Глава первая
Двое мужчин остановились у забора из ржавой металлической сетки.
– Хорош домик! – прогудел один, высокий, широкий в плечах, чернобородый, в круглой каракулевой шапке. И, хрупая сапожищами по свежему снегу, пошел к калитке.
Второй, пониже ростом, потолще, в полушубке белом, в барсучьей с хвостом шапке, обогнал первого, распахнул железную дверь с провисшей ниткой колючей проволоки поверху.
– Пожалуйте, батюшка!
Первый кивнул величественно и, подбрасывая коленями полы длинного старомодного пальто, направился к дому. Но не дошел. Остановился метрах в семи от четырехступенчатого, под навесом (снег сверху – как белая разбухшая подушка), крыльца, благосклонно оглядел строение.
Дом и впрямь был хорош. Двухэтажный, выкрашенный любовно в три цвета: голубой, белый и желтый, с резными наличниками. На двускатной крыше – шестиугольная башенка с флюгером, труба с железной «шапочкой» – от снега.
Толстяк в полушубке, топая след в след по дорожке, круглобокой впадине между сугробов, подоспел, встал рядом с высоким, потер варежкой нос.
– Почем просят, Степаныч? – спросил первый хорошо поставленным гулким басом.
– Двести пятьдесят тысяч, батюшка! – Щеки у толстяка уже раскраснелись, но полушубок на груди был не запахнут, выдавая привычного к морозу человека.
– Долларов?
– Рубликов, отец Егорий! – Степаныч хихикнул от удовольствия, даже прижмурился.– Деревянненьких!
– Это как? – Высокий глянул сверху, строго.– Не много?
– Это батюшка, бесценок! Десятая часть от настоящей цены!
– Шутишь?
– Как можно, отец Егорий! – И снова хихикнул.
Высокий повел цепким взглядом по торчащим из сугробов яблоням. С трех сторон, вдоль забора, тесным строем стояли молодые темно-зеленые сосны. За соснами, дальше, поднимались скучные грязно-белые кирпичи двенадцатиэтажек. С третьей стороны – занесенный снегом пустырь.
«По какой же причине уцелел сей сказочный домик в пучине спального района?» – подумал отец Егорий, стиснув в кулаке черную с проседью бороду. А вслух спросил.
– Участок, поди, соток тридцать?
– Тридцать семь, батюшка! – Толстяк в полушубке так и лучился от удовольствия.
Фукнул ветер, и флюгер над башенкой – жестяной чертик, показывающий нос,– развернулся навстречь.
Высокий глянул на чертика сердито из-под щетинистых бровей.
– Что ж не снесли? – спросил он.
– Темное дело,– отозвался Степаныч.– Годика три назад – собирались. Садик детский планировали. Да что-то не сладилось. Затем два агентства на него зубы точили. Одно разорилось, а второе даже проект приготовило: на кондоминиум.
– И что же?
– Архитектор возьми да и помри. А второго наняли – наркоман оказался. В сумасшедшем доме теперь проектирует. Третий, впрочем, все нарисовал как надо, но пожар у него в офисе случился некстати. Четвертого и по сей день нет.
– Прямо детектив! – сказал высокий и скептически хмыкнул.
– Почище, батюшка! Дом-то на продаже уж второй год стоит. Покупателей хоть в мешок складывай. Да покупать не хотят. Сначала все хорошо, а чуть погодя – либо неприятность у них какая, либо сами отказываются. Уж и ремонт сделали – без толку. А цена падает!
Высокий с новым интересом оглядел разноцветный домик.
– Хозяин-то есть? – спросил он.
– А как же! Старушонка лет девяноста. Бойкая, однако. Она его на продажу и поставила. Через агент-
ство «Интероксидентал» – длинное, трудно толкуемое в переводе слово Степаныч выговорил четко, с явным удовольствием.
– Славный домик,– произнес отец Егорий.– И цена, выходит, невелика.
– Меньше некуда,– подтвердил толстяк.– Не гнилой, не севший, с виду – загляденье! Но слава про него уже пошла. Нехорошая. Чертовщинка. Не боитесь, отец Егорий?
– Чушь говоришь! – буркнул высокий.– Я – монах, мне Бога должно бояться, а не диавола! —
И, заметив хитринку в Степанычевых глазах, тоже усмехнулся: – Ты меня не подначивай! Давай отпирай дверь!
Внутренность осмотрели без суеты. Оба этажа, подвал, даже чердак. Все было в порядке. Нигде не текло, не трескалось. Все покрашено и оклеено. Два туалета, ванная, как в обычной квартире, батареи, обогреваемые снизу керосиновым котлом. Котел этот был единственным, вызвавшим сомнение у Степаныча: система удобная, но случись что не так – мигом все запылает.
– Это мы заменим! – сразу сказал он и постучал пальцем по обечайке котла: спущена ли вода? Спущена.
Отец Егорий замечаний не делал, но видно было: дом ему нравится.
Завершив осмотр, удовлетворенные, вернулись в гостиную, самую большую комнату в доме, и расселись по кожаным поскрипывающим стульям.
– В порядке,– подвел итог Степаныч.– Меблишки подвезти, отопитель другой поставить… Недельки через две можно уже и собрания устраивать. Не против, батюшка?
– Не против,– сказал отец Егорий.– Здесь обоснуемся. Давай организуй. Средства есть?
– А как же. Через пару дней должны перевести: на десять таких домов хватит. А договор я уже сегодня оформлю, раз вы согласны.
– А власти как?
– Власти – тут! – Толстяк похлопал себя по карману.– Вы уж с Богом, отец Егорий, а с этими я уговорюсь. Пустырек видели? И его отпишут, если приют вознамеримся строить.
– Будем строить,– подтвердил отец Егорий.– И приют, и столовую, и больницу. Молодец, староста! Славно управился!
– Благого дела ради, батюшка.– Толстяк опустил глаза.– Ради Божьего дела трудимся, чего ж себя жалеть?
– Верно! – Отец Егорий встал, и Степаныч тоже поднялся, проворно, как молодой.
– Поедемте в гостиницу, батюшка? Или пусть Петя сначала нас покушать завезет?
Отец Егорий покачал головой.
– Тут мой дом,– сказал он.– Ты поезжай, а я останусь. Встречу вас завтра, как утварь привезете.
– Удобно ли будет? – забеспокоился толстяк.
– Удобно. Дом хороший, не запущенный, печка на кухне есть. Растопить мне ее – в удовольствие, дрова в сенях сухие, а то приезжай, как управишься. Вместе посидим.
– Не могу, батюшка, не успею. А лучше бы вам все-таки уехать. Домик-то с фокусами, рассказывал же. Погодить бы день-два, я бы охрану организовал, систему американскую поставил, собачек обученных…
– Помолчи! – рявкнул, сразу осерчав, высокий.– Зону, что ли, учреждаем? Общину христианскую! Колючку чтоб завтра с забора снял: Бог нам охрана!
– Бог-то Бог,– угрюмо пробормотал Степаныч,– да ведь город какой! Вор на воре! Кабы у нас за Уралом…
– Умен ты, Григорий Степанович,– с досадой сказал отец Егорий.– Умен, деловит, да сатана у тебя едва ли не одесную сидит! – И, повышая голос: – Не того боишься! Охранников нанял! Сам с пистолетом ходишь! Убить кого задумал?
– Будет вам, отец Егорий! – искренне удивился Степаныч.– Кого этой прыскалкой убьешь? Да моя б воля – с автоматом бы ходил! Охранники? Да если б не они, да если б не отступные паханам да прочим, доехали бы до Европы-Америки малахиты ваши!
– Наши,– строго поправил отец Егорий.– Все есть имущество единой православной общины!
Некоторое время оба молчали, дулись друг на друга, как двое мальчишек. Наконец Степаныч спросил:
– Еды какой прислать, отец Егорий?
– Не надо,– тоже остывая, отказался высокий.– Заварка, видел, есть. Попощусь ныне. Иди, Степаныч, спасибо за заботу. Прости, если обидел!
– Да ну вас, батюшка! – смутился толстяк и, взявши большую руку отца Егория, клюнул губами.
– Благослови тебя Бог! – раздельно произнес монах.
Степаныч быстро кивнул и вышел вон. Из окна было видно, как он протопал через калитку, уселся в антрацитово-черную «Волгу» рядом с водителем и укатил.
Отец Егорий растопил печь и вышел на крыльцо. Нетронутый снег серебристой пуховиной играл на солнышке. Отец Егорий постоял еще, в раздумье пробормотал: «Невелик грех…» – быстро скинул с себя пальто и прочее и с довольным уханьем нырнул в девственный сугроб.
Навалявшись вдоволь, поднялся, весь в налипшем снегу, по приставной лестнице влез на крышу и выдернул флюгер.
– От-так! – сказал со злорадством, втыкая чертика в сугроб.– Поухмыляйся мне!
Стемнело. На кухне стало совсем тепло. Лед с внутренних стекол стаял, сошел и иней с крашеных половых досок.
Разогрев воду и облачась в черный спортивный костюм с английской надписью «Техасский университет», отец Егорий вымыл пол на кухне и в гостиной, тоже понемногу отогревающейся. Вид добротной мебели навел его на некоторые мысли.
«Ой, темнит Степаныч,– подумал он без обиды.– Не живут… Как же!»
Дорогая темно-лаковая мебель лишь подтолкнула его догадки. Главной же была печь, разогревшаяся без дыма в пять минут. Наверняка двух суток не прошло, как в ней горел огонь. И версия старушки-хозяйки тоже представлялась сомнительной. Уж старушечьих изб отец Егорий навидался. А тут – ни фотографий родни, ни иконки хоть какой-нибудь!
– Старушонка, как же! – проговорил он вслух с добродушным смешком, зная, что «копать» не станет. Степаныч, конечно, хитер и выгоды своей не упустит. Но тут как: или ты доверяешь своему старосте, или ищи другого. Степаныч хоть в крупном не врет и в Бога верует. А если словчит или смолчит, так для общинной же пользы. Деньги на благое дело идут.
Отец Егорий, по рождению Игорь Саввич Потмаков, был далеко не глуп, понимал, что со старостой ему повезло, и в дела денежные старался не лезть. Его дело – души людские.
Похлебав пустого чаю, отец Егорий подтянул поближе к печке квадратный кухонный стол и торжественно выложил на него небольшое, в кожаном черном переплете, Писание.
Это был его, Игоря Саввича, собственный ритуал еще со светских времен: перед сном (а то и целую ночь), открывши Библию в произвольном месте (чаще – Новый Завет), читать, пока ум не насытится. А прочитав – вдумываться, вслушиваться в прочитанное. В третий, в десятый раз, все равно. Тем более что и понимание отца Егория год от года менялось. Немудрено же: велика разница между новокрещеным неофитом и умудренным годами служения иеромонахом.
«Велика ли? – вильнула хвостом мысль-бесенок.– Что человек в заслугу ставит, то Богом в добродетель не засчитывается!»
«Кыш! – сказал бесенку отец Егорий.– Сам знаю!»
Гордыней называлось то, с чем беспощадно и почти безуспешно сражался Игорь Саввич Потмаков вот уже не первый десяток лет.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь,– нараспев произнес отец Егорий. И чуть погодя, положивши руку на Писание: – Слава Тебе, Господи, слава Тебе!
И, открывши наугад, прочел, где остановились глаза:
«Неполезно хвалиться мне; ибо приду я к видениям и откровениям Господним».
Бог, как всегда, видел его мысли и подталкивал к чему-то неизъяснимому. «Видениям и откровениям…» – следовало ли это понимать как то, что Иисус ниспошлет ему воочию увидеть Ангела Небесного? Или сие есть искус сатанинской гордыни?
Скрип снега заставил Игоря Саввича прервать размышления.
Поворотясь на табурете, он увидел прильнувшее к окну снаружи лицо. И лицо это явно не могло принадлежать Ангелу.
Согнутый палец несильно стукнул в стекло.
Отец Егорий встал, вышел в холодные сени и распахнул дверь. По многолетней привычке она не была заперта. Дом его всегда был открыт для нуждающихся в утешении.
Два невзрачных человечка переминались на пороге. Непохоже, что пришли они за духовной пищей, но кто знает.
– Ну,– строго спросил отец Егорий,– с чем пожаловали?
Один, чуть помоложе и повыше ростом, поглядев с недоумением на большой серебряный крест, никак не вязавшийся с богатырской фигурой Игоря Саввича в американском трикотаже, проговорил с тоскливой ноткой:
– Побеседовать бы, хозяин!
Отец Егорий с сомнением изучил обветренное, заросшее недельной щетиной лицо, однако кивнул:
– Пойдем!
Вошли на кухню. Игорь Саввич опустился на облюбованный прежде табурет, гости – на краешки стульев. Один – поближе, другой – подальше. Тот, что поближе, с надеждой поглядел на хозяина.
Отец Егорий молчал.
– Дело-то у нас какое,– начал, смущаясь, позд-ний гость.– Я, вишь, бабки-то, владелицы, значит, внучатый племянник буду… – Он бросил на Игоря Саввича быстрый взгляд.– А дело-то вот в чем…
– Зовут как? – перебил его отец Егорий.
– Славкой, Славкой! – радостно откликнулся гость и, перестав скрести клеенку грязными ногтями, в первый раз прямо поглядел на Игоря Саввича:
– Предупредить, значит, пришли, хозяин! Вы, значит, дом, то есть, купить собираетесь?
– Собираюсь,– кивнул отец Егорий.– И куплю!
– Не советуем! – неожиданно вмешался второй, вскинув морщинистое кошачье личико.
Из-за недостатка передних зубов у него получилось: «Не шоветуем!»
– Это отчего? – с усмешкой спросил Игорь Саввич.
– Опасный дом! Опасный дом, хозяин! – с жаром произнес первый.– Нельзя в нем жить! Кто поселится – пропадет! – И скороговоркой, боясь, что перебьют: – Мы уж вас, хозяин, по-человечески, по-русски, значит, то есть,– глянув на крест,– по-християнски предупреждаем: не покупайте!
– Ну если по-христиански – спаси Бог! – неторопливо отозвался Игорь Саввич.– Все, стало быть? Или еще что у вас есть?
Красноватые глазки Славы забегали.
– Мы к вам, значит, с душой, то есть… помогли, значит, по-християнски, то есть, а нам бы…
– Штошешку,– твердо сказал второй.– На бутылошку!
– Все? – с явной иронией спросил Игорь Саввич.
– Все, все,– засуетился первый.– Любезность, значит, за любезность…
– Не дам!
– Жря! – сказал морщинистый.– Дом твой деревянный. Не ровен чаш – шгорит!
Отец Егорий с четверть минуты глядел вниз, потом неторопливо поднялся.
Ближний «гость» тут же вскочил на ноги, но шепелявый остался сидеть.
Игорь Саввич подошел к нему вплотную.
– Напугал,– произнес он негромко.– Пошел вон.
– Я пошижу,– пробормотал шепелявый, не поднимая головы.– Мне ждеш тепло.
Игорь Саввич крепко взял его за ворот куртки и поднял, как котенка. Шепелявый задергался, уронил кроличью шапку на пол, попытался достать отца Егория острым кулачком… И тем не менее был вынесен в сени и оттуда выкинут, минуя крыльцо, в сугроб.
Приятель его, часто-часто кивая отцу Егорию, выскочил сам, подхватил злобно матерящегося шепелявого и повлек со двора.
Игорь Саввич вернулся на кухню. Заметив упавшую шапку, грязным черным зверьком притаившуюся под столом, схватил и, вновь выйдя на крыльцо, швырнул вслед незваным гостям.
– Калитку запри! – рявкнул он басом и, выплеснув этим выкриком остатки гнева, успокоенный, воротился на кухню и уселся на прежнее место.
