Глава двадцать четвертая
– Глинтвейн, —сказала Наташа, ставя на маленький столик глиняный кувшин. Запах корицы, муската и горячего вина наполнил комнату. Глиняный кувшин, толстостенные керамические чашки, огромные яблоки, зеленые и красные, виноград. Фрукты привез Андрей. И вино тоже. Но другое. Глинтвейн – это Наташина идея.
– Мы должны отпраздновать! – заявила она.
– Что именно? – поинтересовался Ласковин.
Приобретение машины? Непобедоносный финал их с отцом Егорием борьбы или то, что ему не удалось стать убийцей?
– Весна! – сказала Наташа.– Весна пришла! Разве ты не почувствовал?
– Ах да, верно!
Андрей вспомнил теплый ветер, овеявший утром его лицо. И то, как быстро стаял снег на улицах,– остались лишь черные холмики по краям тротуаров. И впрямь весна!
– Да,– сказал он.– Праздник! Наливай!
Откуда Наташе знать о поражении Андрея, если он никогда и не говорил об этом?
Ласковину вспомнился разговор, вернее, два телефонных разговора, поставивших знак многоточия в их тайной миссии.
Первый – с отцом Серафимом. Второй…
Ласковину пришлось дважды напомнить Потмакову, что тот собирался сообщить однокашнику о своем решении. Странно. Вчера Андрею показалось: Игорь Саввич не склонен тянуть время. А уж о твердости отца Егория, сделавшего выбор, и говорить нечего. Наконец разговор состоялся. Ласковин, взяв трубку параллельного телефона, слышал его во всех подробностях.
– Это я,– сказал отец Егорий, когда его однокашник поднял трубку. И замолчал.
– Слышал, слышал,– раздался на другом конце провода напористый говорок.– Так и предполагал, что это – твоя работа.
(«Знает! – подумал Ласковин.– Откуда?»)
– Ну не огорчайся, ничего. В другой раз выйдет! Вы его…
– Не будет другого раза! – перебил Потмаков. И отец Серафим умолк. Ласковин слышал, как оба священника дышат в трубки. Первым не выдержал отец Серафим.
– Почему не будет? – совсем другим голосом спросил он.
– Потому что – все! – резко ответил Потмаков.– Подумал я и решил: не подобает мне, православному клирику, этим заниматься!
Андрей видел, что отец Егорий готов к возражениям, он чувствовал в Потмакове нарастающий заряд ярости…
Но отец Серафим спорить почему-то не стал. Спросил только:
– Ты ведь не из-за трудностей отступаешься?
– Нет!
– И, конечно, не из-за денег?
– Да уж конечно! – буркнул отец Егорий.
– Ну хорошо,– согласился отец Серафим.– Неволить тебя не буду. И разубеждать – тоже, знаю нрав твой. Нет так нет. Но уж не откажи, сделай милость, выполни последнюю просьбу!
– Это какую? – насторожился Потмаков.
– Пустяк. Я дам тебе телефон, позвонишь, скажешь: я – Инквизитор. Да, да, именно так: я – Инквизитор. Но сначала позови Михаила, непременно Михаила. Он спросит – ты ответишь. Вот и все.
– А зачем это? – с подозрением спросил Игорь Саввич.
– А затем,– сердито произнес отец Серафим,– что от твоей слабости дело наше умереть не должно!
– Не слабость это! – проворчал Потмаков.– Ладно, позвоню. Давай телефон!
– Крутит он что-то,– произнес Ласковин, когда Игорь Саввич положил трубку.
– Господь с ним,– махнул рукой Потмаков. Он и не надеялся, что разговор выйдет таким коротким.– Просьба и впрямь пустяшная. Сейчас и позвоню.
Он набрал номер.
– Ну,– сказал на другом конце нетерпеливый голос.– В чем дело? Говорите!
– Михаила мне,– кашлянув, произнес отец Егорий.
В трубке щелкнуло, и через несколько секунд другой мужской голос, столь же неприветливый, буркнул в трубку:
– Михаил! Кто это?
– Я – Инквизитор! – в точности, как просил отец Серафим, сказал Игорь Саввич.– Мне…
– Имя! – перебил голос.
– Отец Егорий Потмаков! – сказал Игорь Саввич, растерявшись от неожиданного напора.
– Не ваше! – Голос споткнулся, словно проглотил ругательство.– Его имя!
– Пашеров,– сообразив, о ком идет речь, сказал отец Егорий.– Пашеров Анатолий Иванович. Он…
– Все! – отрезал назвавшийся Михаилом и бросил трубку.
Игорь Саввич еще некоторое время держал свою в руке, потом осторожно положил в гнездо аппарата. Ласковин никогда не видел его таким растерянным.
– Ну как? – спросил Андрей. Отец Егорий покачал головой:
– Не понимаю.
– А я – понимаю. Ничего. Пускай потрудятся! – усмехнулся Ласковин.
Посмотрим, как этот нахальный Михаил управится с Пашеровым. И его «волкодавами».
– Так ли, иначе, а дело сделано,– сказал Андрей.– Какие будут пожелания?
– Что? – Потмаков озадаченно посмотрел на него.– А, что делать? Да ничего пока.
– Тогда я поехал,– сказал Андрей.
– Ну конечно, Андрюша. А я почитаю немного.
Измученный лев с черной взлохмаченной гривой.
– Мне сегодня сон снился,– сказала Наташа.– Будто мы с тобой бродили по горам, по зеленому лесу, пронизанному солнцем.– Она улыбнулась.– И еще ели ежевику, черную и большую, как мандарин. А потом мы вышли к какому-то храму. Разрушенному. У него были белые-белые колонны, и по ним вверх тянулся виноград. Не дикий, а самый настоящий. И гроздья у него были из красных ягод. И солнце светило прямо сквозь свод. И сквозь эти ягоды. И еще мы пели… А потом я проснулась.
– Хороший сон,– проговорил Андрей.– Поэтому ты купила красное вино?
– Угадал! – Наташа засмеялась.– Ты пей, а то остынет и будет не так вкусно! Ну как?
– Сказка! – Андрей восхищенно причмокнул губами.
– А то! Это, имей в виду, фамильный рецепт.
И еще пирог. Я его тебе к дню рождения испеку. Послезавтра. Ты не против?
– Умру от счастья! Прямо сейчас!
Андрей одним глотком осушил чашку и хотел встать, но тут черная тяжелая ткань обрушилась ему на затылок, и комната исчезла. Его окружила тьма.
Истошный женский крик резанул по ушам, и Андрей завертел головой, напрягая зрение, но перед глазами плыли лишь темные круги. Мышцы Ласковина ныли, как после непосильной работы. Наташа! Он задохнулся от ужаса. Оглушительно лязгнуло, затем – тупой, «мокрый» звук – так тесак мясника разрубает баранью тушу. Крик оборвался. Ласковин зарычал, нет, завыл, страшно, как смертельно раненное животное… И прозрел!
О Господи! Андрей выл там, в другом мире! Первый раз этот «переход» был принят им с радостным облегчением…
И тотчас острая боль с правой стороны лба заставила быстро отдернуть голову. Рефлекторно он ушел вниз, доворачивая туловище, успев увидеть, как опускается (мимо!) скользнувший по его черепу клинок. Кровь залила правый глаз. Руки сжимали что-то твердое. Его собственное оружие. Топор.
Туловище Андрея было уже скручено для мощного рывка. Снизу вверх, одним левым глазом, он глянул на врага.
Всклокоченные, слипшиеся волосы, перекошенное грязное, страшное лицо в отблесках близкого пламени.
Враг снова замахнулся мечом.
«Шлем, я сбил с него шлем!» – возникла мысль.
Глаза, выпученные от ярости и усилия…
И взлетающее снизу вверх широкое лезвие топора.
Левой рукой враг вскинул щит. Изрядно порубленный, он все еще способен был отвести удар. Сейчас боковым движением враг парирует топор и ударит мечом справа, со стороны ослепшего глаза, по ноге.
Андрей засмеялся хриплым, не знакомым ему самому смехом. Он угадывал все намерения противника. На какой-то миг злоба в вытаращенных глазах врага превратилась в ужас. Андрей резко распрямил колено, изменив траекторию собственного удара. И топор, уже не снизу вверх, а горизонтально, завершив широкую дугу, скользнул по верхнему краю щита и, ударив врага повыше уха (толчок болезненно отдался в натруженных плечах), напрочь снес верхнюю часть черепа!
Андрей отпрыгнул назад, развернулся…
Ему никто не угрожал. В десяти шагах он увидел широкую спину воина в рогатом шлеме, наседающего на другого.
«На моего!» – опять возникла посторонняя мысль.
И, не задумываясь (тело распорядилось само), Андрей метнул огромный топор.
Попал!
Смахнув изодранным рукавом кровь с правого глаза (он видит, отлично!), Андрей подбежал к поверженному и, опять рассмеявшись (каков бросок, а?), вырвал топор из спины убитого.
– Мы побили их, вождь! – хрипло, задыхаясь, воскликнул тот, кого он выручил. Правая рука у воина висела плетью. Кровь капала с пальцев, капала, не текла. «Пустяковая рана»,– тут же по каким-то неясным признакам оценил мозг Андрея.
– Мы побили их!
То есть сказал воин не так, но смысл был этот. Андрей огляделся. Да, они победили. И поспели почти вовремя. Почти – потому что два из шести домов пылали, а, кроме трупов оружных, на мокрой от недавнего дождя земле лежали и тела смердов: двое мужчин, пойманные стрелами, женщина (не она ли кричала?) и мальчишка. И еще три пса, изрубленных мечами.
Андрей еще раз огляделся в рассветном сумраке, разгоняемом красным светом пожара. Никто из врагов более не сопротивлялся. Если кто и удрал, его найдут. Не его воины, так местные охотники. Было еще одно дело.
Андрей перехватил топор поближе к лезвию и поспешил вниз, к речному берегу.
Тут, вползши носами на отмель, высились два корабля. Разбойный и его собственный.
Андрей стащил с потной головы подбитый войлоком шлем и окунул лицо в студеную весеннюю воду, смывая грязь и кровь. Потом, оставив шлем на песке, взобрался по бревну на борт чужого корабля, прошел на нос и, упершись поудобней, принялся рубить топором черную драконову шею. Крепкое дерево поддавалось плохо. Когда наконец, захрустев, носовая фигура рухнула на песок, победители уже снесли вниз раненых. Над двумя трудились лекари: свой и здешний. Четверым помочь было нельзя. Двух сразили насмерть, двух добили из милосердия свои. Все убитые были из молодых. Известно, что Смерти юные лакомей.
Андрей распрямил ноющую спину и с гордостью посмотрел на свой корабль. Он видел его как будто двойным зрением: первым – большую лодку с парусом, эдакий узкий, не очень-то красивый баркас, вторым – мощный, великолепный корабль, быстрый, надежный, наполняющий ужасом сердца врагов.
Андрей сбросил вниз топор, соскочил сам (с немалой высоты) и, оборотившись к восходу, увидел, как над краем леса уже теплится рассвет.
Очнувшись, Ласковин увидел совсем близко встревоженное Наташино лицо. Девушка сжимала его голову в ладонях, и глаза ее были полны беспокойства.
– Все в порядке,– прошептал Андрей и, приподнявшись, коснулся лбом лба девушки.– Я немножко выпал, но уже вернулся. Все хорошо!
– Ты кричал,– тихо сказала Наташа.
– Со мной бывает.
– Ты должен мне рассказать!
– Что рассказать? – прошептал Андрей, касаясь губами ее волос.
– Все!
Андрею понадобилось огромное усилие, чтобы не потерять голову от близости ее тела.
Очень бережно он отстранил от себя девушку, отнял ее руки от своего лица и указал на диван рядом – «Садись!»
Наташа чувствовала, насколько он напряжен. Ей хотелось обнять, согреть, успокоить… Но девушка безропотно подчинилась и опустилась рядом. Поджав под себя ногу, полуобернувшись к Андрею, она отбросила назад челку и улыбнулась. Что бы ни рассказал тот, кого она любит, Наташа не упустит ни слова.
– Как-то раз, давным-давно,– начал он,– я решил, что лучше других знаю, что такое справедливость…
Прошел час. Потом еще один. Ласковин подбадривал себя, глотая остывший глинтвейн. Он рассказывал действительно всё. Опуская лишь то, что нельзя говорить девушке, которую любишь. Например, говоря об Антонине, Андрей ограничился несколькими фразами. Зато, пользуясь случаем, Ласковин рассказал о запрете, наложенном на него отцом Егорием. И о том, как попробовал расправиться с Пашеровым (попытавшись изложить как можно смешнее). И, наконец, о решении, которое принял его духовный наставник.
– Вот так,– заключил он.– Теперь я, можно сказать, не у дел!
Наташа медленно вытянула затекшую от долгого сидения ногу, взяла кисточку винограда.
То, что она услышала, было и хуже, и лучше того, что можно было предположить. По поводу «не у дел» можно было не обманываться. Очень скоро Андрей опять окажется «при деле». И все-таки Наташе стало легче. Потому что в нем самом она не обманулась. Андрей оказался именно таким, как она ждала. Кому она верила. Он оказался Героем. И человеком. К тому же не пренебрегал ею, а выполнял своего рода обет. Временный.
– Давай я тебя покормлю,– сказала Наташа.
– Давай,– согласился Ласковин.– Кстати, у тебя возмутительно красивые ноги!
Теперь-то он мог об этом сказать!
– Только ноги? – засмеялась девушка.– Оладьи будешь есть?
– С жадностью!
– Через пятнадцать минут! – пообещала Наташа и отправилась на кухню.
Ласковин позвонил домой. Поговорил с отцом Егорием (ничего нового), оставил здешний телефон. На всякий случай.
Наташа высыпала в молоко муку для оладий и услышала, как Андрей что-то напевает, расхаживая по комнате.
«Господи,– попросила она.– Помоги нам!»
Утром ее разбудил телефонный звонок.
– Да? – сонным голосом проговорила она, снимая трубку.
– Будьте любезны Андрея Ласковина! – пророкотал низкий мужской голос.
– Андрей! – крикнула она. И в трубку: – Одну минуту!
Ласковин появился тотчас, как будто и не спал.
– Включи телевизор! – вместо приветствия сказал отец Егорий.– Есть там телевизор? Пятый канал включи!
– Нет здесь телевизора,– сказал Андрей.—
А что случилось, отец Егорий?
– Пашеров убит!
