Первого июля, когда у Трэдда начались каникулы, все было уже готово к переезду на остров. Наконец-то, с облегчением думала Элизабет. Трэдд прожужжал ей все уши рассказами о Фицпатрике, он без конца повторял его имя и ни о чем другом, казалось, говорить не мог. С Кэтрин дело обстояло еще хуже. Она восторженно преклонялась перед Фицпатриком как перед романтическим кумиром. Все в нем вызывало у нее восхищение: и неотразимое обаяние, и экзотическое прошлое, и курчавая шевелюра. «Он похож на поэта», – повторяла она задумчиво. Фицпатрик являлся каждый четверг, когда Кэтрин устраивала чаепитие, но частенько приходил и вместе с Трэддом после окончания школьных занятий – поработать над окаменелостями, вывезенными из Карлингтона. Коллекция предназначалась для украшения классной комнаты в заведении доктора Портера.

Элизабет не могла не признать поведение Фицпатрика безукоризненным. Но чем-то он ее настораживал, а увлеченность Кэтрин причиняла серьезное беспокойство. Стоило Фицпатрику перешагнуть порог, как комната наполнялась незримыми токами, и Элизабет охватывало предчувствие близкой опасности. Но вот семейство обосновалось на лето у моря, и у Элизабет словно гора с плеч скатилась, в таком напряжении она пребывала с того самого момента, когда Фицпатрик взорвал своим появлением мирный, размеренный ход их существования.

Однажды после обеда Элизабет задремала в гамаке. Сквозь сон ей послышался голос Фицпатрика, произносящий что-то нараспев. Элизабет безотчетно улыбнулась – речь его звучала странно и мелодично.

– …заколки для волос моих… и башмаки зеленой кожи…

Сладко потянувшись, Элизабет открыла глаза. Фицпатрик не исчез. Он стоял перед ней и продолжал декламировать.

– Боже милостивый! – вскрикнула Элизабет. – Как вы сюда попали?

Она попыталась выбраться из гамака, но Фицпатрик помешал ей это сделать.

– Я пришел поговорить с вами о вашем сыне. А вы знаете, что очень похожи на очаровательную кошечку, когда вот так потягиваетесь? Окажись у меня под рукой молоко, я бы непременно налил вам полное блюдечко.

Элизабет вскочила наконец на ноги. От гнева у нее перехватило дыхание.

– Да как вы смеете? – выпалила она. Фицпатрик улыбнулся, что только подхлестнуло ярость Элизабет. Она-то думала, что избавилась от него… А у него хватило наглости подкрасться исподтишка, говорить в лицо всякие дерзости, мало того, еще и потешаться, будто над дурочкой. Нет, всему есть предел! В жизни не встречала ничего более возмутительного…

– Подлинно царственный темперамент, Богом клянусь! – продолжал Фицпатрик. – Дивное зрелище, дивное. Отрубить ему голову, коли на то ваша королевская воля… Но только сперва выслушайте меня. Если вам дорог ваш сын.

При этих словах Элизабет вновь обрела дар речи:

– Вы и рта не раскроете, чтобы меня не оскорбить, невозможный вы человек! Как можете вы заикаться о моем равнодушии к сыну? Выкладывайте живо, что у вас там, и убирайтесь из моего дома куда хотите.

– Но мне нужно многое сказать, а вы, я вижу, не очень-то расположены слушать. Давайте, я зайду как-нибудь в другой раз?

– Вас больше и на порог не пустят! Фицпатрик покачал головой.

– А вот это зря. Вы потом локти будете кусать из-за того, что не выслушали меня. Итак, какой перед вами выбор? Либо я прихожу снова, либо приношу вам нижайшие извинения и остаюсь. Трэдд сейчас плавает, но скоро вернется – небо хмурится.

Сделав над собой невероятное усилие, Элизабет подавила клокотавшую в ней ярость.

– А это очень важно, то, что вы намерены сообщить?

– Очень. Ваш сын незаурядный мальчик.

– Тогда садитесь и рассказывайте.

– Можно обойтись без нижайших извинений?

– Не будьте ослом! – взорвалась Элизабет.

– Хорошо, – покорно согласился Фицпатрик. – Я постараюсь, хотя не обещаю.

Фицпатрик опустился в кресло. Лицо его стало серьезным, даже как-то постарело. Элизабет никогда не видела его таким. Она села напротив. Гнев улетучился, беспокойство за Трэдда охватило все ее существо.

– Говорите же! – с нетерпением попросила она.

– Да вы не тревожьтесь! – торопливо начал Фицпатрик. – Пугать вас я не собираюсь. Кроме хорошего, мне нечего сказать о Трэдде. Я знаю только одно: мальчик он незаурядный, одаренный.

Голос Фицпатрика звучал так же, как и во сне, – нараспев, словно следуя причудливой мелодии, да и слова казались Элизабет странными, незнакомыми. Фицпатрик не хвалил мальчика, как это обычно делается, за храбрость, мужество или выносливость. Нет, по мнению учителя, Трэдд отличался умом, чуткостью восприятия и жаждой знания.

– Именно поэтому он чувствует себя неуютно. Его тянет читать, а не играть в войну, как других сверстников. Он скрывает свои наклонности – и довольно искусно. Никто не подозревает в нем чужака. Но сам он прекрасно отдает себе в этом отчет. Он знает, что устроен иначе, и есть опасность, что он начнет таить свои истинные пристрастия от самого себя. И тогда ему придется распрощаться с теми особыми свойствами души, которые отличают его от прочих.

Элизабет, сдвинув брови, напряженно ловила каждое слово в попытке уяснить сказанное.

– Под особыми свойствами я отнюдь не подразумеваю того, что имели в виду древние греки, – поспешно уточнил Фицпатрик. – Трэдд начнет увлекаться девушками, когда станет постарше. Волноваться вам незачем.

Элизабет решительно не понимала, о чем идет речь.

– О невинная голубка! – Видя ее явное замешательство, Фицпатрик рассмеялся. – С этим у Трэдда все будет в порядке. А до вашего сведения я хочу довести вот что: Трэдд на голову выше всех своих ровесников. Интеллектом он превосходит многих взрослых. Образования ему недостает, но это дело поправимое.

– Тогда в чем загвоздка? Ведь он учится в школе.

– Трэдд учится в школе, где солдат ставят над учеными и поэтами. Он живет в обществе, где ценится только успех, а борьба и стремления ничего не значат. Трэдд еще слишком молод, чтобы самостоятельно избрать себе в удел наслаждение мыслью. Он слишком полагается на верования стада. – Фицпатрик резко подался вперед, стараясь внушить Элизабет свою убежденность. – Вы помните, – настойчиво спросил он, – как научились читать?

Элизабет кивнула.

– Для вас это было волнующим открытием, правда? Вам не казалось, что вы обрели какой-то волшебный дар?

Губы Элизабет тронула улыбка.

– Вот-вот, именно так… Волшебный дар.

– А когда вы утратили это чувство? Улыбка Элизабет погасла.

– Не знаю. – Ей вдруг сделалось нестерпимо грустно.

– Такое происходит почти со всеми. Появляются другие дела и заботы, отвлекают новые знакомства. Увлечение книгами постепенно проходит, и даже не каждый способен это заметить. Обычно это случается довольно рано. Трэдд до сих пор полон энтузиазма. Счастливец! Мне хочется, чтобы он сохранил страсть к познанию. Вы поможете мне? Вам ведь не все равно?

– Нет, конечно же нет! – порывисто воскликнула Элизабет.

Фицпатрик взял ее руки в свои.

– Ты так печальна, – проговорил он вдруг. – Я понимаю. Не огорчайся, Бесс. Ты можешь вернуть волшебство, если захочешь.

Пальцы Элизабет жгло как огнем. Учитель переступил все мыслимые и немыслимые рамки приличия. Она отдернула руки:

– Мы беседуем о моем сыне, мистер Фицпатрик, не обо мне. Что я должна сделать для Трэдда?

– Самое главное вы уже сделали. Согласились с необходимостью волшебства. А далее…

– Мама, можно мне поужинать у Роджера?

На пороге появился Трэдд. При виде Фицпатрика Роджер был тотчас забыт. Между учителем и учеником завязалась оживленная беседа о классификации облаков. Элизабет смотрела на сына новыми глазами. Раньше она, заметив, что он вырос из купального костюма, сразу принялась бы ломать голову над тем, где раздобыть деньги для покупки нового. Теперь же она – вся внимание – слушала, как он забрасывает учителя вопросами о скорости ветра и причинах гроз. Возбужденный Фицпатрик отвечал ему с не меньшей горячностью. «Замечательно», – то и дело приговаривал он. Это его любимое словцо, подумала Элизабет.

Кэтрин, вернувшаяся от подруги, придвинула стул поближе к Генри Фицпатрику и зачарованно внимала разговору, который переключился теперь на морские штормы. Фицпатрик целый год проплавал на кораблях торгового флота. Кэтрин жадно впитывала все его рассказы, то и дело откликаясь, будто эхо: «Замечательно!» Элизабет прекрасно понимала, что дочери интересен прежде всего сам рассказчик, и это не на шутку тревожило ее. Оградить Кэтрин от опасного влияния значило бы лишить Трэдда слишком многого. Если приходится жертвовать кем-то из детей, кого выбрать?

Словно в ответ на ее внутреннее смятение небо заволоклось черными тучами. Воздух сделался вязким и неподвижным – ни малейшего дуновения… Все вокруг замерло в напряженном ожидании. Поверхность океана застыла в мертвенном оцепенении. Разговор постепенно смолк. Элизабет ощутила, как пульс ее учащается от какого-то предчувствия.

Сверкнула молния – вспышка, казалось, длилась особенно долго. Оглушительно загрохотал гром, и ливень хлынул сплошным потоком.

– Браво! – вскричал Фицпатрик.

Элизабет рассмеялась.

Гроза оказалась великолепной – загляденье. Раскат следовал за раскатом, дождь с шумом хлестал по крытой жестью крыше, волны вздымались и обрушивались на берег. Изжелта-синие зигзаги молний с шипением полосовали небо. Кэтрин потихоньку улизнула – скорее зарыться в подушки. Трэдд старался держаться молодцом, однако зажмурил глаза и съежился в шезлонге. Элизабет несколько раз прошлась по веранде из конца в конец, наслаждаясь будоражащими токами, пронизавшими ее жилы. Генри Фицпатрик, улыбаясь, растянулся в шезлонге рядом с Трэддом. Каждый из них встречал грозу по-своему и был с ней как бы наедине.

Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Подул сильный ветер. На горизонте громоздились уходящие темные тучи. Элизабет вдохнула напоенный озоном прозрачный воздух, чувствуя себя освеженной и полной новых сил.

– Взгляни-ка! – Трэдд показал рукой направо. Над дальним краем побережья вставала радуга.

Фицпатрик подошел к двери, распахнул ее настежь и, закинув голову, крикнул в небо:

– Это все равно что золотить лилию! Для представления вполне достаточно и одной грозы.

Элизабет онемела от подобного кощунства. Но подоплека услышанного была ей ясна. Радуга ложилась излишним бременем на ее потрясенные чувства. Фицпатрик обернулся к ней. Глаза его сощурились, углы рта подрагивали от едва сдерживаемого веселья.

– Стол для ужина лучше накрыть в комнате, – заметил он. – Закат сразит вас наповал.

– Конечно же, в комнате, – отозвалась Элизабет. – Вы останетесь поужинать с нами? Тогда и договорим.

– Лучшего и желать нельзя. Благодарствую.

– Пойду отдам распоряжения Делии. Придется, скорее всего, вытаскивать ее из-под стола. Она не ахти какая любительница гроз.

Трэдд выставил тысячу отговорок, лишь бы не отправляться в постель в положенное время. Кэтрин тоже задержалась в гостиной подольше, вовсе не стремясь скорее оказаться у зеркала и заняться, по обыкновению, взбиванием пышных локонов. Она сидела рядом с Фицпатриком и, к ужасу Элизабет, притрагивалась к его руке всякий раз, когда ее одолевал приступ смеха. Одолевал слишком уж часто… Фицпатрик шутил остроумно, но не настолько, чтобы так забываться.

– Мистер Фицпатрик, – обратилась к нему Элизабет, – не перейти ли нам с вами на веранду? Уже довольно темно, и заход солнца не будет нам досаждать.

Фицпатрик встал из-за стола. Трэдд и Кэтрин последовали его примеру.

– У меня есть более оригинальная идея, миссис Купер. Давайте прогуляемся по берегу – вдвоем. – Он с улыбкой взглянул на детей: – А вас мы с собой не возьмем. Мы собираемся потолковать о вашем поведении.

И он предложил Элизабет руку, не обращая внимания ни на протесты Трэдда, ни на обиженную мордочку Кэтрин.

Элизабет обрадовалась его предложению. Ночь была темной, но тьму слегка рассеивали звезды и яркий полумесяц. Спускаясь по лестнице, Элизабет споткнулась, однако Фицпатрик, мгновенно напрягшись, поддержал ее за руку.

– Спасибо большое.

– Ну что вы, что вы… Это вас я должен благодарить.

Оказавшись на песчаном берегу, Элизабет высвободила руку. Но до того ей почудилось, будто Фицпатрик потерял равновесие и вот-вот упадет.

– Что случилось, мистер Фицпатрик? С вами что-то неладно?

В ночной темноте ее спутник казался еще более темным пятном.

– Ничего страшного. Я снимаю башмаки. Обопритесь на мое плечо, и я помогу вам расшнуровать ваши.

– Не смейте этого делать! Вы повергаете меня в шок, мистер Фицпатрик. Боюсь, ваше общество небезопасно для моего сына.

«И для моей дочери тоже, – с тревогой подумала Элизабет. – Хоть бы они не были такой привлекательной парой!» Кэтрин обратила ее внимание на сходство между ними – одинаковые черные волосы и темно-голубые глаза. Как бы ей хотелось, сказала Кэтрин, открывать котильон вместе с Фицпатриком. От них глаз не смогут отвести.

– Ваш сын как раз в том возрасте, когда пора рисковать, – заверил Элизабет Фицпатрик. – Он почти не сталкивался с опасностями. У меня такое впечатление, что вы держали его в пеленках.

Элизабет вынуждена была с ним согласиться. Она панически страшилась болезней и несчастных случаев. Обращаться с признаниями к смутно вырисовывавшейся бок о бок с ней фигуре было просто. В ответ слышался только голос – мягкий, заинтересованный. Все равно что разговариваешь сама с собой.

Так они прошли больше мили, держась недалеко от береговой кромки, на которую накатывались неясно различимые валы в кружевной пене. Фицпатрик поведал Элизабет многое, о чем она и не подозревала, – об увлечениях, страхах, неприятностях и сложностях, сопровождавших жизнь мальчика за кирпичной стеной, которой был обнесен школьный двор. Элизабет искренне растрогало внимание и участие учителя к сыну. Она сказала, что готова последовать любым его советам.

Дойдя до оконечности острова, они повернули назад.

– Самое лучшее, что вы можете для него сделать, – это подбодрить, чтобы он расправил крылья. Ему необходимо больше полагаться на себя. Приобретение знаний – моя забота. Пока я еще здесь. А ко времени моего отъезда он сам определит собственные склонности.

Сердце у Элизабет упало. Ей вовсе не хотелось разлучать Трэдда с его наставником.

– И когда же вы уезжаете, мистер Фицпатрик?

– Почему бы вам не называть меня Гарри? Так меня называют все мои друзья.

– Гарри… Это имя вам подходит. Да, мне хотелось бы стать вашим другом. Вы очень великодушны по отношению к Трэдду.

Фицпатрик выжидающе молчал. Элизабет сделала следующий шаг:

– А меня зовут Элизабет.

– Знаю. Мысленно я называю вас Бесс. Видите ли, вы очень похожи на ее ранние портреты. Славная королева Бесс. К ней я питаю особую симпатию.

– Что ж, я польщена.

Они продолжали идти вдоль берега. Молчание, казалось, сближало их еще больше. Под ногами слабо хрустел песок. Любопытно, какие ощущения испытываешь, прогуливаясь босиком, подумала Элизабет. Сама она не снимала купальные туфли даже в воде. Гарри Фицпатрик подавал пример, сбивающий с толку…

Тут мысли Элизабет вернулись к Кэтрин. Она пыталась помешать их общению. Но из-за Трэдда это было неосуществимо. Элизабет, решившись, набрала полные легкие воздуха.

– Вы что-то хотите мне сказать? – спросил Фицпатрик.

– Да, я должна поговорить с вами о моей дочери. Я совсем не в восторге от того внимания, какое вы расточаете Кэтрин. Впрочем, это глупо с моей стороны, ведь лучшего учителя для Трэдда и представить нельзя. Думаю, вы догадываетесь, что Кэтрин находит вас привлекательным…

– И вам небезынтересны мои намерения?

– Считайте, что так.

Гарри зашелся в приступе неудержимого хохота.

Все страхи Элизабет разом подтвердились. Повинуясь слепому инстинкту, она бросилась бежать к дому. Скорее, скорее запереться на все замки, оградить девочку от беды.

Гарри без труда нагнал ее и, схватив за руку, заставил остановиться.

– Пустите меня, пустите же, вы… – задыхаясь, выкрикнула Элизабет.

– Кто – негодяй, прохиндей, мерзавец? – перечислил Фицпатрик. – Успокойтесь, я не из их числа, но вас я не отпущу. Выслушайте меня, Бесс. Чтобы я вздумал обольщать вашу дочь? Да это просто нелепо. Неужто вам невдомек, бестолковая вы женщина, что я влюблен в вас?

– Вы с ума сошли!

– Это для меня не новость. Но в данном случае я совершенно в своем уме. Я вас обожаю, и тут уж ничего не попишешь. Что до Кэтрин, то ей нравится со мной заигрывать, однако она уже прочно зацепила коготком этого парнишку Уилсона. Вы плохо знаете свою дочь. Ее ум слишком прозаичен, а сердце слишком уравновешено, чтобы растрачивать время попусту на таких, как я.

Фицпатрик умолк. Рука его уже не сжимала запястье Элизабет с прежней силой, но отпускать ее он не отпускал.

– Зато ты, моя королева, совсем иная: у тебя пылкое сердце азартного игрока – и столь же необузданный характер. Прошу тебя, сбрось туфли и позволь мне снять с твоих глаз шоры.

Он стиснул Элизабет в объятиях и приник страстным поцелуем к ее губам.

В ночной темноте разглядеть Фицпатрика было невозможно. Элизабет забыла, кто она такая и где находится. Ее охватила паника – она вновь оказалась в прошлом, в кошмарных тисках супружества. Она начала задыхаться – и потеряла сознание.

Прохладное прикосновение ко лбу привело ее в чувство. Элизабет открыла глаза и увидела над собой переливчатое мерцание летних звезд. До слуха доносился невнятный шелест прибоя. С возвращением памяти вернулся и страх. Она задрожала.

– Успокойтесь, Бесс. Все в порядке. Ничего страшного. Никто не собирается причинять тебе вред.

Голос Гарри звучал мягко и убаюкивающе, словно колыбельная. Он прикладывал к ее вискам увлажненный носовой платок, и мало-помалу Элизабет обрела душевное равновесие.

– Можно, я провожу тебя домой?

Элизабет казалась себе совершенной дурочкой – вот так, ни с того ни с сего, хлопнуться в обморок. Мужчину всегда тянет поцеловать женщину – разве она об этом не догадывалась? Единственная надежная защита – твердо сказать «нет». Но какой прок вдаваться в объяснения? Лучше промолчать. Элизабет позволила Фицпатрику помочь ей подняться на ноги и оперлась на его локоть, пока они шли к дому.

У подножия лестницы ее спутник остановился:

– Простите меня.

– Не говорите ничего, пожалуйста.

– Скажите только, что вы меня прощаете. Я и не догадывался…

«Разве я как-то обмолвилась? Произнесла имя Лукаса?» Все внутри у Элизабет похолодело при этой мысли.

– О чем вы не догадывались? – настойчиво переспросила она.

– О вашей полнейшей невинности. Искренне, от всей души приношу вам свои извинения. Вы меня прощаете?

Элизабет испытала такое облегчение, что сразу же ответила утвердительно. Они начали подниматься по ступеням. Необходимо было любым способом сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

– Где вы поселились на острове? – спросила Элизабет.

– Я еще не решил.

– Но вы, очевидно, приехали кого-то навестить. Гостиниц здесь нет.

– Я ночую в дюнах, у меня с собой одеяло. Элизабет недоверчиво взглянула на Фицпатрика. Никому такое и в голову не могло прийти.

– Но ведь это ужасно! – воскликнула она.

– Ничуть. Напротив, просто замечательно. Крышей служит небо, а будят первые лучи солнца. Дом – это ненужное препятствие между человеком и красотой.

Элизабет пожала плечами. Должно быть, перед ней и вправду безумец…

Однако позднее, уже в постели, глядя на потолок, она попыталась представить себе звездное небо. И вопреки собственной воле вспомнила слова Гарри, сказанные им при расставании: «Я больше не стану тебя пугать, но я намерен заставить тебя полюбить меня. Ты не остановишь меня ни словом, ни поступком. Если запрешься на ключ, я взберусь к тебе через окно. Если уедешь – последую за тобой по пятам. Я буду ждать столько, сколько будет нужно, но все равно ты будешь моей».

Фицпатрик исполнял свое обещание слово в слово. Появлялся в доме в самое неурочное время. Выныривал из воды рядом с Элизабет в час купания. Прыгал на паром, стоило ей отправиться по делам в город. Он не дотрагивался до нее и ничуть не меньшее внимание уделял Трэдду и Кэтрин. Но выражение его глаз убеждало Элизабет в нешуточности его признания.

В первые недели она негодовала. Потом гнев стало вытеснять замешательство. Присутствие Фицпатрика стало таким привычным, что, если он не появлялся, Элизабет было как-то не по себе. К концу лета ей пришлось сознаться, что ей приятно его обожание. За ней никто раньше не ухаживал, даже Лукас. Никто не оставлял для нее в леднике букетик диких цветов, никто не нанизывал раковины на голубую нитку в виде ожерелья, когда она плавала, никто не распевал старинные песни в кругу семьи, украдкой бросая на нее взгляды. Ловя себя на том, что вникает в рассказы Фицпатрика в надежде узнать побольше о его прошлом, Элизабет ощущала себя на грани влюбленности.

В конце сентября Гарри помог им перебраться обратно в город. Элизабет ожидала, и не без отчаяния, что теперь все переменится. Фицпатрик займется преподаванием, а она с головой уйдет в работу и светские обязанности. Видеться они будут, пожалуй, только на чаепитиях, устраиваемых Кэтрин. Приглашать его на обед или ужин значило бы выдавать себя. Уж она постарается не проронить ни одного лишнего слова и не допустить ни единого шага, который он мог бы истолковать как знак поощрения. Элизабет всячески убеждала себя, что Фицпатрик всего лишь вовлек ее в незатейливую, ни в чем не обязывающую игру. Летняя забава – и ничего больше.

Оказавшись дома, Элизабет с удивлением обнаружила, что чехлы с мебели стянуты и все вокруг сверкает безукоризненной чистотой. В каждой комнате стояли вазы с хризантемами и астрами, всюду были затоплены камины, а в спальнях приготовлены постели. Она бросила быстрый взгляд на Гарри. Тот возвел глаза к потолку и принялся что-то рассеянно насвистывать.

– Вы настоящий добрый ангел, – объявила Элизабет. – Больше всего на свете ненавижу открывать пустовавший дом.

– Понравилась моя уборка? Сердечно рад. Однако мною двигали эгоистические побуждения.

Фицпатрик предполагал снять комнаты в помещении для слуг, находившемся над кухней. Пансионов, по его словам, он не переносил. Трэдд издал восторженный вопль. Кэтрин расплылась в улыбке. Она ни капли не сомневалась, что Фицпатрик сражен ее чарами.

Элизабет мысленно перебрала дюжину оснований для отказа, однако ответила согласием.

Фицпатрик облегченно выдохнул:

– Вот и отлично! А то я уже перетащил сюда все свои пожитки. Хлопот я вам не доставлю. Уборку буду делать сам, а кухней пользоваться только с помощью Делии. Она уже дала согласие.

Элизабет покачала головой:

– Уверенности в себе вам не занимать.

– Но я же знал, что такая добросердечная дама, как вы, не позволит себе выставить бедного трубадура на лютый мороз.

Оба расхохотались. День выдался на удивление теплый, совсем не по сезону, даже для Чарлстона.

– Но, Элизабет, ведь он же все время будет путаться у тебя под ногами.

Элизабет на следующий же день сообщила новость Люси Энсон.

– Больше всего меня настораживает, что я совсем не против. Я теряю последние капли соображения. Он так жизнерадостен, Люси, с ним так весело, так интересно… Он лучший друг Трэдда – и мой тоже.

– Ты его любишь?

– Не знаю. Не думаю. От его появления сердце у меня не трепещет, как, бывало, при виде Лукаса. Просто Гарри делает меня счастливой. Когда он рядом, мне становится радостно.

– Тогда я не вижу в его присутствии ни малейшего вреда. Живи и радуйся. Трэдду, безусловно, пойдет на пользу, если рядом будет мужчина. Да и тебе тоже. Ты великолепно выглядишь.

Люси всмотрелась в подругу пристальней. Нет, на лице ее не было того отрешенно блаженного выражения, какое свойственно влюбленным. Печально, подумалось ей, Элизабет слишком давно сосредоточилась на себе, на своих мрачных переживаниях.

Как вскоре выяснилось, Гарри Фицпатрик вообще почти не показывался на глаза. Если на острове он то и дело являлся когда вздумается, то теперь в дом на Митинг-стрит его можно было зазвать только по особому приглашению. Однако он ежедневно приносил цветы в контору Элизабет и оставлял записки – она находила их, то раскрыв гроссбух, то в ящике стола, то на пишущей машинке. Часто это были строки из его любимых стихотворений. Или карандашные наброски океанского побережья, зарослей на дюнах острова Салливан. Иногда внутри изображения алого сердца было написано только: «Гарри любит Бесс».

Фицпатрик не пропускал ни единого чаепития у Кэтрин, где очаровывал всех; продолжал разрабатывать совместные проекты с Трэддом. Но не злоупотреблял временем, которое отводила ему Элизабет. Правда, ей пришлось заставить себя пойти на это. Гарри ужинал с ними примерно раз в неделю и обедал по воскресеньям. Побыть вдвоем им не удавалось, и это укрепляло в ней сознание безопасности.

В ноябре Элизабет отмечала свой тридцать седьмой день рождения. На праздник она пригласила и Гарри, не забыв упомянуть причину торжества.

– Ты могла бы добавить, что озабочена возрастом, Бесс. А я бы ответил – все это чепуха! И тебе не пришлось бы тратить время на изготовление торта.

– Не больно-то ты догадлив, Гарри… Я купила его в кондитерской Тьюза. А возраст вовсе не чепуха. Ты еще слишком молод, мальчишка мальчишкой. И не должен подбрасывать мне в стол любовные послания.

– А ты – девчонка девчонкой. К тому же я неравнодушен к любовным посланиям. Да и ты тоже… Это что, шоколад?

– Конечно же шоколад. Я не могу позволить себе разориться на ананасовый. Ты будешь когда-нибудь серьезным, Гарри? Ты, видимо, не понимаешь, насколько серьезна я. Твоя влюбленность в меня, о которой ты все время твердишь, – сплошной абсурд.

Фицпатрик обернулся к ней, и от его взгляда у нее перехватило дыхание. В его глазах, глазах настоящего мужчины, она прочитала всю полноту страсти, полноту желания.

– Я люблю тебя, моя девочка. Я не понимаю, что такое влюбленность. Почему бы тебе не спросить меня обо всем напрямик? У меня нет от тебя тайн. Шестого января мне исполнилось тридцать. Но это не имеет никакого отношения к. делу. Ты сущее дитя, Бесс. Королева-девственница. Спящая Красавица. Принцесса, заключенная в башню. Я старше тебя на целую тысячу лет. Ты не можешь меня не полюбить. Просто обязана. Не трать время попусту на глупейшие цифровые выкладки.

Эти часы нам лучше проводить вдвоем… Протяни мне руки.

Элизабет подала Фицпатрику правую руку.

– Обе, – потребовал Гарри.

Не слишком ли, мелькнуло в голове у Элизабет, однако ее левая рука устремилась вперед помимо ее собственной воли. Гарри держал ее руки в своих, не прилагая никаких усилий, Элизабет и не пыталась их отнять.

– А теперь, любовь моя, закрой глаза и отдайся своим ощущениям. Не бойся ничего. Доверься мне. Полагайся только на свои чувства.

Элизабет повиновалась. Сухие ладони Гарри излучали тепло, растекавшееся по всем ее жилам. Гарри не двигался, но жизненные силы в нем бурлили и кипели, заряжая ее энергией.

Немного погодя Гарри расцепил их сплетенные руки.

– Вот так, – сказал он. – В котором часу мне прийти к тебе на день рождения?

Элизабет открыла глаза. Гарри стоял рядом, совсем близко от нее, почти вплотную.

– В два, – вымолвила она. – Спасибо тебе, Гарри. Гарри улыбнулся и сморщил нос:

– Но Ведь ты еще не видела моего подарка. Поблагодаришь завтра.

По кончику его нелепого носа, который начал смешно подергиваться, Элизабет заключила, что Гарри ее поддразнивает. Она поняла также, что знает, чем вызвана ее благодарность.

Позже, спустя много лет, оглядываясь назад, Элизабет нашла, что невольное движение ее левой руки было едва ли не важнейшим поступком во всей ее жизни.