Вечные перья

Бабетта и Кролик завтракали. Рейс откладывался неотвратимо, и потому завтрак, затянувшийся, когда после кофе опять шампанское и котлета по-киевски для Кролика и грибы соленые для Бабетты, а к ним водка, утомлял, так как не было уже радости от дороги и ожидания облаков и солнца под крыльями надежной и целесообразной машины. Потом Кролик захотел икры, и ее принесли незамедлительно, может быть, из уважения, а скорее оттого, что в зале почти никого не было, только двое мужчин в углу кушали портвейн и еще один, в очень дорогом костюме, пил чай и почитывал газету. Кролик намазал икру на булку, маханул рюмку, но закусить не успел. «Разрешите автограф?» Это мужчина сложил газету, достал из дипломата журнал, где Бабетта с Кроликом на обложке, и протянул ему авторучку. Толстую, с золотым ободком.

Кролик — маленький, пузатый, с модной небритостью и свиными глазками. Бабетта — большая, манерная, гораздо выше Кролика. Вместе — дуэт-варьете «Профессура». Вполне известные артисты. Кролик протянул руку за пером, соображая, как бы посмешней написать, но в миг тщеславия и импровизации тонкая стрелка, вылетевшая оттуда, где волшебство на острие смысла, воткнулась ему в щеку. От неожиданности и боли Кролик хотел вскрикнуть, но не смог, потому что вокруг стрелки образовалось синее колечко кровоподтека, горло сдавил спазм, рука, дернувшаяся к злой занозе, повисла, и светящийся коридор принял артиста.

Все это произошло так быстро, что Бабетта едва успела рот раскрыть. Туда-то и влетела вторая стрелка из другой, невесть откуда появившейся авторучки, такой же элегантной и основательной, как и сам хозяин вечных перьев. Он положил их в дипломат, закрыл его, повернулся на каблуках и спокойно пошел к выходу.

Бабетта лежала, уткнувшись лицом в тарелку с пирожными, а Кролик откинулся в кресле и казался спящим. Вот только лицо его, посиневшее и отечное, разрушало иллюзию праздника жизни.

Ефимов не страдал от задержки рейса на Краснодар. Он так давно не был в аэропортах, да и вообще забыл, когда перемещался по небу и даже по земле, что совершенно отвык от вокзалов и аэропортов. Естественно, когда предложили «командировку на вольных хлебах», то есть без суточных и ночных, а дел-то всего — отвезти сертификаты, забрать другие — и обратно, но срочно, от силы на день можно задержаться, он тут же согласился. Начальники у Ефимова были жадноваты.

Самолеты, судя по сообщениям в новостях, изредка падали в этом году. И именно ТУ-154. Но для Ефимова это была машина из прошлого, безукоризненно надежного. И может быть, бывают самолеты и лучше, но в данный момент весь смысл существования его заключался в возможности дождаться посадки, откинуться в кресле и слушать рев турбин, чтобы затем в Краснодаре найти нужную фирму, обменять служебные бумажки, а после полтора дня болтаться по городу, переночевать в аэропорту и только потом вернуться в Петербург.

Зимой в аэропортах пустовато. Курортников нет. А летом даже почти неимущие граждане хотят добраться до Крыма. Туда лишь бы долететь, а дальше можно жить сносно. Менее состоятельные едут на поездах. Ефимов ходил вдоль парапета второго этажа аэропорта и смотрел вниз, наблюдая круговращение жизни. Внизу слонялись граждане и покупали мороженое, газеты и прочую чепуху. Не простаивали и «однорукие бандиты» в углу — призрак счастья. На втором этаже совершенно пустой видеосалон ждал посетителей, но, видимо, порноиндустрия «достала» граждан. Невыносимо и сладко пахло шашлыком из бара. Можно было спуститься, заказать, впиться зубами. Только потом, в Краснодаре, будет недобор по части развлечений. А на деньги такие можно в Краснодаре купить гораздо больше еды или иллюзий.

Курортов осталось нынче всего ничего. По одним танки прошлись, а другие стали кузницей заложников. «Пусты наши пляжи», — вспомнил Ефимов невесть чьи строчки.

И может быть, в это самое время его посетил дар отчетливого видения ближайшего будущего, потому что к нему приближался некто по фамилии Пуляев, на данный момент времени банальный вор. Ему-то лететь было совершенно необходимо, причем совершенно в любом направлении, а по прибытии в аэропорт назначения — добраться до одноименного города на первом же такси или рейсовом автобусе и лечь на дно. Пусть оно будет застелено бухарскими коврами, пусть газетами, лишь бы на него можно было лечь и упереть взгляд в потолок нового жилища, подразумевая над ним сияние Млечного Пути. Пуляев дефилировал по периметру зала ожидания неспешно, то поднимаясь наверх, то опускаясь на нижний уровень, где роскошные туалеты, зал прибытия и выходы наружу. В правой руке у него дипломат с труднопредставимой суммой в рублях. Миллионов пятьсот, взятых сегодня в кассе одной фирмы, при этом он не стрелял и даже оружия не показывал, так как показывать было нечего. Просто прикрикнул на дуру в окошке, а та на кнопку и не нажала, а может быть, и не было таковой. И людей в ту минуту не оказалось в аппендиксе коридорном — так, как он и рассчитывал, а после Пуляев вышел, сел в троллейбус и уехал. В трех остановках от места преступления он сошел, миновал проходной дворик, скверик, переулок и пересел на автобус. В аэропорту он вдруг сник. В принципе можно было взять билет в любом направлении и улететь. Но его смущала легкость, с которой он все проделал. Деньги брал в маске, которую после выбросил в урну. Одежду переменил в туалете. Под маской — усы клееные и полубородка, в которых он и ехал. В кабинке туалетной разорвал в клочки и выбросил, спустил воду…

Он решил не лететь. Мало ли что сейчас происходит на нейтральной территории между сыскарями и торговыми. Можно легко и непринужденно начать новую жизнь, но можно и оказаться на помойке с пулей в животе, а деньги уедут назад в служебной машине и успокоятся в надежном сейфе.

Пуляев решил взять мотор, уехать домой и затаиться на время. Вполне естественное и нормальное желание.

Грабил Пуляев в первый раз в жизни и, наверное, в последний. А найти его не смогли бы вообще-то никогда. Ни одного привода или задержания, а знакомство с ворами только как с соседями по подъезду. К тому же купюры разного достоинства и в пачках произвольной толщины еще не пересчитаны и недавно приняты. Свободен. Проснись и пой.

На Пуляеве — майка с серпом и молотом. Были еще туфли на высоком каблуке, это чтобы кассирша назвала рост сантиметров на пять больше.

Ефимов и Пуляев встретились у дверей зальчика, где меню на стене. Для командированного цена на блинчики с чаем показалась подходящей, а новоиспеченному ловцу удачи нужно было где-то посидеть, расслабиться.

Их посадили за один столик. Зал обилием посетителей не отличался. В углу вкушала дорогую еду парочка. У дамы были злые и бессмысленные глаза, а ее партнер сидел к ним спиной и пил водку.

Ефимов с Пуляевым оказались тезками — Павлами — и искренне удивились этому. Так что одному из Павлов платить не пришлось. Пуляев Павел заказал лангеты, солянки сборные и рыбные ассорти, а также портвейн, дорогой и легкий.

Когда хорошо одетый господин, сидевший недалеко от входа, откушав чая и почитав газетку, прошел мимо Павлов к столику, где дама что-то выговаривала своему господину сердца, а тот все пил и закусывал, Пуляев пришел в благодушное состояние. Он все же решил лететь. Несколько минут страха и отчаяния — и он свободен.

— Пошли, Паша. Я с тобой лечу. Сейчас билет купим — и лечу.

— А чего тебе в Краснодаре, Паша?

— Я там всегда побывать хотел.

Ефимов искренне позавидовал тезке. Хочу — обедаю, хочу — лечу.

— Смотри. Нажрались они все-таки. Баба спит. Мужик голову свесил. Быстро как-то.

— А кто знает, сколько они тут сидят.

Пуляев сунул деньги официантке, одарил ее серьезными чаевыми, и они вышли. Билета пришлось ждать минут сорок. А рейс вообще отложили до утра.

— Ну, поехали, — сказал Ефимов, — по домам.

— А если позовут на посадку?

— Сказано до утра, значит, до утра. Неприбытие самолета. Только вот ищут кого-то, Паша.

— Вот эти явно менты.

— Ты почем знаешь?

— Чувствую.

— А мы при чем?

И действительно. В зале появились кроме дознавателей в штатском человек шесть в форме. И с ними официантка из ресторанного зальчика.

— Слушай, Паша, зачем тебе в Краснодар? Ты там под чеченскую акцию попадешь. Тебя БТР пьяного задавит.

— У меня же командировка.

— Давай поездом поедем. Сегодня.

— Я поездом не могу. Дело срочное. Бумажки передать. Меня в фирме повесят.

— А хочешь, я тебя на самолет посажу в ноль четырнадцать? У меня здесь все схвачено. Да и билетов полно. А сейчас уедем отсюда, дружище!

— Не пойму я тебя, Паша. Мы же и так уезжаем.

— Иди на стоянку такси и бери машину. Потом отъезжай метров на сто и жди. Я сейчас.

Пуляев сбежал по ступенькам вниз, в туалет, ожидая захвата сзади. Но ничего не произошло. В кабинке он снял майку, свернул ее и бросил в корзинку, вынул из сумки рубашку, черные очки, кепочку, джинсы… На выходе он едва не столкнулся с милиционером, сержантом, но миновал его легко и непринужденно, как все препятствия, оказывавшиеся на его пути в этот день.

Ему позарез нужен был сейчас помощник, второй номер, и для роли этой Ефимов подходил идеально, поэтому отпускать его сейчас было нельзя. Видимо, случилось худшее. Фирма оказалась, вероятно, непростой, и деньги ищут. Но то, как мгновенно его отыскали и едва не прихватили в ресторане, поражало…

Ефимов сделал так, как его просил тезка. Паша Пуляев упал на заднее сиденье.

— Поехали!

— В гостиницу «Санкт-Петербург». У меня сегодня день рождения.

— Да ладно врать-то.

— Все равно. Я угощаю…

Они остановились на Троицкой площади, Пуляев расплатился, отпустил такси, тут же взял другое и велел ехать в один маленький и очень дорогой ресторанчик на Лиговке.

— Вы бы еще в трусах пришли. Тут же иностранцы в прямом и переносном смыслах. Чего ты мне деньги свои суешь? Забери. Глаза какие-то дикие у обоих. Нету мест для вас, господа. В сумке-то что? Сосиски? Или что другое для дома? А в дипломате? Пиво?

— Ты гляди, Паша, какие еще бывают вышибалы, — отметил Пуляев.

— На черта нам сюда? Ты что — богатый?

— А ты сомневаешься?

— Может, где попроще посидим? Есть же хорошие пивнушки…

— Это ты в Краснодаре в пивнушке сиди. Я не бедный, но и лишних денег у меня нет. Сейчас мы костюмы приличные пойдем покупать.

— Мне чужого не надо.

— А я и не дам тебе своего. Перед отлетом сдашь мне костюм. Костюмы еще ему дарить…

И они пошли в магазин мужской одежды, благо тот был недалеко.

— Мы примерно одинаковые. Может быть, я на сантиметр повыше.

— Это ты пониже, — обиделся Ефимов.

— Разница невелика, притом оба костюма мои. В одном буду на работу ходить, в другом дома сидеть.

— А у тебя деньги откуда? Ты не вор?

— Я не вор. Я машину продал. Теперь вот расслабляюсь. Зачем мне машина, если бензин дороже водки? А воры вон они — в офисах сидят, в мэриях. Ты-то сам где работаешь?

— Не важно, — отрезал Ефимов, — только мне еще рубашка нужна.

— И туфли.

Праздничная эйфория охватила Ефимова. Он уже с радостью и ликованием участвовал в балагане, затеянном Пуляевым. Минует два дня, закончится командировка, вернется самолет из Краснодара — и все…

— Здорово, товарищ, — приветствовал Пуляев вышибалу, — ну и как?

Ресторан этот располагался при гостинице, которую несколько затруднительно найти в справочниках и каталогах, как трудно было найти в прошлом некоторые номенклатурные объекты для досуга и необременительного времяпрепровождения.

Как оказалось, костюмы здесь были вовсе не обязательны. Цербер лукавил. Но должны были соблюдаться правила этикета и должен был соблюдаться антураж. Подошел официант в очках. Подал меню и карточку.

— Начнем с водок, — задал тональность Пуляев, — никакого «Абсолюта», никакого «Смирнофф», «Орланофф». Киришская есть?

— Киришской нет. Ливизовская.

— А самарская?

— Ливизовская. Коньяк хороший, дагестанский.

— Давай ливизовскую. Коньяка не надо. А покушать сам выбери. Легкое и сытное.

— А деньги у вас есть?

— Деньги есть.

— Настоящие?

Пуляев обхватил голову руками и стал покачиваться.

— На кого я похож? Скажи, мужик, честно.

— Я просто так спросил. У нас заведение дорогое. Всякое случается.

— Вот тебе аванс. — И Пуляев отстегнул пачечку. Официант совершенно спокойно взял ее, потеребил и вернул.

— Все нормально. Нормально, старики. Водки-то бутылки две?

— Конечно. И одну немедленно…

Обедали долго.

— Я отдохнуть хочу. Ты пойди, освежись пока. Подергай «однорукого», а я похлопочу.

— Хлопочи. Только деньгами больше не швыряйся. Не краденые же. И это… Забери там, чего не допито.

— Ты освежайся. Ни о чем не думай.

Пуляев долго беседовал с официантом. Потом Ефимова позвали во внутренние покои, повели куда-то через захламленный коридор, повезли на лифте.

…Девок им прислали веселых. И чего потом только не было! Натрудившись, Ефимов уснул. Тогда Пуляев выставил жриц любви, достал из укромного места дипломат, попробовал пересчитать деньги. Ему показалось, что их стало еще больше.

А что, если деньги не прятать вовсе, а прогулять? Нет денег — нет вещественных доказательств. И кажется, пора будить Ефимова.

— Тезка! Ты просыпайся. Уж вечер на дворе. Нам пора.

— У меня голова…

— У меня, кстати, тоже. И сейчас мы поможем себе. — Пуляев позвонил по телефону, и им тут же принесли полдюжины холодного светлого пива.

— Я вот хочу деньги свои на храм отдать. Счет узнаю и переведу.

— Ага! Сознался. Все же краденое.

— Я не в том смысле, — начал сооружать аргументацию Пуляев. — Вот государство крадет у нас повсеместно. А мы лишь стараемся притырить что-нибудь назад. Я вот машину с пользой продал.

— А пошлину не уплатил. Значит, украл.

— Так это чепуха. Ты все остальное учти.

— Что-то я запутался. На храм нужны другие деньги.

— Вот-вот. Ты хочешь в Краснодар просто так, из озорства. Так ты не езди, а эту сумму переведи.

— Что ты заладил: переведи да переведи. Без тебя переведут.

Пуляеву стало тошно.

— Ладно. Я музыку хочу. Имею я право на музыку?

— Имеешь, наверное. Ты какую музыку хочешь?

— Я хочу музыку трущоб. Духовой оркестр.

И тогда они поехали в похоронное бюро.

Музыкантов они застали. Те только что отыграли два «жмурова» подряд и уже собирались по домам. Пришлось заплатить втрое. Потом Пуляев купил на два часа речной трамвайчик, и они двинулись в плавание. Пуляев с Ефимовым и капитаном в рубке.

Душераздирающий оркестр разместился на верхней палубе. Пока музыканты прилаживались к нужной музыке после похоронных маршей, прошел час. Затем с отрепетированной программой вернулись в город. Но пора было лететь в Краснодар.

В аэропорт доехали на рейсовом автобусе от центрального агентства. Пуляев сказал, что денег маловато, и Ефимову показалось, что сам он в это поверил.

— Ты иди на регистрацию, я сейчас, — сказал Пуляев.

Сам же он вернулся на площадь, взял такси, поставил его недалеко от выхода, там, где маршрутки до метро, вернулся в зал и стал аккуратно наблюдать из-за ларька с газетами за очередью у регистрационной стойки. Ефимов стоял, крутил головой по сторонам и ждал. Потом подал паспорт девочке в униформе…

Вначале Ефимову дали уйти вместе со всеми в накопитель, затем позвали к стойке вновь, там спросили что-то, и появившиеся невесть откуда молодые люди надели на него наручники.

Пуляев шел к машине не торопясь, потом все же не выдержал и побежал. Да только это было совершенно бессмысленным. Его взяли прямо в салоне автомашины.

Ефимова вывели из здания аэровокзала, посадили в милицейский «жигуленок», и тот рванул с места. Следом двинулось такси, где за рулем уже лейтенант, а водитель на заднем сиденье, и рядом сержанты.

Ни Пуляев, ни Ефимов не знали, естественно, что их разрабатывают по делу об убийстве Бабетты и Кролика.

Зверев узнал о происшествии в Пулкове из ночных новостей, и неожиданно услышанное привело его в благодушное настроение. Старший следователь уголовного розыска Юрий Иванович Зверев попсу ненавидел. Точнее, он прошел сложный путь от приязни до нелюбви, которая въехала однажды в ненависть, да там и осталась, что, впрочем, произошло с большинством населения страны, которое он должен был защищать от злоумышленников, воров, убийц и насильников. Но сладкая парочка, пробравшаяся однажды в «ящик» и ставшая неотъемлемой принадлежностью всех больших шоу и маленьких концертов, даже среди своей братии выделялась агрессивной пошлостью. Зверев не знал еще, как их убивали, и потому предположил простой расстрел из хорошего автоматического оружия. Теперь, когда они перестали быть «звездами», а стали просто трупами, лежали на стеллажах с бирками на ногах, он искренне жалел их. В морге лежать — чего уж хуже.

Случилось в тот день в Пулкове еще одно происшествие — пропал мальчик. В принципе до мальчика этого никому не было дела. Как выяснилось позже, отец его — безработный с Кировского, мать — наборщица в каком-то издательстве. Сын их, как говорится, бесхозный. То есть с виду и по манерам вполне обычный и благопристойный, но уже имеющий свою жизнь: промысел для души и плоти, которая настойчиво пыталась связь с душой своей прервать…

Он промышлял в Пулкове мелкой коммерцией и сбором пустой тары, а может, еще чем. Работал он там не один, с «подельником», и именно его юный друг обратился к одному из милиционеров, работавших на месте преступления, и заявил, что его товарищ пропал. От него было отмахнулись и посмеялись даже, но потом вспомнили, ибо, когда он рассказывал о пропаже своего друга, ужас стоял в его глазах и не было на нём лица… А пока телефонный звонок, вкрадчивый и настырный, прекратил внутренний монолог Зверева, похожий то ли на диспут, то ли на объявление приговора.

— Юра, здравствуй. — Это старший товарищ, наставник и вождь решил поговорить с ним, что вообще-то было вещью обыкновенной.

— Доброй ночи. Вы по поводу дохлых клоунов?

— Юра, ты где был весь вечер?

— По делам своим скорбным хлопотал.

— Юра, мы пейджеры получили. Давай я тебе один на пояс повешу, а другой на шею… Ты сейчас не очень пьяный?

— Шутите.

— Юра, ты бы приехал сейчас на службу.

— Я как бы только что с нее. Часа как два. Что вообще происходит на свете?

— А просто июль. Дело «Профессуры» тебе отдаем. По приказу вышестоящих товарищей.

— На меня и так много чего навешано.

— Там у нас корреспонденты спят в дежурной комнате. Или в КПЗ их пустили. А в аэропорт все каналы телевизионные приезжали. Вакулин на всякий случай всех, кого увидел, арестовал.

— То есть как всех?

— Вроде как убийц, официантку, водителя такси. Ты же знаешь его квадратно-гнездовые методы. Может быть, это и хорошо, Юра. Ты разберись там. Нам эстраду не простят. Ну, пока. Так что ты лучше сразу выезжай…

Нацедить бы сейчас фужер граммов в триста, откусить от горбушки черствой, луковицу почистить. Простая и естественная вещь.

Утро уже недалеко, тайно проникает в коридоры и комнаты. Зверев выпил граммов семьдесят пять, сосиску бросил в кипяток, потом еще посмотрел ночной канал. Опять дикторша вопрошала и причитала, рассуждая о невозможности найти преступников, как это было всегда и всюду.

Допросы он начал в полдень. В семнадцать часов посетил морг и никаких положительных эмоций от этого визита не получил. Акты экспертиз еще не были готовы, и часа два он просидел над протоколом осмотра места происшествия.

Водителя такси он отпустил сразу, взяв подписку о невыезде. С официанткой дело обстояло несколько сложнее. Женщина средних лет и обыкновенной наружности.

«— В то утро посетителей было мало. Их вообще мало сейчас в принципе. Цены высокие, рейсов почти нет, керосина нет, иностранцы кушают в другом месте: на втором же этаже, но с другой стороны. Так как-то повелось. Артистов узнала сразу, посадила за столик в углу зала, обслужила на высшем уровне. Летели они, видно, не на гастроли, не на концерт, иначе бы с ними обслуга была и другие всякие люди.

Артисты у нас кушают. И спокойней, и чисто. Да и тогда пусто как-то, даже необычно несколько. Вообще-то столиков пять всегда занято.

Еще двое вошли позже. Один в майке. С серпом и молотом. Хорошо помню, с саквояжем каким-то. Из него и деньги доставал. Вынул пачечку, сто тысяч дал. Потом еще столько же. Не жадный. А с ним по виду командировочный. Портвейн пили крымский, по сорок тысяч бутылка, закусили тысяч на семьдесят. Командировочные скорее всего.

— Подходили ли они к убитым, разговаривали при вас?

— Нет. Они на них внимания не обращали или делали вид.

— А говорили про что?

— Про билет на Краснодар. Лететь должен был один, а второй билет собирался брать. И рейс откладывался. Потом оказалось, там с самолетом что-то. Не выпускали долго. А у наших борта лишнего не оказалось.

— Еще-то кто был в зале? Кроме двоих?

— Еще мужчина. Одет тщательно, чаю попил с лимоном, бутерброд с рыбой взял. Читал газету. Потом вышел.

— Когда вы обнаружили, что случилось что-то с артистами?

— Я рассчитаться к „краснодарцам“ этим пошла. Потом они вышли, а я смотрю — вроде как спят артисты. Они часа четыре сидели. Утомились. Им-то куда надо было?

— Им тоже в Краснодар. Ну, подошли вы?

— Я подошла. Бабетта, так ее называли, лицом в тарелку, Котик…

— Кролик…

— Кролик в кресле откинулся. Только глаза навыкат, открытые, и лицо синее. Язык выпал изо рта. Я присмотрелась, проволочка в щеке торчит. Или иголка. Я Бабетту взяла за плечо — не отзывается, приподняла — она еще синей.

— А тот, что чай пил?

— Он деньги на блюдечке оставил. Его уже не было.

— И что, в зале больше никого? Ни за стойкой, ни у дверей?

— Никого. У нас штаты сократили. Зато зарплата побольше теперь.

— А выстрела никакого не слышали? Выстрелов, точней.

— Нет, ничего.

— И больше никто в зал не входил?

— Никто не входил. У нас дверь приоткрыта, все видно. Сами потом посмотрите. Не войдет и не выйдет. Времена нынче такие. Посуду могут со стола взять, скатерть.

— На столах ничего не было? Трубочек никаких? Зажигалок необычных, ну, шприца?

— Нет, ничего.

— И как вы думаете, кто это мог быть?

— Получается, что те двое. Ведь если бы один колол иголкой артиста, Бабетта бы заверещала, или наоборот. А это яд?

— Яд, каких еще поискать. Вы домой, наверное, хотите?

— Естественно.

— Только я вас еще подержу здесь. Для вашего же спокойствия. Может быть, одним деньком обойдется. Сейчас пойдете с нашим товарищем в просмотровый зал, попробуем вспомнить, как выглядел тот, который чайку попить заходил. Вы хорошо его помните?

— Так себе. Худой, лет сорок пять, с залысинами…

— Вот-вот. Потом опять встретимся, Тамара Петровна.

— А тех двоих — что, не нужно вспоминать?

— А они здесь уже. Очереди ждут.

— Поймали?

— Задержали. Опознать сможете?

— Конечно.»

Ефимов просвечивался легко и не содержал в себе «черного ящика». С его тезкой Пуляевым дело обстояло совсем не просто. Происхождение денег тот объяснить отказался наотрез. Поведение его было кошмарным: попытки скрыться, отказ от дачи показаний, полная прострация, чередовавшаяся с мгновенной эйфорией и нервной болтливостью, путали Зверева, мешали ухватиться за кончик нити, который мелькал то там, то здесь, отлетал вместе с клубком обстоятельств, а после неожиданно появлялся перед глазами. По словам Ефимова, Пуляев от столика не отходил, не вставал даже, расплатился и вышел. Потом повел себя, как настоящий киллер после выполненного заказа. В туалете изменил внешность, переоделся, выбросил майку. Вакулин примчался в Пулково почти сразу и даже мусорные урны распотрошил со своей бригадой, метр за метром отыскивая возможное орудие убийства. Это должен был быть стержень с мощной пружиной или пистолет вроде газового. На стрелках были насечки для стабилизации полета, игла полая, внутри яд, смертельный, проверявшийся сейчас по перечню боевых.

Майку опознали официантка и продавщица мороженого, что слева от входа в зал ресторана работала. Пуляев мимо нее прошел дважды. Майка приметная. Теперь таких не делают. Что поражало, так это возвращение Пуляева в аэропорт после отдыха в борделе. Там два Павла действительно побывали, что подтвердил осведомитель, которым был сам директор этого акционерного общества.

Обыскали помещения и там. Под благовидным предлогом. По показаниям Ефимова, останавливались они у Троицкого моста. Для очистки совести проверили все урны, а заодно стали искать обоих таксистов. Ефимов номеров машин не помнил, помнил внешность приблизительно и некоторые малозначительные приметы: надорванная обшивка в салоне, трещина на переднем стекле. Нашли катерок, обыскали его, опросили капитана и машиниста.

В похоронном бюро побывали. Никаких метательных трубочек не обнаружилось.

Единственная помощь, которую Пуляев оказал следствию, — совершенно скрупулезно уточнил внешность третьего посетителя ресторана, который, наверное, и нужен-то не был вовсе следствию. Но его фоторобот, показанный нескольким служащим аэропорта, имевшим удовольствие его случайно видеть, попал в точку. Узнали все. Никаких билетов тот не покупал, приехал вроде бы на автобусе, на нем же уехал, выпил чаю, почитал газету. Корреспонденты одолевали первые двое суток. До Зверева не добрался никто. Всех отсеивали в пресс-центре.

Пуляев мог вернуться в зал после того, как отправил Ефимова на стоянку, убить Бабетту и Кролика, уже переодевшись. Лизунова такую возможность начисто отрицала. По ее словам, она подошла к столику с трупами сразу же после того, как Ефимов с Пуляевым вышли. Деньги же у Пуляева должны были означать одно — аванс за убийство и после — весь гонорар. Учитывая то, что Ефимов был нетрезв после бутылки вина, он мог пропустить момент, когда Пуляев подходил к столу, увлеченный чем-нибудь, например разговором с Лизуновой. А может быть, просто мечтой о будущей прогулке по Краснодару.

Командировка ему действительно была оформлена. Лететь он должен был на том же самолете, что и «Профессура», которая направлялась в Краснодар по одной им известной причине. Из Москвы они прилетели рано утром, тут же купили билеты на Краснодар и улетели бы, не будь задержки рейса. А вот зачем они так делали? В аэропорту сразу же прошли в ресторан и приступили к своему последнему завтраку, который, однако, несколько затянулся. Зверев с Вакулиным пробыли в Пулкове почти сутки, проигрывая разные ситуации, провели следственный эксперимент, потом другой. Все совпадало до секунд. И получалось, что Пуляев никого не убивал. Как и Ефимов. Проверили остатки блюд и напитков, заказанных «Профессурой». Яд был именно в стрелках.

Шли уже четвертые сутки с момента убийства. Пуляев, ужаснувшись того, в чем обвиняется, стал давать показания. При желании слишком легко можно было навесить на него дело, что он наконец уяснил. Он назвал фирму, где украл деньги, все обстоятельства. После осторожной проверки выяснилось, что все действительно так. Устроили еще одно опознание. Пуляев получил требуемый грим, одежду, его привезли туда, где все начиналось так блистательно, кассирша дала показания, подписали акты. Единственное — сумма была названа совершенно смешная. Никаких денег тогда, а тем более таких, в кассе якобы быть не могло. Наличка, значит, черная. Можно было хозяевам с легкостью выправить бумажки и списать еще большую сумму. Рисковать не стали, решили с деньгами попрощаться. И дело на Пуляева попросили закрыть.

— Я тебя, Паша, выпущу, а уж они тебя трудоустроят до конца жизни. Можешь не беспокоиться.

— Им же деньги отдают!

— А не берут они их назад. Говорят, ты миллион из кассы взял. Они тебе его прощают. Впрочем, могу тебя за сопротивление сотрудникам милиции при исполнении обязанностей оформить. Посидишь немного. Впрочем, и там тебя достанут. Выпил? Закусил? На кораблике покатался? Сидишь в камере в хорошем костюме. Мне на такой год копить. Соседи-то как, ничего?

Пуляев посмотрел на Зверева тяжело и неблагодарно. Потом его увели в камеру.

Получалось, что убийцей был тот любитель чая. Фоторобот пошел в работу.

Отпечатки пальцев со стакана получились. На обложке журнала нашлись такие же. Вакулин не пропустил ничего и все успел. Если бы он не был при этом совершенно невыносимым человеком, педантом в худшем смысле и занудой, давно бы стал большим начальником.

Паша Магазинник, кудрявое чудо в очках-велосипед, певец и сочинитель, получил странное письмо. Набрано на компьютере, на струйном принтере распечатано, подписано просто — «Доброжелатель».

Доброжелатель этот предлагал Паше прекратить свою концертную деятельность, постараться снять все клипы со всех каналов телевидения, очень постараться попросить начальников на всех радиостанциях не исполнять более Пашиных песен в эфире, для чего выступить публично и объявить о прекращении своей артистической карьеры ввиду творческой несостоятельности. Сроку на это давалась неделя. Естественно, Паша не всевластен, какие-то песенки будут еще некоторое время болтаться в эфире. Но время лечит. А вот если Паша попробует «лечить» доброжелателя или вообще от того прятаться, то его постигнет судьба его хороших знакомых Бабетты и Кролика. Они получили аналогичное письмо, о чем можно справиться у родственников. Но совету доброму не последовали, а потому откушали цианида. Это очень неприятно. Для Паши найдется что-нибудь интереснее. Счетчик включился вчера, в двадцать ноль-ноль.

Паша счел это неудачной шуткой тусовки. Им что гибель товарищей, что лажа в клипе — все едино. Лишь бы оттянуться. Веселье — лучшее лекарство во время предчувствия чумы. Паша своей кудрявой головой ощущал ее где-то совсем рядом с территорией пиршества. Когда лучшая певица всех времен и народов вывела его на сцену в новогоднюю ночь во всей его непосредственности и приятной наглости, было сладостно. Теперь стало страшно. «Профессуру» закололи недавно какими-то стрелками в буфете. Естественно, никто не пойман.

Паша все же позвонил в осиротевшее гнездо «профессоров». Письмо действительно нашлось. И хуже всего то, что он должен был лететь туда, где поджидал его, наверное, убийца. В Ленинград. Паша позвонил в милицию. С ним долго говорили, забрали письмо, сказали, что поводов для волнений никаких, преступник почти пойман, загнан и уж никак не решится на новое преступление. Посоветовали Паше нанять охрану и пообещали сами приглядывать. Концерт-то должен был состояться в «Праздничном». Деньги серьезные, и неустойка, если что. Паша несколько успокоился, не полетел, но и билет не сдал. Поехал на «Стреле» втихую, охрану все же взял. Он вообще впал в конспиративное состояние. Номер был ему заказан в «Прибалтийской». Он поселился в «Советской». Из номера почти не выходил, от репетиций отказался, посмотрел только свет и массовку.

Концерт шел нормально и близился к окончанию. По сценарию появились клубы белого холодного дыма и подсветка снизу. Это погнали вентиляторы испарявшуюся углекислоту. Она поднималась все выше, и вскоре скрыла и — Пашу, и легла мягким покрывалом на первые ряды, а машина все работала. До конца номера оставалось секунд тридцать, когда заглушили подсветку и вырубили вдруг прострелы. Тогда-то он и почувствовал на разгоряченной шее металл голого провода, петля сжалась, Паша упал на колени, мотая головой и пытаясь освободить горло, но легко и аккуратно тек электрический ток. Паша не мог оторвать пальцев от бьющейся на нем удавки и закричать не мог, да что толку, фонограмма все продолжалась, смешная и навязчивая. Потом дали свет…

Зверев зарекся смотреть телевизор по ночам. После сообщения о Магазиннике он не стал ждать звонка старшего наставника, а вовсе отключил телефон, чтобы никто не позвонил, пока он ест свои сосиски и пьет кофе с сухим молоком, которое насыпал сверху и не давал тому раствориться. Получалась такая пенка, которую он и втягивал, держал на языке. Потом подсыпал еще.

Для песни «Утренний сеанс» Магазинник переодевался в армейское нижнее белье. Он скакал по сценическому ковру босым вместе с артистами кордебалета, одетыми кто в форму немецких оккупантов, кто просто в одни колготки, а кто в сарафаны с кокошниками. Когда догадались, что с Пашей не все ладно, и Рита Селиванова попробовала ослабить или даже сдернуть провод с его шеи, она получила сильный удар током и закричала. Провод тянулся к ближнему лючку на авансцене, на другом конце заканчивался вилкой, не легкомысленной, бытовой, а основательной промышленной, которая для верности была прихвачена крест-накрест изолентой, а сам провод был захлестнут через крышку лючка, чтобы жертва не смогла выдернуть его, падая. Провод толстый, медный. С другого конца снято примерно два метра изоляции с одной фазы. Если бы Магазинник не скинул перед номером грубые армейские ботинки, в которых куражился обычно, и не скакал по влажному ковру в облаке паров холодного углекислого газа, у него еще оставались бы какие-то шансы, а впрочем, может быть, и нет, так как другой провод, накинутый на лодыжку, вел к разъему заземления в том же лючке.