Часть первая
1
Кажется, весна началась по-настоящему. За окнами звенит капель, но я не могу подойти к окну. Нога моя, наверное, весит тонну. Хорошо, что она все-таки живая — из-под гипса торчат синюшного цвета пальцы. Иногда я шевелю ими и тем развлекаюсь. Скоро гипс снимут, и тогда я узнаю о своей новой походке. В комнате, где находится моя кровать, — большой книжный шкаф и еще несколько полок, тоже нагруженных книгами. Не такой уж я любитель чтения, но делать целыми днями мне нечего, и я попросил, чтобы мне сняли с полок несколько книг поинтереснее. Возле кровати теперь целая стопка.
В моей руке раскрытый том, и я читаю вслух:
— …Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мной. Жизнь его была в моих руках: я глядел на него жадно, стараясь уловить хоть одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня…
Закрываю глаза и начинаю смеяться. Стоять под пистолетом и выплевывать косточки! Я мало что помню про себя, но такого я точно не пробовал. А если б попробовал, то мне фантастику Пушкина не читать больше никогда. А парень из книжки еще и десять лет ждал, чтобы выстрелить в ответ… У меня нет оснований не верить Пушкину, хотя я всегда верю лишь в то, что видел и делал сам. Я и стараюсь вспомнить про себя побольше. Я знаю точно, что вырос в самой большой стране, а вот название страны забыл. Лучше всего я помню красный пионерский галстук и значок ДОСААФ. Значок мне вручили вместе с грамотой. На грамоте было напечатано красное знамя и профиль Ленина. Ленин — это я помню, а кто такой — забыл. Грамоту мне вручили за второе место в соревнованиях по пулевой стрельбе из пистолета… Я помню очень многое, но как-то разрозненно, воспоминания водят в моей башке хороводы. Я их стараюсь соединить в стройную картину своей жизни, но быстро устаю. Не получается. Помню четверку по математике и тройку по химии. Помню, как рос, стеснялся девушек, затем — смеялся им; танцевал. И еще в голове — Сибирь, много деревьев, широких рек. Что-то я пилю, гружу, забиваю гвозди. На мне зэковская роба, и в спину мне смотрит ствол автомата. Помню каких-то белобрысых турмалаев и грозное слово «валюта»… Далее опять провал в памяти.
Мне кажется, что я нормальный, положительный человек. Но когда я говорю слово «человек», что-то во мне сопротивляется, а что сопротивляется — я не знаю.
Помню слово «перестройка». Не могу сказать — связано оно с тем, как я заколачивал гвозди и пилил лес, или нет? Какие-то клетки в моем мозгу говорят:
— Я никогда не мочил обычных людей и никогда не стану!
Но обычный человек — это просто прохожий. Прошел мимо — и все. Мы просто не нужны друг другу. Девушек я люблю больше, чем прохожих. Я не сразу научился быть с ними раскованным. Только долго с ними нельзя. Дались мне эти девушки! Кто они вообще такие?
Так и лежу целыми днями и читаю фантастику Пушкина..
Даже самые большие деньги кончаются в самое неподходящее время. Большие или нет, но, начинались они легко. Двигались тяжеловато. Это я о перестройке, о кооперативах то есть. Народ стал осматриваться, приглядываться, надеяться, что-то делать. Кто-то поднялся, кого-то сожрали. И я попробовал. Посмотрел на себя как-то в зеркало — высокий, крепкий, светлая челка набок. «В чем проблема? — подумал. — Нет проблем!» Открыл, короче, кооператив, устроил комиссионный магазинчик на Моховой. В Питере таких открылось навалом, но, несмотря на конкуренцию, на хлеб с маслом хватало. Дела пошли потихоньку. Ходил, правда, пешком, на машину не вытягивалось. Надеялся на лучшее, старался. Только в этом все-таки ошибался. Оказывается, нельзя на хорошее надеяться. Появились на горизонте лица, как теперь говорят, кавказской национальности. Предложили хорошую цену за пиломатериалы. Дефицит, понятно, но у меня водились кое-какие связи. И полез я в долги. Закупил пиловочник, оформил, как полагалось, отправил. Тогда вера была в партнера — начитались газет про американских бизнесменов… Денег вперед не взял, меня и кинули. По моим меркам, я влетел серьезно. Через знакомых вышел на таких же «черных». Те ошивались в Питере, надеялись купить машину. Тогда это очень круто казалось — девяносто третья модель с длинным крылом в экспортном исполнении, лакера, тонированные стекла и тэ пэ, елки зеленые! Еще они «Волги» искали заказные. Знал я ребят, занимавшихся серьезно машинами… Показал я, короче, покупателям чужие тачки, кучу липовых документов на них. Потребовал деньги вперед и наличкой. Получил в три раза больше той суммы, на которую меня кинули с пиломатериалами… В общем, развел лохов на ровном месте. Но «черные» народ горячий. Долги-то я вернул, но что вот с горе-покупателями делать? Они устроили за мной форменную охоту. Пришлось и контору закрыть, и квартиру снять на Комендантском. Показалось, засекли меня. Тогда я сбежал в Купчино, сидел в хате, как в карцере. Деньги потихоньку кончались. Скучно жить, когда знаешь, что куча кавказцев в поисках тебя перерывает город район за районом. Защитников на таком уровне у меня пока не имелось, да и услуги подобного рода стоят других денег… Достал газовый пистолетик, в то время еще редкость. Но из него и муху помоечную не замочишь. Хорошо еще, была информация о том, где базируются мои автолюбители, сколько их, был у меня номер телефона их командира. Предстояло на что-то решаться. Предлагали, правда, обрез охотничьего ружья. Но ходить по городу с обрезом, как партизан… Теперь из автоматов и гранатометов поливают — только пыль стоит. А тогда мне хотелось заполучить что-нибудь компактное, лучше всего с глушителем. Как в кино! Но кино — это в Голливуде, а я просто заказал на заводе, смешно сказать, рогатку. Сделали мне ее сборную: пистолетная ручка, переходник, два верхних коротких рожка, а у рожков придумал я специальные винтовые зажимы для резины. В общем, вещь получилась классная, стоило ее запатентовать для программы конверсии… Набрал крупных подшипников и металлических шаров от детского бильярда. Потренировался пару недель в Ольгине возле залива. Нашел там укромную полянку. С двадцати пяти метров расшибал бутылки с первого выстрела. В юности я несколько лет занимался каратэ, но идти с «пустой рукой» на «черных» — это нереально! Сейчас тренировался для себя, дома. Пить не пил, курил скромно, чувствовал себя в форме…
Был уже теплый летний вечер, когда я вышел из электрички и, спустившись по бетонным ступенькам с платформы, по темной тропинке направился в сторону кемпинга. Прошел вдоль низкого сетчатого забора, высматривая номер дома. Мне сообщили, где живет их командир. Вот и он — одноэтажный коттедж из силикатного кирпича с верандой. Устроился за сосной и стал ждать. Позиция у меня правильная. До двери шагов пятнадцать, и она освещена. За мной же — лес, ночь. Не хотелось бы ждать до утра, хотя умение ждать — это великое искусство. Кто им владеет, тот выйдет живым из любой ситуации. Не курить и не топтаться, не оставлять следов.
Тщательно готовлю стальные шарики, протираю тряпочкой. Руки в перчатках потеют, но это скорее от волнения… Вспоминаю тайгу, матерых охотников, как учили они меня экономить патроны. Там охотник не станет тратить на рябчиков патроны. Возле поселков птицу сшибают из рогаток гайками. Помню, как и я попробовал, волновался, как и сейчас, натягивая резину. Снег тогда горел от солнца, а глупая птица смотрела на меня и только дергала клювом… Думаю, хоть они и «черные», но бошки у них не крепче птичьих.
Где-то часа через два на проселке закачались фары, и вот на парковку заходят черная «Волга» и «девятка». «Черные» любят черные «Волги»! А вот и командир их. Лицо его мне знакомо по авторынку. Я переминаюсь, ноги затекли, а ладони противно потеют. Я волнуюсь, и это понятно. Но не дрожат руки, нет. А первый раз, в тайге, когда я целился в тетерева… Тогда руки ходили ходуном. Я тогда первый раз сознательно убил живое. И теперь — сознательно. Тогда я чувствовал себя преступником, а теперь… Не знаю, теперь охотником. Охотником и дичью одновременно…
Вот он, командир «черных», который так ищет меня. Так вот ведь, рядом, возьми, если сможешь… Курит он еще, перед смертью не накуришься. Четверо «черных» окружают командира. Я мысленно прочерчиваю будущую траекторию подшипника — и с легким шелестом подшипник уходит в цель. Тупой чпокающий звук — и мне чудится, что я вижу черные брызги. Я поднимаю свое оружие со следующим зарядом.
Толстяк медленно заваливается на бок. Вот тебе и командир! Командуй теперь. Его бойцы замирают на целую секунду. Почти как у Гоголя. Тоже мне — к нам едет ревизор! Приехал уже… Второму я попадаю в горло, и тот, корчась, заваливается на командира. Все, я отваливаю, два километра рысью по ночному лесу. Туда, где в кустах спрятан мопед с иностранным названием «Рига». Главное, дышать ровнее и держать ритм. Ветка бьет по лицу, я спотыкаюсь. Но не падаю. Это «черные» хотели меня завалить, а теперь корчатся возле своих хреновых тачек…
На следующий день, отлеживаясь в Купчине, я уже не был так уверен, что мне удалось хлопнуть командира. Сотрясение мозга, пожалуй. Отваляется, отойдет. Несколько дней не выходил никуда и не звонил. На третий день не выдержал и сделал несколько контрольных звонков с улицы. Оказывается, командиру «черных» только лучше стало, как говорят медики, он перестал дышать. Скончался по дороге в больницу. Но если «черные» объяснят ментам, что они в Питере забыли, то меня сразу привяжут к эпизоду в кемпинге. Если менты найдут меня, то сразу не возьмут, поскольку улик нет, зато откроют для «черных». Оставалось только валить в какое-нибудь новое государство типа Украины. Денег на пару месяцев хватит. Сентябрь на носу — бархатный сезон. Бархатный не бархатный — главное свалить быстро. А там разберемся…
2
Я пробежал по перрону, расталкивая провожающих, и запрыгнул в вагон. Проводник проворчал в усы:
— Отправляемся уже, — и взял билет.
Поезд тронулся. Бумажник у меня сперли на вокзале, но я знаю, в какой стране живу, и никогда не ношу деньги или документы в бумажнике — распихиваю по карманам.
В моем купе уже жили все поколения постсоветского государства. Дед с бабкой смотрели в окошко на убегающее пространство Сортировочной, а на соседней полке молодая женщина пеленала грудного ребенка, который сперва мило гукал, а затем закричал на непереносимой частоте.
— Здравствуйте, господа, — сказал.
— Здравствуйте, — ответили мне, а ребенок прокричал: — А-а-а!!!
Почему в автобусах, трамваях и метро есть места для инвалидов и пассажиров с детьми, а в поездах нет? Да, посплю я сегодня. Еще и белье мокрое. Сгреб белье в охапку и отправился с ним к проводнику. В служебном купе задастая телка в железнодорожном берете.
— Поменяйте на сухое, — попросил ее, а она ответила:
— Иди ты…
Все понял. Ушел. Ругаться с ними мне сейчас резона нет. Забрался на верхнюю полку и заснул еще до того, как голова упала на подушку. Не слышал ни ребенка, ни боцманского храпа бабушки, ни как дедушка пукает в ночи. Утром пью чай, выхожу из купе курить, пока молодая мама кормит грудью. Стараюсь думать — как получается? А получается, что смысла в жизни нет. Говорили раньше — живи для детей своих, для потомков.
Это я, естественно, понимаю. А для себя как же? Эти проповедники, которые у власти или в церкви, говорят — так можно, а так нельзя. Если станешь делать как нельзя — все, кранты, тюрьма или грех-ад и все такое прочее. А сами живут в кайф, как хотят. Нет, я буду жить по своим прописям, сам себе правила напишу. А то одни с блядями на Канары, а другие с грудными детьми в душном вагоне на мокром белье… Нет уж! Свобода так свобода, демократия. Получай, одним словом, масленка в башню! И прихожу я вдруг к выводу, что нас обманули. Ад, которым нам грозят за грехи, уже наступил. Человеческая жизнь — это и есть ад. А дальше ада не пошлют. Дальше ада дороги нет. Только рай…
3
Вот и лето опять. Я выхожу на курортную платформу и затягиваюсь воздухом, в котором слышны запахи увядающей листвы, жареного мяса, каких-то ягод и фруктов. Народ струится вокруг — мирные граждане. А вот и менты животастые, вон карманник прошустрил, бичи бродят вместе с вокзальными собаками.
Нет, в гостинице я светиться не буду. Вон бабушки стоят рядком. Подхожу, спрашиваю:
— Кто возьмет молодого и красивого под крылышко за хорошую плату?
Меня выбирает сухонькая старушка. Другим нужны семейные. Мы добираемся до пыльной улицы, проходим несколько домов с палисадниками и сворачиваем к калитке. Мне предоставляют комнату во времянке. Там еще две пустых, и я плачу за них, чтобы никого не селили. Старушка счастлива и угощает пирожками с капустой. Я тоже счастлив, что жив еще.
Следующие две недели отдыхаю и приглядываюсь к местной жизни. Утром болтаюсь по рынку, маскируюсь в его толчее, покупаю дыни и виноград, а днем отсиживаюсь во времянке, нарезаю дыню тонкими ломтиками, откусываю сладкие тающие кусочки. Сок течет по подбородку, и я вытираю его полотенцем с вышитыми петухами. Вечером, когда жара спадает и становится не так душно, брожу возле моря, шурша галькой. Каждый вечер смотрю кино в местном кинотеатре с облезлыми колоннами возле входа. Где-то около двух тысяч баксов в кармане. Хорошие деньги только для курортника. На всю жизнь не хватит.
Воскресенье провожу на местной барахолке. Народ торгует ржавыми гайками и лампочками. У дядьки в военном кителе, сидящего на пожелтевшей газете и торгующего гнутыми гвоздями, я обнаруживаю в кошелке сигнальный револьвер и сторговываю его за смешные деньги. В понедельник брожу по окраине Евпатории и натыкаюсь на гаражи. Захожу, присматриваюсь — станки в углу за верстаками. Возле верстака — белобрысый парень с веснушчатым лицом.
— Привет, — говорю я и достаю сигареты.
— Привет, — соглашается парень и берет сигарету из моей пачки.
Я замечаю на фаланге указательного пальца след от выведенной татуировки.
— Жарко, — говорю. — Сейчас бы чешского пива.
— Хорошо бы, — кивает парень.
Я приношу пиво, и мы садимся на табуретки возле станков. Оказывается, пацан, Женькой его зовут, успел посидеть три года, и это мне нравится. Я предлагаю ему сто долларов авансом и еще сто пятьдесят по окончании работы.
— На мелкашку переделаю элементарно! — радуется Женька подвернувшейся халтуре.
Зарплата у него долларов пятнадцать в месяц.
— За такие деньги я тебя увешаю стволами с головы до ног. Будешь как Жан-Клод Ван Дамм, — улыбается Женька, а я его поправляю:
— Ван Дамм — каратист.
— Не важно!
— Важно, — говорю серьезно, отдаю аванс и ухожу.
— Я тебе мелкашных патронов достану даром, — кричит мне в спину Женька.
— Достань, — отвечаю я, не оборачиваясь.
4
Наконец я еду в Симферополь, чтобы приглядеться, одевшись, как рядовой отдыхающий. На мне потертые джинсы без наворотов и светлая рубаха с коротким рукавом. На плече сумка, а на переносице темные пластмассовые очки — мэйд ин юэса. Возле вокзала торможу частника — тридцатилетнего розовощекого хохла, — и он катает меня по городу. Я приглашаю хохла перекусить в кафешке, и водила соглашается. Парень языкастый, всех и все в городе знает — кто заправляет в Симферополе рэкетом, какие тачки у крутых и где их особняки. Я же ему рассказываю про себя всякий бред — из Московской, мол, я области, небольшой бизнес у меня, дела идут, но не очень… На прощание договариваемся, что если я опять приеду в Симферополь, то он меня покатает по городу. Нравлюсь я ему. Он мне тоже — интересную информацию выбалтывает и денег за это не берет.
Возвращаюсь в Евпаторию в хорошем расположении духа и на следующий день нахожу в гаражах Женьку, который с гордостью настоящего мастера показывает мне новый барабан и ствол.
— Круто! — говорю я.
— Может, запрессовать ствол? Или сделать его сменным? — Мастер по-настоящему завелся.
— Сделай несколько сменных стволов, — решаю я. — Вот тебе еще тридцать баксов за срочность.
Я достаю три десятидолларовые купюры. Женька забирает их и начинает нахваливать ствол — как отлично он нарезан, как пришлось повозиться с металлом; говорит, что это будет не какое-нибудь фуфло, а классная боевая машина.
Хорошо, что парень любит не только деньги. Так и охотник должен любить не только мясо… А Женька, вижу, просто балдеет от работы с оружием. Почти час он рассказывает мне о том, какое оружие изготовлял до «посадки». Мне оставалось только кивать и соглашаться — я ведь в этом деле полный профан. Я охотник, а не оружейный мастер. В конце монолога Женька вдруг заявляет:
— Слушай! Я тебе сделаю глушитель. Просто так. Бесплатно.
Мы договариваемся встретиться через три дня. Это время я провожу в Симферополе, катаюсь с хохлом по городу, болтаю с ним, подыгрываю, сговариваемся слетать в Ялту. Уже и две девчонки с нами, которых мне приходится снять, чтобы не выглядеть странным отдыхающим в глазах хохла. Я не должен выглядеть ни гангстером, ни педиком… Девочки такие длинноногие, блондинки — Оля да Марина. Я так сразу и забыл, кто из них кто. А водила заерзал, и в штанах у него, похоже, зашевелилось. Я тоже делаю вид и болтаю анекдотами, но мысли мои далеко… В Ялте жарко и солнечно, синее море чуть шевелится перед горизонтом, девчонки жуют шашлыки, хихикают и глотают противозачаточные таблетки… Водила показал между делом — и я запомнил — дом рыночного барыги в Симферополе: двухэтажный особняк с черным «мерседесом» во дворе. Мысленно я ходил возле дома и примерялся к забору…
— Девочки! — воскликнул с напором. — А не выпить ли нам еще по бокалу кахетинского?!
Девочки быстро нажрались ликера с водкой, и хохол уволок их в тачку трахать по очереди и вне очереди. Я сказал, что перегрелся, остался лежать под пыльным кустом, представляя, как повезу вечером эту колоду обратно. Из машины доносятся повизгивания и хриплый бабий стон:
— Милый, милый, милый…
Я встал из-под куста и пошел прогуляться, подумать. Вернувшись через час, обнаружил тачку оттраханную, а компанию заснувшую и без штанов. Мне тоже следовало поспать, и я как-то пристроился под кустами.
Утром хохол разбудил меня и спросил:
— Как головка-то?
— А у тебя?
— У меня две и обе болят.
— Одну можно вылечить. — Я достал из сумки пару бутылок пива, и хохол обрадовался.
Я отвез девочек и хохла в Симферополь, остановился возле гостиницы, и девочки, желая продолжения, стали зазывать нас к себе. Хохол очухался и готов был валять их снова, а я, сославшись на солнечный удар, отвалил.
Женька достает оружие и два сменных ствола к нему. Мы забрались в лесополосу, и нас здесь никто не потревожит. Пусть попробуют. Я прикрепляю тетрадный лист на дерево, и Женька делает семь пробных выстрелов с глушителем. Отлично! Разброс у пуль небольшой, а звук — так кошка, наверное, пукает. Женька объясняет конструкцию глушителя — в нем одна толстая мембрана, а остальное пространство занимает проволочная спираль, берущая на себя тепло и завихряющая пороховые газы. Теперь я знаю все об устройстве глушителя. Плевать мне на глушитель. Главное, чтобы глушил… Теперь я пробую револьвер сам — отстреливаю весь барабан. Глушитель глушит.
— Молодец, Женька, — говорю, а он:
— Старался, — отвечает довольно и протягивает запасные мембраны для глушителя.
Сразу же меняю мембрану, а Женька дает мне еще и две коробочки с патронами. Отдаю Женьке обещанные деньги. Теперь Женька будет сыт, а я вооружен, но насколько опасен, пока сам не знаю.
— Еще сможешь сделать? — бросаю я.
— Какие вопросы! — отвечает Женька. — Только засветиться боюсь на продаже.
— Продавать ты не будешь. Вот тебе половина за следующий. — Я протягиваю ему деньги, и мы, довольные, расходимся.
5
Теперь я все знаю, и хохол мне не нужен. Что такое я есть со стороны? Отдыхающий в рубахе навыпуск, болтающийся без дела. Может, с похмелья, может, ему через час на свиданку. Ходит глазеет на дома. И что же видит отдыхающий? Он видит дом местного барыги, у которого забор, конечно, солидный и калитка на замке, но для того, кто несколько лет пытался пробежать по стене, как герой из фильма «Гений дзюдо», да так и не пробежал, только копчик отбил, короче, перескочить через забор дело плевое. Овчарка, правда, немецкая на длинной цепи, но для того Женя ствол и точил, чтобы собак мочить направо и налево. А вот и толстая бабища на толстой цепи тоже. Только цепь золотая на ней. Жена? Интересно, есть ли в доме дети? С детьми сложнее…
Болтается отдыхающий по сентябрьским улочкам, а его тормозят менты, гады, и требуют документы. У меня под рубашкой на поясе газовый пистолет, и волокут отдыхающего, то есть меня, в пикет, падлы. В пикете шмонают в полный рост и находят еще мелкокалиберный патрон. Классный натюрморт на ментовском столе — пачка долларов, патрон и газовик. Менты-уроды аж вспотели при виде баксов.
— Пишем, значит, акт, — говорит один из уродов в погонах.
— Дайте закурить, — отвечаю я и беру сигарету из ментовской пачки без разрешения, прикуриваю, стряхиваю пепел на пол, беру пачку баксов и отсчитываю половину.
— Разделим вину на двоих, — проговариваю спокойно и кладу триста «зеленых» обратно.
Мент смеется, я шучу, не помню о чем.
— Если в Питере все такие жулики, то вам весело живется, — радуются уроды, а я делаю ручкой и сваливаю.
Денег убыло. Тем лучше. Тем тщательнее я наблюдаю за домом барыги. День, второй, третий. Чтобы глаза не мозолить, прохожу мимо особняка каждые три часа. То, что должно случиться, для меня уже случилось, и я прокручиваю мысленно случившееся, словно боевик из видика…
Вечером лежу на кровати и стараюсь заснуть. Не выходит. Нащупываю под матрацем книжку и достаю ее. Автора зовут Поль Валери. Что еще за француз? Стараюсь читать, но читать скучно. Почти засыпаю, однако не получается. Надеваю джинсы и отправляюсь на вокзал, где покупаю билет до Джанкоя на четыре утра. Так проходит ночь и почти так же — день. Электричка бежит в Симферополь, сухое золото осени за окнами…
Забираю из тайника оружие и спортивный костюм, который надеваю поверх джинсов и рубашки. Хотя улицы и пустынны, но фонари горят ярко, и я заметен издалека. Если менты… Нет, не стоит думать об этих уродах. Вот и нужный забор, скрываюсь в тени и крадусь неслышно. Натягиваю перчатки, маску и навинчиваю глушитель. Овчарка зашевелилась на цепи, унюхала. Оглядываюсь еще раз и выбираю точку на заборе. Короткий разбег, толчок — и я на заборе. Спрыгиваю с него, стараясь не подвернуть ногу, — овчарка с рыком летит на меня, но Женька знает свое дело, а я знаю свое… Пес валится на бок и больше не дышит. Вынимаю стреляные гильзы и заменяю их на целые патроны. Замираю и вслушиваюсь — тишина. Одно окно приоткрыто. Что же ты, барыга? Перепрыгиваю через подоконник и чуть не падаю на скользком паркете. Душно в доме и пахнет иностранным сортиром. Привыкают глаза к темноте, и теперь ясно, где я. Зал, уставленный тяжелой мебелью, с похожим на чемодан телевизором в углу. Смотрю на часы — начало третьего. Я не вор, а грабитель, и мне не шмотки нужны, а хозяева. Быстро скольжу по паркету — еще три комнаты, кухня в кафеле. Хорошо ты живешь, барыга. Я тоже хочу так. В носу зачесалось, но чихать нельзя — не чихаю… В спальню дверь приоткрыта, не иду туда. Обегаю другие комнаты. Детей нет и охраны тоже. Везет молодым и красивым! В спальне кровать, как однокомнатная квартира. Людовик Не Помню Какой называется. Кто из них баба на золотой цепи, а кто мужик! Вот арбуз сиськи вывалился — это баба и есть. Если проснется, то заорет и работу испортит. Взвожу курок и прицеливаюсь ей в лоб. Не могу нажать скобу спуска, не могу… Вспоминаю дикую птицу в тайге и себя с рогаткой в руке. Но она же не птица, а жирная гадина! Ненавижу!!! Нет, не могу… Женщина неожиданно открывает глаза и начинает поднимать свою монстроподобную башку. Нет, это не дикая птица. Спускаю курок — черная клякса расползается под глазом. Она валится в подушки, и я спускаю курок снова. Новая клякса на щеке. Почему, блядь, в лоб не попасть?! Перевожу ствол на мужика, он спит. Спит, сволочь, как убитый. Не убитый еще. Сдергиваю его с кровати, и он тыкается мордой в пол. Бью барыгу рукояткой по мозжечку и волоку его в другую комнату. Связываю руки и переворачиваю лицом вверх. Вижу вазу на столе, выбрасываю цветы на хер. Лью мужику воду на морду. Барыга приходит в себя, и я говорю ему, стараясь казаться спокойным:
— Слушай, мужик… Если закричишь или станешь молчать, то ты труп. И твоя жена тоже.
— Где она? — выдавливает барыга, и я вру:
— С ней все в порядке. Она у нас. И ты тоже. Всего несколько вопросов и столько же ответов. Ну же! — Я теряю терпение. — Где это?! Козел!
Вдавливаю ему глушитель в зубы, и он хрипит в ответ:
— Все отдам, оставьте только…
— Где?! — перебиваю я, поскольку у нас не торговля на базаре.
— В комнате. В кабинете за сервантом. Внизу… Дипломат.
Волоку барыгу за собой в кабинет. Не хочу, чтобы он гулял без меня. Открываю сервант и достаю дипломат с привязанными к ручке ключами. Руки дрожат, но с замком справляюсь. Что же это?! Кейс набит пакетами из целлофана.
— Чистый кокаин, — ноет барыга. — Здесь полтора миллиона долларов. Забирай и уходи. Ты, вообще, чей, парень?
— Я свой, мужик. — Спускаю курок и выбиваю ему мозги.
Кроме кейса мне отломилось еще шесть тысяч долларов наличкой. Вспоминаю про табак, заготовленный заранее, и сыплю туда, где ходил. А теперь бегу по пустым улицам. В районе вокзала скрываюсь в кустах и снимаю спортивный костюм. Кейс, деньги, барахло втискиваю в спортивную сумку, но револьвер оставляю с собой. На этот раз, ребята-менты, я вас валить стану без разбора. За большие деньги извольте платить кровью…
В Джанкое я оказываюсь в начале седьмого. Сонное утро еще еле дышит, но возле вокзала к рынку уже тянется население с овощами и фруктами. Никто на меня и не смотрит. Спокойно иду к камере хранения и набираю код — И124. Полтора миллиона моих долларов, копать-колотить! Иду на рынок — солнышко мирно так припекает. Машины едут к базару, да и я здесь — брожу по рядам, покупаю беляши и ем их с аппетитом, которого давно не испытывал. Хожу-брожу по городу и набредаю на уютный кабачок в полуподвале пятиэтажного дома. Голод так и клокочет в желудке. Открываю дверь и оказываюсь в уютном, отделанном деревом зале. Сажусь за стол, ко мне подходит официантка — симпатичная молодая женщина с восточными штрихами в лице. Под белой блузкой на загорелой шее тонюсенькая цепочка.
— Что бы вы хотели заказать? — спрашивает официантка и чуть заметно улыбается.
Я говорю, что бы я хотел, и через минуту она возвращается с дымящейся чашкой кофе и стаканом апельсинового сока.
— Бастурма будет готова чуть позже. Хорошо?
— Хорошо.
И мне действительно хорошо. События ночи как бы отдалились. Мандража нет. Отстреливать людей оказалось легче, чем птиц в Сибири. Но когда менты зашуруют, то может и вспомниться прохожий с мелкокалиберным патроном. Хотя они только взяли деньги и акта не составляли, да и объяснять, почему отпустили… Нет, с теми ментами порядок. Скорее всего, свалят все на местные разборки. Все равно следует менять базу. Переехать можно и в Джанкой. Спокойный вроде, сонный такой городок… До Азовского моря час на тачке. А с кокаином что делать? Ничего пока. Пусть Женька стволы мастерит, а я рынок найду подальше от Крыма…
— Еще что-нибудь? — спрашивает официантка, убирая со стола тарелки.
— Еще? Да, еще кофе, пожалуйста, — соглашаюсь я.
Мне приятно на эту девушку смотреть. На ее спокойное и приветливое лицо. Она приносит кофе, и я предлагаю ей присесть за столик, а когда она, посомневавшись, садится, задаю ей малозначащие вопросы про Джанкой, слушаю ее малозначащие ответы.
Посреди разговора в кафе входят крепко сбитые парни, загорелые и короткостриженые.
— Лика! — зовут парни, и она, извинившись, уходит принимать заказ.
Теперь я знаю, как эту девушку зовут, — Лика! Красивое имя. Парни что-то громко обсуждают. Слышу, как они спрашивают Лику обо мне. Лика уходит на кухню и возвращается за мой столик. Через несколько минут к нам сбоку подходит один из парней.
— Привет, мужик! Дай огня. — Не дожидаясь разрешения, парень берет со стола зажигалку, прикуривает и уходит с зажигалкой к своему столику. Парни начинают ржать, а я вижу, как лицо у девушки побледнело.
— Только не возражайте им, — испуганно говорит она, а я отвечаю, успокаиваю:
— Все будет нормально, Лика.
— Я сейчас достану зажигалку, — скороговоркой проговаривает Лика и уходит к бару.
Я оборачиваюсь к парням и прошу добродушно:
— Ребята, киньте зажигалку. Вам сейчас из бара принесут.
— А ты шо, зажался? — удивляется один из парней.
— Не шо, а что, — отвечаю я, и тут же двое парней пересаживаются ко мне.
— Вот шо, — говорит один из этих провинциальных второразрядников по боксу. — Ты у нас ее выкупишь. Десять баксов!
— Не шо, а что, — повторяю я. — Это очень хорошая зажигалка, «Ронсон», серебряная. Она больше стоит.
— Он шо, пацаны, издевается?! — прорычал севший от меня слева. Килограммов девяносто в этом придурке; нос сломан.
Тут и Лика появилась с зажигалкой.
— Ребята, что вы, в самом деле, с утра к человеку прицепились?
— А ты не вмешивайся, — ответил ей все тот же «полутяж».
— Если вы станете доставать посетителей, — в голосе девушки послышался металл, — то люди сюда ходить перестанут и мой брат потеряет часть денег. Он с вами разберется!
С удивлением смотрю на Лику и на присмиревших парней. Мне возвращают зажигалку, и через десяток секунд парни уже сидят за своим столиком, забыв обо мне напрочь.
— Чего это они так испугались? — спрашиваю Лику.
— Мой брат ими здесь командует. Такой же, как они, в общем-то…
— Зачем же ты здесь работаешь? — удивляюсь я.
— А мне нравится, — просто отвечает Лика. — Нравится следить за помещением, быть вежливой. Нравится самой зарабатывать деньги, а не просто брать у брата.
— А мне нравишься ты, — грустно улыбаюсь я и встаю.
— Зайдете к нам еще? Или вы проездом?
— Нет, не проездом. — Решение остаться приходит как-то само. — Конечно же еще зайду к вам.
На «к вам» делаю нажим и вижу, как на смуглом лице девушки появляется румянец.
6
Пусть сумка пока полежит в камере хранения, ведь я вернусь сюда через несколько дней… С такими мыслями я возвращаюсь в Симферополь. Вернее сказать, я выхожу из электрички за остановку и добираюсь на частнике до вокзала, где и нахожу водилу-хохла. Встречает он меня радостно, начинает вспоминать, как кувыркался с девчонками, чуть ли не орет на вокзальную площадь:
— Понимаешь, ставлю ее, а она… Скакали, как на батуте… Грызли, как зайцы морковку…
— Поздравляю, — перебиваю я хохла. — Пойдем-ка лучше пообедаем.
Я такой треп не уважаю. Не уважаю, и все.
Мы находим кафе неподалеку от вокзала, и водила рассказывает городские новости, в которых ни слова не слышу про барыгу и его жену. Значит, их тела еще не нашли. Что ж, отсутствие плохих новостей — это тоже новости.
Вернувшись в Евпаторию, нахожу Женьку, и тот показывает мне образец ствола на продажу. Еще один он сделал для себя. Молодец парень! Изредка езжу в Симферополь и встречаюсь с водилой, который меня чуть ли не другом называет и от которого я между делом получаю всю необходимую информацию, а она такова — ни одного слова про жмуриков в особняке я не услышал. О нападении на особняк было бы всем жителям известно, конечно. Так в чем же дело? Не ожили же они, в самом деле? Один раз мы проехали по той улице, и никаких ментовских пломб на воротах не оказалось, а вот окно в доме кто-то закрыл. Все это мне не нравилось. Хотя почему? Если никого не убили, значит, никто и не убивал.
В один из дней я отправился к Женьке в гаражи. Шел тихими улочками, смотрел на пыльные лопухи, замечая, как убыло отдыхающих. Тихое солнце висело над головой… Какое-то нехорошее, ноющее, как зубная боль, предчувствие… В последний момент я решил обойти автопарк и, спрятавшись за складами, понаблюдать за проходной. Сквозь ворота, сваренные из арматуры, виднелась Женькина мастерская, возле которой стояла белая тачка БМВ последней, кажется, модели. Раньше я здесь этой машины не видел. Через несколько минут из двери мастерской вышли двое крепких парней, сели в тачку и уехали. Ладони у меня взмокли, но я дождался Женьку, который скоро появился у проходной с каким-то мужиком-работягой. Незаметно я проследовал за ними. На одном из углов частного сектора они расстались, и я, стараясь остаться незамеченным, продолжил идти за Женькой. «Хвоста» за нами я не обнаружил. Догнав Женьку, я буркнул:
— Иди за мной. — И пошел вперед.
Впереди я увидел недостроенный дом и свернул к нему. Подходы к нему хорошо просматривались.
— Рассказывай, — попросил я оружейного мастера, когда тот оказался рядом. — Что за люди? Что им от тебя нужно? — Я старался говорить строго и сухо.
— Так ты все видел! — удивился Женька. Видно было, как он испуган.
— Без вопросов, пожалуйста. Теперь я тебя слушаю.
Женька помялся, почесал за ухом.
— Понимаешь, — начал он неуверенно, — я тут днями предложил одному… Револьвер ему предложил. Он обещал подумать, а сегодня приехали вот эти. Спрашивали, кому я еще предлагал, сколько сделал, кому продал. Лучше, говорят, вспомни…
Вот так вот! Мысли побежали одна за другой, и ничего хорошего они не предвещали. Мужика на рынке, у которого я брал сигналки, могут найти элементарно, а через него узнать о том, кто покупал.
— Ты уезжай лучше, — сказал вдруг мой оружейный мастер. — Наши мужики, кто тебя видел, дали твое описание. Эти все равно тебя найдут.
Женька был прав. Если местные бандиты даже в стороне от Симферополя отрабатывают все варианты с мелкокалиберным оружием, то дело мое плохо. Людей у бандитов достаточно, и работают они эффективней ментов-уродов. Может, выкинуть наркоту к черту? Но миллионы долларов на дороге не валяются. Нет, не валяются.
— Ладно, — сказал я Женьке, стараясь казаться спокойным. — Не знаю, отчего ваши всполошились, но оружие — это дело серьезное. Ты понимаешь. Под случайный «замес» я попасть не хочу, и поэтому следует базу поменять.
— Давай подождем пару месяцев, а когда все уляжется, продолжим.
На этом мы и расстались. Следующим утром, дождавшись, когда хозяева уйдут на рынок, я пробрался в их комнату и, найдя книгу, куда они записывали постояльцев, вырезал бритвой свои данные. Собрав нехитрые свои пожитки, свалил в Джанкой.
Револьвер на этот раз я взял с собой. Ствол на нем уже другой, да и в кармане бумажка о том, что оружие найдено и я собираюсь сдать его в милицию. Запасной ствол я оставил в камере хранения.
Джанкой как был сонным городишком, так и остался. В знакомом мне кафе я вижу все те же лица, но интересует меня лишь одно — Лика! И она здесь, машет мне рукой, словно старому знакомому. Я сажусь за столик и жду, когда она освободится.
— Привет, — говорит она.
— Здравствуй, — говорю я.
Она приносит мне кофе и апельсиновый сок.
— Надолго теперь?
— Не знаю. Еще не решил.
Ее зовут к соседнему столику, и я быстро спрашиваю:
— Когда ты освободишься?
— Я постараюсь в девять. Хорошо?
— Буду ждать тебя в девять у входа.
Целый день я болтаюсь по городу, потею в душных магазинчиках, брожу кругами по городку. Коротаю время. Сейчас бы в гостиницу, в душ. Но гостиница здесь одна, возле вокзала, и мне не хочется оставлять следов. От нечего делать стал читать частные объявления, приклеенные прямо на забор. Запомнил несколько адресов — там сдаются дома и квартиры. Может быть, пригодятся завтра, а сегодня мне, возможно, придется переночевать под открытым небом. После двух часов, когда закрывается местный рынок, городок пустеет. Машин на улицах больше, чем пешеходов. Иногда проезжают и иномарки, но старых моделей. К вечеру я превращаюсь в мятого, пыльного, пропотевшего гражданина, замученного красавца. Но Лика рада мне, и мы бредем по улицам, беседуя, будто старые приятели, встретившиеся после долгой разлуки. Я уже и не помню, что мне от нее надо.
А мне и не надо от нее ничего. Где-то около часа ночи она останавливается возле двухэтажного особняка и говорит:
— Здесь я живу.
Дом хороший, а на дороге напротив ворот стоит белая «девятка». Машина брата, наверное.
— Я зайду завтра в кафе.
— Конечно, заходи. А где ты остановился?
— В гостинице, — вру я, и мне отчего-то стыдно за эту безобидную ложь.
Замечаю поджарого смуглого мужчину лет тридцати в тонком летнем костюме. Лика настороженно смотрит на мужчину и предлагает нам познакомиться:
— Мой брат Анвер.
Мы пожимаем друг другу руки и перебрасываемся несколькими словами. Я понимаю, что без объяснений тут не обойдешься, и интересуюсь у Анвера, не собирается ли он в центр. Анвер, оказывается, собирается и готов меня подбросить. Лика машет на прощание рукой и убегает в дом. Мы подходим к «девятке». Анвер сперва чего-то ждет, а после говорит:
— Я понятия не имею, кто ты и откуда. Тебя в этом городе тоже никто не знает. Ты появляешься и цепляешь мою сестру. И мне это по-настоящему не нравится.
Я достаю сигарету, закуриваю и пожимаю плечами.
— Понимаешь, — пытаюсь найти слова, — в жизни часто живешь так, как складываются обстоятельства. Я действительно чисто случайно познакомился с твоей сестрой… Не хочу ей ничего плохого.
Анвер молчит, и мне хорошо видно, как желваки перекатываются у него на скулах. Чувствую, внутри начинает закипать злость, но злости в себе я сейчас не хочу.
— Знаешь что, — продолжаю я миролюбиво, — кажется, я не очень понят. Если ты посоветуешь держаться от Лики подальше или вообще уехать… Короче, я выслушаю тебя, но стану делать так, как посчитаю нужным. Я не хочу, чтобы мы стали врагами, Анвер.
После этих слов я ухожу и иду по ночной улице, коря себя за излишнюю болтливость. Анвер садится в «девятку» и уезжает в противоположную сторону. Неправильно, конечно, с первого дня вступать в конфликт с авторитетом этого города, но что сделано, то сделано.
Спешить мне было некуда, и я шел не спеша, направляясь к окраине Джанкоя, рассчитывая найти ночлег где-нибудь на природе. В каком-то пустынном переулке меня обгоняет машина и тормозит метрах в пятнадцати. Из машины пока никто не выходит. Далеко за моей спиной тускло светит одинокий фонарь. Локтем касаюсь ремня — револьвер на месте. Шаг за шагом. Иду вперед. Сразу четверо парней выползают из тачки. Двое подходят, и я говорю им:
— Умоляю вас, братки.
Они ждут продолжения, но слов больше не будет. Вместо слов бью ближнего ногой в промежность, а второму вонзаю ладонью в кадык. Какие еще речи, мать вашу! Прыгаю вперед, и третий пытается встретить меня ногой, но ты, парень, не гений дзюдо. И я не гений! Но у нас, парень, в Питере хорошая школа! Перевожу его удар в сторону, а правой бью между ног. Четвертый прыгает в машину и пытается воткнуть ключ в зажигание. Мне его становится жалко, и я просто выбрасываю его из машины на улицу. Пинком подкатываю к остальным, корчащимся на обочине. Плох тот, кто получил в кадык. Он хрипит, и глаза у него, кажется, вот-вот выкатятся на дорогу. Поднимаю его, обхватив сзади. Заставляю стоять, говорю, чтобы пытался вздохнуть глубже и сглотнуть слюну. У него получается, и теперь я знаю, что парень не умрет. Убивать или калечить — нет у меня таких планов в дружественном, надеюсь, теперь Джанкое. Нахожу у парней три газовых пистолета и один ТТ с тремя полными обоймами. На прощание поднимаю за шиворот водилу и объясняю ему:
— Не хочу ни с кем здесь ссориться. Понял?
— Понял. — Водиле по-настоящему страшно.
— Оставляете меня в покое. Понял?
— Понял. Понял я.
— Если натравите на меня своих дружков ментов, то тогда стану мочить всех подряд.
Забираю у них машину, пообещав утром вернуть. Подгоню, мол, ее к кафе часам к девяти. Выехав за город, съезжаю с дороги к какому-то каналу и торможу в кустах. Нахожу бутылку с питьевой водой и радуюсь — во рту после этих ночных развлечений пересохло. Веселая у меня пошла жизнь. Мушкетеры короля против гвардейцев кардинала. Если парни вломят меня ментам, то завтра в городе случится небольшое сражение. Двадцать четыре патрона в обоймах и семь в барабане. Это ТТ. И к моему штук тридцать. Рассматриваю ТТ. Из него я еще не стрелял. А из чего стрелял? В основном из старых охотничьих ружей. Школьный кружок — это не в счет. В училище раз из автомата дали пальнуть. Главное — это не из чего стрелял; главное — это то, что попадал. И еще попаду… У ТТ патрон мощный, а ствол длинный. А вот предохранителя у него нет, только предохранительный взвод курка. Постепенно возбуждение мое спадает, и я засыпаю, и снится мне мама — иду я с ней маленький на елку, в окнах домов горят разноцветные огни; я засунул ладошку в мамину варежку, и так тепло мне…
Я открыл глаза и не сразу вспомнил, где нахожусь. Но вспомнил и помрачнел, спустился к каналу и сполоснул лицо. Засунул стволы за пояс и подпрыгнул несколько раз, проверяя, как они держатся. Отлично. Под рубахой их вообще не видно.
Ровно в девять я уже подруливал к кафешке. Анверовской машины не было видно, но несколько других машин уже стояло. Закрыв тачку, спустился в кафе и сел за столик спиной к стене, чтобы сзади никто не смог подойти. Скоро в зале появилась Лика и сразу же подошла ко мне:
— Что-нибудь закажешь?
— Кофе и апельсиновый сок. Мой дежурный завтрак.
Она вернулась через минуту, и я с удовольствием сделал глоток из чашечки.
— Как вчера добрался до гостиницы? — спрашивает она. — Что тебе Анвер сказал?
— Все нормально, — успокаиваю я Лику. — Не уверен, правда, что мы с Анвером поняли друг друга, но это ничего не меняет. Ты мне нравишься, а не он.
Девушка заметно смущается и отходит к другому столику, куда подсели новые посетители. И тут — в зале даже света как-то меньше стало — я вижу, что на меня надвигается нечто огромное, настоящая гора в человеческом обличье. Вблизи таких здоровяков мне видеть не приходилось. «Гора», стараясь не раздавить стул, усаживается напротив. Молчит пока — только громко дышит. Если он в меня кулаком попадет, то я вывалюсь на улицу вместе со стеной. «Гора» начинает что-то бормотать в том смысле, что, мол, сейчас отправимся на прогулку и пусть я не рыпаюсь — просто так выйти уже не удастся. Откуда ни возьмись — еще трое местных мудозвонов оказываются рядом. Тут уж поздно думать. Без замаха бью «горе» пальцем в глаз, вскакиваю, резко рублю «гору» по шее ребром ладони. Шея у него, бля, железная! Ногой опрокидываю стол на сидящих напротив. Двое оказываются под столом. Успеваю выхватить ТТ и бью стволом в лицо третьему, опрокидываю мудозвона на пол. Но это, ребятишки, еще не все! Передергиваю затвор и вдавливаю ствол в голову «горы».
— Всем сидеть! — кричу как можно громче. — Никому не двигаться!
Краем глаза вижу, как Лика, стоя возле бара, закрывает в ужасе лицо руками, а бармен тянется к телефону. Вскидываю ТТ и стреляю по аппарату, который разлетается в пластмассовые дребезги. Хороший ствол, только громко бьет…
— Всем лечь на пол! — кричу, и все поспешно ложатся.
Неожиданно в зал входит Анвер, а с ним еще двое с пушками. Не даю им задуматься, стреляю поверх голов и приказываю бросить оружие, что те и делают без промедления.
— Вам тоже! Лечь, руки за голову.
Парни ложатся, и только Анвер стоит спокойно, глядя на меня с интересом и недоумением.
— Ну ладно, — говорит он. — Опусти пушку. На сегодня хватит.
— Пожалуй, хватит, — отвечаю ему. — Только я не уверен.
Он делает шаг ко мне, становится почти вплотную к стволу.
— Все. Перестань. Поедем лучше со мной, а то менты услышат, и придется с ними разбираться.
Вижу, как Лика плачет возле бара, и убираю пистолет. Подхожу к ней и чуть касаюсь плеча. Сказать мне нечего! Анвер уже в дверях, и я, переступая через лежащих, следую за ним. На своей «девятке» Анвер петляет по улочкам, и наконец мы останавливаемся возле одноэтажного дома с ухоженным садом. Анвер отпирает дверь, и мы входим внутрь. В комнатах приличная, хотя и не модная мебель, вазочки, телевизор, но порядок такой, что кажется — здесь никто не живет. Я провожу пальцем по серванту — пыли нет.
Анвер говорит, заметив мои действия:
— Это дом нашей мамы. Она умерла полтора года назад, но Лика все убирает здесь.
— Понимаю.
— Ты ведь в гостинице не остановился?
— Если проверял, то зачем спрашиваешь?
— Если хочешь, можешь жить здесь. — Анвер кладет ключи на стол. — Так как?
Киваю согласно, а затем интересуюсь:
— Почему такая перемена в отношениях?
Анвер подходит к окну и отвечает не сразу. На фоне окна хорошо видны его жилистая несколько сутулая фигура и выразительная форма головы.
— У тебя где-то возникли осложнения, — наконец проговаривает Анвер. — Если согласишься помогать мне, буду рад. Решишь уехать — оставишь ключ в почтовом ящике. С этой минуты у тебя в городе проблем нет. Отдыхай пока и… подумай до утра. Если нужны деньги…
От денег я отказываюсь.
— К утру я все обдумаю, — говорю Анверу. — Спасибо за гостеприимство. Вот ключи от «шестерки». — Достаю ключи из кармана и отдаю. — Ствол не отдам. Сопляку рано еще пользоваться этой игрушкой.
Первый раз вижу, как Анвер улыбнулся.
— Ладно, — соглашается он и уходит, оставив меня наедине со своими мыслями. Мыслей много, но одна из них очевидна: мои скромные возможности в этом городке оценили… Не успеваю и эту мысль додумать до конца — падаю, падаю, падаю прямо в одежде на кровать: спать.
Еще не знаю отчего, но вскакиваю с кровати, хватаю оружие и досылаю патрон в патронник. Встаю возле окна, прижавшись к стене, и только тогда начинаю понимать происходящее. Во дворе останавливается машина, из которой мирно вываливаются анверовские парни с пакетами и свертками. Вид у них миролюбивый. Да и Лика вместе с ними. Я толкаю раму и высовываюсь из окна. Лика и парни приветственно машут мне. Я им отвечаю, прячу оружие за ремень и иду навстречу…
Мы стоим друг против друга и молчим.
— Теперь все должно быть хорошо. Правда?
Лика поднимает голову, и в ее глазах я читаю искреннюю надежду. Мне становится действительно хорошо и просто, и я смеюсь в ответ:
— Конечно, Лика. Все уже хорошо!
— Сейчас ребята сделают шашлыки. У нас в саду мангал есть. Ты с ними подружишься.
— Шашлыки так шашлыки.
Иду знакомиться с парнями. Жмем друг другу руки, а один из них, Леха, у которого я пушку отобрал, хвастает, что у него еще одна есть, и обещает мне достать патроны к ТТ.
Уже мирный дымок струится между деревьями, среди которых я замечаю и груши. Я так их любил когда-то в детстве… К вечеру парни уезжают поддатые и довольные. Так можно и друзьями стать, хотя одна мирная встреча еще ничего не значит.
Сидим с Ликой в саду и молчим. Да и без слов покойно на душе. Южная ночь наступила быстро, и яркие звезды уже накалились в вышине. Лика кладет мне на плечо голову, но я побеждаю себя и отстраняюсь. Бормочу что-то про апельсиновый сок и холодильник. И вот мы пьем этот несчастный сок. Он очень холодный, он остужает, — теперь я уверен, что не должен переходить черты, за которой начинается несвобода, ведь именно несвободу приносят нам чувства, когда мы не сдерживаем их… Мы разговариваем. Лика шутливо жалуется на Анвера, который всегда разбирался с парнями, которые нравились ей и которым нравилась она. Я что-то шутливо отвечаю. У меня давно не было женщин, но с Ликой мне не хочется, как с обычной женщиной на ночь… Конечно, я не произношу этого вслух.
— Понимаешь, Лика. Еще не время…
Пытаюсь еще что-то сказать, но девушка закрывает мой рот ладонью. Ее длинные, до талии, черные волосы рассыпаны по плечам. Они пахнут чем-то легким и чистым, осенними садами, горным воздухом. Лика ниже меня даже на каблуках. Я боюсь касаться ее… Так мы стоим, кажется, вечность.
— Ты не думай, — нежно говорит она. — Я все понимаю. Я буду ждать…