Спасите ваши души

Двери за Зверевым задраивали уже тогда, когда за первой из них стучали сапоги и для почина и острастки кто-то приложился по ней из автомата.

— Не берут тебя свои, Юрий Иванович.

— Это не мои вовсе. Мои из другого ведомства.

— Не лукавь. И не паникуй. Есть у нас несколько минут времени. На-ка вот. Надень.

— Клоун хренов, что ты мне тельняшку суешь? Тебе бы самому на эстраде наплясывать!

— Надевайте, Зверев, надевайте. И займемся спасением. Вашим в том числе.

Неожиданно Зверев увидел новые лица в бункере. В тельняшки переодевались какие-то благообразные мужики, спокойные, складные. Пристегивали рожки к «Калашниковым», ножи пододвигали на поясе поудобней, разбредались по помещениям, тащили противогазные сумки.

— Это что за люди?

— Это заслон. Поклонись им, Зверев. На смерть остаются.

— Сами по себе?

— Ты что, раньше о таком не слышал? Так услышишь еще. Еще не все потеряно. Это, Зверев, бывшие бомжи. Они больше в ночлежки не хотят. И с ними капитан второго ранга. Как же без офицера? — Бухтояров обнялся с каждым из остающихся прикрывать отход. Только вот какой и куда? Этого Зверев еще не ведал.

В конце коридора дверка, которую не раз Зверев дергал, даже прикладывался к ней ухом. Она поплыла мягко, открылась, и за ней вспыхнула аварийная лампочка, показались ступеньки. Первым затопал вниз Леша, потом остальной экипаж «Трансформера», затем спустились, оглядываясь на Зверева, Пуляев с Ефимовым, и, наконец, Бухтояров пригласил его.

— Топай, капитан, не бойся.

И последним шагнул сам, захлопотал над дверкой. Отрезал пути к отступлению.

— Жалко мне это место. Хорошо здесь было. Спокойно. Ну да ладно. Дело поправимое.

Звереву показалось, что наконец-то он сошел с ума. Они стояли в доке, где вытянулась на плаву подводная лодка…

Он не раз видел такие в кинохрониках и своими собственными глазами на днях военно-морского флота На Неве. Теперь ему предлагали проследовать на палубу, подняться в рубку, сойти внутрь. И следовало поторапливаться, так как уже прибывала вода в доке, поднималась медленно вверх лодка, дизель, ничего особенного, но не здесь же и не в этих обстоятельствах. И уже бетон причальной стенки, каблуки Зверева оказались в воде. Он шагнул вслед за Бухтояровым.

Все последующее он помнил отчетливо и ясно. Внутри оказался экипаж, по-видимому четыре человека. Они хорошо знали свое дело — и посыпались команды по переговорному устройству. Такие Зверев в многочисленных фильмах слышал не раз. Вначале постояли еще в доке, как будто ждали кого. Мягко качнулась лодка и пошла. Довольно долго они шли самым малым ходом, почти по дну, касаясь все время чего-то брюхом и бортами. Наконец, как видно, коридор этот для выхода закончился. Они были в озере. Примерно через сорок минут машины смолкли, и они легли на грунт. Все это время Зверев провел в полусогнутом положении в каком-то закутке. До него, казалось, никому не было дела. Пробегали моряки-балтийцы, если верить нашивкам, делали свою работу. Наконец появился опять Бухтояров, позвал.

— Ну, выходи.

В рубке собрались некто Михаил Андреевич, как его уважительно звал Бухтояров, Ефимов и Пуляев. Все остальные расползлись по свои каютам, затихли.

— Полежим немного, — объявил Михаил Андреевич, — к темноте всплывем. Думаю, уже чисто будет.

— Ты меня, Юра, наконец за серьезного человека примешь?

— Куда уж серьезней. Лодка-то откуда?

— Лодки этой, как и тебя, нет в природе. Списана. Экипаж на гражданке числится. Отправлен заниматься укреплением капиталистического сегодня. Но, как видишь, не все туда рвутся.

— Но откуда у тебя лодка, Бухтояров?

— Сама приплыла и в док встала. По мановению волшебной палочки. Я вот не решил, что с тобой делать. Ты вроде как военнопленный. При первой же возможности побежал на работу звонить. Докладывать. Ну, чиста теперь твоя совесть?

— А я тебе, Бухтояров, ничего не обещал. Рыбу кушал, это правда. Да только ты не давал ничего другого.

— Так тебе еще и рыба моя не нравится?

— Мне все не нравится. Я вот, например, с людьми своими хочу поговорить. Давно они мне ничего не докладывали.

— Дело хорошее. Поговорите. Потом чаю попьем с сухим пайком. Поговорите.

— Ну? — сурово глянул Зверев на Пуляева.

— Что «ну»?

— Слушаю.

— Слушайте. Привезли нас в воинскую часть, переодели в форму, поставили в караулы.

— Что он несет, Ефимов?

— Все так и было. А…

— Хорошо. Продолжай, Пуляев.

— Потом часть подверглась нападению дезертира. Его отбили.

— А кроме вас там был еще кто-нибудь?

— Товарищ Охотовед.

— Тьфу, ядрена мать. Ну ладно. Пусть Охотовед, — разрешил Зверев. — Задвигай свою байку. Ты умеешь.

— Потом мы эвакуировались. Вывезли материальную часть. Недалеко, правда, вывезли. Километров за сорок.

— Что за матчасть?

— Пусковая установка. Две ракеты. Другое оборудование.

— Какое другое?

— Стенд тренировочный. На нем Офицер ракету отлаживал.

— Так. А этот теперь где?

— Его, как видно, взяли. Говорят, там операция была специальная. Все побережье прочесали.

— А кто был еще с Офицером?

— Капитан Елсуков. Он вначале сидел на телефонах в части. Обозначал ее функционирование и внешнее благополучие. Потом к Офицеру отбыл. А дальше не знаю.

— И что потом?

— Потом в части была проверка. Нашли тела расстрелянных солдатиков и тело полковника. Командира.

— Твоя работа? — почти воткнул строгий указательный палец Зверев в Бухтоярова.

— А вот тут вы ошибаетесь, товарищ следователь. Я всего лишь воспользовался обстоятельствами.

— Так все было, Ефимов?

— Относительно сказанного по факту так. А вот кто чем воспользовался, не знаю.

— Хорошо. Излагай, Пуляев, дальше.

— А дальше мы сделали ноги. В озере нас подобрала лодка, и мы втихую вошли в док. Мне Грязнов рассказал. У финнов там серьезные сооружения. Прорыто много и обустроено. Фарватер секретный.

— Грязнов — это кто?

— Михаил Андреевич. Командир нашей субмарины.

— А откуда она тут взялась, не рассказывал?

— Говорил…

— А вот здесь я вашу беседу прерываю. Я не знаю, как дальше Юрий Иванович себя поведет. Как жить думает.

— Я думаю вас всех арестовать. И доставить куда следует.

— Приятно слышать человека долга, — отметил Бухтояров.

A у вас какие планы? — поинтересовался Зверев.

— У меня планы всплывать потихоньку. Давай, Миша, заводи машину. Уже можно. А ты, Юра, посиди, поприсутствуй. Ты не волнуйся, люди твои тебя не предавали. У них просто голова кругом. Отпустишь их потом?

Глумление продолжалось.

Тем временем припал к перископу Грязнов, крутанулся вокруг оси, откинулся удовлетворенно.

На палубу Зверев вышел с большой охотой и радостью. Видны были какие-то огни слева по борту.

Отдышались. Постояли еще. Бухтояров вынул из куртки радиоприемник, покрутил колесико, поймал питерскую станцию, послушал, хрюкнул, передал говорящую коробочку Звереву. Музыка была в эфире. Песня Анны Глебовны Емельяновой, старая и томительная. Зверев вопросительно посмотрел на Бухтоярова.

— Ты слушай, слушай. Сейчас повторят. Они каждую минуту повторяют, пока цензура не всюду введена.

И Зверев услышал.

«Сегодня неустановленной террористической группой произведен пуск боевой ракеты „земля-земля“ по дворцу культуры „Праздничный“. В результате погибли все, кто готовился выступать на завтрашнем концерте и присутствовал сегодня на прогоне программы. По счастью, осталась в живых Анна Емельянова. Сейчас она находится в реанимации… В городе объявлено чрезвычайное положение… Число жертв… Крупномасштабная операция, бой в районе Валаама…»

— Ты что натворил, гаденыш? Ты что улыбаешься? Ты как сумел?

— Установка, которую «зачистили» на пусковой, была маневром. У меня еще одна ракета была куплена в той же части раньше. Я ее на баржу установил. У меня же в работе люди, мастера высочайшие. А их в ночлежку. Бульон жрать с булкой. Подошла баржа к морвокзалу, и произвел Офицер пуск.

— А на маневре твоем кого сдал?

— Капитана Елсукова. Он изрядная сволочь. Деньги любит. А Офицер твердый парень. Я его вовремя вывел из-под «зачистки» и все объяснил. Он и сработал.

— «Все» — это что?

— А то, что и тебе попытаюсь втолковать. Времени у нас много будет.

— А если бы не попал он? В дом жилой полетела бы ракета?

— Исключено. Ее наводил Телепин. А теперь пошли вниз. Вон идет кто-то. Огни видишь справа? Погружаемся, Андреевич. Адью.

Сели ужинать. Каша, фарш колбасный, макароны, чай. Огурцы маринованные от пуза и спирт. Еще шпик. С горчицей.

— Ты, Юра, не переживай. Дело твое правое. Победа будет где надо. Помянем наших товарищей, что держали сегодня оборону.

Зверев выпил полкружки спирта. Запивать не стал, только выдохнул отчаянно и стал жрать. Огромные куски кидал в рот, миску ему накладывали за миской, а он все не мог остановиться. Потом выпил еще треть кружки и еще…

…Мучительно хотелось петь. Толстый, неповоротливый и сухой язык тяжело перекатывался во рту. Вначале он никак не мог сообразить, где он и что произошло с ним и что еще может случиться. Потом сел, огляделся. Тлела лампочка в плафоне, рядом на матрасе храпел Пуляев. На столе стоял чайник с водой. Должно быть, Бухтояров озаботился с вечера. Зверев пил долго, неопрятно, обливался, проливал… Потом очнулся. Вышел в коридор. Кажется, правильно это называлось гальюном. Матрос был в коридоре. То есть вахты отрабатывались, служба шла.

— Где Бухтояров?

— Спит он. Разбудить?

— Не нужно. Капитан где? Этот… Андреич…

— Отдыхает.

— Ну-ну. Спирта нет? Здоровье поправить?

— Есть немного. Закусывать будете?

— Нет. Не буду.

Матрос принес кружку, где на донышке на палец спирта. Протянул. Зверев выпил с омерзением и ненавистью, добрался до своей лежанки, упал. Более до утра не просыпался.

Утром события разворачивались следующим образом. Лодка аккуратно подошла к берегу, безжизненному и пустому, Бухтояров на резиновой лодке погреб, быстро и умело. Дожидаться конца этой переправы Грязнов не стал, задраился, отошел от берега, видно, знал рельеф, уже погрузился в какую-то яму. Лег на дно.

К тому времени благотворительный фонд «Свободная инициатива» потерял четыре пятых своей недвижимости, когда-то принадлежавшей ему при прошлых городских начальниках то ли на правах аренды, то ли просто так. Закончилась подпитка из Америки, интерес к авангардному искусству среди околокультурных менеджеров иссяк. Был бум, и не стало его. В главном офисе отключили электроэнергию, и бдительные инспектора внимательно отслеживали самовольные попытки подключения. Ни тебе горячих батарей, ни тебе бесплатной прочистки канализации. И только опасения новых руководителей городской культуры и идеологов нового этапа реформы, что в случае выселения на тротуары одной из центральных улиц города с помощью ОМОНа какой-нибудь художник в состоянии белой горячки плеснет на себя бензином и щелкнет зажигалкой, останавливали окончательное решение. И тогда, понимая, что случится это если не сегодня, то завтра, начальники «Инициативы» решили эту самую инициативу перехватить, как это они уже делали неоднократно и не без успеха.

К месту бывшего бункера Охотоведа, к логову «Трансформера», должен был отправиться теплоход, арендованный фондом, с художниками, поэтами и, главное, оставшимися в живых правопреемниками убиенных звезд эстрады, калибром поменьше, но норовом покруче. Впрочем, приглашались все желающие из Москвы и необъятных просторов России, стран СНГ, Прибалтики и всего цивилизованного мира.

Так велико было изумление всемирной поп-тусовки происшедшим, так сладостно избавление от монстра, истребившего лучших и именитейших российских ее представителей, что желающих участвовать в круизе оказалось достаточное количество. Генеральный директор фонда Кузнецкий и его правая рука, управляющий и хранитель наличности Мишкин, оба высокие, безбородые, с густым волосяным покровом, без малейших признаков лобно-теменного облысения, один — бывший преподаватель географии, а другой — директор гастронома, с утра до вечера принимали заявки и наличность. Черную и белую.

На теплоходе должны были плыть до Валаама. Там — большие поминки, служба в храме, сутки в гостиничном комплексе и после — на катерах в фиорды. Ликование и фуршет в непосредственной близости от бункера, свобода нравов и выражений, как, впрочем, и на борту лайнера, в течение всего круиза. Обилие прессы, камеры телевидения и далее — переход в наступление по всем фронтам. То, что они не допели, мы допоем. То, что они не доделали, мы реализуем. Снова «Свободная инициатива» станет культурной меккой, а ее элитные представители отправятся на пресс-конференции и брифинги по обе стороны океана.

План был хорош. Полное недавнее бессилие властей обещало неплохие перспективы.

Московские гости и товарищи по счастливому избавлению уже начинали прибывать: Параша Царева, Тоника Бэле, маэстро Панкин, еще целый взвод девиц калибром помельче, Миринда, которой все еще не хватало тепла, Генриетта Валун и даже Наташа Порочная. Мужскую часть бомонда решили представлять Дэвид Кошутинский и сатирик, переквалифицировавшийся в певцы или певец, ставший ненароком сатириком, Тима Ширнин.

Из чрева культурного фонда появились на свет подзабытые «Три аэроплана», «Козинаки», «Двести лобзаний» со своими вечными менеджерами Окой и Малером. Был, впрочем, композитор с подобной или похожей фамилией. А может быть, и не было. Трудно теперь сказать.

Ожил и задрыгал ножками бывший главный редактор детского журнала «Хлоп-Гоп» Самвел. Бог ему судья. Венчала созвездие талантов художник и фотограф Рытвинская, по мнению окружающих — патологическая дура, душа общества.

Некоторые опасения рецидивов терроризма были, поэтому на борт «Репина» поднялись омоновцы. Параллельным курсом шел катер спецподразделения. Но какие рецидивы, когда логово зверя взято с боем? Когда он повержен во прах и идут допросы?

Навигация заканчивалась. Рейс был чисто коммерческий. Вышли из Питера в шесть вечера. Уже в темноте где-то возле острова Кареджи появился и снизился вертолет «Информ-ТВ». Ему салютовали ракетами и фальшвейерами. Команда «Репина» давно не видела столь разнузданной и упоительно свободной публики, хотя перевозила всякое. На верхней палубе шел непрерывный концерт. Ниже пили и кушали дурцу. Одноразовые шприцы валялись повсюду, словно обертки конфет. Дело житейское.

Уже за полночь — точное время оказалось определить затруднительно — раздался сильнейший взрыв по правому борту, потом еще один — по левому, и «Репин» стал неотвратимо и страшно тонуть.

Немедленно были подняты на ноги спасательные службы по Ладоге, по всему городу Петербургу, по всей области, словно в холодные осенние воды погружался корабль с последней надеждой нации.

«Репин» ушел на дно, словно консервная банка, вспоротая ножом. Всю ночь спасатели освещали место трагедии и пытались отыскать еще какого-нибудь бедолагу. Но судно было взорвано удачно и умело, на хорошей глубине. Изрядное время список немногих спасенных не обнародовался.

Тем временем поднятый на борт спасательного судна старший помощник «Репина» Елистратов Николай Николаевич еле шевелящимися от холода губами сказал нечто невероятное: «Братцы, торпедная атака». Ему ответили что-то про дурцу, которой он, очевидно, откушал с господами артистами, и про то, что не нужно было перевозить на судне столько тола для глушения рыбы. Но уцелевший матрос Чайкин утверждал то же самое. Донесли по начальству. Елистратов уверял, что видел специфический след торпеды. В прошлом он служил в военном флоте и в таких делах разбирался. Чайкин много раз видел торпедные атаки в фильмах про войну. Тогда решили донести сие известие до начальства. К утру в озеро вошли два специальных катера-охотника и стали методично прочесывать акваторию. Производился поиск неопознанного подводного объекта и с самолетов. Вариант с подводной лодкой был совершенно невероятен. Тем не менее к середине следующего дня она была обнаружена в надводном состоянии возле Свирицы. Следов экипажа не было обнаружено. Лодка поначалу казалась той самой малюткой, потерянной в прошлую войну. М-77 и М-79 успешно воевали. М-78 была потеряна сразу после выхода в озеро в сорок третьем году, и о ней потом старались не упоминать. Но это была уже как бы та и не та малютка. Она была усовершенствована и оснащена современными приборами. Никаких торпед она нести не могла. Но речь шла о торпедах той войны. То есть в каком-то таинственном доке была проведена полная реконструкция лодки и появился торпедный аппарат.

Таким образом, «Трансформер» был жив и обещал неприятности. Таким образом, началась война. А то, что противная сторона с поразительной легкостью отказалась от своей боевой единицы, хотя были все возможности лежать на дне или маневрировать, не радовало… Все происходившее уже не напоминало дурной сон. Это был сбывшийся кошмар.

И более того. Лодка при ближайшем рассмотрении оказалась никакой не малюткой, а боевым дизелем, стоящим на вооружении и по сей день. Только по документам списанной и разрезанной на базе в Балтийске. Были такие. С несколько меньшими габаритами.

И потекло невразумительное время, большую часть которого они лежали на дне. Всплывали по ночам ненадолго, тогда свежий воздух прополаскивал отсеки. Зверев оживал, но наверх его уже не приглашали. И вообще, по всему чувствовалось, что экипаж перешел на предбоевой режим. К чему-то готовился. Зверев предполагал, что это будет переход в какой-то новый водоем. После очевидного разгрома базы Охотоведа военные не могли не заметить явных признаков недавнего присутствия в тайном доке какого-то судна. Естественно, у них и в мыслях не должно было мелькать ничего похожего на подводную лодку, живую и готовую к боям и переходам. Звереву не позволяли шататься по посудине. Только трехразовое получение пищи, только пребывание в закутке, только зачитанные книжки. Но со вчерашнего дня и хождения прекратились, и миску с кружкой ему приносили теперь в его камеру неожиданного заточения.

— Вставай, командир, Охотовед вызывает!

Зверев очнулся от какого-то паршивого сна. По характерному покачиванию и свежему воздуху понял, что сейчас ночь и они на поверхности. В подлунном мире.

— С вещами, барин. Эвакуация.

Это матрос Тягин будит его и размахивает при этом ручонками.

— Побыстрей, товарищ. Ялик уже надули.

Зверев поднялся на палубу. Там Охотовед, Пуляев, Ефимов, резиновая лодка болтается под бортом, непогода и не туман пока, а так, полутуманок. Морок, другими словами.

— Ну, что, господа милиционеры и сотрудники. Дело идет к закономерному концу, — объявил Охотовед, — осталось нанести последние штрихи. Рука мастера требует шлифовки. Но дело это несколько опасное. Поэтому вы списываетесь на берег. Идите куда хотите. Вот конверт для господина Пуляева — жалованье. Вот для господина Ефимова. Аналогично. Расписываться в ведомости не нужно. «Трансформер» был хорошей организацией, но больше его нет, счета арестованы, недвижимость взята государством на предмет ответственного сохранения и ревизии. Вам, впрочем, это не Очень интересно. Не знаю, свидимся ли теперь, времена настают не совсем комфортные. Братков наших перебитых на базе помянули. Нас не поминайте. Тогда, наверное, живы будем.

— Ты что несешь, Бухтояров? Что куражишься? Еще не все ракеты выпустил?

— А то, что над страной не небо даже, а эфир. Сладкая мечта. И он чист. Нету там ничего. Только Петр Ильич Чайковский. Но нам сегодня нужно с художником одним разобраться. С передвижником. Ты, Зверев Юрий Иванович, человек аналитический и настырный. Сотрудники у тебя толковые. Все сопоставите, все поймете. Ну, пока. А, совсем забыл… Пистолет ваш, Юрий Иванович. Патроны. Пригодится еще… И вот еще. Приемник. Слушайте последние известия.

И прервался монолог, потому что появился за спиной Охотоведа Грязнов. И ушли они вниз по трапу, люки задраили. Пошла лодка от берега, малым ходом пошла и стала уходить под воду.

— Где мы? — спросил Зверев.

— Я думаю, на западном берегу, — попробовал догадаться Пуляев.

— А я думаю, что на восточном, — остался при своем мнении Ефимов.

— Провериться просто. Мы в южной части озера. Подальше от базы. Это естественно и точно. Значит, если берег восточный, должны быть каналы. Старый и новый. Они до Свирицы тянутся от Шлиссельбурга. Пошли смотреть, — решил Зверев.

Каналов не обнаружилось. Значит, предположительно Охотовед высадил их между Сорталахти и Морьем. Времени на базе и около нее было достаточно, чтобы изучить карту озера досконально. Двигаться по берегу было нецелесообразно и опасно. Операция прочесывания, несомненно, продолжалась. Более безопасным следовало считать маршрут движения по направлению к Сестрорецку. Там город, там вокзалы. Оттуда до Питера рукой подать.

А еще ближе должна была быть Приозерская ветка железной дороги. Километрах в сорока. Там она и оказалась. Но только еще раньше, часа примерно через три, Зверев услышал в последних известиях о том, что тридцать минут назад взорвался и затонул в Ладожском озере теплоход «Репин», на котором группа эстрадных артистов и деятелей от культуры совершала круиз на Валаам и далее, к месту взятого штурмом места дислокации бандформирования, осуществлявшего хорошо спланированные убийства звезд эстрады. При этом в старом то ли доте, то ли бункере никто не уцелел. Теперь вот вся страна следит за ходом поисково-спасательных работ в Ладожском озере.

— Вы как думаете, Юрий Иванович, есть там кого спасать?

— Так были у них все-таки торпеды?

— Значит, были. А «Репин» пароходик старый. Еле на плаву держался. Я на нем путешествовал прошлым летом.

На Финляндском вокзале они задерживаться не стали, пересели в троллейбус, первый попавшийся, сошли у Кондратьевского рынка.

— Ну что, Паша Пуляев и Паша Ефимов. Спасибо вам за выполнение задания. Вот вам и от меня премия. — И Зверев протянул Пуляеву дипломат. — Поделите поровну. И езжайте, ради Бога, в Астрахань. Умоляю. Сейчас прямо берите билеты и уезжайте…

— А вы?

— А мне, как говорится в вестернах, еще повидаться кое с кем нужно.

Зверев пожал руки своим товарищам по несчастью, повернулся и пошел не оглядываясь.

Он нарушил уже столько предписаний, законов и подзаконных актов, что еще одно несоблюдение очевидного и необходимого правила ничего не могло прибавить или отнять сейчас. Тот закон, который нарушать в данный момент было никак нельзя, гласил: «Домой возврата нет». Впрочем, Зверев не знал и того, есть ли у него сейчас дом. Он так долго отсутствовал.

Ранним утром двор перед домом его призрачного обитания был пуст. Зверев спокойно вошел в подъезд, поднялся к себе на этаж, не обнаружил ничего предосудительного на дверях, кроме бумажки с печатями судебного исполнителя, с чистой совестью сорвал ее, поискал в карманах ключи, нашел их. Легко повернулся в замке верхний и тяжело, с натугой, нижний. Замок был новым, не совсем хорошим. Когда он врезал его, то долго мучился, регулировал, хотел даже обменять на другой, но было лень.

Он вошел, снял в коридоре обувь и куртку, зажег свет, прошел в комнату, достал из шкафа чистую рубаху, спортивные красные трусы с белой каймой, прошел в ванную. Следы обыска явственно отмечались везде и всюду, но он решил заняться наведением порядка немного позже.

Уже лежа в ванне, услышал звонок. Выходить сейчас к телефону не хотелось, но это было необходимо.

— Да. Зверев слушает.

— Юра! Ты! — Это сосед, Иван Иваныч, обнаружил признаки жизни за опечатанной ранее дверью. — Юра? А как?

— А вот так. Я с задания вернулся. С важного и правительственного. Скоро опровержение будет по телику. Смотри и слушай.

— Погоди. Я сейчас подойду, ты мне дверь открой. Я тебя хочу увидеть.

— Я моюсь вообще-то.

— Я обязан. Мало ли что.

— Ну, подходи. — Зверев закрыл левой рукой срамное место, открыл дверь, за ней стоял Иван Иваныч.

— Убедился?

— Так точно. А слышал, пароход рванули сегодня?

— Слышал. Почти что видел.

— А…

— Ну все. Потом приходи. — И закрыл дверь.

После ванны он долго растирал себя полотенцем. Затем поставил турку на газовую конфорку, открыл холодильник. Тот был выключен уже давно, остатки продуктов истлели, и кислый, резкий запах поплыл изнутри. Тогда он закрыл дверцу… Когда вода закипела, насыпал в чашку, большую и синюю, две ложки кофе гранулированного, размешал, выпил.

Бар, естественно, опустел. Ни капельки не оставили ему господа оперативные работники и судебные исполнители. Более никаких поисков он предпринимать не стал. Убедился только, что нет фотографий на второй полке, нет кассет магнитофонных, нет записных книжек. Теперь это вещдоки. А он все же надеялся взглянуть еще раз на несбывшееся и послушать звуки той давней ночи.

Минут тридцать он раскладывал и расставлял вещи, валявшиеся в беспорядке повсюду. Наконец остался удовлетворен. Включил телевизор. Поисково-спасательные мероприятия были затруднены сильным туманом и резким похолоданием, но уже сейчас можно было сказать, что уцелели единицы. Предполагается диверсия. Это значит, что все сказки армии и правоохранительных органов о раздавленном гнезде террора и уничтоженных боевиках, об аресте всех причастных не более чем сказка, в панике сочиненная специалистами по дезинформации. Сегодня состоится экстренное заседание правительства. Введение чрезвычайного положения ожидается сегодня к вечеру, так как требуется некоторая подготовительная работа, но уже сейчас совместные патрули несут дежурство на вокзалах и в местах жизненно важных…

Возвращение его сейчас, несомненно, таким же экстренным образом обсуждается в родной конторе. Далее пока информация уйти не могла. Но уйдет вскоре. Брать его, естественно, не станут. Возьмут под наблюдение, совершенно открытое, иначе есть шанс опять его, Юрия Ивановича, потерять, что совершенно недопустимо. А он, Юрий Иванович, вообще-то зачем вернулся?

Утешало одно — зеленая улица и открытые дороги по всем степеням свободы передвижения. Но при попытке исчезнуть, наверное, убьют. Сомневаться не приходилось. Он даже не стал выглядывать в окно, смотреть на наружку. Просто посидел в своем кресле минут сорок, закрыв глаза, забыв обо всем. Потом стал собираться в путь.

«Жена аптекаря, вся в папильотках, с утра поет…» Или как там? Он вышел во двор, потом на улицу со звучным и неизменяемым названием, помедлил, сел в автобус, добрался до метро.

На станции «Дыбенко» в автобус садиться не стал, взял частника, заведомо не подставку, для чего пришлось потрудиться.

— В Жихарево, брат.

— Сорок тонн.

— Есть такая партия.

На шоссе частенько встречались автоматчики и машины характерной принадлежности. Погода стояла чудесная, предзимняя, дорога, однако, не заледенела.

— А что, брат, на торфа не заедем?

— Это куда?

— Это по поселковой дороге километров десять.

— Деньги вперед.

— Брат, людям верить надо. Вот тебе полтинник. Там постоим недолго и опять в город. Устраивает тебя?

— Не устраивает. Места мне незнакомые, глухие.

— Брат, вот тебе мой ствол. Он заряжен. Так что ты в безопасности.

— Иди ты. Никуда вообще не поеду.

— Поедешь, брат. Я из РУОПа. Могу тебя мобилизовать. А я деньги плачу. Вот удостоверение. Смотри.

— Так бы сразу и сказал. Стоять долго будем?

— Нет. Две минуты. Посмотрю только на одно место — и назад.

— Ты пистолеты свои забери. Едем. А деньги давай. Странный ты мент, нехарактерный. Но это меня не касается. А может, и не мент вовсе. Но ствол есть ствол.

На торфах Зверев обнаружил мерзость запустения. Сорваны были в «поселке будущего» въездные ворота, на стенах домиков отчетливо виднелись следы пулевых попаданий. Гильзы валялись кругом. Стояли укором и предостережением столбы линии электропередачи, но кабель так и не был натянут, валялся рядом. И тут Зверев почуял запах дыма и супа. Он огляделся. Над одним из домиков вился дымок.

— Ну что? Насмотрелся? Едем?

— Подожди, брат. Визит вот нанесу.

Хоттабыч вжался в стену, готовый бежать или просить пощады.

— Здорово, старик. Ты что тут делаешь?

— Витек! Витек! Наших побили всех. Кое-кто, правда, просочился, ушел.

— Кто побил? Как? Ты-то откуда знаешь?

— Да как откуда? Люди пришли, люди ушли. Рассказали. Окружили поселок солдаты, менты. Потребовали всем сдаваться. Дело под вечер было. Это когда Охотоведа в бункере шлепнули.

— А кто сказал, что шлепнули?

— Как кто? Опознали его. Он за бункер бился с другими бомжами. Погиб. Тогда стали чесать все его городки. Все ночлежки в городе закрыли.

— Чтобы ты знал, дед, Охотовед жил, жив и будет жить. Но я тебе этого не говорил. Короче, все побоялись сюда идти жить, а ты нет?

— А что мне будет? Я приполз сюда. Денег на автобус заработал и приполз. Крыша есть. Торфа немерено. Буржуйку соорудил. Тут и аппарат сварочный остался. Автоген. Я умею.

— Дед, а что тут было-то?

— Некоторые сдались солдатам. Некоторые бежали и их поймали. Некоторые ушли. А человек шесть осталось биться. Было у них четыре ствола.

— С кем, дед?

— Сам понимаешь с кем.

— А ты?

— А я тебя ждал. Ты мне обещал билет в Хабаровск.

— Теперь ты, дед, в Хабаровск не поедешь. Теперь тебя арестуют, как только я уеду, и начнут из твоей шкуры ленты резать. Ты зачем сюда приперся, старый дурак? Это же невероятно.

— Ты мне билет дашь или нет?

— Вот тебе деньги, дед. Здесь «лимона» два. Они мне вовсе теперь не нужны.

— Давай. Ничего со мной не будет.

— А не пропьешь?

— Нет. Я в Хабаровск поеду.

— Ну, счастливого пути. Я сейчас выйду, в машину сяду. Как ты из дома выползешь, я не знаю. Был бы Телепин под рукой, он бы тебе помог.

— Телепина-то не будет. Труп его нашли в «Праздничном».

— Шутишь?

— Нет. Говорят, он ракету наводил.

— Дед, ты отползай. Я не знаю как, но отползай.

— Ага. Сейчас только супу поем. Выпить не хочешь?

— Я, дед, баночную не любил никогда. Ты уж извини.

Зверев вышел из домика. Машина стояла на месте.

— Ну, брат, в город. К Финляндскому вокзалу. А там расстанемся.

— С трудом, но верится.

Сопровождала Зверева на этот раз красная «Нива». Она была заполнена служивым народом под завязку. У поворота на Разметелево появилась еще и группа поддержки в виде голубой «шестерки». Так они и въехали в город.

— Не тебя ли пасут? — осведомился «брат».

— Трудно сказать. Может быть, да, а может быть, нет.

— А мне теперь что делать?

— Довезешь меня — и свободен.

— Ты уверен?

— Конечно. — Он и сам хотел в это верить.

Остановились на привокзальной площади. Зверев порыскал по карманам и, к своему удивлению, нашел еще пятьдесят тысяч.

— Держи. Премия.

— Мы так не договаривались. — И водитель, которому и самому не хотелось выполнять этот рейс за Харона, отвел его руку.

Банк заветный был недалеко. Рукой подать. «Нива» с «шестеркой» остановились рядом. Метрах в ста от Зверева. Он вышел, завязал шнурок на левом ботинке, глубоко вздохнул и зашагал к парадному входу в свой банк.

— Рады вас видеть. Хотите что-нибудь еще положить в ячейку?

— У вас хорошая память.

— За то и держат.

— Для начала взять кое-что.

— Нет проблем.

Зверев обернулся, как бы невзначай. Прямо за спиной двое молодых людей, у дверей входных еще двое. Зверев помахал им рукой.

Хранитель чужих тайн и несуразностей открыл массивную дверь. Молодые люди остались там, в операционном зале, но и выйти из чрева банка, из его подвала, Зверев бы не смог. Несомненно, соответствующие инструкции были получены.

Зверев нашел в бумажнике ключик, маленький, красивый. Вставил его в гнездо. Потом набрал код, удовлетворенно услышал характерный щелчок, повернул ключик, потянул на себя дверцу. Хранитель тайн заглянул было через его плечо, но, поймав строгий взгляд Зверева, осекся. Условный рефлекс. Клиент вправе иметь свои маленькие тайны. Трубка эта переговорная была на месте. Здесь, в подвале, связь могла не сработать. Все-таки сталь и бетон. Он положил телефон в правый карман куртки, закрыл ячейку, спрятал ключик в бумажник, кивнул с благодарностью, пошел чуть впереди сопровождающего. У дверей в хранилище помедлил, подождал, пока не поплывет на петлях чудо инженерной мысли.

В зале все было по-прежнему. Скучала группа наблюдения, ставшая теперь группой захвата, некоторая радость обозначилась на лицах.

— Я хотел бы еще счет открыть.

— Конечно, конечно, — заспешил согласиться то ли управляющий, то ли его лучший заместитель. Зверев не сомневался в блестящем будущем этого, несомненно, законопослушного и в высшей степени приятного господина.

Живой труп Зверев не мог сказать про себя то же самое. Он получил бланк, встал у стойки и приступил к его заполнению. Но прежде вынул из кармана телефон прямой связи с конторой Хозяина.

— Я здесь. Ну сами понимаете где. Выйти не могу. Сейчас меня брать будут. Так что поспешите.

— Продержись минут семь. Все.

Семь минут — это очень серьезно. Но нужно было слушаться.

Зверев аккуратно заполнил бланк, но остался не удовлетворен своей работой, попросил другой и тут же получил его. Никогда в жизни он не заполнял анкеты так аккуратно и вдумчиво.

— Знаете, я передумал. Вернее, ну как вам сказать…

— Нет проблем. Надумаете, заходите. Всегда вам рады.

Блистательный повелитель депозитного хранилища решил проводить Зверева до выхода и этим несколько испортил все для тех, кто ждал его. Теперь приходилось переносить операцию на свежий воздух. Зверев вышел наружу, огляделся. Знакомое и ненавистное лицо он увидел сразу. Не сам Хозяин, а тот, кто вез его в машине, инструктировал, телефон дарил… И когда уже почти потащили Юру к «Ниве», подъехавшей на максимально дозволенное расстояние, вдруг стали оседать те, кто пришел за Зверевым, те, кто вел его все утро до торфов и обратно, все как один, посеченные пулями из многих стволов сразу. И вместо «Нивы» «рафик» с тайной и надежной броней принял его в свое чрево.

Вывозили его опять за город, но, по всей видимости, в какое-то другое место. Вряд ли Хозяин захочет вновь лично говорить с ним, но многочисленная челядь возьмет его в работу. А пока же, на сиденье микроавтобуса, зажатый двумя шкафоподобными слугами большого господина, он вспоминал сегодняшний разговор с Пуляевым и Ефимовым по дороге к полустанку на Приозерской линии.

— Привез нас Охотовед в воинскую часть, а там ни души. Выдал нам форменки, на довольствие поставил, и тогда-то мне и показалось, что я сошел с ума, — говорил Пуляев. — Если ряженых в караулы ставит какой-то деятель от ночлежки, значит, нам всем конец. Нету державы. Но делать-то что? Подрядились — надо выполнять. Хорошо, что живы остались. Ведь нам про дезертира этого он толком ничего не объяснил. Мог он нас и положить. Охотовед — настоящий командир. Сильный, жестокий. Главное для него — дело. Он скольких людей под пули подвел, кого по собственному велению подставил, кто добровольно пошел. Но главное-то он сделал. Порушил империю развлечений. За это ему низкий поклон.

— Так ты одобряешь, что ли, терроризм?

— Это, Юрий Иванович, не терроризм. Это самозащита.

— Так ты не смотри телевизор-то, радио не слушай. Книжки читай. Пушкина декламируй.

— Это невозможно. Ну, я стану Пушкина декламировать. А дети? Теперь поколения три должно пройти, пока эту отраву смоет.

— Паша, я тебе говорю. Поезжай в деревню, дом купи, женись. Слушай граммофон, ходи в баню и лови рыбу.

— А города кому отдать? Мордатым? Шиш им!

— Так получается, ты законченный боец сопротивления.

— Называй меня как хочешь, Юрий Иванович. Но впрочем, я отвлекся. Когда ряженых в караулы расставили, а капитан Елсуков сел возле телефона, чтобы их не разоблачили вовсе, и стал байки про отсутствие полковника выдавать, мы в коровнике ракету отлаживали с Офицером. Охотовед дизель включил, оцепление выставил. Офицер кожуха вскрыл, смонтировал стенд, стал прозванивать схемы на осциллографе. Я ему помогал. Выполнял поручения. Там подержу, здесь посмотрю цифирьку, потом болтики на место поставлю. Офицер толковым оказался. Как выяснилось, Охотовед его давно пас, проверял, личное дело даже украл где-то. То есть у него разведка поставлена. И главное, он не один.

— То есть ты хочешь сказать, что их целое лесничество?

— Именно так. Ну, отладил Офицер ракету, боевую часть установил. Потом мы краном ее на пусковую положили, закрепили, накрыли брезентом. Кран отправили в часть. И все. Меня отпустили. Охотовед забрал меня и повез на Остров.

— А господин Ефимов чем все это время занимался?

— Стоял на часах, жрал в столовке, спал в казарме. Короче, имитировал службу. Так, Паша?

— Именно так.

— А потом и его сняли с довольствия и повезли на острова. Только мы не знали, что на субмарине этой двинем. Тут мы чуть умом не повредились. Но на ялике переправились, спустились внутрь, пошли. В док встали. Пока вы там связи искали со своей фирмой, пока вас морочили, мы рядом были. Только не понимали, что рядом. Это потом Охотовед всех свел в зале. Я все думал, а почему бомжи-то? Почему отпетые? А потом понял, что это соль земли.

— Алкаши-то?

— Вот именно. Это укор нам всем. Испытание. Мы же недавно в одной очереди за пивом стояли, одну пайку в заводской столовой хавали. На футболе орали вместе. Читали детективы вроде «Ничего нет лучше плохой погоды». А теперь они на теплотрассах.

— Но ты-то, Паша, не во дворце.

— Не важно, где я. Тут Охотовед в точку попал. Ты вспомни, какие лица были у тех мужиков, которых он в бункер на смерть привез. Как старцы в скиту. Мне бы там остаться.

— А зачем он это устроил? Мы и так уходили…

— Это чтобы бой был, потом туда ворвались, трупы стали опознавать, несколько позже понимать, что руководство-то тю-тю… Нет никого. А каким образом — непонятно. Время он выиграл. Конечно, все сложнее тут.

— А про колдуна ничего не слышали?

— Про это — нет. В «Соломинке» байки разносились. А что, был колдун?

— Был, Паша. Да еще какой. Он меня и привел сюда.

— Приехали. Вам на выход.

Это уже к Юрию Ивановичу обращается сосед справа. Открывается дверь фургона, и за ней — владения Хозяина.