Убойные дома

Вернувшись в семьдесят седьмую комнату, Зверев застал Зинаиду Ивановну почти спящей. То есть она улеглась на своем диване лицом к стене, выключила большой свет и зажгла ночничок. К дальнейшей работе на сегодня она явно не была расположена. Он прогулялся в душ, постоял на кухне в присутствии шести баб, для которых это святое место было клубом, о чем говорило отсутствие каких-либо кастрюль на конфорках. Только обильные и стремительные тараканы перемещались вокруг, появлялись ниоткуда и уходили — не в щели под панелями и не в вентиляционное окошко, а словно в какую-то потустороннюю дверку. Обитательницы дома сорок четыре не стеснялись постороннего человека и обсуждали свои проблемы в свободной форме и раскованных выражениях. Зверев сделал вид, что ищет отсутствующие при нем сигареты, и ушел.

Тлел светляк ночного огня, тлела надежда. Он лег на свою лежанку. Ночью Зинаида Ивановна Белкина пришла к нему, а потом он поднялся к ней и не уходил уже до утра.

Из рассказа Хламова Сергея Павловича, известного в народе как УФО или НЛО, подтвержденного Зинаидой Ивановной Белкиной, следовало примерно следующее.

Телепин сюда захаживал в пору своей молодости. Подружек его здесь более не было. Он извел их. Именно так называли случившееся окружающие. Приворотным, что ли, зельем опаивал девок вольный стрелок и начинающий колдун Телепин, но они кормили его, поили, отдавали деньги, а сами сохли. Так случилось с Анкудиновой Файрюзой и Семеновой Наташей, видными и веселыми девушками. В общежитии тогда творился такой разврат, что даже вспоминать совестно. Причем до одиннадцати можно было как бы официально быть в гостях у дамы сердца. После комендант с вахтерами совершали обход, стучали в комнаты и добивались соблюдения прав и обязанностей. После этого можно было легко проникнуть в комнаты через первый этаж или по легендарной пожарной лестнице, а также с помощью трапа.

Моряков вызванивали прямо с судов, еще на подходе к Ленинграду, каким-то образом проникая в диспетчерскую. Рейды разгневанных жен, участковые, оперативники, замполиты… «Жизнь была! — обронила Зинаида Ивановна в сердцах. — А драки какие были!»

Однажды Файрюза пришла с Телепиным. Первым делом он отвадил ее от гульбы. Это было как бы благом, она бегала за Телепиным как собачка, скулила, когда он не приходил, а когда он исчез надолго, стала сохнуть, заболела, и вскоре ее увезли в Чимкент.

Наташа, самая красивая и к тому времени пошедшая по рукам в свои девятнадцать лет нормировщица, тоже пришла однажды домой с Телепиным. И все. Кончилось веселье. Через полгода он «выпил» ее всю, и она умерла. Больше Телепин здесь не появлялся. Его как-то отловили мужики и переломали ребра. Тогда он навел на них порчу, и все исполнители коллективного приговора сгинули. Кто утонул, кто обпился, кто простудился и слег навсегда. Но имя Телепина оказалось под запретом после вовсе уж дикой истории. Семенова Наташа пришла в общежитие и стала открывать дверь в свою комнату. Выглядела она совершенно живой и здоровой, только двигалась как-то медленно. Случилось это в два часа дня, на вахте никого почему-то не оказалось. Обнаружила ее Апраксина Катя, в тот день не работавшая. Она была в декрете, на седьмом месяце. Она вначале не поверила своим глазам, а потом дико закричала и потеряла сознание.

Ни про каких зомби тогда никто ничего не знал. Шел семьдесят пятый год. Фильмов ужасов не было. Журнал «Наука и техника» что-то такое печатал, но очень осторожно. Прибежала дежурная, вызвали милицию и «скорую». У Кати случился выкидыш, а ожившую Наташу Семенову, скребшуюся в свою бывшую комнату, вывели санитары и увезли. Говорят, гроб ее оказался пуст. Потом приходили люди из милиции и как бы из общества «Знание» и объясняли все коллективной галлюцинацией, а тех, кто будет множить слухи, пообещали привлечь по статье. После этого некоторые выписались из общежития и уехали.

Комнату же, в которую хотела попасть зомби и в которой никто после не хотел жить, сделали складской. Вещи, находившиеся там, стали приносить своим хозяевам несчастья. И тогда ее вообще заперли. Потом ее арендовало какое-то акционерное общество.

— Какое общество, Зина?

— Какое-то историческое. Комендант знает.

— Ну, кажется, моя командировка идет к концу. Осталось посмотреть, что там, за запертой дверью.

Зверев запросил внеочередной связи с Вакулиным и не получил ее. Тот целый день был в разъездах. Только вечером, позвонив на пульт, он узнал, что Зверев жив и здоров и просит связи. Пришлось рисковать. Зинаиду Ивановну вызвали к телефону и попросили приехать к выходу из метро на станции «Балтийская», причем срочно. Туда она отвезла записку от Зверева, которая через полчаса была у Вакулина.

Примерно в двадцать один час коменданта общежития вызвали на рабочее место, в свой кабинет. Там строгий следователь из милиции и два его сотрудника попросили вскрыть одну из комнат вверенного заботам коменданта помещения, предположительно для проверки по одному из дел о наркотиках. Никаких ключей от этой комнаты у уважаемой дамы не было, так как комната оказалась незаконно сданной в аренду некоему обществу, называвшему себя военно-историческим. То есть комендантша как бы могла сдавать комнаты по согласованию с администрацией предприятия, к которому общежитие еще имело отношение. Но эта сделка была личной инициативой директрисы. Или комендантши. Кому как больше нравится. Массивная железная дверь, установленная полгода назад, требовала специальных инструментов. Окно комнаты оказалось обрешеченным изнутри. Телефоны арендаторов не отвечали, возможно вследствие позднего времени. Бригаду технического обеспечения ожидали в директорском кабинете. Пили чай, беседовали. На подъехавшую иномарку никто не обратил особого внимания, включая старушку на вахте. Возможно, она приняла вышедшего из нее молодого человека еще за одного сотрудника милиции. Но потом она опомнилась и решила проследить, куда, собственно говоря, он пошел, а увидев, что тот открывает на втором этаже дверь, из-за которой и прибыла сегодня столь представительная делегация, на свою беду спросила: «А что без понятых?»

— А вот вы и будете понятой, только побыстрее, пожалуйста.

— Да нет. У меня же вахта.

— А где комендант?

— Сейчас, сейчас… — И окажись бы Кулибина Светлана Егоровна, двадцать восьмого года рождения, за открытой уже дверью, но почуявшая что-то комендантша поднималась на этаж…

— А вот же, — только и успела она сказать, как пуля из пистолета с глушителем аккуратно пробила ей модный костюм и сердце. Удивляясь и пытаясь вскрикнуть, комендантша сделала шаг к лестнице и упала, грузно и неприлично.

— Молчи, бабушка, молчи, — проговорил убийца и выстрелил несостоявшейся понятой в лоб. А коридор-то в это время суток что Бродвей. Из кухни в комнаты, из душа, из туалета и просто без определенной надобности.

Зверев прекрасно знал, какой звук получается при стрельбе из пистолета с глушителем. Он бы смог различить его среди всех других звуков, даже если бы находился далеко. А тут всего-то один этаж — и слух, обостренный ожиданием.

Вначале на лестнице он увидел убитого Славика Юркова. Тот сидел прислонившись к стене, и изо рта его стекала липкая струйка. Его напарника он опознать не успел. Тот лежал лицом вниз, на втором этаже, рядом с трупом комендантши. Никакого оружия у него сейчас не было. Вакулин должен был завтра принести ему ствол. Уже отваливала машина, уже хлопала дверками, когда Зверев нашел за поясом, на теле мертвого Славика, пистолет и, понимая, что никто ему уже сейчас не поможет, бросился на кухню и распахнул окно. Машина была уже метрах в пятнадцати, когда он стал стрелять.

Ни о каких колесах не могло быть сейчас и речи. Он выпустил всю обойму по крыше, по боковому стеклу, когда занесло эту отвратительную жестяную коробку белого цвета, и еще раз — туда, где все не отпускал руль водитель. Машина ткнулась мордой в забор, бетонный и надежный, и остановилась.

Теперь Звереву должно было стать совсем плохо. Рядом, метрах в тридцати, — проходная с военизированной охраной. Сейчас здесь будет ОМОН и целая толпа разнообразного служивого народа. Он за заветную дверь даже заглянуть не успевал. Рывком к Зинаиде Ивановне, накинуть куртку и бежать. Бежать, выйти спокойно из общежития — и налево, мимо бассейна, левее гастронома, к конечной остановке.

Звереву повезло. Рейсовый автобус уже отправлялся. Он бы ушел давно, но всем было любопытно, что это за пальба совсем рядом. Людей на остановке было много. Никто на него и внимания не обратил. И уже в туннеле — мигалка милицейская, черный фургон с автоматчиками, и все… Вот она, Двинка. Конечная трамвая. И двадцать восьмой выруливает с круга. Можно сесть и успокоиться.

Хорошо спать в поезде на Москву. Сладко. В семь часов он будет в столице. В девять пересядет на Ленинградском вокзале на обратный маршрут, чтобы в восемнадцать часов оказаться на месте встречи, которое изменить нельзя. Вакулин будет ждать его и при этом рисковать безумно. Он расскажет, кого нашли в расстрелянной Зверевым иномарке, он даже не успел сообразить, что это за машина, кажется «тойота», что было в комнате за стальной дверью и, может быть, что кто-то все же остался в живых из его товарищей по службе. Это он вызвал их туда, он подставил под профессионала из белой «тойоты». Но хуже всего то, что двадцать баб дадут теперь приметы Зверева сыскарям из чужого района, и те изумятся. Зверев жил, Зверев жив. Зверев не будет жить. И подставился Вакулин, который послал людей в дом номер сорок четыре. Все. Идти никуда не нужно. Связь прервана. Нужно искать Пуляева и попытаться дать знать о себе. Только уже не Вакулину. Кто это может быть? Можно позвонить генералу. Прямо в кабинет. Попросить помочь в одном пустяковом деле. После этого Хозяин достанет его через пять минут. Хозяин не хочет, чтобы дело двигалось подобным образом. Ему виднее. Он же Хозяин.

Ночевал Зверев, как и хотел, в поезде на Москву.

…В Москве он обнаружил, что денег на обратный билет ему не хватает, даже на общий вагон. «Конечно. Пивко с уфологом. Лещ. Не было бы приватных бесед о гуманоидах — ничего бы и не случилось. Или случилось, но каким-то другим образом. И ехать бы никуда не пришлось. И Зинаида Ивановна — женщина вовсе не вредная». Что теперь с ней будет, ему не хотелось даже представлять.

…Ваня Соколов оказался на месте. Сидел себе в литературном агентстве, над текстами работал. Один в кабинете. Сначала испугался. Потом ощупал друга Юру, обнял. Закрыл дверь на ключ.

— Это у меня легенда сейчас такая. Живой труп. Придется с тебя взять подписку о неразглашении.

— Я готов. Что, чем-то могу помочь? — Ваня всерьез разволновался.

— Ты мне денег не займешь? Тысяч сто. Мне в Питер вернуться. А в бухгалтерии родной я как труп прохожу.

— Денег — это просто. Слушай, — полез он было в бумажник, но остановился, — а если ты в настоящий труп превратишься, то не отдашь мне сто тысяч?

— Ты литератор. Знать, по лицу видишь, что я не жилец.

— По лицу я у тебя ничего не вижу. Лоснишься, как мартовский кот. Давай я тебе аванс выпишу, под роман. Пиши заявку.

— Давай авторучку.

— Авторучки не надо. Диктуй. Я сейчас наберу на компьютере. Нужна заявка. А остальное я беру на себя. О чем будешь сочинять?

— Ну, скажем, гибнет эстрадная пара, потом еще один ублюдок, потом — целая гора трупов. И еще одному отрывает голову крыса, начиненная взрывчаткой. А потом лучшая певица всех времен и народов говорит, что ее это не коснется, и лично от президента получает право выступить в бывшем дворце культуры, где и ее собираются убить злоумышленники.

— Отлично. Это дело, по которому ты работаешь. Это бестселлер. А кто убийца?

— А это и предстоит выяснить главному герою, менту вне закона. Сюжет обычный. Важно, как подать.

— Готово. Сиди тут, я пошел.

— Куда?

— У начальников подписать. Аванс выписать. Нам как раз деньги привезли за реализацию. Завтра их уже не будет. Большого аванса тебе не видать. Паспорт, конечно, чужой?

— Конечно.

— Давай-ка его сюда. Так.

Через сорок минут Ваня вернулся с бланком договора.

— Вот, господин Ревякин, подпишите здесь. Теперь идите в кассу, это в конце коридора. Я сказал, что рукопись читал. Ты только не умирай, а роман есть кому написать. Этим мы сейчас и займемся. Без тебя. Под псевдонимом хочешь или под настоящей фамилией?

Звереву вдруг захотелось стать писателем.

— Под псевдонимом. Юрий Зверев. Рукопись, найденная в номере гостиницы. Рядом тело молодой женщины, убитой отравленными иглами. Яд из четырнадцатого века.

— Классно.

Миллион — деньги хорошие. Очень даже неплохие. Много можно приобрести полезных вещей. Можно поесть, попить, даже номер подешевле снять, тысяч за сто, с телефоном, возле автовокзала на Обводном. Хотя — уже нельзя. Паспорт засвечен у Зинаиды Ивановны. В жизни, не богатой событиями, и при пристрастии к изучению чужих документов, она, конечно, и номер с серией запомнила, не говоря уже об имени и фамилии постояльца, стрелка из засады, беглого мента, врага трудового буржуазного народа. Может быть, и хватит ей ума не говорить лишнего, но, по всей видимости, не хватит. Паспорт этот теперь можно выбросить в урну. Да и зачем ему паспорт? Живут же люди без документов, бульон пьют, спят в «гостиницах», изредка колдуют.

Телепин дал направление, азимут, ориентир, обозначив Канонерский остров как нечто важное, вложил в голову ребенка информацию о сорок четвертом доме, а он не смог ею воспользоваться. Не смог, а может быть, не дали. Или не хотели дать. Заморочили, чтобы увести в сторону. В сторону от чего? Что происходит? Хохряков, умелый исполнитель приговора, умелец, мастер золотые руки, где-то же сидит теперь, пиво пьет или колдовское зелье, а его хозяева обдумывают, как и где его применить. А колдун Телепин, может быть, и сейчас идет за ним следом, невидимый и тщеславный, глумится.

Зверев оглянулся, посмотрел, нет ли следов босых ног. Потом плюнул на осеннюю землю. Пошел себе дальше.

Из телефона-автомата он позвонил на пульт, но ему никто не ответил. Тогда, понимая, что делает уже совершенно не то, делает все против правил, положил платок на телефонную трубку, позвонил Вакулину в отдел. Ответил незнакомый голос.

— Мне капитана Вакулина.

— Кто говорит?

— Его внештатный сотрудник. У меня информация.

— Можете передать мне.

— Он говорил, что только ему.

— Через час, станция метро «Приморская», возле входа. Держите в руке газету, свернутую в рулончик. В левой руке.

— Я не приду.

— Подождите, не кладите трубку…

Теперь поскорей от этого телефона.

Впрочем, была у него еще одна квартира…

Зверев проверился, уже чисто рефлекторно, добираясь до улицы Дыбенко, потом еще раз, поднялся на третий этаж дома. «Корабль» длинный, начиненный, как соты, медом бытия. Здесь неприкосновенное помещение. На случай бегства, смены в очередной раз общественно-политического строя. Однокомнатная квартира. Фонд специальный и секретный. Найти его здесь можно. Только никто в конторе не знает, что у него от этой квартиры ключи. Не все так просто в этом королевстве.

Здесь ничего нет. Только диван, телевизор, радиоприемник «Океан», холодильник, телефон, немного посуды. Квартира приватизирована, хозяин как бы на заработках где-то. Квартплата за год вперед внесена, счетов за электричество не наблюдается. Ключи от этой квартиры — личное достижение Зверева Юрия Ивановича. Есть и у него своя разведка и контрразведка. Непрост Юрий Иванович. Вот только вляпался в умонепостижимое дело, заказан на отстрел, заколдован, обведен вокруг пальца и ищет неизвестно что.

Есть в этой квартире кое-что нужное ему. Рация в шкафу, с батареями свежими, аккумуляторными. Зверев ложится на диван, щелкает тумблером, слушает, о чем говорят экипажи, наряды, посты, какие указания следуют из конторы, как они выполняются. И не зря. К вечеру выясняется, что капитан Вакулин-то тоже в бегах. Ориентировка на них обоих пошла в работу. Фамилий не называется. Зверев — оборотень один. Вакулин — оборотень два. Чудесно. Теперь идет работа по всем контактам Вакулина, по всем его адресам, сексотам, делам. Есть с их стороны баррикады еще кое-кто помимо колдуна. Гражина Никодимовна Стручок — женщина-вамп, два невольника чести — Пуляев и Ефимов. Один давно ушел на задание, другой только что. Оба на связь не выходили. Это с ним, со Зверевым. Возможно, что-то знает Вакулин. Только вот где он сейчас? И кажется, что выход есть. Два эти клоуна, вор несостоявшийся и его пьяный товарищ, прошли мимо зорких глаз руководства. Как и вся ночлежная версия. Не берут ее в расчет, какие из бомжей боевики и оперативники? Значит, можно предполагать, что Вакулин отправится туда же. Слушать музыку трущоб, бульон хлебать с булкой. И значит, там шанс и там выход.

Испытывать судьбу он более не стал. Выключил и уложил рацию в шкаф, прибрался, поправил покрывало на диване, вышел, запер дверь. И еще кое-что прихватил Зверев: пистолет и три обоймы. Нашлась в шкафу сумка для этого добра. Сверху положил пачку газет с журнального столика, выйдя на улицу, купил связку бананов, апельсинов два кило — и их туда же.

Снег, неверный и преждевременный, исчезал. Зверев сжал в кармане жетон. «Кто первым сказал про очистку совести? Когда это было? Два компонента в одном флаконе. Один чистит, второй освежает. Не хватает третьего, чтобы закрепить. Значит, три в одном. Или трое против одного. Ты один, Зверев. Молчит связной телефон — пульт. Ты идешь по городу Кировску Ленинградской области, который нельзя переименовать, потому что так этот город назвали от рождения. Вот и памятник вождю не убран. Стоит себе на центральной площади города, спиной к зданию администрации, с фасада не очень вместительному, но это только одна сторона квадрата, а там внутри переходы и коридоры, кабинеты и ниши. А под зданием, несомненно, бункер для вождей местного значения. На случай уже не ядерного удара, а штурма противной стороны, которая как бы еще не сторона, а нечто аморфное, неустойчивое, но уже твердеющее и материализующееся. И по настилам строительных лесов этой конструкции, по навесным лесенкам и дощечкам, перекинутым несколько выше уровня земли, а тем более выше уровня бункеров и бомбоубежищ, дефилирует Юрий Иванович Зверев, который уже кремирован и похоронен, которого уже нет в природе, но которого ищут прохожие, ищет милиция, ищут другие ведомства. Хозяин ищет и, видимо, скоро найдет».

Телефон здесь местный. По межгороду можно позвонить с почты, для чего нужно миновать площадь, памятник, властный квадрат и еще пару домов. Он поднялся на второй этаж, купил три минуты телефонного времени и вошел в кабину. После того как он услышит десять раз длинный гудок, он выйдет на асфальт в талом снегу, присядет на скамью, подняв воротник, и подумает, что делать дальше.

Трубку взяли на четвертом гудке…

— Николая Васильевича нет ли дома?

— Его нет, но скоро он будет.

— Как скоро?

— Часу в четвертом. Что-нибудь передать?

— Я в четвертом часу перезвоню. Привет передавайте.

Вот и все. Разговор этот с невидимым абонентом означал, что Вакулин будет ждать его сегодня, а также завтра по варианту четыре. Это дом на Пушкинской, десять, где великолепный проход на Лиговку, хотя и обрешеченный, но преодолеваемый, и на Пушкинскую, и совершенно великолепное место для уходов и проверок. Полгода назад здесь возле бокового флигеля был найден труп бомжа со следами насильственной смерти, который был уже почти отвезен для захоронения в «братской могиле», но вовремя был опознан и оказался исчезнувшим несколько месяцев перед тем директором одного из московских коммерческих банков. Впрочем, дальнейшее следствие ничего не дало, но, по крайней мере, человек был похоронен там, где пожелали его родственники. Хотя, судя по всему, он заслуживал именно «братской могилы».

Несколько повеселевший Зверев вернулся к автостанции и, имея в запасе четыре часа и двадцать минут, зашел в буфет. Там он купил совершенно свежую, еще горячую булочку с ванилью и довольно приличный кофе, от чего и вовсе пришел в благодушное настроение.

В Петербурге автобус остановился возле метро на улице Дыбенко. Зверев вышел, купил газету, на перегоне до площади Александра Невского просмотрел ее, не обнаружил ничего нового, кроме предчувствия чего-то страшного и непоправимого. Предчувствие это с каждым днем усиливалось, как будто сгущался уже сам воздух.

Далее он перешел на другую линию и вышел из метро на площади Восстания. Можно было это сделать и на Маяковского, но к месту встреч он подходил по возможности со стороны, прокручивал в голове запасные варианты, вживался в обстановку, автоматически проверялся.

До встречи было еще сорок минут, когда через проходной двор десятого дома по улице Марата он вышел на Пушкинскую и понял, что все не так складно и хорошо, как ему представлялось только что.

Он не был здесь давно. Все изменилось в ту сторону, которую называют худшей. Некогда оторванные и лежавшие на асфальте ворота, сваренные в качестве хотя бы какого-то препятствия круговращению племен и народов, обитавших в этой нише человеческого бытия, были установлены на прежнее место, укреплены и… пока открыты. Но теперь за ними кипела совсем другая жизнь. Затянувшийся отстой дома был прерван. Во дворе лежали фермы строительного крана, хлопотали рабочие. День заканчивался, но они хлопотали.

Как бы просто так, бесцельно и праздно, он прошел через двор и вошел в первый подъезд слева, где обнаружил пробитую стену, перила и ступеньки, выход во двор к боковому флигелю. Ворота на Лиговку были открыты. Немного погодя он обнаружил второй вход в дом, через другой подъезд, но дверь во двор была заколочена намертво. В принципе не было в происходящем ничего страшного, в том случае, если Бог сохранит их еще раз, если Вакулин придет несколько раньше назначенного времени, поймет, и переварит изменения, и сориентируется. Они должны были пересечься во дворе, там, где сейчас предвечерние хлопоты и ожидание созидательного труда, присесть на кирпичах, ставших вечной приметой этого двора, обменяться несколькими фразами, решить, что делать дальше. Вакулин должен был обладать бесценной информацией: знанием того, что нашлось в нехорошей комнате дома сорок четыре на Канонерском острове и что хотел забрать там расстрелянный Зверевым в белой «тойоте» молодой человек, и нагородивший ради этой, очень важной для него вещи, гору трупов. Вместе с тем то, что знал Зверев, уже должно было дать приблизительный азимут для поиска того, кто посылал неумолимых убийц, охотников за «попсой».

Но Вакулин опоздал. Он пришел вовремя, за две минуты до встречи. Если бы ворота на Пушкинскую были заперты, он бы, несомненно, через восьмой дом попробовал пройти мимо мусорных баков к другим, проходимым воротам, не обнаружив их, ткнулся бы в мнимый подъезд слева, так как он ближе к проходу, понял бы ситуацию, двинулся дальше, к помойке в тупичке, потому что там тоже перила и лесенка, которых раньше не было, и либо не стал бы входить, вернулся и передал на пульт другой вариант, либо вошел бы во двор и уяснил, что выход со двора на Лиговку только один. Но все произошло совсем не так.

Ровно в девятнадцать часов Зверев вновь вошел через единственный проходной подъезд во двор и увидел, как со стороны Пушкинской в калитку входит Вакулин с дипломатом в правой руке, как оборачивается, ничего не замечая предосудительного сзади, как, увидев его, Зверева, и трех рабочих, которые просто стоят и курят, считает ситуацию нормальной, приближается к нему… И тут раздается сухой щелчок. Но это не затвор пистолета, это совершенно другое, непредвиденное. Рабочие, которые, оказывается, и не рабочие вовсе, перестают курить, один из них идет к калитке, навешивает на нее огромный замок и защелкивает его, а двое других медленно обходят их с двух сторон. И тогда Вакулин совершает единственно возможное — передает дипломат Звереву. Зверев был здесь раньше, он должен знать, как уйти, если они не смогут уйти вдвоем. Зверев принимает дипломат левой рукой, а правой тащит из-под расстегнутой заблаговременно куртки свое оружие, видит, как уже взлетают на уровень его груди стволы двоих «крановщиков», стреляет первым в того, что ближе и левей, видит, как падает, перекатываясь, Вакулин, словно всю жизнь этим только и занимался, и стреляет трижды, но все же неудачно, мимо, но Зверев благодаря этому трюкачеству всаживает две пули в живот второго мужика, который в телогрейке и сапожищах совершенно естествен, но теперь он оседает погано, не по-рабочему, жалостливо как-то, а третий их товарищ мечется возле решетки, качается, — и они понимают, что он безоружен, и Зверев хочет отобрать ключи, потому что нельзя на Лиговку, никак нельзя, но Вакулин бежит все же туда, а повиснуть на заборе этом четырехметровом — значит, получить пулю, и вот уже щелкает замок и через калитку бегут к ним здоровенные парни в кожанках, Зверев бросается в подъезд на Лиговку, а Вакулин пытается пробежать через проходной двор туда же, но отщелкивает свои короткие хлопки автомат — и он оседает, совсем по-другому, деликатно и спокойно, как будто для того, чтобы отдохнуть после хорошо сделанной работы.

И тогда Зверев бежит к чердаку. Наверх, только туда, а двумя пролетами ниже погоня, но он бежит хорошо, не сбивая дыхания, это потому что никакой водки и бессонная ночь, а потому автопилот и ясная голова, под пеленой легкой усталости. Он готовится расстрелять чердачный замок, но решетка открыта, потому что днем смотрели трубы и нет там никакого парового, а значит, нет и бомжей, и он видит слуховое окно, но прежде замирает за колонной, свет падает выгодно для него, и, когда появляется одна голова в просвете, он медлит, простреливает голову того, что сзади, и падающего вбок преследователя и только потом, подтянувшись на руках, всю силу вложив в этот мах, выкатывается на крышу и бежит посередине, так, чтобы ограничивался сектор обстрела для стоящих внизу, в сторону, противоположную Невскому, там пожарная лестница на четырнадцатом доме, она во дворике и туда никому прежде него не успеть. Теперь на одних руках он спускается вниз, через три поперечины, едва касаясь ногами стальных кругляшей, спрыгивает во двор, а дипломат под застегнутой курткой, прижат надежно, и новая обойма входит на место старой, раздарившей столько смерти. Только он уже во внутреннем кармане, ствол. Теперь через проходной подъезд, на улицу… Трамвай, такси, нет, частник, нет, ага, вот оно… Он откидывается на сиденье.

— В Пулково! Умоляю — быстрее…

«Волга» срывается с места, а через три квартала он кидает водителю деньги, выскакивает, бежит, потом спокойно входит в метро на Владимирском, теперь до «Александра Невского», не раньше, не надо суетиться, теперь наверх, снова мотор, теперь уже спокойней.

— На Балтийский вокзал!

Но на полпути опять выйти, снова пересесть, выйти, через дворы, через скверики, и, наконец, последний частник везет его снова в Кировск.

На платформе в Кировске Зверев еще раз перечитывает расписание автобусов. Отсюда можно передвигаться в Шлиссельбург, по Мурманской дороге до Жихарева, вернуться в Питер или отлавливать транзитные междугородные «икарусы», и на одном из них добраться аж до Петрозаводска. На сегодня этот рейс уже отбыл. Самой дальней точкой маршрута, в которую он мог попасть нынешним вечером, был Волхов. Разложив время прибытия и отправления по ячейкам памяти, справившись в кассе об отмене рейсов, он сел в углу зала ожидания, потом передумал, перешел на ту платформу, с которой мог добраться до славного города Волхова, посмотрел по сторонам, присел на скамью и раскрыл дипломат.

В дипломате под полотенцем и туалетными принадлежностями находились два пухлых конверта. Из тех, в которые вкладывают документы в канцеляриях — серые, плотные. Он открыл первый. Пачка ксерокопий по делу о сорок четвертом доме.

«…и при осмотре комнаты было обнаружено следующее:

Форма военно-полевая рядового и командного состава советской армии образца… — комплектов, в отличном состоянии.

Форма военно-полевая немецкой армии рядового и командного… — комплектов, в хорошем состоянии, со следами починки…

Форма советская военно-полевая, образца… комплектов…

Форма польской… комплектов…

На мундирах и гимнастерках знаки отличия, в точности соответствующие… боевые награды — ордена и медали — следующие…

Макеты оружия, в том числе —…

Учебное оружие, в том числе…»

Комната была сдана, хотя и в порядке частной инициативы, военно-историческому клубу «Трансформер». Ничего удивительного в том, что находилось за дверью этой комнаты, не было. Странным было то, что, по показаниям жильцов общежития, дверь в эту комнату не открывалась уже полгода. То есть все лето, часть весны и осени. Как и когда завозилось обмундирование и оружейные игрушки, тоже толком никто не помнил. Значит, скорее всего, ночью, быстро и в упакованном виде. Ну и что, что ночью? Не было в этом никакого большого несчастья. Сняли комнату, завезли барахло.

Далее шла справка о проходивших за последний год клубных играх, штурмах, наступлениях и парадах. Справка о всех военно-исторических клубах города и области. «Трансформер» ни в одном из мероприятий не участвовал.

Список участников клуба находился в стадии уточнения. Фамилии проверялись. Вторая странность заключалась в том, что выясненные личности были, как правило, людьми за сорок и на сегодняшний день безработными и часто лицами бомж. Зверев посмотрел в вечернее небо, на фонари, проводил глазами автобус на Новую Ладогу, стал читать дальше.

Президент «Трансформера» господин-товарищ Бухтояров Илья Сергеевич, в прошлом бизнесмен, и довольно преуспевающий, впоследствии разочаровавшийся в бизнесе после некоторых неудач, однако не бросивший коммерцию совсем. Здесь информация была крайне скудной. Требовались оперативные наработки.

Теперь этот самый «Трансформер» арендовал бросовую землю на старых торфоразработках и строил там нечто вроде дома отдыха и реабилитации для бомжей. Им были заключены соответствующие договора и выполнен уже некоторый объем работ, посильный, пожалуй, среднему СМУ, и все это силами бомжей. Господину Бухтоярову нельзя было отказать в деловых качествах.

То, что хотел найти Зверев в копиях, как видно в спешке сделанных Вакулиным, отсутствовало. Точнее, он узнал, что при Евстигнееве Марате Абдуллаевиче ничего, кроме личных документов, не было обнаружено. Он не успел взять того, за чем приходил. Машину его разобрали по винтикам. Одежду вывернули наизнанку. Ни наркотиков, ни блокнота с адресами, ни аудио- или видеокассет, ни дискет каких-либо. Только две пули от Зверева. Одна из них смертельная. Под левую лопатку.

Далее шли акты баллистических экспертиз, отпечатки пальцев, допросы, допросы, допросы. Как будто Вакулин, еще не зная, что понадобится, копировал дело от начала до конца. Как там его? Оборотень два? Оборотень один еще жив. Бумажки попали по назначению.

Второй же конверт был и вовсе неожиданным. Деньги. Это были те самые деньги, которые не захотела повесить на Пуляева та самая фирма и которые они с Вакулиным хранили вопреки всем правилам и законам. Хранили вовсе не в рабочем сейфе. Те самые деньги, которые он обещал отдать Пуляеву после завершения операции. И где же сейчас их счастливый обладатель?

Зверев закрыл дипломат, перешел на другую платформу. Автобус до Жихарева — вот что ему сейчас было нужно. Там его новая точка отсчета или точка падения. Где-то там Пуляев, возможно, там Ефимов и тот, кого он ненавидел. Тот, кто знал дорогу в ад, — Телепин.

В старом-престаром «ЛАЗе» он отправился в путь. Пассажиров набралось преизрядно. Зверев не упорствовал при посадке, и потому ему досталось место на заднем сиденье, над двигателем, в запахе сочившегося выхлопа. Он не страдал аллергией и бронхитом, а потому дорога эта мурманская была ему приятна. Сосны, посты ГАИ, где ориентировки на него должны были быть по всем законам жанра, Синявино, славное как высотами, так и болотами, птицефабрики и снова сосны и указатели, близкие и далекие.

В Жихарево, оно же станция Назия, автобус прибыл в двадцать один час семнадцать минут. Следовало подумать о ночлеге. Вторую ночь без сна, после пережитого сегодня, он просто не выдержал бы и отключился бы где-нибудь на скамье.

Гостиница таки нашлась: номер за восемьдесят тысяч с телевизором и душем в коридоре. Не соображая уже почти ничего, совершенно рефлекторно, он купил в ларьке дорогую, заведомо не подлежащую подделке бутылку джина, пакет яблочного сока, пакет какой-то сервелатной нарезки и батон. Потом, уже засыпая, стоял под душем, добрался до номера, изнутри повернул дважды ключ в замке, ему этого показалось мало, и он заклинил дверь ножкой стула, потом сорвал акцизную наклейку, пробку, сделал два больших глотка, надломил батон и больше уже ничего не помнил…

Проснулся он в десять часов, отдохнувший и с ясной головой.

— …А что, старик, где здесь бомжи квартируют?

— Алкаши-то?

— Ну да.

— Химики?

— Ну конечно.

— А ты по следственной части?

— Угадал, старик.

— Чего ж тут не угадать. Ваш брат сыскной тут уже третий день рыщет. Говорят, беглого дезертира из ОМОНа ищут, а мы думаем, что не так.

— А как?

— А что — не знаем, но не так…

— Так как проехать?

— А тебе в конторе не объяснили? То-то же. А говоришь, все так.

— Мы кажется, старик, говорим про разное.

— Тебе если на торфа, то туда автобусы не ходят. Пойди к своим, они тебя доставят на «джипе».

— Да я, старик, не из их команды. Бери выше.

— Ну вот. Чекист. А говорили — все в порядке. Это кому же в голову пришло для воров санаторий строить?

— Не наше дело, старик.

— А что наше?

— Мое дело спросить, твое не ответить. У тебя документы с собой?

— А ты знаешь, сколько я фронтов прошел?

— А документы?

— А служебное удостоверение?

— А почему бы и нет? — И Зверев помахал перед ним маленькой книжкой, которую, впрочем, раскрывать не стал.

Это произвело впечатление.

— У них автомобиль по утрам и вечерам туда ходит. Пешком замучаешься, по грунтовой дороге. А лучше пойди мимо вот тех складов, там «ГАЗ-53». Витька Жродов. Деньги есть?

— А то.

— Он тебя добросит.

— Ну, выживай, дед. Скажу по секрету, наши близко.

— Иди ты, начальник, куда хотел…

Витька остановился, как и просил Зверев, в полукилометре от владений «Трансформера». Зверев проводил взглядом возвращавшийся в поселок автомобиль, глубоко вздохнул и, свернув с торной дороги, пошел по пересеченной местности.

Территория «Трансформера» была обнесена проволочной сеткой. Достаточно дорогое удовольствие, если учесть еще четыре поста охраны по углам прямоугольного поселка «сверхновых русских». Никакого оружия у часовых Зверев не разглядел, хотя провел рядом с «территорией» часа три. Около пятнадцати часов въехал туда еще один «ГАЗ» пятьдесят третий, из кабины вышел мужчина, крепкий и сухой, в спортивном костюме, новых резиновых сапогах и чистой телогрейке. Машина осталась у выезда из «санатория», водитель, пожилой, в дорогой теплой кепке, вышел из кабины и отправился, как видно, в столовую, которой тут служил монтажный вагончик.

Наблюдательный пункт Зверева располагался на взгорке, в осиннике, метрах в четырехстах от левого крыла этой зоны. Он все силился подобрать точное название объекту, который был его целью, и не мог.

У Зверева было отличное зрение. Гораздо больше единицы, и потому он узнал Ефимова в работяге, подошедшем с бригадой к главным воротам в семнадцать часов. Они шли натруженно и как-то основательно. Так в прошлом ходили «хозяева страны», на поверку оказавшиеся предметом глумлений, насмешек и манипуляций. Ефимов шел как гегемон. А может быть, он и был им всегда. Звереву стало мучительно стыдно за то, что он проделал даже не с безвинным Ефимовым, а с фактическим вором Пуляевым. Он впутал их в такое дело, бросил под такие жернова, о которых и сам имел пока смутное представление, но жернова эти не знали пощады и снисхождения.

Ближе к ночи он замерз, устал, ноги у него затекли, голова потяжелела и начался легкий жар. Тогда он достал купленный вчера джин, отпил граммов сто пятьдесят, доел батон и нарезку. Захотелось пить, но воды-то у него и не было. Тогда он скатал кругляк снега, не растаявшего здесь, в лесу, и медленно стал его растворять во рту, согревая и постепенно утоляя жажду.

Вскоре стало известно, что Ефимов живет в третьем с левой стороны домике совместно еще с тремя личностями. Они долго сидели на порожке перед сном, курили, разговаривали. Потом все дружно встали и ушли внутрь.

Этот странный военно-исторический клуб «Трансформер» хранил покой своих то ли рабов, то ли рядовых и командиров запаса. Сменялись часовые, горел прожектор на мачте, освещая плац и дорожку к главным воротам.

В полночь Зверев решился. Была все же мертвая зона — между двумя часовыми с правого крыла, там, где близко подходили к оградительной сетке осины и темнела дренажная канава…