– Почему ты не можешь быть такой, как все прочие мамы? Это просто ужасно. Я чувствую себя одинокой. Все мамы ездят на вечера, ходят в гости, играют в вист, вместе делают покупки. Все дружат между собой. А у тебя совсем нет подруг, кроме неряшливой старухи кузины Люси да еще этого чудовища госпожи Симмонс. С тобой что-то неладно, но что?

Элизабет была ошеломлена этим взрывом негодования со стороны дочери:

– Кэтрин, дорогая… я не знала, что ты это так воспринимаешь.

– Ты никогда не знаешь, что и как я воспринимаю. Тебя это ни капельки не волнует.

– Неправда. Ты у меня самое дорогое на всем белом свете.

– Нет! О, хоть бы я умерла! – Кэтрин с плачем бросилась на постель и зарылась лицом в подушку. Элизабет положила руку ей на плечо, но Кэтрин резко отстранилась и зарыдала еще пуще. – Оставь меня в покое! – повторяла она. – Оставь, не трогай!

Элизабет вышла на веранду и села на низкие качели, подвешенные у порога. Она чувствовала себя словно в тумане. Бессознательно оттолкнувшись носком от пола, она привела качели в движение. Вперед-назад, вперед-назад… Цепи качелей поскрипывали то с высоким, то с низким звуком. Мерный ритм действовал на ее взбудораженные нервы успокаивающе, почти гипнотизировал.

От обиды Элизабет хотелось негодующе закричать в свое оправдание: «Да ведь я сделала для своего ребенка все что могла… Она должна быть благодарна мне! Уже который год я донашиваю старые платья, лишь бы она была одета как следует. Я предоставила ей комнату Пинни, а сама торчу наверху. Я отказываю себе во всем. Я подарила ей свои жемчужные подвески, а она сразу же потеряла одну из них. Я работаю не покладая рук ради того, чтобы в доме был уют, а моя дочка училась в приличной школе. Она уже достаточно взрослая и должна понимать, как нелегко мне приходится. Разве Кэтрин не видит, что я засиживаюсь допоздна с расчетными книгами, терзаясь, как свести концы с концами? Как она смеет бросать мне упрек в том, что я не порхаю по вечеринкам?»

Размах качелей сделался шире, цепи скрипели все громче. На мгновение Элизабет упоенно отдалась трэддовской необузданности во гневе. Обломать бы гребень о задницу этой девчонки, думалось ей. И вдруг в памяти всплыли звуки ударов по беззащитному телу – слишком хорошо ей знакомые. Элизабет содрогнулась. Горло ее стиснула жалость. Господи всемилостивый, прости мне мои мысли! Сражаясь с воспоминаниями, она усилием воли заставила себя выровнять дыхание, но унять дрожь во всем теле оказалось труднее. Качели постепенно остановились.

Элизабет задумалась о собственном детстве. Гордилась ли она своей матерью? Мэри Трэдд мало что для нее значила. Когда после замужества она уехала из Чарлстона, Элизабет едва исполнилось девять. А предыдущий год Элизабет провела в Эшли Барони. «Тетушкой Джулией я гордилась, это верно, – думала Элизабет. – Даже в те годы я была уверена в ее исключительности. Не было ничего такого, с чем бы она не справилась. Я трепетала перед ней, но в то же время и восхищалась ею. Нет, Кэтрин меня ничуть не боится, она не может не знать, как я ее люблю. С другой стороны, однако, восторга у нее я не вызываю. Делаю все не так, как надо».

Мысли потекли стремительно, причиняя острую боль. «Так, – с издевкой говорил внутренний голос, – дочка тебя не любит… Тебя никто не любит – никто никогда не любил. Ни мать, ни нянька, ни муж, ни дочь. Ты не заслужила любви. Полный провал».

– Трэдд, – вслух произнесла Элизабет. – Трэдд меня любит.

Но что понимает под любовью восьмилетний малыш? Он любит слово «мама» – а как же иначе? Тебя он не знает. В его возрасте Кэтрин тоже любила «мамочку».

– Мама! – С лестницы послышался голос Трэдда. – Мама, уже очень поздно. Разве ты не собираешься подоткнуть мне одеяло?

Элизабет вытерла слезы подолом юбки.

– Иду, милый, иду, – отозвалась она. – Сейчас, потерпи секундочку.

Эту ночь Элизабет провела без сна. Колокола церкви Святого Михаила исправно отбивали каждую четверть часа, сторож выкликал «все в порядке!», но Элизабет с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться навзрыд. Только когда перед рассветом смутно забелели окна и сторож сонно протянул: «Пять часов, все в порядке!» – ей припомнилась давняя ответная реплика Пинкни.

– Но может быть гораздо лучше, – пробормотала она.

И невольно улыбнулась. Голова ее прояснилась, безутешно отчаянные мысли бесследно растаяли. В чем-то Кэтрин и права. Элизабет была вынуждена признаться себе, что ей вовсе не так уж необходимо отгораживаться от мира. Сила Чарлстона заключалась в тесном сообществе горожан, а она, положившись единственно на себя, лишилась этой опоры. Да и трудилась она с таким напряжением не просто ради семейного благосостояния. Нет, ее увлекал сам процесс работы, ей нравилось строить планы, отдавать распоряжения. Но стоит ли посвящать этому всю жизнь? Предельная занятость помогала ей к тому же уйти от неопровержимого факта, который окружающие непременно довели бы до ее сознания: она выбрала одиночество. Перестала за собой следить. Как будто достаточно одной чистоты и опрятности… Отсутствие тщеславия – это оборотная сторона гордыни, так же как и отказ принимать помощь со стороны.

«Моя обязанность – гордиться тем, чего я достигла. Я вовсе не неудачница. Но нельзя предаваться слабостям, а прятаться от жизни – это и есть слабость, проявление страха. Люди причиняли мне страдание? Но благодаря им я испытывала радость, они протягивали мне руку помощи, и я, если хотела, принимала ее. Разве это не честный обмен – познать горечь, но вместе с тем испытать и столько всяких радостей? Главное – принимать жизнь во всей полноте, не пытаясь от нее убежать».

А любовь? Элизабет тихонько вздохнула, проникшись жалостью к себе. Но это был один-единственный вздох, последний прилив слабости. От сердца у нее отлегло, по жилам пробежала бодрящая струя энергии. На свете полно людей, никогда не знавших ничего о любви, – и что же? Мир стоит, как стоял от начала века: восходы и закаты сменяются своим чередом, каждой новой весной цветут цветы, солнце играет в воде – и столько в жизни еще такого, что радует душу… Для счастья этого хватит с избытком.

– Кэтрин! – обратилась Элизабет к дочке за завтраком. – Я все думаю о нашем вчерашнем разговоре.

– Прости, мама. Я тебе нагрубила. – Из-за вызывающего тона извинение Кэтрин прозвучало неубедительно.

«Спокойствие, – приказала себе Элизабет. – Не давай воли гневу».

– Да, пожалуй, что так, – невозмутимо продолжала она. – Не будем больше к этому возвращаться. Ты права: я и в самом деле чересчур увлеклась заботами о Карлингтоне, ты вовремя это подметила. Теперь я собираюсь перемениться.

– А что, мама, вы с Кэтрин поссорились? – Трэдду не терпелось дознаться, что произошло.

Элизабет ущипнула его за нос:

– Вот что случается с маленькими мальчиками, которые суют нос не в свое дело. Доедай поскорее свою кашу, а то она остынет.

После того как дети ушли в школу, Элизабет занялась ревизией своего гардероба. Всюду обнаружились изъяны: недоставало и того, и другого, и третьего. Тогда она села к столу и написала записку Джо Симмонсу с просьбой заглянуть к ней.

– Решено – чванство побоку! – объявила она Джо. Тот явился на следующий же день. – Ты богаче царя Мидаса, Джо. Хочу попросить тебя о надбавке, на которой ты так настаиваешь. Но только деньги эти должны быть выделены из твоей части доходов от Карлингтона.

Джо просиял.

– Ну не странно ли! – расхохоталась Элизабет. – Любая моя эгоистическая выходка радует моих друзей, как лучшая услуга.

– Я всегда твердил Пинкни, – откликнулся Джо, – что с вами, Трэддами, непросто столковаться.

К Рождеству Элизабет с головой погрузилась в вихрь празднеств, считавшихся позволительными для вдовы. Ей оказали самый радушный прием, и это повергло ее в изумление. Не на шутку позабавили ее и знаки внимания со стороны джентльменов, среди которых был известный волокита, достойный быть публично выпоротым за попрание супружеской верности, и бойкий ловелас восьмидесяти трех лет от роду. Элизабет строжайшим образом наказала Делии не принимать никого из представителей сильного пола, за исключением карлингтонского управляющего Неда Рэгга, а также Джо Симмонса. Не однажды она возносила хвалу высшим силам за существование условностей, ограждающих незамужних дам от излишнего к ним внимания. Она наслаждалась вновь обретенным светским кругом, но не имела ни малейшей охоты переживать еще раз волнения, сопряженные с дебютом.

Первого января, как обычно, Элизабет отправилась в Карлингтон на ежегодную церемонию заключения контракта с рабочими. На отгрузочной платформе водрузили стол и три стула. Джо помог ей взойти по ступенькам, Нед встал за спинкой стула, на котором она поместилась. Рабочие, численностью около сотни, полукругом обступили платформу, их жены с детьми сгрудились чуть поодаль. В воздухе чувствовалось напряжение. За год обстановка изменилась, и все знали это. Многие предприятия закрылись, пополнив армию безработных. Ходили слухи о новых увольнениях, а тем, кому еще посчастливилось сохранить рабочее место, предсказывали сокращение жалованья наполовину. Нед Рэгг умолял Элизабет поскорее решить вопрос о том, насколько придется урезать плату рабочим. Ему предстояло убедить подчиненных, что с ними обошлись справедливо, однако он всерьез опасался ответной вспышки насилия. Элизабет наотрез отказалась наделить его полномочиями посредника:

– Я знаю, что делаю, Нед, и беру на себя всю ответственность. Если кто-нибудь сорвется, пусть вымещает недовольство на мне. Ты тут ни при чем. Я постоянно в городе, и за письменным столом мне ничто не угрожает.

Элизабет категорически отвергла и предложение Джо нанять охрану, чтобы оцепить толпу. По ее словам, это было бы равносильно зажженной спичке, поднесенной к бикфордову шнуру. Джо тем не менее спрятал тайком группу вооруженных молодцов на двух лодках в густых камышовых зарослях за речной излучиной. На фабрике в Симмонсвиле уже имели место беспорядки и попытки поджога. Джо не мог поставить под угрозу безопасность Элизабет.

По случаю Рождества работа на заводе была прекращена, и Карлингтон, над которым в прочие дни нависала едко бьющая в нос дымка, купался в прозрачной голубизне. На солнце даже пригревало. Элизабет сбросила с себя короткую шерстяную накидку и, встав со стула, подошла к краю платформы. На ней были коричневая юбка со шлейфом и туго накрахмаленная белоснежная блузка с буфами на рукавах. При виде ее стройной талии Джо поразился: какая хрупкая у нее фигура… Но как хорошо, что женщины перестали носить турнюры! Раньше они походили, скорее, на бесформенные тюки с одеждой – только голова сверху торчала… Золотой солнечный свет заставил переливаться всеми цветами радуги фазаньи перья, украшавшие широкополую шляпу Элизабет. Жаль, не видно ее волос… Набежавший ветерок всколыхнул перья, пышные рукава затрепетали – и Джо вдруг смутно почудилось, будто Элизабет вот-вот взлетит над ними, как птица… Опомнившись, он сунул руку в карман и покрепче стиснул небольшой пистолет. В случае необходимости выстрел в воздух послужит сигналом для сидящих в засаде.

– Поздравляю всех вас с наступившим Новым годом! – обратилась Элизабет к собравшимся. В ответ послышался глухой ропот. – Я не собираюсь тратить слова попусту и распространяться о том, что вам известно не хуже меня. На постройку завода у нас ушло семь лет, но достигнуть намеченного не удалось. Я верю, положение должно улучшиться, но когда это произойдет – ведомо одному только Господу Богу. А пока нам надо держаться, крепиться из последних сил. Это вовсе не значит, что нам придется умирать с голоду. Для всех тех, кто захочет продлить контракт, заработная плата останется прежней.

Толпу обуяло ликование. Люди придвинулись ближе, чтобы лучше слышать. Взмахом руки Элизабет призвала к тишине.

– Каким образом она собирается вывернуться? – вполголоса проговорил Нед, обращаясь к Джо. – Цены на продукцию с августа неуклонно снижаются.

Джо со смехом хлопнул его по спине:

– Думаю, Господу Богу ведомо и это. Сказано – сделано. Лиззи Трэдд добьется чего угодно, стоит ей только поставить перед собой цель.

– Успокойтесь! – Элизабет пришлось до предела напрячь голос. Но лицо ее сияло улыбкой, как и все лица до единого вокруг. Шум понемногу начал стихать. – Прежде чем вы поставите свою подпись, уясните себе хорошенько, что работы заметно прибавится, – громко выкрикнула Элизабет. – Одной продажи фосфатов уже недостаточно, надо искать другие способы. До сих пор работы велись на открытой местности. Теперь мы углубимся в заросли. До начала земляных работ требуется расчистить площадку. Лес продадим. Но сперва построим плоты для сплава древесины на лесопилку в Чарлстон. По пути туда вы, надеюсь, совместите приятное с полезным и займетесь ловлей рыбы. На рынке она тоже имеет спрос. – Среди мужчин раздались хлопки и одобрительные возгласы. – От нового оборудования придется отказаться. С ремонтом будем полагаться на собственные силы. Стоимость потерянного рабочего инструмента будет вычитаться из заработной платы. Многие из вас слишком молоды и не помнят те годы, когда в Южной Каролине всем заправляли военные. Никто ничего не выбрасывал зря. В ход шли любые остатки. Обглоданную кость использовали для супа, а потом делали из нее пуговицы. Мы, старшее поколение, выдержали все испытания. Неужели нас может сломить такой пустяк, как временная депрессия? Ведь правда?

Толпа взорвалась приветственными криками, одобрительным свистом, хлопаньем. Кое-кто от избытка чувств принялся палить в воздух.

– Господи Иисусе! – воскликнул Джо и, спрыгнув с платформы, опрометью бросился к реке. Он едва успел добежать до берега, чтобы предотвратить высадку солдат.

– Плывите обратно! – завопил он. – Тревога ложная. Все в порядке. Ваша помощь не нужна.

Джо отчаянно махал руками, прогоняя вооруженных удальцов. Споткнувшись о торчащий корень, он скатился по размытому склону и плюхнулся носом в вязкую тину. До отчаливших лодок долго еще доносились его виртуозные проклятия.

К Элизабет Джо вернулся перемазанный с головы до пят вонючим голубоватым илом.

– Бедняга Джо, – посочувствовала ему Элизабет. – Но с маскарадным костюмом ты явно поторопился.

Совершенное умение владеть лицевыми мускулами свидетельствовало о ее безупречной воспитанности. Нед обладал меньшей выдержкой. Губы его дрогнули.

– В магазине нашей компании есть рабочие комбинезоны, – с трудом выдавил он из себя.

– Только за наличные! – отрезала Элизабет.

Джо фыркнул, и все разом грохнули от смеха. Все собравшиеся – белые и черные, взрослые и дети – долго не могли успокоиться, от души потешаясь над всесильным магнатом с Уолл-стрит.

Праздники кончились, и о подобном безудержном веселье Элизабет пришлось забыть надолго. Несмотря на горячее рвение рабочих, доходы продолжали неуклонно снижаться. Спустя год Элизабет, не дрогнув, упрямо настояла на сохранении заработной платы на прежнем уровне, хотя собственное жалованье вынуждена была урезать наполовину. К июню выяснилось, что и этого недостаточно.

– Знаешь, Люси, – призналась она как-то подруге, – у меня иногда возникает желание поселиться вместе с тобой. Здесь так тихо, спокойно…

Люси Энсон окинула взглядом просторную, увитую вьющимися растениями веранду. Веранда длиной в полторы сотни футов представляла собой оазис прохлады. Подруги пили чай, разместившись в плетеных креслах у такого же плетеного стола. Прислуживали им горничные в скромных, неброских передниках, бесшумно сменяя посуду и подавая угощения. После кончины Джошуа Энсона Люси поселилась в Конфедератском приюте.

– Да, здесь чудесно, – отозвалась Люси, – и никаких тебе забот: впору с ума сойти. Ты, Элизабет, наверняка свихнешься. Тебе необходимо действовать.

– Действовать? Но как? Я качусь по наклонной плоскости.

Элизабет с грохотом опустила чашку на стол. Мерный приглушенный говор за соседними столиками на минуту затих, потом, едва недоумение схлынуло, возобновился вновь.

– Прошу прощения, Люси! – язвительно заметила Элизабет. – Я бросаю тень на твою репутацию. Устраиваю тарарам. Настоящие леди так себя не ведут. И не ноют чуть что. У меня до сих пор в ушах голос тетушки Джулии: «Леди никогда не жалуются». Но я чертовски устала и с радостью готова была отказаться быть леди.

Люси протянула ей наполненную чашку.

– Можешь жаловаться вволю, – подбодрила она собеседницу. – Даже тетушка Джулия допускала, что близкие подруги вправе изливать друг другу душу. Они с мисс Эммой шушукались без стеснения.

Глаза Элизабет расширились.

– Ты шутишь? Сроду не представляла, что они хоть на миг способны повесить нос.

– Тем не менее это так. Бывая в городе на Рождество, мисс Эшли частенько заглядывала к нам по вечерам. Я сидела на ступеньках и подслушивала.

– Люси! Это совсем на тебя непохоже.

– Нет, как раз очень похоже. Я чуть ли не всю жизнь провела тихоней, приглядываясь к окружающим из уголка. Меня редко кто замечал. Вот на это я и пеняю судьбе. Всегда была Мартой – и никогда Марией. Не попадись в такую же ловушку. Живи, пока живешь, хватай, сколько ухватишь.

– Люси! – Элизабет протестующе воздела руку.

– Ничего-ничего, дорогая, со мной все в порядке. Допивай чай и поведай мне о своих неприятностях. Все мои уже давно позади.

У огорченной Элизабет все ее беды вылетели из головы. Раньше она как-то не задумывалась над тем, что за внешним хладнокровием Люси скрывает тайные муки. Люси позволила себе выплеснуть наружу свои чувства только сразу после землетрясения.

– Ты все еще горюешь о Пинкни? – спросила Элизабет.

– Никогда не прощу ему того, что он умер… Тебя это шокирует, не правда ли? Любовь, как полагают, несовместима с гневом. Совсем наоборот! Любовь обостряет все чувства, придает им особую силу – и все чувства вмещает в себя. Пинкни одарил меня величайшим счастьем, какое только может испытать женщина. Недоставало только физической близости, но это было впереди. И тогда мне принадлежал бы весь мир. А теперь, без него, на душе у меня мертвенное успокоение. Неважная замена счастью.

– Люси! Я так тебе сочувствую.

– Спасибо… Как видишь, все мы жалуемся. На сердце от этого делается легче… Теперь твой черед.

– По сравнению с твоим горем мои неприятности – сущие пустяки. Сплошь мелочи – вроде жужжащих над ухом москитов. Кэтрин в будущем году кончает школу и уже донимает меня просьбами устроить для нее вечер. Многие девочки поступают именно так. Кроме танцевального вечера, их представляют обществу и в частном кругу. Иначе им не познакомиться с мальчиками, отцы которых не состоят в Обществе святой Цецилии. Кавалеров становится все меньше. Трое сыновей Стюарта пойдут нарасхват, как только подрастут, хотя и не блещут воспитанием. Генриетту они совсем не слушаются.

– Зато у тебя с Трэддом никаких проблем.

Элизабет улыбнулась:

– Слава Богу, никаких. Это моя отрада. Жаль, впрочем, что ему приходится ходить в школу Портера. Там всех малышей обрядили в солдатскую форму, а мне это претит. Никогда не могла взять в толк, почему мужчины так обожают муштру. Сыновья Стюарта обучаются в закрытом пансионе, и он гордится ими как не знаю кто. Младший Стюарт уже капитан, а ему едва исполнилось пятнадцать. Но папаша рассказывает о нем так, будто он второй Роберт Ли.

– Это все оттого, что Стюарт по молодости лет не видал настоящей войны. К тому же военная карьера всегда казалась привлекательной для джентльмена. В наше время не все могут быть плантаторами и выращивать рис на продажу.

– В Барони – могут. Но дело в том, что Стюарт прекращает посадку риса. Я только и жду: вот-вот разразится новое землетрясение, тетушка Джулия наверняка ворочается в гробу.

– Чем же собирается заниматься Стюарт?

– Бог его знает. Поговаривает о том, чтобы разводить лошадей или выращивать клубнику зимой для отправки в Бостон. Строит и другие дурацкие проекты… А между тем каждый год распродает участок за участком. О необходимости экономить он и не подозревает.

– Так вот о чем ты толкуешь, Элизабет. О деньгах.

– Люси, ты меня сегодня не перестаешь удивлять. Никто не произносит этого слова вслух.

Люси усмехнулась:

– Когда ты перебираешься на остров?

– Еще одно больное место. Нынче мы никуда не сдвинемся. Я сдала летний дом в аренду знакомым Джо.

– Странно, что он не устроил шума. Он все еще пытается подкинуть тебе деньжат?

– При всяком удобном случае. Но всему есть границы. Он неодобрительно отнесся к сохранению прежней заработной платы в Карлингтоне, а я не могу позволить, чтобы он диктовал Мне, как следует поступить. К счастью, в расчетные книги Джо не заглядывает. Сейчас он с Эмили в Нью-Порте и о моей сделке понятия не имеет.

А я рассказала тебе о приеме, который он задал перед отъездом?

– Нет… Расскажи скорее! Обожаю слушать, как живут богачи и разные знаменитости.

– Знаменитости – это точно. Знаешь, кого из актрис я там встретила?

И подруги увлеченно принялись перемывать актрисе косточки.