«Сделал дело — гуляй смело!» — я не мог не согласиться с народной мудростью: дело свое я сделал и мог смело гулять. По крайней мере, весь остаток сегодняшнего дня — напропалую.

Аккуратно обогнув присыпанную гравием яму, я въехал под арку родного дома и стал выруливать к своему парадному. Мимо медленно проплывали мусорные бачки и сварные конструкции на игровой площадке. В песочнице возились дети, их мамаши кучковались на скамеечках рядом. Они проводили «Ниву» безразличными взглядами, подыскивая тему для очередного разговора. «А ведь в таких посиделках пройдет жизнь большинства из них, — вдруг подумал я. — Наплодят детей, затем детки осчастливят их внуками, воспитывать которых опять же придется этим новоиспеченным бабушкам. Лет через тридцать — сорок, глядишь, соберутся старые товарки в одряхлевшем вместе с ними дворе, дабы посудачить на вечные темы, а — опаньки! — жизнь-то прошла! Не хотел бы я оказаться на их месте».

Мне даже не по себе стало от такой перспективы, и тут я увидел, как одна из подруг отделилась от своего стада и направилась вслед за «Нивой». Я аккуратно причалил на стояночку напротив парадняка, где притулилась знакомая «Волга». Слава здесь? Сейчас выясним, что он тут делает. Я заглушил мотор, но домой не торопился, отдуваясь после утомительной поездки. Ну и денек выдался. Болел бок, болела рука и спина. Как же я замотался! Впереди ждала масса дел: книги, которые надо разгрести, Маринка, которой надо что-то наплести про книги, испанцы, которым необходимо вернуть вещи «вождя народов», да и сами предметы требовали изучения их способности влиять на память, да еще в машине валялся меч Истребителя, весь в подозрительных бурых разводах. По уму, его надо было выкинуть где-нибудь в лесу, но я как-то не сообразил. Словом, забот хватало, а тут еще девица-красавица, которой что-то от меня надо. Девицу я, впрочем, узнал: невинно пострадавшая заложница Ирка, которую я честно выкупил из плена.

Когда Ира приблизилась, я вылез из кабины, кряхтя от ноющей боли в спине.

— Здравствуй, Илья, — сказала она.

— Привет. — Я оперся о дверцу, потому что стоять прямо было невмоготу.

— Слушай, ты на меня не сердись, — начала она. — Я вижу, ты машину купил…

— Да я не сержусь, — в самом деле, что мне обижаться. — Все нормально.

— Может быть, ты зайдешь к нам сегодня в гости?

Я сообразил, что Ира еще ничего не знает о моих взаимоотношениях с Маринкой, вместе ни разу не видела. Однако пускаться в объяснения не стал.

— Я очень устал, Ира, — честно признался я.

— Бедненький, — жалостливо протянула в ответ подруга. — Хочешь, я к тебе приду?

Я помотал головой, представив на двери табличку «Сексуальные услуги не требуются».

— Ну ладно, — погрустнела она. — Тогда я пойду?

— Иди.

— Слушай, — она просительно посмотрела на меня, — ты мне что-нибудь можешь одолжить?

Люблю конкретику, а фраза расставила все по своим местам. Затруднения финансового плана у Иркиной семьи были и будут всегда, но сейчас наступил, видимо, особо тяжелый период, заставивший забыть обиды и пойти на примирение. Раньше она столь откровенно на хлеб не просила.

— Сколько тебе надо? — Я полез в карман за бумажником.

— Ну, хоть полтинник.

Я усмехнулся и протянул ей сотенную купюру. Впрочем, что эти сто тысяч сейчас — один раз в магазин сходить? Жизнь у Ирки не сахар, но теперь я ей не помощник.

— Спасибо, — негромко сказала Ира.

— Вышла бы ты замуж, что ли, — посоветовал я.

— Возьмешь — пойду, — невесело отозвалась она.

И на моей кислой физиономии прочла ответ.

— Ну, пока, — торопливо произнесла она.

— Пока.

Ира немного помялась, пересиливая остатки гордости, и добавила:

— Ты мне позвони.

— Ладно, — ответил я и с облегчением проследил, как она возвращается в родные пенаты. Затем я окинул взглядом дом и нашел свои окна. Лица Маринки, к счастью, не увидел. Любопытно, чем она там со Славой занимается?

Оттолкнувшись от дверцы, я выпрямился, закрыл машину и потащился домой, чувствуя себя обессилевшим и разбитым. Первое, что я увидел, отперев дверь, была Славина морда, виднеющаяся в комнате, — корефан изучал книги. А смотрел ли он гравюры? «Настоящий джентльмен тот, кто приглашает девушку в спальню посмотреть гравюры и показывает ей гравюры». А если гравюры приглашает посмотреть дама?

— О, здорово! — обрадовался моему приходу корефан. Он был в своей кожаной куртке, которую не любил снимать даже в гостях. Столь невинный вид наводил на мысль, что гравюры в спальне он не смотрел.

— Привет, — выпорхнула следом Маринка. Рот до ушей, сияет прямо как… Я едва удержался, чтобы не сплюнуть, но вместо этого спросил:

— Как гравюры? — Первое, что в голову пришло.

— Ничего, — улыбнулся Слава, в руке он держал какую-то книгу. — Путевые.

Я аж зубами заскрипел.

— Что-что? — не поняла Маринка, но объясняться с ней я посчитал излишним.

— Ну, привет, привет, — пожал я Славе руку. Как все же с ним просто. «Щелкни лошадь в нос, и она махнет хвостом».

— Рассказывай, — набросилась на меня Марина, — что ты теперь натворил и откуда эти книга.

«„Натворил“ — знакомое словечко, — отметил я. — Опять, наверное, с мамой общалась».

Я чмокнул ее в щеку и повернулся к другу.

— Эвон, что я принес, — заблажил я, доставая из кармана раритеты.

— Ага, — обрадовался Слава и сообразил: — Значит, ты нашел свиток?

— Свиток — это что, — продолжал я тоном юродивого, да и стоять согнувшись было несравненно приятнее — организм сам находил наименее болезненную позу, — свиток — это семечки. Ты гравюры смотрел?

— Классные картинки, — подтвердил Слава.

— А ты? — глянул я на Маринку.

— Что это ты какой-то странный опять, — поспешила она увести разговор от изначальной темы, догадавшись, видимо, куда я клоню. — Что ты скособочился?

— Жизнь тяжела, детка, — ответил я, цыкнув зубом, — но, к счастью, коротка. Помоги-ка мне раздеться — сама увидишь.

Мы прошли в комнату и я обнажил торс. Марина охнула. Я подошел к зеркалу и осмотрелся. Плечо, да и весь левый бок представляли собой один большой неравномерно окрашенный синяк. Неудивительно, что все так болит.

— Где тебя разукрасили? — поинтересовался Слава.

— Ты лучше спроси, кто меня разукрасил, — вспомнил я жуткую вывеску сатаниста, пустую щель вместо левого глаза и кривой желтый клык. — С ума сойти можно, что со мной приключилось.

— Илья, тебе, наверное, компресс надо сделать, — встряла Маринка, но я остановил ее суету.

— Не надо ничего, само пройдет.

— Дай, я хоть посмотрю.

— Смотри, — повернулся я к ней и продолжил: — А знаешь, что у меня в машине лежит?

— Ну? — заинтересовался Слава.

— Меч.

— Ну, ты даешь стране угля, — констатировал кореш. — Попинали тебя конкретно… но мало.

— Это как сказать, — хмыкнул я. — Кто меня тронет, тот дня не проживет.

— Замочил кого? — догадался друг.

— Точно, — утвердительно кивнул я и поморщился — пальцы у Маринки были как лед, — гарный был хлопец.

— Тебе только волю дай, — заметил Слава. — Ковыряльником небось загумозил.

— А ты как догадался? — Я попытался всплеснуть руками, но спину кольнуло так, что перехватило дыхание. — Зарубил болезного — меч по рукоятку в крови.

Марина слушала, открыв рот, даже синяками бросила заниматься.

— Ну, как там, — спросил я, — ребро не сломано?

— Не знаю, — неуверенно пробормотала она. — Давай, в «травму» съездим.

— Нет уж, — отрезал я, — к черту эти травмпункты, там в очереди три часа стоять надо, а потом участковый будет месяц ходить. Сами как-нибудь справимся.

— Давай, я посмотрю. — Не дожидаясь ответа, Слава стиснул поврежденный бок своими граблями. Я заорал.

— Потише, потише, — заверещала Маринка то ли мне, то ли Славе.

— Все в норме, — заявил он, — переломов нет.

— Ну, у тебя и методы, дружок! — высказался я, чуть отдышавшись.

— Методы как методы, — пожал плечами Слава. — Уж переломы я определю. Кой-какая практика есть.

«Нет, — решил я. — Может быть, он и дурак, но не мерзавец — это точно». Подозрения по поводу гравюр у меня окончательно исчезли.

— Ильюша, давай, я тебе наложу компресс, — пролепетала Марина, которой было невыносимо на все это смотреть.

— Брось ты, — отмахнулся за меня Слава. — Само заживет.

— Как на собаке, — поддакнул я и, покосившись на Маринку, не без злорадства добавил: — А знаешь, Слава, Истребителя тоже грохнули.

— Да ну?! — воскликнул он. — Ты без дела не сидишь.

— Ты думаешь, — деланно возмутился я, — что это я его грохнул?

— Кто тебя знает, — подыграл Слава, видя, что Марина находится в предшоковом состоянии. — Ты ж у нас удержу не знаешь, то на куски кого-нибудь порубишь, то еще что похуже. Под горячую руку тебе лучше не попадаться. И ты это учти! — наставительно заметил он побледневшей Маринке. Она поспешно вышла, а мы пожали друг другу руки.

— По правде, хреновый был денек, — сообщил я, когда мы остались вдвоем. — Наткнулись на книгохранилище сатанистов, без драки не обошлось. Рыцарю голову в лепешку раздавили, а я сторожа мечом заколол, руку ему отрубил, блин, теперь по ночам сниться будет. Хорошо, что Шура меч везде с собой таскал, а то бы каюк — положили бы рядышком. Я ведь без ничего был, вообще без оружия — голый как бубен, а сатанист был неплохой боец, я мечом-то еле сладил. Видал, как он меня отделал?

Слава сочувственно покивал.

— Железо с собой носи, — посоветовал он.

— Как знать, — помялся я. — Срок в кармане таскать тоже удовольствие ниже среднего.

— Ну, я таскаю, и ничего, — хлопнул кореш по куртке, левая сторона которой заметно отвисала.

— Может, ты и прав, — вздохнул я.

В конечном счете, Слава всегда оказывался прав, какими бы глупыми на первый взгляд ни казались его поступки. Различие между нами заключалось в степени знания жизни. Корефан накушался ею вдоволь и уже не раздумывал, как именно и что ему следует делать, а поступал согласно пресловутому «соображению». И поступал правильно.

— Мужчины, вы есть будете? — возникла в дверях Маринка.

— Я, наверное, пойду, — деликатно отказался Слава.

— Как хочешь, — разочарованно протянула Марина.

— Ты завтра заскакивай, — я вышел проводить друга, — будем клады копать. Поэкспериментируем с памятью и другими электрохимическими проявлениями жизнедеятельности мозга, без тебя я эти штуки надевать не стану, имей это в виду!

— Лады, — кивнул Слава. — Завтра утром заеду.

Закрыв за ним дверь, я пошел на кухню, где меня поджидала тарелка с пловом. Марина любила готовить плов, а я любил его есть.

— Скажи, а ты правда кого-то убил или вы так шутили? — вдруг спросила она.

— Конечно же, убил, — ответил я, памятуя правило: хочешь, чтобы не поверили, скажи правду.

— Я так и подумала, — с облегчением вздохнула Марина. — Когда ты о мече заговорил, я сразу тебя раскусила.

— Как тебе библиотека? — сменил я тему.

— Здоровская. — Искренний восторг жены мог бы меня порадовать, не будь это словечко из обихода моего корефана. А может, зря я волнуюсь, мало ли схожих выражений в нашей бытовой речи? Словарный запас, если здраво рассудить, на самом деле невелик. Только вот раньше я почему-то от Маринки такого восклицания не слышал. Почему?

— А что это Слава вдруг здесь оказался? — с самым невинным видом спросил я.

— Я ему позвонила, — объяснила Марина. К моему неудовольствию, она осталась абсолютно спокойной. Хотя чего я мог ждать — испуга? — Представляешь, прихожу из магазина, а тут откуда ни возьмись — эта гора книг. А мне и невдомек, что ты приезжал. Я только потом сообразила. Сперва стала Славику звонить, не знает ли он чего, а он сказал, что сейчас приедет.

«Славику!» Я отодвинул тарелку и встал.

— Ты куда?

— Сейчас приду.

Я накинул куртку и, не дождавшись лифта, побежал по лестнице вниз. Открыл «Ниву», достал из багажника перепачканную кровью ветровку, выволок из-за сиденья меч и поторопился вернуться. Ревность — плохой советчик в поступках, но на нервах я и сам играть мастак!

Закрыв ногой дверь, я протянул Маринке разорванную куртку, покрытую бурыми пятнами.

— Возьми, — сказал я.

У Марины округлились глаза. Поблескивающий клинок стал доказательством того, что все ужасы перестали быть шуткой.

— Возьми, — вкрадчиво попросил я, — постирай.

Я знал, что Маринка боится крови, а уж прикоснуться к измазанной одежде ее и клещами не заставишь. «А вот моего мужа ни за что стирать не заставишь. — Доцент бы заставил!» И я заставлю. Нечего, дорогая, считать, что ты в стороне, пора привыкать к изнанке моего бизнеса. До этой минуты (не знаю, как Ксения, а моя благоверная уж точно) Маринка не ведала, какими путями мы изыскиваем средства к существованию, но «все имеет свой конец, свое начало», в том числе и спасительное незнание.

— Бери. — Я бросил куртку, и Марине ничего не оставалось, как ее поймать. Она брезгливо отпрянула, но не выпустила ее из рук — побоялась. — В ванне замочи.

Я поставил меч в угол и под плеск набирающейся воды прикончил ужин. Марина бесшумно возникла за моей спиной и молча стояла, а когда я доел, заботливо взяла тарелку и поставила в раковину. Налила чаю и снова встала за спиной.

— Ты убийца?

Меня аж передернуло. Какой подразумевается ответ: долгие бессвязные оправдания? Однако «Кресты» вышибли остатки комсомольской ханжеской благоглупости, что существенно облегчило дальнейшую жизнь, ибо позволяло смотреть правде в глаза и адекватно относиться к окружающим, а главное, к самому себе. Я ответил коротко и четко:

— Да, я убийца.

Марина явно ждала чего-то иного, потому что настойчиво принялась убеждать себя, что я продолжаю шутить, но это так и не получилось.

— Ты действительно убийца, — пролепетала она, когда последние доводы в мою защиту были ею исчерпаны.

Можно было сейчас, конечно, отыграть все назад, еще не поздно, — рассказать о ловко подстроенном совместно со Славой розыгрыше. Она бы не сразу поверила, поупиралась, теперь-то уж обязательно, но в конце концов согласилась бы, что это так. Правда никого не делала счастливым, это точно, но сейчас мне было противно лгать даже для пользы дела.

— Убивал — значит, убийца. По определению, — спокойно разъяснил я.

Вот такие дела. Марина ушла стирать. Это было ее примирением с тем обстоятельством, что никакие материальные блага нынче задаром не достаются. Даже находка кладоискателя. Впрочем, клады во все времена были омыты реками крови, особенно крупные клады. Я уединился в кабинете, присел за письменный стол, положил кулаки на полированную поверхность и опустил на них подбородок.

До этого момента я не осознавал себя душегубом. Конечно, мне приходилось лишать людей жизни, но только для самообороны, в открытом бою, подвергая себя риску. В этом плане совесть моя была чиста, однако в душе зародились ростки сомнения: правильно ли я поступал все это время с момента получения в руки Предметов? Стрелять-то по живым людям пришлось именно из-за них. Словно они были прокляты, прокляты с самого начала, когда стали личными вещами Вождя. Или, наоборот, стали ими, потому что на них было наложено заклятье?

Я вытащил из стола Предметы. Серебряные ножны совсем почернели, климат у нас сырой, процесс окисления идет быстрее, чем в Азии. Почему темнеют ножны, согласно гипотезе Афанасьева служащие экраном от «негативной» энергии клинка, и в то же время не темнеет рукоять? Серебро везде одно и то же. И вдруг в голове возникла неожиданная мысль: есть ли у предметов свой характер?

Пораженный такой догадкой, я попытался отследить ее происхождение по ассоциативной цепи, и мой взгляд уткнулся в пирамидку из оргстекла, примостившуюся в углу запыленной столешницы. Она представляла собой польский ширпотреб, некую полезную в хозяйстве забаву, принцип действия которой был открыт при исследовании египетских пирамид. Если в нее на специальную подставочку поместить затупленное лезвие безопасной бритвы, то через некоторое время оно восстановит остроту. Ученые объясняют этот эффект воздействием геомагнитных полей, но я всегда был склонен полагать, что бритве просто может нравиться находиться внутри пирамидки! Шизня, конечно, но какая-то связь между ней и Предметами Влияния была. Несомненно была, иначе я вряд ли бы стал их увязывать. Наверняка в моем подсознании сидел готовый ответ, только извлечь его оттуда было весьма затруднительно.

Я решил занять себя изучением обретенных фолиантов. Прошел в комнату, плюхнулся перед ними в кресло и с удовольствием осмотрел высокие стопки, в которые их составила Марина. Солидное пополнение моей домашней библиотеки, далеко не каждый коллекционер-библиоман может похвастаться таким! Я вспомнил Истребителя и то, как мы орали друг на друга в подвале. А ведь он хотел их сжечь. С ума сойти! Такое нельзя сжигать — это сокровище. Я взял лежащий сверху большущий том в задубевшем переплете. Крышки, обтянутые тронутой червем телячьей кожей, изрядно подсохли за минувшие века.

Я открыл книгу и обмер от восхищения — то было сочинение «О бесах» схимника Евпатия Печенежского, надо полагать, подлинник. У меня вмиг пропало желание рассматривать остальные фолианты. В моем сознании эта книга затмила их все. Что значило по сравнению с ней, например, жалкое издание 1898 года, перевод с английского, называемое «Столпы друидов», потрепанное и измятое, от обложки которого остался истлевший клочок форзаца. Я зачарованно перелистывал страницы, искусно иллюстрированные рукою святого старца. Господи, такую красоту уничтожить — безумие! Я поспешил поделиться открытием с Маринкой, до сих пор копавшейся в ванной.

— Посмотри, что я нашел, — произнес я, остановившись в дверях. Марина сосредоточенно полоскала куртку, не обращая на меня внимания. Обиделась. Я подождал и нерешительно тронул ее за плечо.

— Убери свои руки!

Желание мириться улетучилось. В душе закипела злость.

— То, что я этими руками тебе сладкую жизнь откопал, уже в счет не идет? — холодно процедил я сквозь зубы.

Марина выпрямилась и закрыла кран.

— По-твоему, это жизнь, — кивнула она на куртку. — Да это одно мучение. Знаешь, каких нервов мне стоят твои подвиги?

— А ты знаешь, чего это мне стоит? — Я тоже завелся. — Я про здоровье.

— И я про здоровье, — Марина уперла руки в бока, собираясь поскандалить как следует. — Мне надоело твое потребительское отношение… ко всему, ко мне, вообще ко всему в жизни!

«Даже к самой жизни», — подумал я и прикусил язык. Черт с ней, пусть лучше не распаляется, а то ненароком шлея под хвост попадет — в ментовку побежать ума хватит. Поэтому я скромно потупился, сунул книгу под мышку и отступил обратно в комнату под сень полихлорвиниловой листвы. М-да, создал на пустом месте проблему, бес меня попутал ее «приобщить», теперь будет злиться долго — Марина человек не очень отходчивый. К тому же я для нее стал самым натуральным уголовником. Кое о чем она и раньше догадывалась, а сейчас ее самые худшие подозрения подтвердились: из тюрьмы я вышел окончательно испорченным. Увы мне, увы! «Знание умножает страдания». Причем знание Маринкино, а страдания мои.

Чтобы никоим образом не усугубить размолвку, остаток вечера я посвятил размещению книг в кабинете, где они заняли все свободные полки, и пораньше лег спать.

Утро до приезда Славы прошло у нас в хладном молчании, лишь с появлением гостя Марина приклеила к лицу любезную улыбку. Выносить сор из избы было не в ее правилах.

— Ну что, дамы и господа, приступим. — Я достал из ящика личные вещи Хасана ас-Сабаха и разложил их на столе.

— Валяй, приступай, — разрешил Слава.

За ночь я отдохнул и успокоился, но все равно казалось, что Предметы ничего хорошего не принесут. Я с сомнением поглядел на них. А может быть, глупости все это, насчет Влияния, долбанули меня аккуратно по башке, вот и возникла лакуна в воспоминаниях. В этом случае тем более нечего бояться, нашел тоже, чего испугаться — украшений! — увещевал я себя. Но почему-то при мысли нацепить их на себя меня охватывала нервная дрожь.

— Ну, чего встал? — Без понуканий Слава обойтись не мог. Марина тоже испытующе поглядывала на меня, и отступать было стыдно. Я взял золотой браслет и надел на запястье.

И ничего не случилось.

А что, в самом деле, со мной должно было произойти? Бред все это, дурь мистическая. Я приободрился и уверенно сунул палец в…

…Перстень. Этих собак — новых тамлиеров — следовало бы всех уничтожить! Развели меня как щенка, заставили выкупать священные Предметы, да еще и бесплатно работать на них. Ну ничего, моя месть еще впереди. Я зло прищурился и высоко поднял голову, прислушиваясь к ощущению внутренней силы. Могущество властелина душ! Я взял со стола Кинжал и посмотрел на Славу.

— Пойдем.

— Никак вспомнил? — догадался тот.

Мои губы зазмеились в холодной улыбке.

— А как же, — вкрадчиво сказал я.

Дураком надо было быть, чтобы не надеть их сразу. Сколько времени потерял! Впрочем, еще не поздно навестить наших героических друзей. Вытрясти из них рыцарский дух и поиграть, как кошка с мышкой.

Марина сжалась под моим взглядом. Ничего, с тобой вечером поговорим. Она все поняла по моей улыбке, без слов.

— Едем, — распорядился я.

— Вспомнил! — восторженно воскликнул Слава.

Мы направились в прихожую, я оделся и достал из угла меч.

— Зачем он тебе? — спросил компаньон. — Возьми лучше лопату.

Но там, куда мы направлялись, лопата была ни к чему. С тамплиерами я намеревался разделаться их же собственным оружием. «Поднявший меч от меча и погибнет!» Я вспомнил Истребителя. Где он теперь? — гниет под грудой валежника…

— Я сам разберусь, что лучше.

— Чего ты опять задумал? — заинтересовался Слава, но я не стал терять времени, мы спустились вниз и сели в «Волгу».

— Куда едем?

— К тамплиерам.

— Мы ведь рыжье хотели копать, — не понял Слава, но, увидев мою ухмылку, смолк.

Пока мы добирались до квартиры Готтенскнехта, я пристально всматривался в изумруд. Бесконечной глубины зеленая поверхность позволила мне прийти в нормальное состояние, и я понял, что прерывание Слияния только пошло на пользу. Для лучшего постижения свойств Предметов надо было заново ощутить прежнюю ничтожность. Только в контрасте с чувством слабости достигалось упоение своей силой, появляющейся при поддержке Предметов Влияния. Лишь бывший узник способен в полной мере насладиться свободой.

Чем ближе мы подъезжали к штаб-квартире Ордена, тем яснее я понимал, что появляться там нет смысла. Тамплиеров в квартире уже нет, и, кроме грандиозных неприятностей, ничего более меня не ждет. Догадка переросла в уверенность, когда мы оказались перед самым домом и надо было заворачивать во двор.

— Двигай дальше, — потребовал я.

Слава послушно нажал на газ и с удивлением повернулся ко мне:

— Чего опять случилось?

— Палево там, — поделился я опасениями. — Засада. Я чувствую.

Слава шумно вздохнул, но ничего не сказал. По мере удаления чувство тревоги стало ослабевать.

— Куда теперь?

— А вот теперь, — обрадовал его я, — за рыжьем.

Тайники находились на окраине города, в местах диких и обделенных людским вниманием. К счастью, в багажнике у запасливого друга нашлась складная лопатка, что позволило без труда извлечь все заклады.

— Силен ты ныкать, — одобрил мое искусство кореш, когда мы достали последний закладной контейнер.

— Работа такая, — хмыкнул я и опустился на кучку отваленной земли.

Слава закурил. Мы сидели на берегу ручья, текущего по дну оврага, захламленного всяким строительным мусором. Было поразительно тихо, лишь легкий ветер шелестел по верхушкам хилых деревьев да журчала на бетонных обломках вода. Здесь было так укромно, что даже не виднелись и верхушки далеких новостроек, разглядеть которые удавалось только с края обрыва. Хорошее место для самосозерцания, и я призадумался. Слава не мешал, понимая, что мне есть о чем поразмыслить.

Все дело было в том, что мне не хотелось отдавать кому бы то ни было Предметы, а их следовало вернуть испанцам. Сейчас казалось совершенно невозможным по своей воле перестать быть Вождем. Однако и фанатичного желания любой ценой сохранить за собой силу власти не ощущалось. Во мне словно что-то сломалось, когда тамплиеры сорвали с меня Перстень и Браслет. Они выбрали удачный момент — когда я не мог им противостоять. Так совпало, что я был обессилен предыдущей стычкой с федаи. Энергетическая атака измотала меня, к тому же требовалось произвести подпитку Кинжала человеческой кровью. Однажды мне это удалось, когда я ткнул в живот негра, и клинок напился, но действия магической субстанции хватило только на один раз. Теперь я осознал, почему Хасан ас-Сабах убил своих детей: борьба за власть шла даже в крепости Аламут. Отождествление себя с «горным старцем» стало возможным только под действием исмаилитских святынь, и я вдруг стал понимать проповедника и пророка, с Кинжалом в руках отстаивающего право называться Вождем. Обладать властью над сильнейшей из сект того времени хотели многие, но лишь избранные добивались столь высокой чести. Никто не знал, чего стоило ас-Сабаху удерживать власть более тридцати лет, а кто знал, уже ничего не скажет. Абсолютный лидер, тиран, уничтожающий всякого, кого только мог заподозрить в посягательстве на свое первенство, он был вынужден наблюдать и сражаться, используя для победы любые средства, вплоть до приношения в жертву своего младшего сына, когда в замке не нашлось ближайшего источника для срочного удовлетворения жажды магического оружия. Причина смерти старшего отпрыска никогда не скрывалась — чадо пожелало занять место родителя. Таким был Хасан ас-Сабах, и таким же предстояло стать мне, но я теперь этого не хотел.

В поисках ответа на главный вопрос, я достал почерневшие ножны и обнажил гладкое блестящее лезвие. Изготовленное неведомым мастером девять веков назад, оно являло собой образец совершенного оружия, чьи идеальные формы не могли не направлять действия его обладателя на воплощение заложенного создателем замысла — нести смерть. Именно это наслаждение неодушевленной материи и роднило клинок с бритвенным лезвием внутри пирамидки — специфическое, недоступное человеку удовольствие. И еще я понял: Кинжалу все равно, что станет с его владельцем, ибо он уверен, что для него всегда найдется новый носитель, которого он сможет подчинить себе и будет успешно им управлять. Заставлять убивать. Единственное, что было ему небезразлично, — разъединение с другими Предметами Влияния. Лишь вместе они образуют могущественный механизм управления человеком: Перстень дарит иллюзию повышения умственных способностей, Браслет усиливает гордыню, а Кинжал дает возможность расправляться сразу с несколькими противниками. Сами они ничего не могут добавить в характер человека, но гипертрофируют его природные качества. Я постиг, что, только став выше своего честолюбия, злобы и самодовольства, избавившись от них, можно выйти из-под влияния Предметов. Я ощутил себя хозяином положения, потому что лишь осознав свои недостатки, можно было побороть их.

Так мне открылась подлинная сущность Предметов Влияния — они были пробным камнем, на котором проверяются души. Возможно, эту цель и преследовал мастер, но не все проходили проверку. Можно было жить в симбиозе с Предметами многие десятки лет, поддерживая порядок в своем тоталитарном государстве и мучаясь от неосознанных страстей, но эта перспектива перестала быть для меня заманчивой.

— Пошли вы все! — громко сказал я и снял с руки Браслет и Перстень.

Уже ничему не удивляющийся Слава взглянул на меня.

— Поехали в «Аламос», — предложил я, и мой друг улыбнулся.

Франсиско Мигель де Мегиддельяр поджидал нас на своем месте. Я принес ему раритеты и положил их на стол. Я сделал это без сожаления, просто понял, что пришло время отдать их испанцам, я был готов на это. В жизни все делается так, как надо, а идти наперекор предначертанному свыше — большая глупость. — фие зега, зега, — повторил де Мегиддельяр, словно отвечая на мои мысли. Те же слова, помнится, он произнес, когда я отбирал Предметы. Мудрый старик! — Что будет, то будет.

— Ну что, поедем домой? — спросил Слава, когда мы вышли из офиса.

— Давай водки купим, — предложил я. — Ящик. Гулять так гулять!

— А че, давай, — с восторгом согласился Слава.