Чердак на Советской был раз в пять меньше и намного теплей. Он вплотную примыкал к жилой мансарде, имел небольшое окошко и выглядел почище. На двери его висел замок. Не из тех, что открываются гвоздем. Но замок не соответствовал двери. Три дня назад Андрей вырвал скобу из гнилой доски, потом пристроил обратно. Так, чтобы снаружи дверь выглядела запертой, даже когда он внутри.

Ласковин проспал до девяти и проснулся совершенно разбитым. В таком состоянии впору брать больничный, а не сражаться с мафией. Подкрепив собственную волю несколькими глотками коньяка, отчасти унявшими хотя бы головную боль, Ласковин спустился вниз и вышел на Суворовский. Мысль о завтраке вызывала тошноту. Хотелось лечь в теплую ванну и не вставать. Никогда.

Но ванны не было. Максимум – умывальник на Московском вокзале. Хотя… Андрей посмотрел на часы. 9.22. Через тридцать восемь минут – первый сеанс в люксе. Почему бы и нет? И рану надо обработать как следует: налепленный наспех бактерицидный кровоостанавливающий пластырь стал жестким, как кусок жести.

Андрей нашел открытый галантерейно-парфюмерный магазин, купил мыло, мочалку, разовый пакетик шампуня. Здесь же он приобрел черный свитер, рубашку и нижнее белье. Черный цвет был выбран не в знак траура по погибшей «жигуленке», вернее, не только поэтому, но еще и потому, что пулька «тэтэшки» продырявила в двух местах его кожан. На черном же фоне дырки не так заметны.

Ровно в десять часов Ласковин уже заворачивался в простыню. В сауне было пусто. Два мужика, изгоняющие похмельный синдром, света белого не видели, не то что соседа.

Погревшись минуток двадцать, Ласковин выкупался в холодном бассейне, потом всласть наплавался в теплом, подобрал старый веник, похлестался в парной (очень неплохо для исцеления ушибов и кровоподтеков, которых у Ласковина было на троих), вымылся и, оторвав пластырь, промыл рану. Выглядела она скверно, но была поверхностной. Несколько дней – и затянется. Шрам, правда, будет в три пальца, ну и хрен с ним. Ласковин наложил повязку с английской быстрозаживляющей мазью, забинтовал туго и, завернувшись в простыню, отправился в кафе. Позавтракав сосисками с зеленым горошком, высушил волосы, оделся и покинул сауну уже человеком, а не перележавшим в земле зомби.

Ровно в двенадцать он был у Львиного мостика, где его с нетерпением дожидались «разведчики».

Расположившись на скамейке у горки-мамонтенка, Ласковин выслушал «истории бандитского двора».

Сначала приехали пожарные. И сразу взялись ломать ворота. Из ворот вывалили бандиты, и едва не началась драка. Но не началась. Пожарные уехали. Тут появилась милиция. Эти пробыли почти полчаса, топтались по двору, беседовали, затем вошли внутрь и вышли уже с большой картонной коробкой. Тяжелой, поскольку тащили вдвоем. Затем приехала грузовая с платформой и краном. Погрузили сожженные машины («Бедная моя малышка!» – вспомнил Ласковин) и увезли. Затем прикатили новые тачки. Шесть штук, все крутые, и привезли целую кодлу вооруженных до зубов бандитов. Потом прибыла «техпомощь» и наварила по железному листу сверху на каждую створку ворот. (Разумная мера: сегодня – бензин, завтра, глядишь, связку гранат бросят.) Потом привезли какие-то ящики. Потом стемнело, и наблюдатели ушли домой.

Оба парня были страшно довольны и глядели на Андрея, ожидая похвалы (и получили ее) и продолжения военных действий. Дождались.

– Салабоны, есть закурить? – раздалось сзади.

Ласковин напрягся было, но сразу понял: обычное мелкое хулиганье. Один надвинулся слева, другой – справа. Третий навис сзади. Крутые, как спинка морской свинки. Уселись, притиснули Федю и Юру с двух сторон к Ласковину. Шелупонь. На пацанву наехать, старушку в темном подъезде облегчить. Ласковина не заметили – со спины подошли. А со спины он почти как Федя. Ну, помускулистей чуть.

– Нет у нас! – Это Федя. Правильно. Он и поздоровее. У Юры, впрочем, язык лучше подвешен.– Нету! – Однако мандражирует. На Андрея не очень-то рассчитывает. Бандиты бандитами, а эти тоже будь здоров. За метр восемьдесят каждый, наглые, приблатненные… Дешевка! Ласковину и глаз поднимать не надо. И слушать не надо, как базар ведут. Только на сапоги стоптанные, замызганные, глянуть – и вопрос ясен.

– А бабки есть? Ну ты, белобрысый, бабки у тебя есть?

– Нету! – угрюмо пробормотал Федя. Уже готов, что бить будут. Готов и принял. Как судьбу.

– А поискать? – Лапа в чужой карман. Федя лапу придержал. Насколько мог.

– Нету, говорю.

– Ну ты че, крутой? Да, крутой? Козел ты! Понял!

Юра с другой стороны дернулся, но сосед придавил:

– Сидеть, салабон!

«Времена,– подумал Ласковин.– Лет десять назад хотя бы в подворотню увели, с посторонних глаз».

Он распрямил спину, повернулся к первому засранцу. Вот уж точно – засранец. Морда прыщавая, кислая, умывался, должно быть, летом последний раз.

– Испарись!

Одно слово. И взгляд тоже один.

Хватило бы: взгляд у Андрея весомый. На настоящих бойцов действует, не то что на оборзевшую шелупонь.

Но вмешался третий. Тот, что сзади, за скамейкой. Активно вмешался. Захватом за горло, локоть – под подбородок… в общем, правильный захват. И здоровья хватает, а уж положение – лучше не придумаешь: ногой не достать, опоры никакой… Лицо Ласковина вмиг отяжелело от прилившей крови. Что делает человек, когда его душат? По яйцам бьет. Или пальцами в глаза. А если иначе? За руки хватает. Верно, если иначе – никак, нужно – за руки. Нажатие на точки, например… Но куртка у ублюдка толстая, руки накачанные… Впрочем, можно и покрасивей сделать, если ты не старушка в лифте, а действующий коричневый пояс.

Андрей взялся за удушающую руку, слегка подсел – ноги под скамейку, зацеп снизу – резко толкнулся вперед, прижав руку душителя подбородком к груди. Ха!

Выглядело очень красиво: шелупонь-качок перелетел через Ласковина, дрыгнув ножками в воздухе (горло отпустил – какое там горло!), и смачно приложился спиной по краю песочницы. Хорошо, зима, песок подмерз – а то сломал бы детское развлечение. Хорошо и то, что в куртке, а то бы спину сломал.

– Испарись, я сказал! – Андрей вернул взгляд на прыщавого.

Тот, что с другой стороны, рыпнулся было, но Ласковин, не глядя, выхлестнул кулак, и второй герой уткнул ряшку в шаловливые ручонки. Ха-ар-роший фингал будет!

– Я – все. Я уже! – Третий привстал, курточку Федину рефлекторно поправил-пригладил.– Уже уходим, шеф! Уже…

– У, бля, козел, бля, еш твою… – выл справа подшибленный.

– Это он кому? – осведомился Ласковин.

– Не надо, шеф, не надо! Я… мы… он все понял, шеф. Уже уходим, уже ушли, шеф…

– Срань тоже прибери.– Андрей пнул ногой шапку «душителя». Сам «душитель» уже подавал слабые признаки жизни.

– Убивец! Убивец!

Откуда-то возникла бабка с палочкой, заплясала около скамейки.

– Убивец! Убивец! – Отважно тыча палочкой Ласковину в ногу.– Не трожь его, не трожь!

Прыщавый, не пострадавший, глянул на бабку дико, затем толкнул подшибленного, вместе подхватили приятеля под руки, подняли, шапочку тоже прихватили и уплелись раны зализывать. Бабка же продолжала вопить и приплясывать. Именно такая бабка, каких эта самая шелупонь за червонец по башке лупит. Самый живучий вид хомо сапиенс. Пива в ларьке купить нельзя, чтоб рядом не возникла этакая старушонка с протянутой лапкой.

– Ой, помоги, внучек!

Ласковин иной раз «помогал». А вот Митяй, тот в таких случаях говорил:

– А где ж твои внучеки, бабушка?

– Убивец!

М-да.

– Пойдем, ребята, кофейку попьем,– сказал Ласковин, поднимаясь.

«Злой становлюсь,– подумал он.– Это плохо».

– Ну ты им дал! – восхищенно проговорил Юра. Старушки они словно бы и не видели. Зато засветись над Ласковиным нимб – приняли бы как должное.

– Перестань,– отмахнулся Андрей.– Сявки, шавки. Времени нашего не стоят.

Что правда, то правда. И о времени, и о том, что не стоят. Если б крупную мерзость вот так же легко давить…

– Развяжусь с этими,– кивок в сторону Мастерской,– пристрою вас в настоящее место. Только уж чтоб деньги из мелюзги не выколачивали! – Улыбнулся, дав понять: шутит. Да, если б тех пристроить вовремя к Зимородинскому или к Шиляю, когда он еще сэнсэем был, а не коммерсантом. Нет, вряд ли. Не взял бы Слава. И Шиляй не взял бы. Мразь – мразь и есть. И учит ее такая же мразь! Ласковин вспомнил почти профессиональный захват «душителя».

Хотя, если сравнить со вчерашним, с ноктовизором… «Жигуленку» жалко! Первая машина – как первая женщина.

«Как же все-таки они меня нашли? – подумал Ласковин.– Может, Лидочка-принт подсобила?»

Может быть. Ну и Бог с ней.

Не пойдет Ласковин к ней разбираться. Женщина есть женщина. Только Богу известно, когда ее наказывать, а когда утешать надо. Нет, не будет Ласковин наказывать Лидию Андреевну. И утешать тоже не будет… Булочка с вишенкой…

С Юрой и Федей договорились так: встречаться пока не будут. Андрей сам позвонит. Юре – с трех до четырех. Феде – с шести до семи. Завтра. А пока пусть за бандитами приглядывают. Но не подставляться. Понятно? Меня подведете!

Договорились. Расстались. Все. Никаких контактов. Ни с кем, кроме особо упомянутых лиц. Андрей достал список «тобольских» фирм. Два адреса ему приглянулись: на Разъезжей и на Большеохтинском. На Разъезжую они спирт сопровождали из Киришей, а на Большеохтинском… что-то о них Митяй говорил… Что-то о дури… И название у фирмы смешное. «Шанкр», что ли? Если этот «Шанкр» к наркоте отношение имеет, то опекуны там должны появляться регулярно. «Вот туда,– решил Ласковин,– мы и поедем. А вечерком, если срастется,– на Разъезжую. Там тоже хорошее место. Технический спирт – это ежику понятно что. Водочка! Это не опекаемый, а собственный бизнес, коренной! Спиртное – товар хрупкий. И маленькие „мерзавчики“, и двадцатилитровые бутыли. Но это вечером. Сначала „Шанкр“. Проверим, твердый он или так себе.

А настроение все равно дерьмовое!

Дорогая машина «вольво». А выглядит своеобразно. Будто кто-то ей пинка под зад отвесил. Но катается быстро, с воем, с шипом покрышек: восемьдесят, сто, сто двадцать… Это в городской черте.

Эта тоже шла под сто. Вознесенский проспект, бывший Майорова, бывший Вознесенский. Майоров – фамилия известная. Спортивная слава Страны Советов. А что касается Вознесения… Андрей Ласковин был недалек от вознесения. С маленькой буквы. Этак метров на шесть-семь вперед и вверх с элегантным приземлением на асфальт, на встречную полосу, под колеса пыхтящего вонью «Икаруса». Новенькая «Вольво-850», цвет – «мокрая мышь». Та самая? Ну не сто двадцать, но девяносто наверняка. Рванулась от перекрестка – ревущей птицей – вперед и вверх – через мост – и вниз, подрезала кого-то помельче и едва не размазала по асфальту Ласковина Андрея Александровича. Спасло опять тело: прыжок назад из-под колес падающего сверху чудовища… а чудовище уже унеслось к Садовой, воем и шипом распугивая автомобильную мелочь.

Андрею понадобилась минута, чтобы успокоиться. Да, не тот уже Ласковин, не тот. Было ли это покушение? Цвет у «вольво» тот же. И марка та же, вроде. Или нет? Та была «универсал», а это «седан», насколько он успел разглядеть. Значит, не та? Значит, случайность? Если случайность, то почему прежде с ним никаких случайностей не бывало?

Андрей нагнулся, словно завязывая шнурок или поправляя штанину. Завязывать-то нечего: ботинки на молнии. Хорошие ботинки: эластичный верх, чистая кожа, утяжеленный рант, жесткий носок. Спецзаказ. Для вышибания дверей и мозгов. Это практичный Митяй организовал. Себе и другу. Покрепче десантных. И полегче. Только шнурков на них нет. И «хвост» за Ласковиным тоже вроде не тащится.

Не доходя до Садовой, он свернул налево, во двор. Хороший здесь двор, большой. А посреди – гора. А на горе – крепость. Подростками специально сюда с Митяем приезжали поиграть. Жива гора. И крепость жива, только обветшала порядком.

Андрей, сделав петлю, снова вышел на канал и по набережной дошел до Сенной. Нет «хвоста».

А был, так потерялся. Случайности, однако!

От «Садовой» до «Новочеркасской» – рукой подать. Пивка, что ли, попить в «Швабском домике»? Или перекусить где попроще? Ладно, попозже.

Автобус подошел. 174-й. Давно не было. Народ так и попер. Андрей садился последним, но вдогонку ему подвалила компания веселых парней, втиснулись с шутками-прибаутками, его притиснули, еле ухитрился локтем раненый бок прикрыть. Эх, отвык Ласковин от общественного транспорта. «Никто не выходит? Девушка? Девушка! Давайте к нам, девушка! У нас весело!»

Тут-то Андрей и уловил шорох расстегиваемой молнии. Сразу насторожился. Так, компания. Четверо. И он – в центре. Ласковин уже ощущал спиной входящий в спину металл. Один удар шилом под левую лопатку – и дело сделано. «Что это с ним? С сердцем плохо? (Что да, то да!) Да не, какое сердце, вишь, молодой еще! Пьяный! Ну, братан, давай-ка на выход, а то еще блеванешь тут!» Вышли – и на скамеечку. И так, пока труп не окоченеет, хоть до следующего утра.

Он потянул сумку на себя, прикрывая на всякий случай пах и поворачиваясь спиной к вертикальному поручню. Потянул… а сумка не подалась! Застряла?

Андрей быстро опустил руку вниз… и успел поймать запястье, вышмыгнувшее из бокового кармана сумки… и тут же встретился глазами со стоящим на ступеньку ниже. Угрожающий прищур: ну-ка отпусти, мужик… и только пикни!

Андрей не отпустил: достали, блин! Сначала «вольво», теперь карманник! Не отпустил, наоборот, зафиксировал пальцы-кисть в болевом хвате. Нажать посильней – и «инструмент» испорчен, по крайней мере, на месяц. Вор стрельнул глазами, и два компаньона (ну конечно!) схватили Андрея под руки. Третьему было не дотянуться.

– Только вякни, мужик! – предупредил-прошипел один Ласковину в ухо, брызжа слюной.

Вякнул. Не Ласковин – «компаньон». Когда локоть Андрея погрузился сантиметров на десять в его висловатый живот. Негромко так вякнул и сразу посинел лицом. Больно! А ты как думал? Еще чуть-чуть поглубже – и вовсе бы отключился. Но посильней нежелательно. Возможен рвотный рефлекс. На голову Ласковину.

А теперь – второму. Каблуком по ноге, по самому кончику кроссовки. Ну, молодой человек! Разве можно ругаться в общественном месте?

И драться тем более. Кулаком – по почкам! Разве можно? Ах, я вас обидел? Тогда повторим. Тем же каблуком по тому же месту. А кожа у кроссовок тонкая!

Прикосновение острого металла к руке, поймавшей злонамеренные пальцы. Нехорошо, приятель!

Отдергивая руку, Ласковин «довел» прием и под хруст выворачиваемых суставов поймал вторую руку. Нет, не бритва – монетка. Но такой монеткой можно и сухожилия перерезать! Давай-ка еще похрустим! Нет, приятель, тебе не месяц теперь, а полный квартал без работы сидеть. Ага, остановка!

– Выходим, молодой человек?

– А как же!

Один вот уже сам выпал, а второй… застрял. Ну, если немного помочь? И третьему – тоже. Не видишь? Девушка выйти хочет!

– Ну зачем вы так грубо?

– Кто, я? Да разве это грубо? Да разве он обиделся? Верно, братан, ты не обиделся? Видите, девушка,– молчит! Обиделся – сказал бы. А он не говорит. (И почти не дышит, кстати. Но это пройдет.) Эй, парень, а ты разве не с ними? Видишь, я угадал! С тебя приз! Ну ладно, ладно, не загораживай проход!

Автобус тронулся. Четверка проводила его ненавидящими взглядами. А граждане пассажиры и не заметили ничего. Или не подали вида, что заметили. У таких кошельки вынимать – милое дело. Нас четверо. А вас? Сорок? Нет, дорогой. Ты – один!

А тебя не трогали – и припухни! Ласковина раньше тоже не трогали. А сейчас вот тронули. Может, от пачки баксов в кармане какие особенные флюиды исходят, притягательные? Хорошо хоть пулька та в бумажник не угодила. Бакс с дыркой ни в одном обменнике не возьмут. Даже за полцены. В Америку везти придется. А это далековато.

Андрей вышел на Среднеохтинском, купил три банана – есть хочется! Неудивительно: уже четыре часа.

Фирма, оказывается, называлась не «Шанкр», а «Шанкар». Нечто индусское, надо полагать?

Гашиш?

Пустынный проспект. Пара машин на крохотной автостоянке за квадратными колоннами. Андрей остановился неподалеку, не торопясь ел бананы. Неплохой сегодня день. В смысле погоды неплохой. Снега нет. Ветра нет. Морозец градусов пять. Милое дело. Стой себе, Ласковин, кушай банан, на девушек проходящих поглядывай, а если машина мимо проедет – личико скромно опускай. А то не ровен час окажется внутри кто-то знакомый.

Бананы кончились. Люди входили через стеклянные двери ТОО «Шанкар». И выходили. Разные люди. Но не те.

В пять пятнадцать Ласковин покинул пост и зашел в соседний подвальчик-кафе поесть. Потом подежурил еще полчаса. В шесть позвонил «разведчику» Феде. Узнал, что вооруженная кодла все еще на Мастерской, что снова приезжали менты, что грузовичок заезжал трижды: увозили какие-то ящики. Фирменные. Выслушал предложение бросить с крыши гранату в заветный дворик. Он, Федя, берется бросить.

– Нет у меня гранаты,– огорчил его Ласковин.– И учти, крыша – только для наблюдений. Информация сейчас – всё, сам знаешь!

– А как же! – согласился «разведчик».

– Ну, тогда спасибо. До завтра.

«Надо прикид поискать,– подумал Ласковин.– Нейтральный какой-нибудь, незаметный».

Он вспомнил: когда шел по Пороховской, видел разложенные на пленке кучи гуманитарки. Поискать что-нибудь подходящее…

Он опоздал. Тряпье уже увезли. То же, что в киосках, не годилось. Слишком новое.

Восемнадцать тридцать семь. «Самое время навестить базу на Разъезжей»,– подумал Ласковин.

К тому же он замерз. Это был скверный признак: раньше к холоду был почти невосприимчив.

«Не махнуть ли на Кипр? – пошутил он сам с собой.– Денег хватит, а на Кипре тепло. И яблоки… И „новые русские“… Прекрасная возможность пообщаться со знакомыми на нейтральной, так сказать, территории».

Ласковин сел в троллейбус, протиснулся в дальний задний угол и принялся обдумывать план «атаки». Ничего путного в голову не приходило.