Эпилог
На полке, что прибита к стене прямо над моей кроватью, стоит чучело птицы. Этот парень, его Алексеем зовут, принес на днях и сказал:
— Вы, босс, я знаю, любите птиц.
Откуда он знает? Я не то чтобы люблю птиц… Нет, мне кажется, что я понимаю правильность их совершенства. И еще мне думается — человек похож, близок птицам, дальний их родственник. Просто птичье с годами уходит, мы не летаем более в снах, как в детстве. Ведь каждый в детстве летает. Именно летает, а не ползает, словно змей. Икар опять же полетел и разбился в лепешку. Летчики и космонавты стали героями, а вот рудокопов героями не считают…
И откуда только парень, Леха, это чучело взял? Настоящий филиппинский орел. Эту птицу называют также Питекофага Джеффера — обезьяноед Джеффера. Величиной орел с беркута, с очень высоким, но узким черным клювом, желтоватыми лапами, бурый сверху и кремового цвета внизу; темно-пестрая голова имеет хохол из удлиненных перьев. По рассказам филиппинцев, эта птица питается макаками и другими обезьянами. Еще орла называют «гарпия-обезьяноед». За нелюбовь к макакам орла уничтожали люди, но уничтожить не удалось. Но если говорить правильно, то кроме макак основная добыча их — шерстокрылы, древесные млекопитающие, способные к планирующему полету. Убивает Питекофаг Джеффера также летучих мышей, пальмовых белок, некоторых пресмыкающихся. Каждый год в начале декабря брачные пары орлов откладывают единственное яйцо и высиживают его…
Чучело стоит на полке и смотрит на меня. Целыми днями я тренирую мышцы на травмированной ноге. Стою возле окна, держусь за батарею и приседаю, поднимаюсь, приседаю, поднимаюсь, пока мышцы не начинает сводить судорога.
Все, какие можно, книжки про Пушкина и дуэли я прочитал. Было очень интересно, словно попал в неведомый мир. Вроде бы такие же руки-ноги, такие же мозги и кости… Но какую же канитель они развели с этой стрельбой! Обезьяноед Джеффера поступает правильнее во сто крат. Он видит макаку и разбивает ей мозги вдребезги без лишних разговоров!
Отчего-то мне нравится лежать часами на кровати и смотреть в глаза чучелу. И я знаю — глаза не настоящие, это пуговицы вставлены вместо глаз! Смотрю и смотрю все равно. И чем больше лежу так, тем более понимаю, ощущаю — во мне что-то, робко пока, начинает шевелиться, расправлять перышки. Шевелится, двигается — значит, живет. Значит, живой я, не умер. Просто забыл, говорит врач, многое. Забыл — вспомню. Не вспомню — тоже не беда. Если не вспоминается, то, видимо, нечего вспоминать…
Так пойдет дело, то и трава, листочки зазеленеют на днях. Солнце шпарит в окна с утра. Становится жарко. Я открываю форточку и стою под ней, жмурюсь, вдыхаю весенний сладкий воздух.
Ближе к вечеру прибегает парень, тот, которого Алексеем зовут.
— Сегодня, босс, мы переезжаем, — говорит он.
Я вижу, как он дергается, вижу темные круги под его глазами.
— Ты не дергайся, — отвечаю и улыбаюсь. — Никогда не дергайся, как летучая мышь.
Но парень не слышит меня. Он накручивает диск телефонного аппарата, отдает в трубку отрывистые приказания. Смысл их мне непонятен.
С летучей мышью я, конечно, перебрал — парень похож на крупную, добрую, но боевую птицу. Пожалуй, на тайфунника Сальвина, ахилларис. Эта птица роет норы для гнезд среди корней деревьев на низменной равнине и в нижней части прибрежных склонов. Сокращают их популяцию крысы и прочие мелкие хищники…
— Я через час вернусь, а вы собирайтесь, босс, — говорит парень и убегает.
Что мне собирать? Надеваю брюки и затягиваю ремень. Свитер, ботинки… Что еще? Снимаю птичье чучело с полки. Сажусь с чучелом на стул и начинаю ждать.
Часы тикают на стене, и минутная стрелка медленно движется. Тишина такая, что слышно, как течет время. Но час не успел истечь. Затопали каблуки по лестнице, и по их долгому поднимающемуся грохоту я узнаю Алексея. Зачем он так нервно бежит? Тайфунник должен истреблять крыс, а не бегать от них.
Щелкает замок, и в открывшейся двери я вижу Леху — красно-черный клюв приоткрыт, а перышки на белой груди топорщатся.
— Уходим, босс! Прямо сейчас уходим! Вы готовы?
— Я готов, — отвечаю и поднимаюсь со стула.
Леха убегает на кухню. Доносится стук ящиков. Леха выпрыгивает в прихожую, и в его руке я вижу пистолет. Несколько полных обойм он рассовывает по карманам. Под окнами раздается визг. Это тормозит машина. Леха несется к окну и выглядывает во двор, перед этим дернув раму на себя. Холодный веселый воздух влетает в комнату.
— Не успели! Гады! — кричит парень и улетает в прихожую.
По лестнице грохочут подошвы бегущих. То, что люди бегают туда-сюда, гоняют на тачках — это меня не волнует. Это их, человечье, дело. Я стою посреди комнаты с чучелом в руках и с любопытством жду того, что произойдет.
На дверь со стороны лестничной площадки обрушиваются тяжелые удары, и Леха стреляет в дверь и матерится. Удары стихают, и чей-то хрипящий голос кричит из-за двери:
— Убили!
С той стороны тоже стреляют. Мне хорошо видно, как от выстрелов вываливается замок, а дерево, двери разлетается щепками. Леха отпрыгивает в сторону кухни, и передо мной теперь только расстрелянная дверь.
Вот ее плоскость поплыла в сторону. Да и ладно! Человечьи дела — дела не мои. Но дверь распахивается, и в ее проеме я вижу гнусные, да, гнусные и грязные рожи жадных макак. Кажется, я слышу гнилостный запах их желтозубых ртов и вонючего пота. Но еще папа учил меня, как разбираться с макаками! Я и сам достаточно поразбивал их черепов, выклевал глаз, выпустил кишок. Крылья мои расправляются и складываются за спиной в боевой треугольник. Макаки замечают меня, и через мгновение раздаются их панические повизгивания:
— Гарпия! Это гарпия! Обезьяноед!
Визги макакам еще ни разу не помогли. Не помогают они и сейчас.
В стремительном броске я достаю их. Когти мои рвут их щеки. Волосатая кожа повисает клочьями. Жилы, мясо и кровоточащий эпителий. Мокрые глаза вылетают из обезьяньих глазниц, словно пробки с пивных бутылок. Спешить мне некуда. Но теперь макаки готовы к главному. И я вонзаю свой смертоносный клюв в первую черепушку. Теперь — все о’кей, все правильно, справедливо, все по законам природы. Мое предназначение — разбивать обезьяньи мозги. И под ударами моего клюва они разлетаются — вдребезги!