угрозыска. Твоему начальству очень понравится.
На этот раз я попал в точку. Она взглянула на меня так, будто только сейчас увидела, и осмотрелась по сторонам.
— Давайте выйдем отсюда.
В дверях я ее предупредил еще раз:
— Только без спортивных упражнений.
Уже вечерело, на улице стало прохладней, и это вроде бы действовало на нее отрезвляюще.
— Хорошо, вы ее получите.
— Сейчас.
— Да вы что! Я сейчас не могу. Мне нужно выяснить, где она. Я вернусь сюда через час.
— Опять глупишь. Если вздумаешь с кем-нибудь советоваться, ты сюда не вернешься. И вообще никуда не вернешься. А так все будет тихо.
Она сделала несколько глубоких вдохов, видимо по какой-то специальной системе:
— Хорошо.
Мой напарник ждал нас уже за рулем. Она нацелилась на переднюю дверцу.
— Садись назад.
Она послушалась, но, когда я сел рядом, решилась выступить:
— Почему вы мне «тыкаете»? Мы с вами телят не пасли.
— Ты что, в кино не бываешь? — Я позволил себе некоторое добродушие в голосе. — Детективы преступникам всегда говорят «ты»… Куда ехать?
— Прямо, — словно выплюнула она.
Подчиняясь ее указаниям, мы прокатились по Лиговке до железнодорожного переезда, свернули направо и поехали вдоль ограды, отделяющей городские кварталы от Витебской железной дороги.
— Стоп, — сказала Кобыла.
Мы вылезли из машины. Солнце скрылось за зданиями жилого массива, наступали сумерки.
— Там, что ли? — кивнул я в сторону кирпичной ограды.
— Там.
Меня насторожило выражение превосходства в ее взгляде и чуть заметная усмешка.
— Она жива?
— Жива, — ухмыльнулась она откровенно и нагло.
— Ну-ка без смехуечков… в чем дело?
— Почти ни в чем, — она злорадно хохотнула, — у нее здесь кличка «Обдолбанная».
— Ладно, пошли. — Я обернулся к напарнику: — Доложись по телефону в контору, где мы, и подстрахуй меня. Возьми пушку, место паршивое.
Кобыла направилась к проему в кирпичной стене, забранному железной решеткой. Отодвинув в сторону сломанный прут, мы проникли в дыру и очутились на территории сортировочной станции, в особом мире, известном среди бродяг под названием «Витебский флэт».
Здесь каждый бомж мог найти ночлег в любом из множества товарных вагонов. Сюда в ночное время не рисковал сунуться ни один милиционер. Здесь не действовали никакие законы, и человека могли убить за бутылку водки.
Кобыла, безусловно, представляла себе специфику этого места и старалась не высвечиваться. Сперва мы шли вдоль ограды, затем, обходя кучи металлического лома, стали пересекать рельсовые пути.
Везде, куда ни глянуть, в поле зрения попадали вагоны, большей частью товарные. По одному либо группами, они стояли на рельсах, размещенные как будто случайно, без всякой системы. Людей поблизости я не видел, и было тихо, только вдалеке, на центральной магистрали, с воем, набирая скорость, пронеслась электричка.
Выйдя к двум цепочкам вагонов, стоящим на соседних путях, Кобыла пошла между ними, по-видимому имея в виду скрытность передвижения.
Превосходно придумано: твои ноги и задница видны отовсюду, зато сам ничего не видишь… И ведь эта сука — научный работник, а ума — что у страуса.
Двигаясь вдоль последнего вагона, мы услышали отрывистые возгласы и звуки какой-то возни. Кобыла, надо отдать справедливость, шла дальше бесшумно и перед выходом на открытое пространство остановилась, затем осторожно выглянула. Увиденное, похоже, ее заинтересовало, она сделала еще шаг и стала смотреть. Чтобы выяснить, что там происходит, я присел и заглянул под вагон. Двое парней в замызганной рабочей одежде били ногами третьего, лежащего на земле. Заметив наконец Кобылу, они прекратили свое занятие и направились к ней. Когда из-за ее спины появился я, они остановились, потоптались на месте и не спеша побрели в сторону. А лежавший на земле зашевелился, с трудом встал и неожиданно побежал, припадая на левую ногу.
Кобыла энергично дышала, ноздри ее раздувались, и глаза опять, как в кафе, стали бешеные. Эта идиотка была явно не прочь показать ребятам пару ударов. Ну что же… ищущий приключений в конце концов их находит.
Метрах в сорока от нас стоял еще один товарный вагон. Подойдя к нему, Кобыла большим пальцем показала на черный проем приоткрытой двери:
— Там.
— Лезь вперед, — скомандовал я.
Она положила ладони на пол вагона, находившийся на уровне ее груди, подпрыгнула, закинула ногу внутрь и исчезла в темноте. Я вслед за ней проделал то же самое с максимальной скоростью, чтобы не дать ей времени встать и развернуться, и сразу отпрыгнул в сторону, на случай если ее дурные инстинкты возьмут верх над разумом.
Секунды через три, привыкнув к полумраку, я увидел, что Кобыла не дурит и отошла к противоположной стенке, а слева внизу, у другой стенки, темнеет фигура, надо думать, сидящего человека. Я включил фонарик.
В радужном круге света, с задранной юбкой, в позе «лотоса» сидела девчонка, которую я искал. Я узнал лицо с фотографии, но сейчас на нем застыла улыбка, та самая безмятежная до бессмысленности, запредельно спокойная улыбка, которую я наблюдал трое суток подряд на лице Чудика в психушке. И еще я понял, кого она мне напоминала: она была разительно схожа с той женщиной, с которой разговаривал Философ во дворе психушки за несколько часов до смерти.
Значит, мне не зря мерещилось, что эти дела между собой как-то связаны; меня привели сюда на веревочке, подставили, но я не мог понять, как это возможно, и чувствовал — от непонимания и бешенства у меня сейчас поедет крыша.
Меня будто током ударило. Я ощутил в солнечном сплетении, висках и ладонях жар и покалывание. Весь вагон покрылся, как пленкой, оранжевым свечением, а сидящая стала розовым силуэтом. Я видел в ней жизнь, но она была на исходе, и я это знал почему-то по сиреневой полосе вокруг ее головы и туловища. Кобыла стала багровой тенью с черной бахромой около головы и рук.
— Убью, сука! — заорал я по-блатному и бросился на нее, отшвырнув ненужный уже фонарик. Она не ожидала такой реакции. Со звуком, напоминающим не то рычание, не то хриплый стон, она пыталась уклониться. Черная бахрома вокруг ее головы пульсировала, и я знал, что это от страха. Убить ее хотел даже не я, а моя рука сама или что-то, мне неизвестное, направляющее руку. Кобыла хотела поставить блок и уйти вниз и вправо, но двигалась мучительно медленно, я тоже двигался медленно, но легче и быстрее ее, и мог корректировать удар как угодно, и вытянутые вперед пальцы несли перед собой насыщенную смертью серую кайму, неотвратимо приближавшуюся к ее горлу, чтобы перерубить его, как пучок соломы.
Внезапно оранжевый свет сменился зеленоватым. Передо мной возникла серебристая паутина, и пройти сквозь нее рука не могла.
Спокойный голос сказал, но не вслух, а как бы внутри меня: Остановись, Крокодил, это лишнее.
Моя рука сама опустилась, и я должен был позаботиться о том, чтобы не врезаться в стенку и не потерять равновесия, а Кобыла медленно проплыла к выходу. Я, не оборачиваясь назад, каким-то образом видел, как она спрыгнула на землю, упала, поднялась и бросилась бежать сломя голову.
Я же через секунду очутился в полной темноте, и последней моей мыслью было: надо найти фонарик.
Назад: 1. ДОКТОР
Дальше: 3. ПРОКОПИЙ