В гостиную Энсонов вдруг донесся ужасающий шум: визгливые ругательства перемежались звоном разбитого стекла и выкриками, призывающими к спокойствию. Скандал длился почти полчаса.

– Они всегда так? – поинтересовался Пинкни. Люси пожала плечами:

– Похоже, да. Когда окна закрыты, не так слышно.

– Будто кого-то убивают. Не сходить ли за полицией?

– Мне бы хотелось, чтоб они все поубивали друг друга. Тогда наконец наступит тишина. Полиция однажды приходила, но никакой работы для себя не обнаружила. Очевидно, один из постояльцев вашей тетушки каждый день напивается и бьет жену. Но вряд ли убьет.

Пинкни покачал головой. Трудно было представить, что люди способны на такое, даже белые бедняки, постояльцы прежней городской резиденции Джулии.

– Зачем же вам терпеть этот шум до наступления холодов, Люси? Почему бы тебе не перевезти семью на остров? Свою комнату я уступлю кузену Джошуа, а сам буду жить вместе с Лукасом.

– Это невозможно, Пинкни.

– Но я хочу видеть тебя каждый день, не разыгрывая комедии с передачей бумаг кузену Джошуа. Это спасет мне жизнь. Всякий раз, когда я смотрю через улицу на ваш дом и вижу там незнакомцев, мне кажется, я умираю.

Люси положила ладонь на его руку:

– Не надо так говорить, Пинкни. Пожалуйста. Нам и без того трудно. Ведь мы уже обо всем договорились. Кузен Джошуа только недавно встал на ноги. Ты же знаешь, каково ему пришлось после смерти мисс Эммы. Если бы не мысли о предстоящей подготовке к балу святой Цецилии, он бы умер, как Майлз Бретон. Все летние месяцы он жил прошлым и говорил только о том, какой была жизнь до войны. Теперь, благодаря тебе, он возвращается к реальности. В течение года вся его работа была посвящена фосфатной компании. После смерти мисс Эммы он забросил дела и даже не пытается вернуться к ним. Не думаю, что на него благотворно повлияют хлопоты, связанные с переездом.

Пинкни упорно настаивал на своем:

– Для него ничего не изменится. Ты все так же будешь обслуживать его и исполнять каждый его каприз.

– Не будь придирой. Я полагаю, ты ревнуешь. Пинкни на мгновение задумался.

– Пожалуй, ты права. – Он жалобно улыбнулся. – В твоей жизни столько мужчин, я далеко не единственный.

Люси взмахнула ресницами:

– Ах, сэр, будьте осмотрительней. Вы вскружите мою седую голову.

Пинкни засмеялся:

– Ах ты кокетка! Нехорошо насмехаться над своей же сестрой. Мужчин не следует посвящать в секреты прекрасного пола.

– Хочешь, упаду в обморок?

– Это было бы прелестно.

Люси, протяжно вздохнув, стал клониться вбок. Казалось, чувства в самом деле покинули ее. Почти упав на диванный валик, Люси неожиданно открыла один глаз и спросила:

– Ну как?

– Прямо дрожь берет.

– Пожалуйста, аплодисменты. А теперь покажи-ка мужскую выправку.

Пинкни встал, выкатив грудь колесом. Люси воодушевленно захлопала.

Они часто разыгрывали эти глупые сцены, забавляясь, как дети. Игра снимала напряжение и превращала взаимную страсть в веселую комедию. Они смеялись, чтобы не заплакать от отчаяния. Умственная деятельность Эндрю прекратилась – постоянно он был погружен в сумрак, сгущавшийся от приема настойки опия. Но он все еще жил.

Из вестибюля донесся кашель мистера Энсона. Люси поднялась, а Пинкни сел. Престарелый Джошуа вошел, походка его была бодрой.

– Ведомости выглядят неплохо, сынок, – сказал он. – Можно было нанять еще рабочих, не покупая лопат. Я отправил копии юристу Симмонса. А также копию текущего баланса. С тех пор как он перестал быть деятельным партнером, не обязательно выделять ему половину прибыли. Сам он совсем ничего не вкладывает.

– Я обещал ему это с самого начала, кузен Джошуа. Равное соучастие.

Мистер Энсон кивнул. Если дело в этом, дальнейшее обсуждение не имеет смысла. Контракт можно разорвать, на то и юристы. Но слово джентльмена ненарушаемо.

– Как хорошо, что ты принял Лукаса, – сказал он. – У этого парня есть деловая сметка. Я ознакомился с купчей на дом Расселлов, ее смело можно подписывать. Отличное приобретение.

Люси ахнула:

– Лукас Купер покупает дом Расселлов! А Лиззи знает? Ей понадобится дюжина слуг.

– Только не Лиззи, – заверил Пинкни. – Она управится с домом при помощи одной служанки и поваренной книги. Тетя Джулия научила ее всему, разве что не крышу крыть. Видит Бог, ей нужен дом побольше. С двумя детьми на Черч-стрит будет такая теснота, куда там вашим шумливым соседям. Но не говори ей ничего. Лукас хочет преподнести ей сюрприз. Он любит ее до безумия. Лиззи, то есть я хочу сказать – Элизабет, – счастливейшая женщина в мире.

– Лукас! Не надо было брать карету. Я достаточно окрепла, чтобы ехать в наемном экипаже.

Элизабет, проведя три месяца на побережье, чувствовала себя превосходно. Каждый день она ходила пешком, даже когда муж ее оставался в городе, что случалось довольно часто. Прелесть острова состояла в том, что он являлся как бы маленьким чарлстонским анклавом: леди могли выходить без сопровождения – здесь это не было против правил.

Лукас открыл дверцу кареты и помог жене выйти.

– Для моей жены и сына – все самое лучшее, – заявил он.

Элизабет засмеялась.

– Он брыкается, когда это слышит, – шепнула она мужу.

В первую неделю жизни на острове она все еще помнила о жестоких выходках Лукаса. Но муж загладил их, относясь к Элизабет с чрезвычайным вниманием. Неприятности случились из-за того, объяснила себе Элизабет, что он был здорово пьян. К тому же он был так разочарован: первый раз оттого, что вместо сына родилась дочь, а второй – из-за проигрыша в поединке какому-то жалкому матросу. Как говорится, он дал выход горю. Он сам не понимал, что делает. Он не намеревался сделать ей больно. Ведь он ее любит. И она должна постараться не разочаровывать мужа. И Элизабет старалась от всей души. Ведь и она любила его.

А что касается мучительного «долга жены», что поделаешь, если это необходимо терпеть. Возможно, доктор Перигрю посоветует отдых после этого ребенка. Ведь дал же он такой совет, когда Элизабет болела лихорадкой. Если он опять так сделает, у нее будет время окрепнуть, о супружеских обязанностях не думать. А в остальном все прекрасно. Кэтрин уже полгода, и, по мнению Элизабет, девочки умнее и красивее на целом свете не сыщешь. Хэтти клянется, что она уже говорит «мама», а как она смеется!.. Особенно когда Элизабет позволяет ей погладить пушистую Мосси или заставляет котенка мурлыкать дочке в ухо.

Карета, отъехав от пристани, покатила по Маркет-стрит. Элизабет выглянула в окно. Ей казалось, что она отсутствовала в городе не три месяца, а три года. Когда они свернули на Митинг-стрит, глазам молодой женщины предстал высокий шпиль колокольни церкви Святого Михаила. Колокол пробил четверть часа; Элизабет откинулась на сиденье.

– Вот теперь я чувствую, что вернулась, – сказала она. – На острове время течет незаметно, и это прекрасно. Но слишком долго так жить нельзя. Почему мы все едем и едем по Митинг-стрит? – удивилась она. Уже давно пора свернуть на Трэдд, чтобы выехать на Черч-стрит. Однако возница не сворачивал. Элизабет вопросительно взглянула на Лукаса.

– Мы должны кое-кого навестить, – сказал он.

– Ах, Лукас! Я не одета для визита. Тебе следовало предупредить меня.

– Они не придадут этому значения. Я уверен.

Карета остановилась напротив великолепного огромного особняка; на ажурных перилах балконов красовались инициалы первого владельца Натаниела Расселла. Элизабет этот дом был знаком по имени предыдущей владелицы, Олстон. Да ведь это ее старая школа! Элизабет была совершенно озадачена. С тех пор как Элинор Олстон умерла, дом стоял никем не занятый. Там никто не жил, не говоря уж о знакомых семейства Купер, которые могли бы пригласить их в гости вместе с младенцем, нянькой и котенком.

– Что происходит, Лукас? – Элизабет начала сердиться. Она вновь взглянула на дом.

Дверь отворилась. У порога стояла Делия – улыбающаяся, в новом переднике с кружевами.

– Пожалуйте домой, госпожа Купер, – сказал Лукас.

– Я не верю своим глазам, – сказала Элизабет, осмотрев свое новое жилище. – Дом превосходен, но я чувствую себя как горошинка в гигантском стручке. Нам надо просить мебель у кого только можно.

Колыбель Кэтрин и кровать Хэтти казались затерянными в непомерно большой комнате. Когда Элизабет ходила, шаги ее отдавались гулко, будто в зале. Она оперлась о перила роскошной лестницы, которая являлась центром дома. Лестница определяла характер здания и поражала воображение всякого, кто входил, – великолепная, очаровывающая и опасная. Она имела форму овала; от первого этажа, образуя спираль, поднимались пологие ступеньки, они словно висели в воздухе. Лестницу заслуженно прозвали летучей. С ее формой перекликались овальные гостиные, примыкавшие к ней с юга, и овальный плафон, через который лился свет. Стоя на центральной площадке и глядя вверх, наблюдатель чувствовал, что он, словно лишенный веса, висит в воздухе. Глядя вниз с площадки третьего этажа, он видел головокружительный водоворот ступенек, сбегавший к блестевшему далеко внизу полу. Элизабет крепко сжала перила и тряхнула головой, чтобы разрушить чары.

– Знаешь, Лукас, чего мне больше всего хотелось, когда я училась в школе у мисс Олстон? Съехать вниз по этим перилам. А теперь это мой собственный дом, и никто не может запретить мне.

– Я могу.

Он взял ее за руку и увел подальше от чарующего эллипса.

Элизабет обняла его:

– Глупый, я думаю, после того, как родится малыш… А детям я запрещу это строго-настрого. Пусть даже не пытаются, по крайней мере, пока не исполнится двенадцать лет. Но когда они будут в саду и некому будет подсматривать и сплетничать о моем недостойном поведении, – о, тогда наконец мое желание исполнится!

Лукас бережно обнял жену своими сильными руками:

– Ты будешь теперь свободна в своих желаниях. И так будет всегда. Мы станем величайшими Куперами всех времен. – Он коснулся рукой ее наметившегося живота. – Маленькому Лукасу будет привольно расти в этом доме, – сказал он. – Он будет настоящим принцем.

Не успел Лукас это сказать, как ребенок шевельнулся у нее в животе. Почувствовав толчок, Лукас улыбнулся и сомкнул руки.

– Ах, Лукас, – сказала Элизабет, – как я счастлива!